отпусквармениипродолжение1

Отпуск в Армении (Продолжение)

Вернуться Назад

И стали равны нищий купцу, младенец старику и по­эт чабану. Вместе падали они под турецкими пулями, и вме­сте лежат в каменистых могилах. Вместе тонули они у бере­гов Трапезунда, и вместе бежали за океан. Потому что все они были армянами. И никто не вспомнил ни о классовой солидарности, ни об интернационализме. Никто не встал ря­дом с армянами под турецкие пулиТолько лицемерный визг либеральных газет, как заупокойная месса, прозвучал в неко­торых европейских столицах.

По разным источникам тогда погибло от одного до двух миллионов армян и еще полмиллиона эмигрировали. США, Франция, Сирия, Ливан, Филиппины, Эфиопия, Из­раиль, Италия, Иран, Египет – вот их адреса. Что же касает­ся "Liberte, Egalite, Fraternite", то по иронии судьбы именно эти три слова-символа цинично использовала для своего де­виза ответственная за геноцид партия младотурок.

…Вокруг огня армянские дети из шестнадцати стран. Освещенные снизу чистые, детские лица. Глаза непо­движно смотрят в огонь. Мальчик подходит к огню и читает стихи. Он из Еревана. Его сменяют второй, третий, четвер­тый – из диаспоры. Что-то до боли знакомое в этих строках на непонятном, чужом языке, и, казалось, переводчик не ну­жен. "При реках вавилонских, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе" – звучало для нас у памятника, и разве можно было услышать другое? И тогда мы поняли ар­мян. Кому же понять, как не нам? Мы еще ждем того, что они уже получили. "Если я забуду тебя, Иерусалим, забудь меня, десница моя. Прильпни язык мой к гортани моей, если не буду помнить тебя, если не поставлю Иерусалима во главе веселия моего", – звучал в нас древний псалом.

Говорят, в мире всего три нации, представители кото­рых способны с первого взгляда опознать соплеменника: ев­реи, армяне и почему-то еще ирландцы. Мы смотрели на ре­бят. Какие они разные. Вот светлолицый, сероглазый маль­чик. Франция? Если Армения призовет своих детей из рас­сеяния, этот мальчик скажет, что его родина – Франция? Вот девочка, совсем черная, мелко вьющиеся курчавые волосы, плоский нос и толстые губы. Эфиопия? Кто она – армянская эфиопка? Эфиопская армянка? Или, быть может, эфиопская гражданка армянского происхождения? Если Армения вер­нет свои захваченные турками земли, она выступит с "осуж­дением агрессора"? Интересно, узнают ли они друг друга, встретившись через несколько лет. Так думали мы, глядя на ребят. А бешеный ветер крутил пламя вечного огня, тени плясали на базальтовых плитах, и звучала скорбная музыка Комитаса. Ребята из шестнадцати стран приехали покло­ниться своим мертвым. Они знали о геноциде. Из них не вы­травили родной язык. Они запомнят этот вечер на всю жизнь. Запомним и мы.

С площадки виден весь город. Ветер доносит незна­комые слова. Темнеет пирамида, возведенная вдали от безы­мянных могил. Слезы стоят в наших глазах, и мы спускаем­ся, стараясь не глядеть друг на друга.

Вдруг впереди белое пятно. Груда сплетенных тел, смертной мукой искажены лица. Скульптор установил небо­льшой мраморный барельеф без официального разрешения городских властей. Сделал, привез и поставил. И никому не пришло в голову убрать этот скромный памятник.

Как отомстили армяне организаторам геноцида – мы узнали позже. Военный министр Талеат-бей, опасаясь воз­мездия, ушел от дел, изменил внешность, эмигрировал и жил в Берлине. Его выследил известный армянский поэт Аветик Исаакян. Исполнение приговора взял на себя сту­дент Согомон Теймирян. У него была лишь одна цель в жиз­ни – отомстить. Чтобы удостовериться в личности Талеата, он долго жил в гостинице напротив дома убийцы. И однаж­ды окликнул его настоящим именем. Шедший с женой Та­леат вздрогнул и на мгновение остановился. Этого было до­статочно. "Повернись ко мне лицом, Талеат! Я узнал тебя! Мы не стреляем в спину, как вы!" По другой версии (на мой взгляд, более реальной), пуля вошла в затылок Талеата, вы­шла через правый глаз и, отскочив рикошетом от стены, уда­рила в левый. Теймирян отомстил, и хотя на судебном про­цессе германский прокурор требовал для убийцы смертной казни, присяжные единогласно оправдали его. Годом раньше Теймирян ликвидировал предателя-армянина, составившего список 600 представителей армянской интеллигенции Стам­була. Почти всех их впоследствии убили турки.

