Зимин А.А. Ах, эти женщины!

Когда собирается небольшой интимный круг мужчин пожилого возраста, предающийся воспоминаниям, то излюбленной темой становятся женщины. Ах, эти женщины!

Среди моих старинных друзей Владимир Михайлович Турок-Попов и Кока Александровна Антонова всегда занимали особое место. Мы сблизились с ними еще по дороге из Ташкента в Москву, когда несколько дней жили с ними в одном вагоне. Кока и Владимир Михайлович принадлежат к славному поколению русской интеллигенции 20-х гг. Увлеченные мечтой и наукой, они жили в особом царстве, в окружении вечного хаоса нагроможденных на стенах, полу, столе и тахте книг, между которыми пробраться можно было лишь обладая тайнами лоцманского искусства. Последние семнадцать лет мы жили в одном доме, и я частенько забегал к ним на огонёк. Впрочем, не я один. Дом Туроков, безалаберный, но радушный привлекал к себе многих соседей-коллег.

Кока Александровна – дочка старых революционеров-большевиков. Её мать (в мое время уже шамкающая старуха) некогда работала в Издательстве Комакадемии вместе с М.Н. Мино, а потом также путешествовала. Сама Кока – видный индолог, доктор наук. В восточной тюбетейке, со стриженными гладкими волосами, потусторонним голосом и сосредоточенным вниманием, она вся погружена была в науку. Владимир Михайлович – в юности работал в Коминтерне (он собирался написать мемуары «На улице Коминтерна», кое-что сделал в этом направлении). Он – прямая противоположность Коки. Ироничен и человечен одновременно. Крайне словоохотлив, с вечными четками в руках. Владимир Михайлович – крупнейший специалист по истории Австрии конца XIX – ХХ вв., пользующийся всемирным признанием (он каждый год ездит то в Австрию, то в Венгрию, то в Югославию на конгрессы) – это его и спасало от гнева начальства (Туроки беспартийные). Во всякие годы его били в первую очередь (пытались изгнать из Института еще в 1953 г., затем он перешел в Институт Славяноведения, где он до выхода на пенсию работал в группе славяно-германских отношений у Королюка). Маленького росточка, с улыбчитыми глазами в очках, мясистыми губами и носом, он всегда с друзьями радушен и благожелателен, хотя и слегка подсмеивается над ними. Страстный книжник, конечно. Злые языки говорят, что ему книгу почитать не давай, ибо получить ее обратно невозможно.

Так вот на досуге в пенсионные год Владимир Михайлович начал заниматься тем, что ему было интересно. Вспоминал о людях и событиях его бурной жизни, работал с увлечением в архиве ГБЛ, в частности, над перепиской Грабарей – так, для удовольствия и размышлений о судьбах русской интеллигенции. В ГБЛ хранился также архив известной революционерки (героини «Оптимистической трагедии») Ларисы Рейснер (жены Гумилева, Раскольникова и Радека). Он и им занялся, тем более, что Кока училась у брата Ларисы.

Узнав от меня, что я знаком с Юлианом Григорьевичем Оксманом (который жил в нашем же доме), Владимир Михайлович попросил меня познакомить с ним, ибо в юности в Петрограде Юлиан Григорьевич был знаком с Ларисой, которая предлагала ему участвовать в созданном ею литературном журнале. Итак, однажды я решил устроить Туроку встречу с Оксманом. Ко мне в этот день вечером пришла Екатерина Николаевна, и я решил только познакомить стариков, и уйти быстро домой. Не тут-то было.

Удивительное это племя – русская интеллигенция! При встрече с себе подобными его представители раскрываются с той простодушной полнотой и непосредственностью, которую не могли уничтожить ни годы бедствий, ни иллюзии и самообманы. Так и на это раз – флюиды что ли, интуиция или еще что-нибудь действует в подобных случаях – не знаю. Но Владимир Михайлович и Юлиан Григорьевич встретились, как старинные друзья. Разговор был без дураков. Мог ли я уйти? Конечно, нет. Тем более, что речь пошла о женщине. Нет, представьте себе, что до Ларисы Рейснер дело так и не дошло. Сначала Оксман сказал несколько иронических слов о туровской теще (который и сам ее не терпел), а затем – героиней встречи стала Мария Игнатьевна Будберг. Почему? А кто его знает, пути и перепутьи беседы друзей всегда остаются загадкой. Но вот то, что Мария Игнатьевна давно интересовала обоих собеседников, а я о ней практически ничего не знал, – это факт.

