Опуск в Армении (продолжение)
Мкртыч отвернулся и, как ребенок, заплакал, не стыдясь своих слез. Еще не прошел год, как его брат, севанский рыбак, утонул во время шторма. Немедленно решаем помянуть его на кладбище. Захватив новую бутылку, садимся в чью-то "волгу". Не помню уже сколько нас было, но как мы разместились в машине – еще одна загадка того незабываемого вечера. Тем более, что на переднем сиденье крепко спал маленький мальчик и водитель не позволил его тревожить. Пропетляв минут десять в кромешной темноте, мы остановились у кладбищенских ворот. Полная луна выглянула из облаков, и мы быстро нашли могилу. В центре крытой железной беседки – бюст на метровом постаменте, столик, стулья, цветы. Здесь же в нише стаканы. Выпиваем по глотку и выливаем остатки в цветы. Брата, видно, поминают часто, но армянские цветы каким-то образом это выдерживают и не вянут. Мкртыч, опустив голову, стоит в стороне. Я подошел и, обняв его за плечи, отвел к машине. Пора…
У палатки долго говорили с Альбертом. Была глубокая ночь, когда зашла речь и об Израиле.
– Раньше я вас нэнавидэл, а теперь, после Шестидневной войны, после всего, что вы – такая маленькая страна – у себя сделали – аббажаю! – кричал он в ночной тишине. Но вдруг лицо его стало таким серьезным, что я насторожился. – Извините, пожалуйста, но я хочу что-то спросить: вы член партии?
– Дорогой Альберт, если бы спросил кто-то другой, я бы обиделся. Ну, разве я похож на партийного человека?
– Ты знаешь, как только тебя (он перешел на ты) увидел, я тоже так подумал, но, чтобы не разочароваться, решил все-таки проверить.
И он крепко пожал мне руку. Восторги Альберта еще усилились, когда узнал, что я из семьи художника. Мы разошлись довольные друг другом.
НА ПЛЯЖЕ
Вода в озере холодновата – 17-18 градусов Цельсия, но на высоте 2000 метров палящее солнце быстро согревает. Загораем на лежаках, постепенно переходя в жидкую фазу. Платим за лежаки, но квитанцию не берем. Широко распространенный на Кавказе принцип "Лучше заплатить деньги человеку, чем государству" мы уже усвоили. Рядом после отмеченной в ближайшем ресторане реализации фруктов отдыхают шестеро азербайджанцев. В черных костюмах, кепки-аэродромы надвинуты на небритые лица, лежат они на солнцепеке. Даже ботинки не сняли. Голубоглазая русская уборщица с открытым, милым лицом собирает между лежаками мусор. Присев к старой армянке, она жалуется на неряшливость пляжников. "Понадевали культурную русскую одежду, а ведут себя, как свиньи!" Говорит она спокойно, слегка окая и пересыпая речь таким грязным, отборным матом, что даже у меня глаза на лоб полезли. Что может быть отвратительнее мата в женских устах! Пришлось вмешаться. В следующие дни она работала молча.
О холере говорят много, особенно русские. Здесь их народное творчество не знает границ. Можно услышать потрясающие сообщения. Чтобы не допустить распространения эпидемии холеры, в Волгоградской области сожжены две станицы – с людьми! Болезнь неизлечима! Тысячи смертных случаев совсем рядом! Смертельные уколы для предотвращения предсмертных мучений! И так далее. Нечто подобное я уже слышал в начале 50-х, когда готовилось "дело врачей". Но в прессе о холере ни слова, только какие-то таинственные "другие кишечно-желудочные заболевания". Если бы хоть что-нибудь толком сообщили, не было бы фантастических слухов.
Сегодня рекогносцировка – подъем без рюкзаков на небольшой хребет над озером. Проходим сквозь стадо коров, которых пасут двое веселых мальчишек. Что-то они кричат по-армянски. Поднимаемся выше к подковообразному хребту, но впереди два пса – нас предупреждали, что кавказские овчарки опасны. Собаки не двигаются и не проявляют к нам интереса. Решаем идти дальше. Приближаемся и видим, что это всего-навсего две козы с желтыми нахальными глазами.
