Лучшие годы моей жизни

С рождением сына моя жизнь естественно изменилась. Сначала я попыталась продолжать работу, ведь мы жили в конце-концов в том же доме. По окончании послеродового отпуска[1] мы нашли юную девушку, чтобы она заботилась о ребенке во время моего пребывания на работе. Так как я работала в самом доме, то могла по временам приглядывать за ребенком и заботиться о том, чтобы у него не было нехватки естественного питания. Сначала все шло хорошо, но когда маленькому Вальтеру было уже больше года, я, к сожалению, обнаружила, что няня на прогулках больше внимания уделяет молодым людям, чем ребенку. Я опасалась, что когда-нибудь что-нибудь произойдет, когда в парке дитя останется в коляске без присмотра. Одновременно в Settlemente сложилась новая ситуация. Обнаружилось узкое место, и руководство союза решило упразднить должности обеих управительниц хозяйством. Потом они хотели меня снова назначить. Выяснилось, что с помощью этой операции хотели съэкономить, не выплатив мне вознаграждения, которое мне полагалось после пятилетней работы. Я не приняла этого предложения и оставила службу. Сейчас я не знаю точно, когда это произошло, возможно, в конце 1927 или в начале 1928 года. Во всяком случае, тогда-то и начались десять самых спокойных и приятнейших лет моей жизни. Я не должна была больше совмещать работу и домашнее хозяйство и могла полностью посвятить себя хозяйству и воспитанию моего ребенка.

Хоть и я не работала больше в Settlement?e, мы смогли сохранить квартиру и жили в ней до 1938 г. По сравнению с большинством людей, которых я встречала при покупках и прогулках по Оттокрингу[2], у нас дела шли хорошо, но денег на хозяйство было очень мало, я должна была экономить. Более обильная еда приходилась на конец недели. Мы не могли есть мясо каждый день, удовлетворяясь овощами и мучными изделиями, муж больше всего vor аllem любил мучные кушанья. Всю одежду маленькому ребенку я шила сама, как и большинство платьев себе. Поскольку квартира была невелика, убирать ее было недолго, и у меня оставалось время читать. В это время я проглотила сотни книг мировой литературы. В начале 30-х годов мы смогли перестроить квартиру и устроить ванную комнату. Хотя квартирка была невелика, она была очень уютной, и в ней можно было хорошо себя чувствовать. Регулярно приходила служанка для тяжелых работ и прачка, которая стирала белье в домовой прачечной. На деньги, которые я получила в качестве Abfertigung, мы купили садовый участок. Практичнее было бы купить садовый участок в Оттокринге, но мой муж настоял, чтобы мы купили его у горы Лаэр около Чешского пратера[3]. Он непременно хотел быть вблизи своего друга Мунди, о котором я расскажу подробнее позже. Время с мая по сентябрь мы проводили теперь на этом участке. Муж тогда еще работал в бюро фирмы и по окончании работы приходил в сад. Там естественно было много работы, нужно было сажать и поливать цветы, заботиться о фруктовых деревьях и собранные фрукты превращать в мармелад и компоты. На садовом участке был даже деревянный дом, в котором летом можно было жить, но не было мебели. Частично я сделала ее сама, так как еще в отрочестве в мастерской отца я видела, как делают мебель. Когда мальчик начал ходить в школу, некоторое время я еще пыталась после обеда ездить в садовый участок, но это оказалось слишком тяжело. Сад мы могли использовать отныне только в каникулы. Это показалось слишком мало, и мы поэтому продали его.