Министр внутренних дел Энвер-паша был смелее. Он возглавил турецкую делегацию на переговорах с пред­ставителями советской России в Тбилиси. Армяне-пекари, среди которых были мстители, взяли на себя проведение операции, установили маршрут и время следования Энвера. Когда Энвер ехал на извозчике через площадь, они отключи­ли уличное освещение. В темноте раздалось несколько вы­стрелов, а когда фонари вспыхнули вновь, армяне только выходили из пекарни посмотреть, что случилось. Трое – Эн­вер-паша, его секретарь и телохранитель – сидели в пролет­ке мертвые. Ликвидацию выполнили члены партии "даш­накцутюн" Петрос Тер-Погосян и Степан Цахикян.

В стычке с кавалеристами Красной Армии был убит третий организатор резни – командующий войсками Дже­маль-паша. В начале 20-х годов он оказался во главе форми­рований басмачей Туркестана. По одной из версий, ему от­рубил саблей голову красный командир, армянин Акоп Ме­лькулов.

Кроме членов дьявольского триумвирата, армянские мстители сумели за три года уничтожить 80 главарей рангом пониже (в том числе экс-премьера Турции) и еще до трех тысяч мелкой сошки убийц. Среди них были и немногочис­ленные армяне-предатели.

Аналогичная драма разыгралась в 1926 году в Пари­же. Часовщик из Одессы Самуил Шварцбарт застрелил Си­мона Петлюру (семья Шварцбарта погибла в учиненных петлюровцами еврейских погромах). И в Париже суд при­сяжных единогласно оправдал убийцу. В те не столь уж да­лекие годы понятие "политкорректность" еще не вытеснило чувство простой человеческой справедливости.

Теперь в Армении именами Талеат, Энвер и Джемаль называют ни в чем не повинных собак.

СЕВАН

"Крепкие, загорелые отдыхающие в майках и сандалиях на босу ногу карабкаются на отвесные скалы…"

Мариэтта Шагинян, "Путешествие по Советской Армении"

"Сон в палатке удивительно здоров"

А.Пушкин, "Путешествие в Эрзерум"

Выезжаем впятером на красном "москвиче" одного из друзей Тиграна. Имя его Нельсон. Он очень красив, не­много полноват. Но похож не на английского адмирала, а скорее на римского патриция эпохи Флавиев (так, во всяком случае, я их себе представляю).

Минуем Абовян, Раздан, и через полтора часа мы на озере Севан. Искупавшись и позагорав, заглянули на турба­зу. Делать там нечего – чтобы понять это, много времени не потребовалось. "Неукомплектованные", случайные "турис­ты" с чемоданами, в купальных халатах и с глубочайшим со­знанием собственного превосходства над "чучмеками-ар­мяшками" не для нас.

Поехали в ресторан. На автостраде над озером ску­льптура: тоненькая девушка – Ахтамар держит факел, пода­вая сигнал своему возлюбленному-рыбаку на другом берегу Севана (20 км!). Согласно легенде, он приплывал к ней на лодке и однажды, во время внезапно налетевшей бури уто­нул. Армяне умеют красиво подать народную легенду, хотя эта немного и отдает "Легендой озера Иссык-Куль" из "Зо­лотого теленка".

В киоске продают дорогие сигареты "Ахтамар". Так же называются гостиница и ресторан, куда мы сейчас на­правляемся. Но нас не пускают. Солдат и несколько спор­тивных судей стоят у поворота: на старой дороге проходит всесоюзное ралли, и она закрыта для всех, кроме гонщиков. Теперь понятно в чем дело – участвующие в ралли "москви­чи" и "волги" встречались нам задолго до Севана. Грязные, рычащие, с зажженными фарами, неслись они навстречу ис­пуганно прижимающимся к обочинам автомобилям. Так, ве­роятно, выглядел бы солдат, прямо из окопа попавший на бульвар где-нибудь в Сочи или Ялте.