Сверху виден город Севан. Когда-то он находился на берегу озера, теперь – в трех километрах от него. Очередное достижение великих строек коммунизма.
В субботу и воскресенье народу на пляже прибавляется, но места хватает всем. На машинах приезжают целые семьи, с детьми, почтенными бабушками и дедами. Как только они все там помещаются? Одна за другой подъезжают "волги", набитые черноголовой ребятней, которая вываливается первой, а когда думаешь, что машина уже пуста, появляются взрослые. Из багажников извлекают сумки с провизией, бутылки, мангалы, а иногда и связанного барана. Молодежь приезжает в автобусах и электричках. Компании, как правило, небольшие. Купаются не все, в основном народ просто отдыхает.
Семья поднимается по ступенькам к церкви. Впереди мальчик, ухватив барана за задние ноги, ведет его в последний путь вверх по лестнице. За ним три маленьких девочки с мамой. Папа с братом идут последними, прикрывая двух старушек. В церковном дворике барана зарежут, приготовят на мангале тут же на травке и пригласят к трапезе всех, кто окажется поблизости. Те, кто поскромнее, приготовят курицу. И обязательно зайдут в церковь, где в закопченных нишах зажгут несколько тонких, как карандаш, свечей. Свечи ставят не только в городских храмах, но и в заброшенных, затерянных в горах полуразрушенных церквушках.
Ребята с гитарами и здесь не редкость. Приятно, когда они поют армянские песни. Но совершенно беспомощно звучат в их исполнении песни Высоцкого, Кима, Окуджавы. Кавказский акцент намертво уничтожает песню. Здесь только и поймешь, что творчество бардов чисто русское.
Много необыкновенно красивых девушек. Тоненькие, грациозные, нежные, с прекрасными длинными волосами и библейским взглядом. Часто в ложбинке на груди эмалевая иконка с мадонной, крестик или медальон. Глядя на них, невольно удивляешься повышенному интересу местных парней к приезжим представительницам прекрасного пола. Правда, женятся они на своих.
С нами заговорил пьяный (очень редкий случай) армянин. Обычный ритуал знакомства: откуда, национальность, семья.
– Так вы евреи! О, еврей очень хитрый! Вот, сколько у тебя, напримэр, детей?
– Один сын.
– Ну, вот, видишь, какой хитрый! Но мы тоже хитрый! Ведь говорят: там, где пройдет армянин, еврею делать нечего! Хитрый хитрого не обманет. Поэтому вы у нас не живете.
Его более трезвый и более интеллигентный партнер высказался несколько иначе:
– Я вообще считаю, что Советский Союз совершит самоубийство, если разрешит евреям выехать в Израиль. Ведь на них (и на нас, армянах, тоже) держатся вся наука и вся культура.
Текст почти стандартный. Впоследствии нам приходилось неоднократно слышать буквально слово в слово то же самое. Оба они, конечно, ошибались. Но первый, в отличие от большинства армян, совсем не знал свою историю. Евреи жили в Армении по крайней мере 2000 лет. В исторических источниках еврейское присутствие упоминается уже в первые десятилетия нашей эры. Считается, что начало ему положил царь Тигран Великий. Из похода в Иудею он привел в Армению тысячи семей евреев с целью использовать их для развития городов. Армянские летописцы Фавстос Бузанд и Мовсес Хоренаци сообщают о десятках тысяч евреев, уведенных из Армении в персидский плен. Известно, что в шести самых больших городах древней Армении евреи составляли половину населения. В результате персидского пленения численность крупной для того времени еврейской общины (по разным оценкам до ста тысяч человек) катастрофически сократилась. Но следы крупных еврейских общин сохранились. Археологи открывают их в наши дни.
На пророчества второго – интеллигентного собеседника я отвечать не стал – зачем разочаровывать человека. Но подумал: Россия большая страна, и талантливых людей там всегда хватало. Они прекрасно решат свои проблемы и без армян, и без евреев. А если уж сами не смогут – никто за них это не сделает!
