Судьбы "творцов истории" России. Продолжение.

«Кто истинную имеет утробу милосердия»

Вторая монография представляет судьбы того же пахаря, но не на пашне и не в солдатчине, а в основном уже в старости, инвалида, страдавшего от ран и болезней, и его семьи – дряхлых матери и жены, убогих и беспризорных детей, оказавшихся в одной из столиц Российской империи – в Москве («столице российской нищеты»).

Н.В. Козлова добросовестно и любовно прослеживает закат жизни «защитников (скорее завоевателей[1]) территории отечества» и их семей.

В отличие от предшествующего автора Н.В.Козлова ограничивается обзором преимущественно отечественной историографии (ср. с.19). Казалось бы, ее подход историографии отличается от похода Швейковской. Это заблуждение, в которое нечаянно впала было рецензентка. Тема, которую разрабатывает Н.В. Козлова, принадлежит к излюбленным темам анналистов, еще с 60-х годов прошлого столетия интересовавшихся маргинальными слоями общества. Задолго до них проблема находилась в русле не только историков церкви и деятельности последней, но и философов – и не только религиозных. Можно выделить три главных историографических этапа разработки темы в России – 60-ые годы XIX в., канун революции 1905-1907 гг., конец ХХ в.- XXI в, начало кануна «перестройки»и - первый этап существования неокапитализма в Российской федерации. Таким образом, Н.В. Козлова возвращается к традициям русской гуманистической науки, в центре которой была судьба человека.

Жаль однако, что автор рассматривает свое сочинение как работу исключительно по локальной и микроистории, хотя ни с тем, ни с другим утверждением согласиться нельзя. На самом деле – это широчайшая панорама повседневной жизни всей России. Исследование однако не ограничивается пределами Отечества. Достаточно упомянуть указанные автором параллели политики искоренения нищенства Петром Великим и Лютером (С. 40).

Во Введении Н.В.Козлова дает обширный обзор источников (традиционно привлекаемые законодательные акты, ревизские материалы по Москве, дополненные окладными сказками, расспросные речи отставных воинов, данные ими в Коллегии экономии и в аналогичных учреждениях[2]. Как ни странно кажется дилетанту на первый взгляд, материала оказалась масса, благодаря чему картина, нарисованная в исследовании Н.В. Козловой, чрезвычайно убедительна[3]. А ее многочисленные статистические выкладки не вызывают сомнений.

В центре внимания автора недееспособные старики и старухи, инвалиды, раненые и их родственники – матери, жены, дети, потерявшие кормильцев в результате многочисленных войн, которые вели Российское царство (до 1721 г.) и Российская империя в XVIII столетии.(Северная война – 1721), турецкая (1735-1739), шведская (1741-1743), Прусская (1757-1762) Однако организация материала, как и у предшествующего автора, небесспорна. Читателю очевидно не хватает «постановочного» раздела, который объяснил бы смысл определений в заголовке книги, с одной стороны, принципы членения текста на главы, с другой, и, наконец, выбор для исследования географического пункта.

Начнем с последнего. Выбор Москвы – мегаполиса начала Нового времени естественен (ср. с. 10-11). Концентрация административных структур, с одной стороны, различных ремесел, зафиксированных в городской топонимике, с другой, казалось бы, сулили надежды на обретение в новом месте сколько-нибудь доходного занятия и приюта.

Если согласно заголовку герои книги – это московская нищета - люди, ставшие таковыми по возрасту, болезням – физическим и умственным, то, вероятно в основе деления на главы должна была бы лежать классификация именно возрастная, медицинская и т.д. Однако в последующем изложении герои исследования распределяются по социальному происхождению и состоянию, что, вероятно, более правильно. Между прочим, современный читатель нуждается в объяснении и самого давно вышедшего из употребления понятия «призрение», его отличия от «попечения», объяснениях, подобных тем, что уже предприняты относительно благотворительности (см. с.6-7).