После этого на время каникул мы искали дачи. Еще раньше, когда садовый участок не был продан, мы с мальчиком провели лето в Альтенбурге[4] в кампусе. После продажи садового участка поиски дачи были не трудными. До начала 30-х годов мой муж работал в Бюро фирмы, а теперь стал исполнять обязанности выездного представителя по Нижней Австрии[5] и Бургенланду[6], объезжал окрестности Вены и таким образом легко мог найти место для проведения отпуска. Сначала он ездил по железной дороге, а с 1932 г. в его распоряжении был фирменный автомобиль, который он мог использовать и в личных интересах. Мы часто уезжали на конец недели и предпринимали небольшие поездки и во время отпусков. В особенности мне нравились короткие поездки по Австрии[7], поскольку на моей родине гор не было. Потом я жила несколько лет в России, где тоже не было гор. Чудесный австрийский горный пейзаж поэтому особенно и нравился мне. На этом же автомобиле мы и переселялись на дачу. Я вспоминаю дачу в Виндишгартене, Гестлинге, Зигмундсбергене и Винербрюке. По большей части мы в этих местах проводили не все каникулы, но часто ездили к друзьям в Зауберсдорф[8], о чем я еще расскажу.

В 1931 и 1935 годах я провела лето у родителей в Эстонии. Еще до рождения сына я была в Эстонии дважды, один раз с мужем и один раз одна. Теперь я поехала с сыном, которому было соответственно 5 и 9 лет. Первое пребывание в Эстонии было богато событиями, мы побывали в Ревеле (Талинне), часть времени провели в чудном доме друзей на море, посетили родственников в других местах. Второй раз, когда родители не стали моложе и были менее склонны ко всяким предприятиям, мы почти все время оставались в Дерпте. В 1937 г. большую часть лета мы провели в Винербрук, съездили однако с друзьями на машине в Венецию, Милан, через Швейцарию и Форрарльберг в Мюнхен и вернулись в Винербрук.

Когда моему сыну было 6 лет, мне предоставилась случайная возможность съездить с родными по Италии. На время моего отсутствия я поручила сына заботам родителей моей бывшей коллеги по Settlementу Когда я вернулась, он был очень взволнован geruehrt, сложил ручки и сказал: «Слава Богу, что ты снова здесь»

Это было роскошное путешествие. Родственники были не особенно богатые люди, однако им было по силам предпринять такое путешествие на автомашине с шофером. Разумеется, свою долю я оплатила. Путешествие прошло от Венеции через Равенну во Флоренцию и Рим. Из Рима мы ненадолго съездили в Неаполь и с приключениями посетили Голубой грот[9]. На обратном пути еще на несколько дней задержались в Риме и поехали вдоль тирренского побережья через Пизу в Каррару. В Карраре застали фантастический закат солнца, расцветившего каменоломни мрамора прелестными красками. Оттуда поехали в Рапалло и, наконец, в Геную. Там на якоре стоял огромный пассажирский пароход. Невероятная величина этого судна произвела на меня очень сильное впечатление, я почувствовала себя червем рядом с этим гигантским караблем. Мы могли также наблюдать, как корабль загружался продовольствием: целые товарные вагоны въезжали в него для разгрузки.

До этого я вела речь о моих жизненных обстоятельствах, но ничего не рассказала о людях, окружавших меня. Причина этого лежит в том, что переживания и опыт общения c этими людьми не укладывается или очень неточно укладывается в хронологическую схему 1921-1938 годов. В Вене жили родственники матери моего мужа. С них и начнем.

Слабые воспоминания у меня остались о многих этих родственниках, которые были уже пожилыми и вскоре умерли, и с детьми которых мы потеряли контакт. С одной семьей и обеими их дочерьми мы поддерживали отношения до конца. Дядя Оттомар был братом матери моего мужа. У него был дом на Гюртеле[10] между улицами Нейлерхен[11] и Талиас. В этом доме у него был трубочный магазин. Естественно сегодня можно спросить, как человек мог жить на продажу табачных трубок, но первоначально это было вполне выгодным делом. Когда провели городскую дорогу на Гюртеле, он открыл этот магазин и его хорошими клиентами стали многие рабочие, значительная часть которых, видимо, курила трубки. В этом же самом доме семья занимала большую квартиру и жила, очевидно, в полном благополучии. Из двух дочерей в этом доме жила лишь младшая, несомненно, любимица отца, который по всем правилам искусства ее избаловал. Эта младшая дочь по имени Эльза вскоре после нашего приезда вышла замуж за человека по имени Юль Фридман. Это была очень неравная пара. Эльза ездила по Вене в открытом автомобиле, элегантно одетая, и разыгрывала из себя великосветскую даму, как они представлялись в тогдашних фильмах. Юль приехал из провинции, был тихий, скромный человек, не очень склонный к приключениям. Собственно говоря, никто не мог понять, почему произошел этот брак. Отец Эльзы Оттомар Катц, передал своему зятю магазин в переулке Цоллер, который отнюдь не был золотым рудником. С этой семьей мы поддерживали тесный контакт, потому что мой сын, еще годовалым, нашел в сыне Эльзы товарища по играм.