Делать нечего, оставляем машину внизу и идем пеш­ком. В ресторане очень мило. Наш столик у окна, из которо­го хорошо видны озеро и пролегающая вдоль берега желез­ная дорога. Трасса ралли сворачивает и переходит в доволь­но пологий подъем и крутой поворот за склон. Одна за дру­гой машины гонщиков скрываются за поворотом в пятистах метрах от нас. К повороту поднимается белая "волга" с бо­льшими синими номерами на капоте и багажнике. Через не­сколько секунд на краю обрыва группа людей смотрит вниз, где на рельсах медленно расползается облако пыли. Народ сбегается со всех сторон: "волга" упала с высоты 50-60 мет­ров, и ребята, конечно, погибли.

Пора возвращаться. У места падения останавливаем­ся: машина лежит вверх колесами, искореженная, сплющен­ная. Сильно пахнет бензином. Впереди группа солдат с авто­матами. Вместо привычных пилоток на головах зеленые "стетсоны". Один поднял красный флажок, и мы останавли­ваемся. Слева на нас глядит ручной пулемет на козьих нож­ках. "Откройте, пожалуйста, багажник", всунув голову в ма­шину и вглядевшись в лицо каждого, сказал сержант. "От­крывай сам!" – засмеялся Нельсон. Ничего, кроме запасного колеса, не обнаружив, сержант разрешает ехать, но любо­пытный Нельсон хочет знать причину проверки. Оказалось, что с какого-то прииска бежал опасный преступник, и все машины на трассе проверяют.

От жары, скорости и утомления нашего римлянина начинает клонить ко сну. Рассказываем анекдоты, поем – не помогает. Пришлось остановиться. Нельсон поспал полчаса на травке в тени машины, а мы освежились, искупавшись в канале, и без приключений вернулись в Ереван.

Приключение случилось на следующий день. Мы от­правились в город, а сын Саша вышел погулять. Вернулись вечером. Дверь открыл Тигран и сразу проводил нас в спа­льню, где Саша лежал на кровати. Правые плечо и рука его были забинтованы. А произошло вот что: возвращаясь до­мой в автобусе, Саша облокотился на дверь, та вдруг откры­лась, и он на полном ходу вывалился, ударившись плечом о столб. Ему повезло – отделался легко: разбит локоть, вывих плечевого сустава и сильное растяжение связок. Раньше, чем появилась милиция, молодой парень остановил такси, отвез Сашу в ближайшую поликлинику, где ему вправили плечо и наложили повязку. Затем незнакомец отвез Сашу до­мой, рассказал, как все произошло, и, извинившись, уехал на работу (как он сказал – на вторую смену). А имя свое не назвал и номер телефона не оставил. Вот так, спокойно и ненавязчиво, совершенно незнакомый человек пришел на помощь в чужом городе.

Происшествие задержало нас в Ереване на три дня – пришлось ждать, пока Саша сможет нести рюкзак. Но мы не пожалели об этих днях. Досадно было лишь, что доставили хлопоты нашим гостеприимным хозяевам.

Спустя почти 40 лет Саша, просматривая эти строки, вдруг признался, для чего отправился погулять в тот вечер. Ему, тогда пятнадцатилетнему, очень хотелось курить – тре­тий день, бедняга, без курева! Он купил сигареты, выкурил две подряд, а пачку с оставшимися выбросил.

Через три дня, когда рука почти пришла в норму, продолжили путешествие. Сидим в электричке, ждем отп­равления. Человек напротив читает газету "Известия". На четвертой странице заметка: "Случай на Ушбе". "Вероятно, спасли альпиниста-иностранца", – подумал я, и, когда по­просил газету, понял, что не ошибся. "Альпинист из ГДР пренебрег страховкой… На помощь ему... Он благодарен со­ветским альпинистам…" и т. д. Писать заметки в советских газетах можно спокойно поручить роботу. А не спасли бы альпиниста – и слова бы не сказали: о происходящем в СССР советская пресса сообщает только положительные но­вости. Катастрофы, стихийные бедствия, несчастные случаи происходят исключительно на загнивающем Западе.

Размышляя об этом, я не заметил, как электричка тронулась. Железнодорожное сообщение в республике не особенно популярно – поезда полупусты и движение неин­тенсивно. На трассе Ереван – Севан (60 км) всего три эле­ктрички в день. Зато автобусы переполнены.