Монография же открывается главой, посвященной в основном государственному регулированию и описанию форм социального призрения (государственного, монастырского и земского) в конце XVII-XVIII столетий. В 1682 г. был принят указ о строительстве двух больниц в Москве «по еуропским обычаям». Большую роль в теоретическом обосновании строительства Н.В. Козлова, опираясь на работы И.Н. Юркина, отводит члену Гостиной сотни А.А. Виниусу, сыну голландского купца А.Д. Виниуса, основателя первого железоделательного завода в России (С. 34-35). А несколько позднее в указах 1691 и 1694 гг. был решен вопрос о здоровых нищих, которые в случае упорного продолжения попрошайничества должны были биты кнутом и сосланы в Сибирь. В 1712 и 1718 гг. такие же меры вводились и для богаделенных нищих, не удовлетворявшихся получаемым кормом, поскольку их доходы происходили исключительно от продажи свечей. Репрессии предусматривались и подателям милостыни. Таким образом, социальная политика Петровского времени носила очевидно репрессивный характер. Она проходила под лозунгом: способных к труду «нищих-промышленников» «хватать и к делам общим приставлять» (с.42). Наследникам первого императора порою, в случаях недорода и голода, приходилось отступать от его установок. Так было в частности в 1731 г. и в последующие несколько лет, когда работоспособных унтер-офицеров, рядовых и нестроевых пытались выселить в низовья Волги, в крепости на Средней Волге и на Закамскую линию[4]. Это полублаготворительное, полуколонизационное, полуоборонительное мероприятие к концу века привело к ощутимым результатам. В Казанской губернии в 1784 г. оказалось свыше 4 500 отставников, а на Сибирской линии в Омске, Ишиме, Кургане – почти 3000.

В 1733 г.было запрещено нищих «в Москву впущать», а в 1736 г. - предписывалось «ловить и отправлять в те места, чьи они скажутся» (с.59) и где их никто и ничего не ожидало. Таким образом восстанавливалась постойная повинность местного населения, где первые 2 месяца и должны были пребывать вновь появившиеся «соседи». Одновременно в 1735 г. был принят регламент о госпиталях, положивший начало инвалидным домам более позднего времени.

В ходе прусских войн число увечных резко возросло и прежними мерами вопрос об их устройстве уже невозможно было решить. В 1775 г был организован Приказ общественного призрения в губерниях, и началось строительство инвалидных домов с больницами (С.61-62)

Параллельно с государственными формами призрения в XVII в. сосуществовало и монастырское, которое власть естественно пыталась поставить под свой контроль то с помощью Монастырского приказа 1649-1677 гг. и с 1701 г., то после секуляризации с помощью Коллегии экономии (1764 г.). В результате Северной войны, на которую, как показала Е.Н. Швейковская, вынуждено было отправиться значительное число крестьян русского севера и откуда они возвращались увечными инвалидами, не способными к существованию в трудных условиях родных мест, решать вопрос об их судьбе власть в 1719 г. передала монастырям, где они и должны были найти свое последнее пристанище, даже если там и не оказывалось для этого достаточно средств и корма (как жаловался, например, ростовский митрополит Арсений Мацеевич (С. 68,69,273). А сирот до 7 лет отдавали в московский Новодевичий монастырь.

Третьей формой общественного призрения было «земское». В условиях формирования протобуржуазных отношений ослаблялись, как и теперь в ХХI столетии, в неокапиталистическом обществе, родственные отношения. О брошенных, сирых, убогих, дряхлых людях Регламент Главного магистрата 1721 г. предписывал заботиться общественным богадельням, поддерживаемым частными подаяниями. До 1745 г., когда Сенат повелел подобным заведениям действовать «без отягощения народного», о них ничего не известно. И в 1775 г. из подушной подати должны были выделяться деньги из накладной мещанской суммы. От взносов были освобождены малолетние «главы семейств» до 7-летнего (!) возраста (С.92). В 1766/1767 гг. от оклада по этой причине были освобождены мальчики до 9 лет, средний возраст которых достигал 6 лет. Однако преимущество в освобождении получали больные (средний возраст 32 года) и 60-летние старики и старухи (С.94). Этот последний факт Н.В. Козлова трактует, как форму социального призрения (С.101).