Ио, старшая дочь, была в доме кем-то вроде золушки. Маленького роста, нервная, далеко не красавица, она вышла замуж значительно раньше – за старшего брата Юля. Когда я приехала в Вену, она со своим семейством жила в Прейне[12]. Семьвя ее мужа имела там небольшой магазин. Отец Оттомар помог лишь расширить этот магазин. Когда я туда приехала, они жили в двухэтажном доме, нижний этаж которого большей частью занимали помещения магазина. Это был по крайней мере самый большой, если не единственный магазин в местечке Прейн на Раксе. В особенности в последние годы, когда в распоряжении мужа была машина, мы часто ездили на конец недели в Прейн. Почти всегда там были и другие гости, так что собиралось много народа. Обычно сидели в саду и болтали. Если мы отправлялись туда на несколько дней, то делали вылазки в окрестности, ходили на р. Ракс. Изи и Ио Фридманн подходили друг другу гораздо больше, чем их младшие брат Юль и сестра Эльза. Изи eher был домашним тираном, Ио – работящая и смирная жена[13]. В доме наряду с ними жили двое их детей – Рикки и Эрих, мать Изи или даже бабушка и одна из его сестер, ухаживавшая за бабушкой. В доме было достаточно и постоянных обитателей, а на конец недели приезжали многочисленные гости. С середины 30-х годов к ним добавился муж Рикки, по фамилии Сидон, имя которого я, к сожалению, забыла, он имел два меховых магазина в Глоггнице и Неикирхен. Мы посещали его в Неикирхен. Однжды мы ездили с ним к каким-то родственникам, жившим в каком-то маленьком местечке недалеко от Винер Нейштадт[14]. Там собралось большое общество, и один из родственников Сидона рассказывал о ком-то, что тот женился не на еврейке - гойке. И представил это отнюдь не в дружелюбном тоне. Другие родственники, которые знали о моем происхождении, старались прекратить этот рассказ. Вероятно, и другие родственники не рассматривали меня как одну из своих[15], но они никогда не давали мне этого почувствовать. У меня с ними были хорошие отношения.

Труднее, в особенности в связи с этой проблематикой, складывались мои отношения со свекровью и шурином (братом мужа). Только ради сохранения домашнего мира я очень старалась найти подход к моей свекрови. Но на самом деле я всегда оставалась для нее чужим человеком, поскольку я не соответствовала тому [образу] жены ее любимого сына, о котором она мечтала. И не только потому, что я происходила из чужой страны, и не из того общества, которое она рассматривала как часть своего собственного. Она, конечно, очень надеялась, что ее сын найдет себе богатую жену. Уже поэтому одному я была для нее разочарованием. Еженедельно я ходила к ней и проводила с ней послеобеденное время. Что это не наладилось, в этом нельзя не увидеть вины моего шурина.

Он надеялся, что его брат, вернувшись с войны, и впредь будет содержать семью. Вместо этого Пеппи вернулся с женой и завел теперь собственную семью. Он чувствовал себя таким образом обманутым в существенной части своего благосостояния. Соответственно негативным было и его отношение ко мне, главной причине болезненной потери.