Сейчас мне трудно восстановить детали разговора (прошло около десяти лет) – но в целом в его ходе ироничные и умные мужчины нарисовали следующий образ этой незаурядной женщины.

Конец царствования Александра III. Германия. «На водах» находится сенатор Закревский [1]. В это время приходит весть о заключении союза между Россией и Францией (основа будущей Антанты). Ушлые немецкие корреспонденты разыскивают Закревского и спрашивают его мнение о происшедшем. Тот заявляет, что не придает ему никакого значения (революционерка в прошлом Франция и охранительница порядка Россия), что узы с Германией нерасторжимы. Узнав об этом интервью, Александр III пришел в бешенство и сказал: «Чтоб этого дурака я больше никогда не видел». Сказать-то было легко, а вот как быть? Ведь Сенаторов выгонять из Сената было нельзя. Впрочем, делу помог сам Закревский, который решил больше в Россию не возвращаться. Свою дочь Марию он отдал в пансион, кажется, католический, в Германии.

Прошли годы. На российском престоле уже новый царь – Николай II. Он женится на немке, которая озабочена, так сказать, комплектованием штата своих придворных дам. В их число попадает и Мария Игнатьевна Закревская. Эта была к тому времени огромная мужеподобная девица, которая ни малйшего внимания не уделяла мужчинам. Но по ритуалу полагалось, чтоб придворные дамы были замужем. И вот Марию Игнатьевну выдают за почтенного графа Бенкендорфа.

Мировая война. В пронемецком окружении императрицы одну из первых скрипок играет граф Бенкендорф. На заседаниях Думы в своих речах П.Н. Милюков мечет громы и молнии в адрес германофилов, достается в них и Марии Игнатьевне.

Наступает Великий октябрь. Кажется 1918 г. Заговор послов. Начальник Московского ЧК Петерс проводит операцию по аресту Локкарта в его номере в «Национале». В результате штурма Локкарт капитулирует. В его комнате обнаруживают Марию Игнатьевну и препровождают на Лубянку. Тщетно (по воспоминаниям Петерса) Локкарт уверяет, что отношения с Марией Игнатьевной у него были далеки от политики. Ничего не помогает. Тогда он заявляет Дзержинскому, что покинет Россию только с этой своей возлюбленной. Тот ему отказывает, но как бы случайно на некоторое время покидает свой кабинет, оставляя Локкарта с какими-то бумагами, лежавшими на его столе. Профессиональное любопытство подсказало Локкарту, что бумаги оставлены не спроста, и вот он уже читает донесения, в которых говорится, что Мария Игнатьевна уже давно была немецкой шпионкой.

Входит Дзержинский; «Так что ж, Вы продолжаете настаивать на своем требовании» – с усмешкой спрашивает он Локкарта. Ответа не последовало.

Тем временем согласно распоряжению «Кремлевского мечтателя» Марию Игнатьевну освобождают. – «Когда я как-то разговаривал с К.И. Чуковским о Марии Игнатьевне, – прибавил тут Юлиан Григорьевич, – и сказал ему, что она мне обо всем случившемся тогда говорила, то Корней Иванович, улыбнувшись, спросил: “Ну, а о том, что она была возлюбленной Петерса тоже говорила?” Тут у меня отвисла челюсть»

При освобождении Марии Игнатьевне было сообщено, чтобы она не пыталась возвратиться в Петроград в свой особняк, ибо он был уже занят. Но ведь в женщине сидит бес. Именно поэтому, наверное, она и направилась к себе. Тут она могла убедиться, что в ее доме расквартирована воинская часть. Это ее не смутило, и некоторое время Мария Игнатьевна исполняла обязанности что ли маркитанки в этой части. Впрочем, недолго. Затем она устроилась секретаршей к Корнею Ивановичу Чуковскому.

Когда-то, спустя много десятилетий, Мария Игнатьевна приезжала в Россию на празднование одного из горьковских торжеств. Решив, что этим случаем необходимо воспользоваться, Ю.Г. Оксман и В.Б. Шкловский пригласили ее в гости и раздобыли значительное количество горячительных напитков, чтоб у старухи развязался язык. Но мужчины бывают иногда такими смешными. На этот раз они вздумали перехитрить женщину. Ничего не получилось. Один из вопросов, который был тогда ими задан, касался ее отношений с Корнеем Ивановичем. У него Мария Игнатьевна работала недолго, затем жена крокодильего писателя приревновала ее, и она вынуждена была покинуть свое место. Так вот вопрос касался того, имела ли ревность жены Корнея Ивановича какие-либо основания. И тут Мария Игнатьевна, как настоящая женщина, от ответа уклонилась, но дала понять, что основания для ревности были.