Глава вторая рисует судьбы тех, кто «искал и находил приют и пропитание в Москве». Глава многопланова – в центре, конечно, биографии тех, "кто искал", но попутно идет рассказ о тех учреждениях, где должно было это делать. По наблюдениям автора первое место среди «искателей» занимали военные - жертвы победоносных петровских войн и в первую очередь Северной (С.108-109). Процедуре определения в монастыри и богадельни посвящен специальный параграф. Первоначально увольнением от службы занималась Военная коллегия с весьма простой процедурой, однако с 20-х годов эта функция была передана Сенату, а соответственно увечный воин должен был добираться до Санкт-Петербурга, чтобы получить направление в какое-либо пристанище. Разумеется, многим так и не удавалось этого сделать. Их конец был плачевен – сперва нищенство в Москве и бесконечные «разборки» с полицией, в ведении которых находились «бомжи» XVIII в., а потом и бесприютная смерть на одной из улиц «гостеприимной» столицы. Лишь в 1743 г. судьба военных инвалидов слегка облегчилась. Документацией, связанной с устройством инвалидов, снова занялась Военная коллегия.

Подробнее об этом можно прочитать и в 4 параграфе второй же главы. Судя по данным Канцелярии синодального экономического правления, в начале 60-х годов XVIII в. ежегодно по монастырям и богадельням распределялось около полутора тысяч старых и больных отставников (С.141, 251)[5]. 73 % происходили из крестьян (56,5% процента помещичьих), выходцев из церковной среды - поповских детей, архиерейских слуг было ничтожно мало – 4,5 %. Среди отставников из крестьян преобладали нижние чины разных родов войск (57, 7%), офицеров было лишь 8,7%. А в двух монастырях – Новоспасском и Вознесенском Кремлевском доля нижних чинов была меньше, в связи с их отчасти привилегированным территориальным расположением.

Практика определения отставников в монастыри была прекращена указом от 26 февраля 1764 г.[6]: отныне неимущим предлагалось на выбор – либо переезд в инвалидные города в землях Юга, Поволжья и Сибири. В результате 4353 человека, из коих 3000 было рядовых, 213 гвардии-офицеров и рядовых, офицеров других полков 990, унтер –офицеров 150 получили различное содержание : от 10 руб. – рядовой (16 руб гвардии рядово) до 120- 120, гвардейским чинам – от 100 руб (С.253).

Дети рекрутов, служивших в армии пожизненно с петровских времен, т. е с 1705[7] по 1793 гг., фактически превращались в сирот[8]. Мальчиков зачисляли на обучение в качестве солдатских, драгунских и прочих детей, которые при отставке, также как и родители, получали следующий чин (обычно обер-офицерский)[9]. В отличие от крестьянских родителей 50% «детей» были грамотными, это значительно больше, нежели среди дворовых и даже верхушки верхов посада.

Сенат, заинтересованный в привлечении более подготовленных иностранцев, в 1748 г. попытался создать для них и их семей благоприятные условия и после выхода в отставку, однако не преуспел в этом.

Положение же солдатских семей с 1708 г., когда в рекруты стали забирать женатых мужчин, было несколько «улучшено». «Солдатки» и их дети, родившиеся после отдачи родителя в рекруты, освобождались от крепостной зависимости и причислялись к «солдатскому» или «военному сословию», хотя до следующей ревизии должны были вносить свою долю подушной подати, лишаясь при этом поддержки крестьянского или мещанского общества, хотя и получили право зарабатывать свой хлеб «на стороне».(см. также гл. 4. С. 246). Дети, появившиеся на свет до рекрутирования их отцов, оставались крепостными, а более младших забирали в солдатские школы. Ни те, ни другие помощи матерям оказать не могли.

В ведении Военной коллегии с 1743 г. оказалась судьба членов семей рекрутов – матерей, вдов, детей. Многие из них не могли даже толком сказать, где служил и при каких условиях погиб их родственник и кормилец. Глава переполнена подробнейшими сообщениями с душераздирающими подробностями о судьбах этих страдальцев, которых не принимали монастыри, не желая урезать довольствие своих монахов (впрочем, отставному женатому солдату, находившемуся на пропитании в монастыре, полагалось 3 руб. 60 коп в год и в придачу хлебное довольствие по 6 четвертей ржаной муки и 3 четверика круп (холостым половина). Те же, кто попадал в богадельни, получал корм из расчета 0,5-1 коп. в день, на которые семья просуществовать не могла[10].