Изо всей этой многочисленной семьи после войны я увидела лишь двоих. Сестра Изи, которую до войны я встречала крайне редко, в Австрии выжила благодаря тому, что была замужем не за евреем. Сразу после войны она приехала в Прейн и возродила магазин. Он принадлежал однако Изе, который вместе со всем семейством выехал в Израиль. Он был уже старым и больным и не хотел приезжать в Австрию даже на короткий срок. Его жена Ио приехала в 1948 г. и вела дело дальше до тех пор, пока не появилась возможностьь выгодно продать магазин. Она его и продала вместе с домом, магазином в Гюртеле и вернулась в Израиль. Оттомар умер уже в 1938 г. Мы несколько раз посещали его вдову в 1938 г., но об ее дальнейшей судьбе я не знаю ничего. Юль уехал в Польшу, последним свидетельством того, что он жив, была открытка изо Львова. Что с ним случилось, никто не знает. Сын Хейнци выехал в Англию в составе детского поезда. Кто-то узнал, что он стал владельцем гаража и авторемонтной мастерской, но у него не было ни малейшего желания возобновлять отношения с семьей. Когда Ио продала магазин, принадлежавший ей вместе с Хейнци, он едва ли ответил ей на ее письмо. Эльза, еще в 1938 г. подружившаяся с оперным певцом, который происходил из Эссена и после захвата власти Гитлером эмигрировал в Вену, отправилась с ним вместе во Францию, где некоторое время жила как нелегалка[16], оказалась жертвой доноса и была казнена казнена. Прейнерская бабушка несмотря на свой более чем преклонный возраст была депортирована в Терезиенштадт[17]. Фанни, которая попрежнему опекала бабушку, хотя и совершенно не подлежала заключению, не захотела бросать ее одну и уехала вместе с ней в Терезиенштадт. Обе там погибли.

В основе своей я человек необщительный, никогда не чувствовала себя комфортно в больших кампаниях и больше любила домашнюю тишину. Совершенно иначе мой муж: он любил видеть вокруг себя много людей, имел большой дар завязывать знакомства и заключать дружеские отношения. Едва он прибывал в новое место, он в мгновение ока знакомился с кучей людей и разбирался в проблемах и обстоятельствах этого места. В начале моей жизни в Вене у него был очень широкий круг знакомых, у нас часто бывали гости. Танцевали и очень много разговаривали. Болтали часами, что очень нравилось моему мужу, мне же наскучивало. Сначала мы с друзьями и путешествовали. Наиболее волнительнщй оказалась лыжная прогулка на Штодерзинкер. Всего на это большое лыжное путешествие собралось 14 или 16 человек. Тогда хотьба на лыжах по горам была в высшей степени тяжелымпредприятием. Мы очень рано выехали из Вены, незадолго до полудня подошли к подножью горы и начали маршировать. Шел сильный снег, снежный покров становился все глубже, и мы очень медленно продвигались вперед. Мой муж и один из его лучших друзей прокладывали путь. Когда сгустились мрачные сумерки, мы однажды потеряли отметки, а потом путь вообще перестал быть виден. С помощью карманных фонариков снова нашли лыжню и маршировали еще долгое время в густой темноте. Должно быть, мы часов 10 карабкались вверх на лыжах с намерзшим снегом и укрепленными на них шкурами тюленя. Когда же мы, наконец, заметили под собой свет хижины, у обоих мужчин, прокладывавших лыжню, ноги подкосились. Мы привели помощников из хижины, спустили обоих обессилевших вниз. Два дня мы оставались наверху и катались на лыжах при прекрасной погоде. На четвертый день спустились снова в долину. Отъезд с перерывами продолжался до полудня. Среди четырнадцати или шестнадцати человек этого общества был один венгр, который впервые в жизни встал на лыжи. Удивительно, как он, новичок, согласился на такое трудное путешествие… Оно ему не понравилось, и он высказал угрозу, которую и исполнил, когда спустился вниз. Дома он разбил свои лыжи. Путешествие имело для него и другие столь же неутешительные последствия: он покинул свою невесту, любительницу лыжного спорта, после этой вылазки она стала ему неприятной. Среди поклонников лыж был и один настоящий акробат. Он ехал по лесу, сломал одну лыжину, достал из рюкзака кусок жести и молоток, соединил обе половинки и спустился по лесу вниз.