Электричка медленно взбирается на Канакертское плато. Город виден то слева, то справа. Торчащий над ним черный цоколь неожиданно приближается. Его венчает одно из чудовищных творений Вучетича – шестнадцатиметровая фигура матери-Армении. С мечом в руке она вознеслась над армянской столицей. Почти такая же, но слегка облагоро­женная грузинской элегантностью, возвышается и над Тби­лиси. Несколькими годами раньше они сменили монументы Отца народов. По мне, лучше уж эти "матери".

Двери в электричке можно свободно открыть и, дер­жась за поручень, сесть на ступеньку. Мальчишки вдруг пе­решли с левой на правую сторону вагона, мы последовали их примеру и прильнули к правому окну. Въезжаем на мост, откуда открылся северный въезд в город. Здорово! Прямо под поездом, далеко внизу ползут крошечные машины, во­круг горная панорама. Свесив ноги наружу, мальчишки са­моутверждались над бездной, а я позавидовал. Напротив си­дит парень лет семнадцати. Поставив ноги на боковую ска­мейку и чуть раскачиваясь, он читает в блокноте ровные строчки стихов. Текст армянский. А под скамейкой у него целый ящик водки в бутылках с русскими этикетками. На свадьбу везет, наверное. Кто-то уснул, и ему не мешает ожи­вленный, бурлящий разговор соседей. Девушка что-то впол­голоса напевает, к ней присоединяется сидящий рядом по­жилой мужчина. Спел куплет, замолк и отвернулся, а она продолжала.

На станциях долго стоим, можно выйти попить воды из фонтанчика, купить сигареты в киоске, размяться. Как всегда в поезде, смотрим в окно, стараясь ничего не пропус­тить. На косом, обрывистом склоне маленькое кладбище. Кого-то хоронят, но народу не очень много. Зато у ворот сто­лько машин, что не протолкнуться. Даже самосвал стоит.

Остановка. Нас перегоняют в головную секцию по­езда, опустевшие вагоны вернутся в Ереван. Продолжаем те­перь уже недолгий путь к Севану. Народу прибавилось, но и сейчас вагон полупустой. Рассматриваем новых пассажиров. Среди них бородатый художник с рюкзаком, этюдником, же­ной и собакой. На минутку я пожалел, что не взял с собой этюдник. Но таскаться с ним по горам? Нет уж, хватит и блокнота.

Вот и Севан. Идем по перешейку ведущему к полу­острову, который когда-то был островом.

Полуостровом он стал благодаря мудрому проекту постройки каскада гидроэлектростанций на севанской воде. Той же водой собирались орошать ереванскую впадину. – А Севан? – Спустить Севан и точка! – решил товарищ Сталин. Хорошо, что до марта 1953-го не успели осуществить гран­диозный замысел, иначе осталась бы Армения без озера.

Сталинские планы привели писательницу мадам Ма­риэтту Шагинян в экстаз. Вот, что она пишет:

"…это значит, что глубина озера уменьшится поч­ти вдвое, расстояние вокруг озера сократится больше чем втрое, площадь воды уменьшится в шесть раз; и, наконец, объем воды станет меньше почти в двенадцать раз … Возникнет новое, более живописное, более спокой­ное синее озеро". Трудно понять, чему она так радовалась.

Директор Севанской метеостанции разрешает поста­вить палатку на огороженной территории в ста метрах от бе­рега. С нами все очень любезны, и в первую очередь дирек­тор Альберт. Ставим палатку и идем осматривать экс-ост­ров. На гребне две древние церквушки и огороженная ре­шеткой с якорями могила капитана севанского флота. Пос­троенные из черного туфа церкви выглядят заброшенными, внутри голые стены, без фресок и украшений. Но в закоп­ченных нишах сталактиты застывшего воска сгоревших све­чей: в дни отдыха здесь множество посетителей:

Пляж южного берега хороший и неплохо оборудован. Дальше, в конце пляжа палаточный городок, но там слиш­ком грязно. В центре киоск с вывеской: "Прокат спортивно­го оборудования". В нем две раскладушки и три мангала. Все ясно, идем дальше. В доме отдыха биллиардная, танц­площадка, по вечерам кино, раз в неделю концерты и, ко­нечно, массовик-затейник.