В этой же второй главе идет речь о белицах, вкладчицах и келейных[11]. Обычный порядок пострижения вдов без вкладов был запрещен Петром в 1701 г. Он распорядился всех келейных и монашеских родственников выслать из монастырей, нарушительницам грозило заточение или вечная ссылка. Видимо, Петр Великий именно так понимал «истинную утробу милосердия». Приказ был отменен в 1739 г. Анной Иоанновной, разрешившей помещать в монастыри без пострижения нищих вдов старше 50 лет, а в 1761 г. Екатерина велела приискать для этой цели специальный монастырь. Во второй половине века белицы и келейные жили в Страстном, Никитском, Алексеевском, Зачатьевском монастырях, в середине века в 6 московских монастырях обреталось свыше 400 женщин, среди которых было и несколько семей (матери с 1-3 детьми, матери с дочерьми, бабка с внучкой и даже мать с сыном. С. 133)[12].

Приюта в монастырях искали больные и дряхлые. Однако «Прибавление к Духовному Регламенту о монахах» 1722 г запретило постригать мужчин моложе 30 лет и женщин моложе 50 (С.134). Тем не менее в распоряженни исследовательницы оказалось 30 подобных дел, свидетельствующих о том, что практика ухода в монастырь из-за болезней, старости и по другим причинам сохранялась. Она сопровождалась особой процедурой «увольнения в монашество», согласие на которое должно было дать мещанское общество, обязывавшееся платить подати за покидающего его члена «из общественной накладной с мещан суммы».

В третьей главе Н.В. Козлова обобщает данные о численности богаделен и обретавшихся в них людях. В 70-60-ые годы XVIII в. известны богадельни при 18 московских храмах, в том числе во вновь построенных в 1701 г. по распоряжению Петра Великого 60 богадельнях (одной из них была богадельня, возведенная по инициативе главы Монастырского приказа И.А. Мусина-Пушкина домового Федоровского монастыря за Никитскими воротами), в 7 из них обитало 578 лиц обоего пола. Некоторые находились на привилегированном положении. Так, 100 чел. Богословской богадельни при ц. Иоанна Богослова на Бронной, находившиеся на иждивении протопопа и братии Кремлевского Архангельского собора, обязаны были возносить молитвы за упокой царских родителей. В течение века численность богаделенных нищих возрастала (пик – 1743 г. – 5271 человек), равно как и нищих бомжей (в 1734 г. их было 7129, в том числе и из северных уездов – Вологодского, Галицкого, Старицкого), хотя преобладали бродячие нищие из центральных уездов. Динамика численности (уменьшение до 500 человек в 60-х годах) и соотношения полов (от превышения женщин над мужчинами в 4, 5 раза в 1743 г. до 2, 2 раз в 60-х годах) объясняется правительственной политикой, направленной на очищение столицы от нежелательных гостей (С. 208, 213). Наряду с церквами и монастырями действовали так называемые приходские богадельни (приход объединял клир и мирян)[13]. Число приходов в результате московской чумы 1771 г. сократилось от 193,191 в 40-е и 1751 г. до 169, а жителей за то же время от 90 тыс до почти 70 тыс. чел.

На протяжении XVIII в. средний возраст богаделенных людей колебался около 63-64 лет, хотя иные достигали и более преклонного возраста - свыше 100 лет (к концу века число таких уменьшилось). В отличие от других очагов «истинного милосердия», в церковно-приходских богадельнях преобладали женщины, как правило, одинокие вдовы с малолетними или больными детьми, которых нельзя было сдать в солдатские школы. В 1717 г. они составляли свыше 70 %, в 1731 – 75%, но в 1743 - только 58 %, а в 1762 – 53, 5 %. (С. 213, ср. с. 229, 233). 82,8 % мужчин принадлежали к военно-служилой категории населения[14], 10,7 % происходили из крестьян.

Повторим кардинальный вывод исследовательницы, проходящий как лейт-мотив всей монографии; «Многочисленность среди обитателей богаделен отставных солдат и членов их семей» была «не только прямым следствием больших и малых войн, за которыми тянулась бесконечная вереница вдов и детей-сирот, но и результатом политики государственной власти, сделавшей главным объектом социального призрения военно-служилый элемент…» (С. 224). Лишь в 1782 г. появляются сведения о богадельне Большого Суконного двора, где находились его престарелые и увечные работники (С.224). Трудно не связать исключительность подобной богадельни со слабым развитием ремесла и промыслов в столице.