Со временем эти ранние друзья исчезли, и постоянные контакты сохранились только с тремя семьями. Среди них двое друзей юности моего мужа. Только один из них жил в Вене. С Мунди Клейном в юности мой муж занимался альпинизмом и лыжами, они работали в одной фирме и имели одинаковые обязанности. Эта дружба не всегда оставалась беспроблемной., но мой муж продолжал держаться этого друга с не всегда мне понятной верностью. Мы ходили друг к другу в гости и вместе отдыхали. Даже последнее большое путешествие, которое мы предприняли перед войной, мы совершили с Мунди и Ризой Клейн. Общение с ними имело дополнительное преимущество: У семьи Клейн был сын, который совсем немного был старше моего, и при всех встречах, совместных отпусках и поездках у детей было собственное общество. садовый участок, о котором уже речь шла выше, потому должен был быть на горе Лаэр, что такой и там же был у Клейнов. Родители Ризы тоже имели сад там же и жили на нем круглый год. У Ризы была подружка, которая в середине двадцатых годов вышла замуж. Эта пара – Мицци и Анди Пробст не только принадлежала к нашему кружку, но связь между нами и этой семьей была очень тесной, что облегчалось территориальной близостью места жительства Пробстов к нам. Мицци была продавщицей в торговом доме Гернгросс[18], Анди работал в отделе отправки двух газет и получал значительно больше всех остальных. Он был веселым парнем, всегда готовым к шутками, но немножко слишком много играл в карты и пил. Как хобби, он рисовал лошадей, их изображениями была увешана вся квартира. Изо всех друзей он был самым венским: всегда расположенным к веселым потехам и хулительным насмешкам. Только страсть к картам иногда неожиданно его захватывала. Когда Мицци однажды уехала в отпуск, ему с большими усилиями удалось найти тщательно запрятанные сберегательные книжки. Он проиграл деньги. После этого они расстались. И жили несколько лет врозь. Тогда не выдержал Анди. Он раздобыл револьвер, отправился к Мицци, упал на колени, приставил револьвер к виску и предложил Мицци на выбор – возвращение или самоубийство. Он вернулся.

Второй друг юности моего мужа Пеппи Прайс, жил в Заубердорф в 50 км к югу от Вены. Многие годы я проводила здесь с сыном часть отпуска, хотя окрестности были не особенно привлекательны. Для моего сына это было, однако, большим удовольствием, потому что в деревне было много деревенских ребят его же возраста, с которыми он играл. У Прайсов была дочь, но несколькими годами старше, поэтому она не могла быть его подружкой в играх. Пеппи Прайс был человеком с чувством юмора, скорее спокойным и добрым человеком. С моим мужем они составляли веселую пару, позволявшую себе иногда шутки с клиентами Пеппи. У Пеппи была бакалейная лавка в этом маленьком местечке. Муж познакомился с ним на работе в фирме. Пеппи Прайс покинул Вену, после того как унаследовал эту бакалейную лавку. В первые годы мы делали совместные вылазки, но потом оба Пеппи потеряли интерес к путешествиям. При этом интересно, что оба эти друга Мунди Клейн и Пеппи Прейс были евреями, женатыми на нееврейках. Это так или иначе предрасполагало их к общению друг с другом. Все трое были полностью ассимилированы.