Наш новый знакомый – Аршак. Он стар и, судя по всему, неудачник. Глаза на усталом лице бесконечно добрые. Под майкой на животе огромная шишка – пупковая грыжа. Несмотря на это убирает двор станции, таскает тяжелые ка­мни, увозит тачки с мусором. Узнав кто мы, бойко заговорил на иврите и так же легко перешел на идиш, когда призна­лись в своей необразованности. В 1915, спасаясь от турок, он бежал в Ирак, затем перебрался в Сирию, оттуда – в Ли­ван (здесь говорят Леванон). Закончил свои странствия в подмандатной Палестине. "О, сейчас там плохо – война", – говорит Аршак. Ему и там не везло. Работал на стройках, грузчиком, прокладывал дороги, подметал улицы, но каж­дый раз после окончания работ его увольняли. В середине тридцатых на несколько лет пристроился в каком-то зады­хающемся без воды кибуце, но и там не удержался. В шес­тидесятых Аршак репатриировался. "Нигде нет мне удачи, – говорит он, – ни там, ни здесь. Но в Палестине жить можно совсем неплохо, особенно если ты еврей".

НОЧНОЙ БАР

Фильм озвучен на армянском языке, причем так, что сами армяне ничего не понимают. Сидящий рядом Альберт слегка благоухает коньяком.

– Чем смотреть эту порнографию, пошли лучше по­гуляем, – предложил он. – Все нет времени познакомиться поближе. Думаю, вы обижаетесь на меня.

– А мы думали, это вы на нас обижаетесь, – возразил я.

– Тогда пошли в мой ресторан "Ишхан" (по-армянски – "форель", а также "князь"). Он над станцией электрички.

– Но ведь поздно. Там и свет уже не горит.

Альберт улыбнулся, зашел в кабинет, снял трубку и что-то продиктовал по-армянски. Захватив работника метео­станции с труднопроизносимым именем Мкртыч, он выво­лок нас на дорогу. Тут же подвернулся попутный мотоцикл с коляской. Альберт сел за спиной водителя, нас троих засу­нул в коляску, и, вцепившись друг в друга, мы в полной тем­ноте понеслись в ресторан. Сам не понимаю, как никто не вывалился. Доехали за две минуты и с облегчением вылезли из коляски. Вместо ресторана Альберт открывает дверь в… билетную кассу станции. Там горит свет, стоят тумбочка, стол и раскладушка, на которой сидит все тот же Аршак. Он, оказывается, и тут работает!

– Вот наш ночной бар, – смеется Альберт. – Сади­тесь, пожалуйста.

На столе помидоры, перец, лепешки, соленый сыр и окруженная стаканчиками бутылка "Столичной". В малень­кой, наполненной табачным дымом кассе шумно, заходят ка­кие-то люди, чокаются, знакомятся, их сменяют другие.

Альберт рассказывает о себе. Учился в Тбилисском университете, сболтнул лишнее и попал в Гулаг. После ски­таний по лагерям надолго застрял в Норильске, где и провел лучшие годы своей жизни. Лучшие без кавычек.

– Именно там, – говорит он, – как это ни парадокса­льно, была настоящая эмоциональная, насыщенная жизнь, настоящие чувства, преданные на всю жизнь друзья.

Здорово! Какова же вообще наша жизнь, если луч­шие ее годы проводят в концлагере!

Из Норильска он освободился после смерти Сталина, окончил университет, защитил диссертацию, добился кое-чего в жизни. Но распалась семья. Пару раз в год ездит в Ереван повидать сына.

– А как вы живете? – спрашивает Альберт.

– В принципиальных вопросах у нас полный кон­корд, в остальном я всегда уступаю женщине.

Мой ответ произвел впечатление, и Альберт снова наполнил стаканы уже из новой бутылки. Он бегло говорит по-французски, которому научился в Норильске(!), а сейчас практикуется с Аршаком – тот вообще полиглот: англий­ский, иврит, идиш, арабский, французский и, конечно, рус­ский – научился во время своих странствий.

Незнакомый старик выпил с нами, вгляделся в лицо Мкртыча, достал из кармана и протянул ему маленькую фо­тографию в траурной рамке: – А я ведь знал твоего брата, – сказал он.

(продолжение)

Вернуться