Глава 4 знакомит читателя с условиями жизни и материального обеспечения лиц, находившихся на монастырском пропитании в Москве в XVIII в. Частично об этом уже упоминалось в предшествующих главах. Здесь же Н.В. Козлова убедительно полемизирует с А.Р. Соколовым, показывая разницу между сельским и городским приходом: последний в XVI в. еще не стал церковно-административной единицей с постоянным населением. А богаделенные люди лишь в XVII в эпизодически стали получать и казенные (из Приказ тайных дел и позднее Приказа Большого дворца) и патриаршие (из Монастырского, Патраиаршего Дворцового, полоняничного и Аптечного приказов). Патриарх Иоаким пошел далее - в 1678 г. он велел снести прежние избушки и выстроить новые «у приходских церквей», выдав на эти цели по 1 руб на строение. «жалованные богадельные нищие» перешли из ведения Приказа Большого дворца в Патриарший дом, отныне они снабжались 2 деньгами в месяц на еду, деньгами на платье (по 50 коп. в год) и на дрова (от 1 руб.20 коп до 2 руб). Московских нищих должны были финансово поддерживать все церкви России. На особом положении находились «верховые» нищие[15], жившие на верху царского двора. Восстановление Монастырского приказа в 1701 г. сопровождалось дифференциацией нормы кормовых денег, при этом численность нищих к 1712 году выросла в 9 раз (с. 241), но видимость поддержки всей этой братии сохранялась. Коллегия экономии синодального правления вела дела столь разумно, что в ее кассе оставались деньги, раздаваемые отставным солдатам. Новая реформа 40-х годов, в результате которой на Штатс-контору возлагалось содержание богаделен в городах, отнюдь не упорядочила их финансового обеспечения, а долги перед ними колебались с годовой до четырехгодовой суммы подобных выплат.

Еще хуже было положение провинциальных богаделен. Порой до них не доходили вообще никакие деньги - даже из расчета по 1 коп. на день, хотя хлебное жалование поступало даже во второй половине 20-х годов. Избенки разваливались на глазах. До 1747 г. некоторый доход приносила продажа свечей, но после этой даты свечные деньги стали использовать на церковную утварь и «на гошпиталь».

Лишь в 1764 г. параллельно с указом о выселении неимущих отставников в так называемые инвалидные города была введена пенсия вдовам и детям убитых или умерших на службе солдат (сыновьям до 12 лет, дочерям до 20) в пределах до 1/12 жалования главы семейства.

Последний параграф четвертой главы представляет особый интерес. Быт и уклад жизни в монастырях и богадельнях был более или менее известен. Однако и в этой сфере Н.В. Козловой удалось внести новые штрихи. Она подробно описывает формы «церковно-государственной» службы в монастырях, где они несли караульные при колодниках и рассыльные (по надобностям монастыря) обязанности. Несколько неожиданна их роль в качестве своего рода «приставов», по указу 1742 г. взимавших штрафы с нарушителей благочиния в церкви, о чем сами священнослужители не просили. Неудачен был опыт использования отпускников в качестве «медбратьев» при душевнобольных.

Зато весьма обилен, свеж и даже увлекателен рассказ о жизни отставников на поселении: здесь и данные о численности, возрасте и чиновном составе новых «сибиряков» на разных «линиях», и в крепостях, их попытках завести новое хозяйство, строительстве укреплений и т.д. и в целом относительно их роли в правительственной «программе заселения пустующих земель» (С. 289).

В последней пятой главе исследования Н.В. Козлова положительно отвечает на некоторые спорные ныне в литературе вопросы, в частности, можно ли пожертвования частных лиц на нужды храмов и монастырей причислять к благотворительности, и следует ли церковь считать «нуждающейся». Если ответ на первый вопрос особых сомнений не вызывает, то вряд ли можно согласиться с ее трактовкой «недостатка в средствах» как критерия нужды (с. 299).