Сначала Вена для меня была полностью чужим и новым миром. Единственным человеком, который связывал меня с нею, был мой муж. В эти трудные начальные годы он создал у меня впечатление, что я в нем имею действительную опору. Это было особенно важно в связи с отношениями с его матерью и братом. Оба они и в особенности брат ничего большего не желали, как моего скорейшего отъезда на родину и развода. Конечно, моему мужу в этих условиях приходилось нелегко, но в эти трудные времена, но он держал мою сторону. В начале усложняющим обстоятельством было то, что он жил у материи, а я – в сиротских приютах. И вовсе не из-за того, что я чувствовала себя покинутой им, когда окончательно решила вернуться в Эстонию. Вероятно, это было убеждение, что в сложившихся обстоятельствах невозможно создать действительно нормально существующую семью. Когда же благодаря счастливому случаю в Settlement’e выдалась такая возможность, что мы получили квартиру и наконец смогли начать обычную семейную жизнь, это оказалось для его матери и его брата таким разочарованием, что мать полностью прекратила с нами отношения на два года.. При всех этих трудностях у меня, как уже сказано, не было чувства, что в какой-либо ситуации он бросит меня на произвол судьбы, но это вовсе не значит, что у меня часто не возникало чувства, что он должен быть мне более прочной опорой. Он был усердным и бережливым человеком, который никогда не забывал, что он должен содержать меня и позднее моего ребенка[19]. Но при этом он был убежден, что он, как семейный кормилец, должен быть целиком и полностью освобожден, прежде всего, от маленьких бытовых забот. Это выяснилось сейчас же по нашем прибытии в Вену. Совершенно недостаточно, чтобы человек физически вернулся на родину, он должен был еще вернуться бюрократически. Все пути к учреждениям, посетить которые было необходимо, чтобы бюрократически оформить наше грвжданское пребывание в Вене, я протоптала одна за нас обоих. Так как я была здесь иностранкой и не очень хорошо владела языком, я восприняла это как особо невдохновляющее бремя. Такое же распределение обязанностей осталось и потом: все, что было связано с повседневной жизнью, было предоставлено мне, я должна была убирать квартиру, потом обустраивать садовый участок, я должна была всюду ходить и делать все покупки,[20] муж, придя с работы, хотел посвящать время исключительно своим хобби. О моих личных потребностях он мало задумывался. Вероятно, и мне не удавалось сообщать о моих желаниях в соответствующей форме, или я была слишком горда, чтобы просить то, чего страстно желала. Я вспоминаю, как однажды он резко ответил на мою просьбу о покупке нового платья[21]. После этого я много лет не просила у него денег на новое платье. Я должна была обходиться без нового платья, потому что денег на хозяйство с трудом хватало на текущие расходы, их было недостаточно, чтобы я могла себе купить новое платье. Правда, я могла себе шить простые платья. Опалу сломил мой сын, который склонил отца к покупке нового платья. Незадолго до Материнского дня мы гуляли с сыном, вероятно тогда пяти – или шестилетним, и я увидела платье и сказала сыну, что оно мне нравится. Сын уговорил отца сделать подарок к Материнскому дню. Отец с сыном отправились в магазин и купили желанное платье.

Как я уже намекала раньше, что было не слишком много друзей, которые нравились нам обоим. Люди, от которых получал удовольствие муж, мне по большей части казались слишком шумными и возбужденными. Людей, которые мне были по душе, муж находил скучными. И своей неприязни он абсолютно не скрывал. Одно такое высказывание осталось у меня в памяти, потому что было связано с мучительной развязкой. Для одной из тех дам, которые работали в Settlement’e, и с которой я дружила, я купила подарок на день рождения. Когда я рассказала об этом мужу, он прореагировал на это в очень резко отрицательной форме. Это слышал мой маленький сын. Когда я на следующий день передавала даме подарок, малыш повторил комментарий отца: «Снова 10 шиллингов к черту!». Когда же я вечером рассказала об этом мучительном эпизоде, он его развлек по-королевски. Муж нашел, что его яблоко упало в непосредственной близости от ствола. Конечно, я старалась сделать нашу жизнь как можно более уютной. Это было не всегда легко, потому что я сначала вела хозяйство наряду с работой. А когда появился ребенок, и я осталась дома, я конечно должна была очень много печься о ребенке. Теперь он ревновал меня к малышу и думал, как теперь можно было бы сказать, что качество его жизни страдает от присутствия ребенка. Я не могу действительно сказать, что у него не хватало любви к малышу, но он cобственно не умел с ним обращаться. Я не могу припомнить, чтобы мы когда-нибудь втроем занимались играми, которые развлекали бы все общество. Он никогда ребенку не читал, хотя умел делать это мастерски. Что же касается специально предназначенной для детей литературы, она его абсолютно не устраивала[22].