Затем Мария Игнатьевна устроилась в Издательство «Всемирная литература», которым в те годы распоряжался Алексей Максимович Горький. Великий писатель земли русской тогда находился в духовном смятении. Не только из-за некоторых расхождений между его мечтою и прозой жизни, но и из-за личных переживаний. С Марией Федоровной он находился в разладе. Петроградский роман, кажется, уже оборвался. И вот тут объявилась Мария Игнатьевна. Знакомство с ней стоило русской литературе неприятного нарушения гармонии: как-то Бабель публично обмолвился об этом и стал из-за своей болтливости злейшим врагом классика.

Затем Мария Игнатьевна запросилась в Прибалтику. Ей нужно было получить «оброк» с крестьян имений Бенкендорфа (благополучно уже скончавшегося). Отпустили. Здесь она вышла снова замуж. На это раз за барона Будберга.

О дальнейших странствиях баронессы Будберг известно немного. Она некоторое время проживала на острове Капри, пользуясь здесь благосклонностью великого писателя.

В своих воспоминаниях Локкарт рассказывает следующий забавный эпизод. Как-то на одной из международных конференций в Вене он встретил свою старинную подругу. Решили поговорить о былом. Но как это сделать? В Вене слишком много глаз. Тогда они отправились в Прагу. В вагоне никого не было, только напротив сидел какой-то господин, погруженный в чтение газеты. Старинные приятели разговорились. Но на каком языке им удобнее и безопаснее всего было говорить? Немецкий отпадал – в Германии и Чехии его все знали. Английский – международный. Решили говорить на русском. Вспомнили, как они бродили по заснеженному Петрограду, размышляя о том, как избавить человечество от двух вождей Революции. В это время поезд переезжал границу. Вошел кондуктор. И каково же было удивление опытного разведчика, когда он узнал, что сидевший напротив него господин предъявил паспорт на имя советского дипломата Антонова-Овсеенко.

Дни бегут. И вот баронесса встречает великого английского писателя Герберта Уэллса (ее всегда тянуло к литературе). Встреча была не первой: она в свое время была у него переводчицей, когда английский фантаст наблюдал «Россию во мгле». На этот раз встреча окончилась неожиданно: Мария Игнатьевна стала ж[аловаться] (судьбу барона я не знаю). По смерти Уэллс оставил в наследство Марии Игнатьевне свой замок (деньги перешли его детям).

В это время смертельно заболел классик русской литературы и потребовал, чтобы к нему вызвали баронессу. Тогда ей сказали, что Горький хочет повидать ее в Прибалтике. Когда она прибыла в условленное место, ее погрузили на самолет и отправили в Москву. Содержание ее беседы с Алексеем Максимовичем неизвестно. Поговаривали, что Горький передал ей какие-то воспоминания, наверное, это вранье. Во всяком случае на следующий день после смерти Горького Сталин распорядился, чтоб баронессу сразу же отправили снова за границу.

Позднее Мария Игнатьевна стала председателем общества англо-советской дружбы и неоднократно бывала в Союзе. Свои архивы она хотела завещать Р.О. Якобсону. Как вышло на самом деле, неизвестно.

Любопытно, что с ней была знакома и моя ученица Катя Шингарева. Ее мать – ближайшая подруга Е.Д. Пешковой, и Мария Игнатьевна, приезжая в Москву, частенько бывала у них дома.

Такая небольшая новелла о М.И. Будберг, которую рассказали совместно, дополняя друг друга, В.М. Турок и Ю.Г. Оксман. Конец ее был печален: через несколько дней с Владимиром Михайловичем случился инфаркт, а через неделю-две умер Юлиан Григорьевич.

Еще одна самоотверженная русская (княгиня Кудашева) стала супругой другого великого писателя – Ромена Роллана.

пятница, 22 ноября 2013 г.

[1] А.А. Закревский был адъютантом одного из моих героев – Н.М. Каменского и позднее графом и генерал-губернатором Петербурга. Кем приходился ему сенатор, узнать не трудно.