Стимулом нищелюбия автор считает и заботу христианина о судьбе собственной души в загробном мире, как правило, выраженную в духовных завещаниях, оформляемых зачастую на смертном ложе. Их она также относит к актам милосердия и призрения страждущих. «…устроение души» воедино соединяло заботу о ее поминовении с церковной благотворительностью и милосердием»[16], - пишет автор (С.300). Рационально и цинично «мыслящему» человеку Путинской России распоряжения о раздаче денег и имущества нищим, отпуске холопов на волю могут представляться в ином свете и расцениваться, как особая форма финансовой сделки по оплате молитв за упокой души усопшего. Примечательно, что в распоряжении исследовательницы, как и ее предшественников, находятся преимущественно завещания купечества[17]. С основанием в Москве Екатерининского богаделенного дома пожертвования стали более адресными, а благотворители использовали их для поднятия собственного авторитета (именные благотворительные кровати и даже отделения. С. 301). Купцы же использовали с подобной целью другие формы милосердия: и прощение долгов (свидетельство развития кредитных отношений) и выкуп из тюрем должников. Безусловно актами благотворительности и призрения следует считать деятельность «милостивого мужа» Федора Михайловича Ртищева, девизом жизни которого, по словам В.О. Ключевского было «служение страждущему и нуждающемуся человечеству». Во время войн, в которых Ртищев сопровождал царя Алексея Михайловича, он подбирал раненых и увечных и устраивал их во временные госпитали. По его распоряжению больных и нищих, валявшихся в Москве, собирали на излечение в особый приют. Среди его предшественников Н.В. Козлова называет кн. Д.М. Пожарского, в память о родителях и в честь освобождения Москвы устроившего на Лубянке у ц. св. Феодосии богадельню (Пожарскую, св. Феодосии).

В XVIII в. стало развиваться строительство богаделен частными лицами. Сын знаменитого дипломата Бориса Ивановича Куракина кн. Александр по обету отца в 1742 г. г. построил на Новой Басманной храм св. Николая и странноприимный дом для 15 инвалидов войны, а на следующий 1743 год на Старой Басманной. была достроена еще одна богадельня, начатая еще в 1741 г. одним из членов семейства Рыбинских. В итоге - в начале 1780 гг. четверть действовавших московских богаделен были результатом частной благотворительности (см. таблицу на с. 310-312). Не менее распространенным был обычай приема нищих и больных в собственных домах. Можно согласиться с автором, что «милосердие частных лиц являлось той реальной формой призрения по отношению к престарелым, больным и увечным одиноким людям… которая носила массовый характер. Это делало ее обычной формой жизни первопрестольной» (С. 316), не исчезнувшей даже с решительными ломками Октябрьского переворота и последующих событий и лишь сейчас вытравляемой с чекистской решительностью.

И самый последний раздел – оформление и иллюстрации. В работе Е.Н. Швейковской очевидно не хватает карты большого масштаба, так как приведенная схема М.М. Богословского чтению практически не поддается. Можно сожалеть об отсутствии воспроизведений актов, написанных земскими и посадскими (площадными) дьячками и подъячими, в особенности интересны тексты, где зафиксирована прямая речь крестьянок и крестьян. Оформление обложки и титула и контртитула. принадлежащее А.С. Старчеусу, также не безукоризненно. Если на обложке «деревянная» рамка, в которую заключен типичный для севера пейзаж, еще может быть терпима, то траурные рамки на контртитуле и титуле навевают грустные размышления о гибели традиционной духовной культуры славян, несмотря на вполне достойные современные исследования, посвященные ей.

Н.В. Козловой повезло больше. Благодаря нескольким малоизвестным акварелям И.А. Ерменева начала 70-х годов XVIII в., сделанным по распоряжению Екатерины II, к стандартным акварелям, гравюрам, литографиям и фотографиям Ф. Алексеева, О. Кадоля, Д. Кваренги, П. Пикарта и др. XVIII в.- начала XIХ в. она смогла познакомить читателей с обликом своих героев и героинь, двое из коих с обложки задают тон восприятию содержимого ее новаторского исследования. Мужчины с благородными лицами, душевно умиротворенные производят самое благоприятное впечатление. Иное дело старухи с выражением безысходного отчаяния. Самое страшное дети, как девочки, так и мальчики – либо олигофрены, либо недоразвитые (или просто несимпатичные художнику).