В принципе я хотел бы воздержаться от вставления моих воспоминаний и тем продырявливать картину, которую набросала моя мать. В этой связи я должен сообщить об одном событии, которое очевидно касалось меня, иначе бы я не сохранил его ясно и отчетливо в памяти. Однажды дома отец обратился ко мне ansprach mich zu Hause отец и сообщил, что ему нужен актер на роль мальчика. Тут я должен добавить, что в Settlement’e существовал любительский театh, которым мой отец, в юности посещавший актерскую школу, руководил много лет. Я могу припомнить спектакли, которыми он руководил в качестве режиссера. Большей частью он играл какую-нибудь роль, лучше всего смешных стариков. Теперь он обратился ко мне с предложением в одной пьесе сыграть роль мальчика. Он положил передо мной текст и сказал: «Прочитай это!». Через 10 строк он прервал меня и заявил: «Ты этого не сможешь!» Он забрал книгу, и больше никогда об этом речи не было. Я помню, что у меня было чувство, что отец поступил со мной неправильно. Он меня даже не предупредил, как следует читать этот текст. У него вообще не было терпения для общения с детьми. И, к сожалению, даже с собствнным сыном.

На своей новой родине я вскоре почувствовала себя спокойно, хорошо. Этому конечно способствовало, что мой муж испытывал очень сильную привязанность к Вене. Уже в Сибири я замечала, как сильно он страдает, находясь вдали от родины. Когда мы сели в поезд, он был вне себя от возбуждения, что мы скоро будем в его любимейшем родном городе. Его огромная любовь к Вене, конечно, очень облегчила мне приобщение к жизни этого города. У меня даже было чувство, будто в какой-то прежней жизни я должна была быть венкой, настолько быстро я почувствовала себя здесь дома. Хотя люди, окружавшие меня, отнюдь не помогали мне испытать это чувство. Как наиближайшие родственники, так и многие из моих коллег по работе далеко не всегда приветливо обходились со мной. И все-таки я чувствовала себя здесь дома. В том, что я так хорошо чувствовала себя в Settlement’e, несомненная заслуга принадлежит матери госпожи Ильзы Федерн. Она была мне второй матерью, она так много со мной занималась. И даже однажды написала мой портрет. Он сгорел, как и многие другие вещи, во время Второй мировой войны. В те немногие годы, когда мы оба зарабатывали, мы ходили в оперу, на концерты и в театр. И это, конечно, тоже способствовало тому, что мне было так хорошо в Вене. Позднее денег на это не хватало, да и я должна была заботиться о ребенке. Тогда я очень иного читала, почти всю мировую литературу подряд.

[1] Освобождение от работы по случаю рождения ребенка в Австрии предоставлялось и предоставляется ныне и отцу, и матери через 2-3 недели после появления нового члена семейства.

[2] В 1893 г. деревни Оттокринг и Нейлерхенфельд были объединены в 16 округ Вены «Оттокринг»

[3] Увеселительный парк в Вене длиною больше 5 км, открытый для всеобщего пользовании в 1766 г. императором Иосифом II на месте охотничьих угодий. Делится на две основные части: Народный или Сосисочный (от тамошнего Петрушки-Ганса Сосиски -Hanswurstel) и Зеленый. В первом из них разнообразные аттракционы, колесо обозрения, американские горки 1897 г., во втором, соответствующем своему названию, находится стадион Пратер, сооруженный в период Красной Вены в 1931 г. В том же году здесь под красным флагом состоялась Международная рабочая Олимпиада, сопровожденная пением Интернационала. Центральная аллея приводит к ипподрому Фройденау.

[4] Альтенбург в Нижней Австрии в 65 км к западу от Вены, основан в XII в, с1144 г принадлежало аббатству ордена бенедектинцев.

[5] Нижняя Австрия, где расположена и столица страны, – федеральная земля на северо-востоке Австрии, граничащая с Чехией и Словенией.

[6] Бургенланд – федеральная земля на востоке страны, до 1819 г. принадлежавшая Венгрии.