Послесловие

Немного о личном

Выше автор по мере сил вопреки собственному дилетантизму пыталась донести до читателя характеристику двух знаковых для нашей историографии отечественной истории исследований, стараясь исключить при этом сообщения о собственных эмоциях.

А они – признаться честно – безрадостны. В этом автор настоящей заметки совершенно согласна с новой звездой на историческом небосклоне и новым – с 21 мая 2012 г. министром культуры В. Мединским. Конечно ни для кого не новость, что государство строится на крови, но когда речь идет о потоках крови, потов и отчаяния женщин и детей, а именно они героини и герои обеих монографий, становится стыдно за свое прошлое. Фасад империи роскошен и великолепен. Его красотами можно восторгаться бесконечно, но ее фундамент … простите, он повергает в отчаяние. И становится обидно не за державу, а за ее безвестных строителей – наших с Вами пусть и далеких, но предках. Ведь в мясорубках имперских войн погибло масса талантов. Конечно, спасибо и на том, что у М. Ломоносова («человека на всю Европу», по определению одного из героев чеховской повести «Степь») и всемирно известного скульптора Ф. Шубина хватило характера и мужества не зарыть в северные пашни свои таланты. А сколько их было вообще…

И второе, что удручает чудовищно. Это традиционность проблем выживания как для трудоспособного, так и уже нетрудоспособного населения – по болезни, малолетству, старости. В бытность лектором Московского областного комитета комсомола в 50-ые годы прошлого столетия мне довелось побывать в советских подмосковных домах инвалидов, детских госпиталях для лежачих больных. А на старости лет – в аналогичных заведениях путинского периода. А разницы–то никакой. 8 руб. пенсии престарелому колхознику – пенсионеру, или ничтожные пенсии потерявшему работу инвалиду в неокапиталистической России. И те же дворцы, та же безвкусная пошлая роскошь их отделки. И красные флаги, под которыми на улицы столицы нищеты выходят не знающие прошлого своего народа оболваненные ковальчуковско-путинским зомбоящиком толпы …

Есть и мелкие детали. Стыдно, что на месте басманной богадельни Куракиных позорно знаменитый «Басманный суд». А на Лубянке на месте усадьбы кн. Д.М. Пожарского самое страшное заведение Советского союза и, кажется, Российской федерации – «Лубянка», оплот государственного безжалостного насилия над жителями – не скажу гражданами страны (и СССР и РФ)…

Однако автор – не экстремистка, упаси Боже, а законопослушное существо, видящее виновника не во власти, а в себе самой и собратьях по профессии. Не будь такого исторического невежества, постарайся каждый из причастных к изучению прошлого рассказать в научно-популярном издании правду о том временном отрезке, где он чувствует себя специалистом, и у нас бы на Руси жилось весело и вольготно не только олигархам.

А посему, благодаря авторов за то, что ими уже сделано, будем с надеждой ждать и новых вариантов. Осмеливаюсь предложить авторам обеих монографий на основе их материала сделать научно-популярные очерки, статьи и заметки…

Нашей многострадальной Родине нужны трезвый разум, заботливые материнские руки и сердца.

[1] Не путать с теми, кто мирным образом осваивал пустующие места .Так славяне в V-vii вв распространялись по Восточно-европейской равнине, на севере несколько позже и в XVI-XVII в. в Сибири. Так же – с учетом изменившихся к XXI столетии поступают и китайцы в С нынешней постсоветской России.

[2] Это прежде всего архив Монастырского приказа, закрытого было в 1677 г., но восстановленного в 1701 г.

[3] Статистические данные приведены в главе третьей, где идет речь о числе богаделен и численности богаделенных людей, среди которых большая доля принадлежала отставным воинам. Н.В Козловой удалось посчитать и нищих, разумеется, лишь в самой общей форме. В 1731 г. их было 4931 человек в 96 богадельнях.

[4] Впоследствии и подобное переселение оказалось связанным с трудностями. Получив довольствие на два года, женщины покидали своих мужей (С.75).Впрочем более стойкими оказывались гусары –сербы, прибывавшие из Украины.

[5] Число отставников следовало согласовать со штатом самого монастыря. В 20-е годы была сделана попытка довести содержание отставника до уровня его бывшего жалования, но она провалилась, несмотря на постановление Сената и Синода от 8 марта 1723 г. о сокращении денежных и хлебных дач монахов, дабы уравнять их м жалованьем отставных военных (С.251). В 1731 г. весы качнулись в другую сторону. Содержание всех чинов сократили в 6-9 раз, а признанных трудоспособнымистали рассылать на гарнизонную службу или на порселение. (С.252)

[6] В монастырях могли остаться действтельно дряхлые и немощные (с.254).

[7] Первоначально до 1708 г. набирали лишь холостых в возрасте от15 до 20 лет. После этой даты возрастной ценз был расширен – с 20 до 30 лет , в рекруты стали набирать женатых. Уточнение 1766 г. (от 17 до 35 лет), далеко не всегда соблюдавшееся (забирали и молодых и стариков – от 50 до 64 лет), проблемы детей рекрутов не решило. Зато на физическом развитии крестьянства сказался далеко не положитеобразом. В рекруты забирали «рослых» (с 1730 г. выше 162 см- 2 аршина с четвертью, с 1731 – 151 см.,с 1733 г.- 157,5 см). Что в целом способствовало понижению роста трудоспособных мужчин, остававшихся в крестьянстве. «Богатыри – не вы»… К сожалению, то же можно сказать и о новобранцах наших современниках.

[8] Особенно тяжелым был период правления Анны Иоанновны, когда в результате 8 наборов 1730-1739 гг. в армию попало 5 % учтенного числа душ, а ежегодная убыль армии достигала 10 %. Сравнивая данные о времени службы отставников с известными в литературе материалами (в частности , В.В. Петрухинцева). Н.В. Козлова существенно уточняет представления о размерах и периодичности рекрутских наборов и приходит к выводу, что бремя рекрутской повинности было большим, чем представлялось ранее (С. 168).

[9] Этот порядок был введен Петром в 1719 г. и распространялся на всех, «кои от службы отставлены будут». Столь «демократический» стиль был изменен в 1736 г., согласно которому повышение в одном ранге получали выходящие в отставку дворяне после 25-летней службы, дабы «они перед теми, кои не из дворян отставляемы будут, преимущество имели» (С.176). Впрочем производство в чин унтер-офицера бывших рядовых также оказывала влияние на жизнь ветерана (довольствие унтер-офицера в 1,5 раза превышало жалованье отставного солдата (С.177). Однако и с этого жалованья государство стремилось взыскать деньги на содержание госпиталей с вновь испеченных унтер-офицеров наряду с генералами, штаб- и обер-офицерами, а облагодетельствованный унтер на полгода , а то и больше переходил на положение нищего. 5 декабря 1762 г налог на ранг с обер-офицеров был отменен.

[10] Этому же вопросу посвящена и 4-ая глава книги, сведения в которой отчасти дублируют и вышесказанное.

[11] К сожалению, объяснение термина дано значительно позднее (на с. 234), что несколько затрудняет понимание текста .А рассказ о келейных избах, их внешнем виде, строительстве и торгах на этот подряд вообще оказался в конце 4 главы (С.255-271).

[13] В 4-ой главе поясняется, что не «жалованные» приходские богадельни были очень маленькими -4-5 человек в приходе с 15-24 дворами и 85-293 жителей (С. 247-248).

[14] В 4-м параграфе той же 3-й главы НВ.Козлова возвращается к вопросу о численности и составе отставных воинов монастырских московских богаделен.

[15] Интересно было бы знать, за какие заслуги перед государем поселялись вверху его покоев подобные лица.Об этом автор приводит лишь уже изветные в историографии факты (с. 292-293)

[16] Разумеется, были и другие причины, например тщеславие, о котором прекрасно писал АП. Чехов в рассказе «Княгиня» 1889 г. (Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем. Сочинения. Т.VII. М., 1947 . C.211-223).

[17] Городская семья XVIII в. Семейно-правовые акты купцов и разночинцев Москвы//Сост, вводн. ст и\комм. Н.В. Козловой. М., 2002.