[7] Территория Австрии включает Восточные Альпы и их предгорья.

[8] Вышеперечисленные мелкие города находятся в пределах Нижней Австрии.

[9] Голубой грот в Неаполе находится на северном берегу о. Капри в Тирренском море и считается самым живописным местом острова.

[10] Gürtel (нем. Пояс,кушак, зона) – второе бульварное кольцо г. Вены, расположенное на месте городских стен 1704 г. Между ним и внутренним кольцом бульваров Рингом (нем. кольцо) на месте городских стен XIII-XVI вв. находятся деловые кварталы города. За Гюртелем идут рабочие индустриальные районы города.

[11] В названии улицы запечатлелось название деревушки (Нейелерхенфельд), соседней с Оттокрингом. Обе они находились к западу от центра, то есть первого округа, между Гюртелем и Венским лесом. В 1892 г. по распоряжению императора были введены в пределы города в качестве 16 округа. Несмотря на бум строительства малогабаритных домов в 20-30 годыХХ в. округ до сих пор остается довольно зеленым, 37 % его занимают лесные массивы.

[12] Прейн на г. Ракс между горми Ракс и Земмеринг в южной нижней Австрии, ныне горнолыжный курорт

[13] Это одна из ипостасей классической еврейской жены в представлении не еврейской, в частности, русской родни , -«тихая и незаметная женщина, взявшая на себя все заботы о домашнем хозяйстве» (Добровольская В 2011. С. 251)

[14] Глоггниц, Нейкирхен и Винер Нейштадт находятся в Нижней Австрии, невдалеке от Вены

[15] Традиция некоторого неприятия не еврейских жен прочно укоренилась не только в Центральной, но и в Восточной Европе. Они воспринимались как «чужие», «не наши». Эти жены жаловались: «Для еврейской родни мы все чужие, хотя дети – своя кровь» (Добровольская В 2011. С.241-242).

[16] В тексте U-Boot (Untersee-boot, подводная лодка)

[17] В Терезиенштадте (ныне Терезин в Чехии) недалеко от впадения р. Эгер в Эльбу по распоряжению императора Иосифа II была воздвигнута крепость для охраны перевоза на реке. Город включает гарнизонную часть и «Маленькую крепость». В 1940 г. нацисты сделали в «Гарнизонном городе» концентрационный лагерь для чешских и моравских евреев.Из 88 тысяч чешских и моравских евреев послеконференции в Ванзее 10-17 октября 1942 г. погибло 50-60 тысяч из «Чешского и Моравского протектората». В это же в Терезиенштадт стали отправлять известных и влиятельных евреев из Германии и других стран, в том числе 15266 человек из Австрии. Нацисты объявили концлагкрь «гетто стариков» и даже водили туда экскурскии (например, Крвчного креста в 1944 г.).Город на самом деле был фабрикой смерти для евреев «от запада до востока», транзитным лагерем (в частности, для Освенцима/Аусшвитца), тюрьмой гестапо ( в Маленькой крепости). Память о чудовищных злодеяниях в этом городе ныне зафиксирована во многих книгах. Смю подробнее: http://dictionary.sensagent.com/rz+theresienstadt/de-de/ Prominente.opfer

[18] Это один из наиболее фешенебельных торговых домов Вены, процветающих до настоящего времени.

[19] Характеристика мужа Антонии Ляйч почти полностью совпадает с классическим для Восточной Европы представлением о «настоящем еврейском муже», который «не пьет, не бьет и деньги в дом носит» (Добровольская В 2011. С.249).

[20] Этим недостатком «настоящего еврейского мужа» (Добровольская В. 2011. С.241-242) Иосиф Ляйч был наделен вполне.

[21] Отношение Иосифа Ляйча к одежде жены составляет исключение, нетипичное для «настоящего еврейского мужа», который может ходить голым, но перед праздником покупает жене новый наряд» (Добровольская В 2010. С.249).

[22] В отношении к сыну Иосиф Ляйч также оказался исключением, ни трепетного отношения, ни нежности к сыну (Добровольская В.2010. С. 248-249).