Каждый вечер с гор задувает холодный северный ветер. В штормовках поверх свитеров мы прячемся за хребтом. Несмотря на ветер облака в горах северного берега неподвижны. Они лежат плотной серой массой, с белыми, как вата, боками, темнобрюхие, мокрые, холодные. Но дождей здесь практически не бывает. Как обычно в горах, темнеет очень быстро. Чайки затевают свою вечернюю игру. Расправив метровые крылья и повернувшись к ветру, они неподвижно висят несколько секунд, снижаются к воде, планируют параллельно берегу и скрываются за скалой. В это время над хребтом взлетают новые, образуя непрерывную карусель. А мы, укрывшись за церковной стеной, лежим на гребне и глядим на них, пока не зайдет солнце. И тогда все мгновенно замирает, только ветер будет шуметь до рассвета.
Форель в озере пока есть, но численность ее постепенно уменьшается. С падением уровня воды температура повышается, а форель любит холодную, чистую воду. Кроме того, появляются первые признаки зарастания озера. Ловят форель на блесну, непрерывно подергивая вверх и плавно опуская. Старик, лежа в надувной резиновой лодке и сверкая загорелой лысиной, ловит на две блесны. Сразу не поймешь, что он делает: зарядку или искусственное дыхание.
Следующий отрывок написан через 39 лет после нашего путешествия.
...Вернувшись с пляжа, мы увидели, что в палатке кто-то побывал. Выпотрошенные рюкзаки, разбросанная одежда, вывернутые наизнанку спальники. Когда все сложили, оказалось, что исчез фотоаппарат "Зоркий" – подарок мамы к рождению Саши. 15 лет он безотказно служил в походах и путешествиях. Неприятное происшествие случилось в последний день пребывания на озере. Сделать это мог только работник метеостанции. Чужие туда не заходили. Альберт был вне себя.
– Так опозорить меня и весь коллектив! – кричал он. – Такого у нас еще не было! Только скажи, кого ты подозреваешь, и я заставлю этого сволоча признаться!
Но я не стал искать виновника – не хотелось погружаться в дрязги. Купим новый аппарат и забудем о том, что произошло – решили мы и стали собираться в дорогу. А еще договорились никому не рассказывать о краже, хотя бы для того, чтобы не радовать злопыхателей и советчиков. Больше всего в этой истории угнетало то, что не сможем запечатлеть увиденное. В отпуске я обычно не пользовался аппаратом и всегда привозил альбом зарисовок. Бывало, специально не брал его, чтобы не мешал рисовать. Но в Армении все по-другому: впечатления были настолько сильны, что не провел ни одной линии – карандаш выпадал из рук.
Вдруг к палатке подошел завхоз – молодой, недавно вернувшийся из армии парень:
– Я хочу, чтобы у вас остались добрые воспоминания о нашей стране. Возьмите, пожалуйста, в дорогу мой аппарат, сделайте хорошие снимки на память, – сказал он, – а когда будете возвращаться домой, вышлете его почтой на адрес станции.
И он протянул мне дорогой аппарат "Киев".
За все годы мы не только никому, даже самым близким, не рассказали, но и между собой не вспоминали о краже. И все-таки добрые дела забывать нельзя – вот почему я решил сейчас рассказать о том, что случилось на Севанской метеостанции.
Этим закончилось наше пребывание на озере. Прозрачный воздух вернул нашей коже нормальный коричневый цвет, а слабо организованная служба общественного питания – стройность и грацию. Пора дальше!
ДИЛИЖАН
Выходим на рассвете и до "Ахтамар" пять километров идем пешком по обочине автострады. Нам повезло – день пасмурный и не жаркий. Там, где "волга" упала с обрыва, и сейчас видны осколки стекла.
Через час мы на месте. Справа "Ахтамар", слева "холерный" патруль ГАИ – самое удобное место поймать попутную машину. И действительно, симпатичные милиционеры выбирают для нас не просто попутный, но и малозагруженный, с хорошим обзором грузовик. Пожелав милиционерам доброй охоты, отправляемся на северо-запад, к Семеновке. Дорога взбирается все выше, в последний раз блеснул позади Севан, и мы в Семеновке. Говорят, что здесь живут потомки солдат Семеновского полка, когда-то восставшего против произвола жестокого командира. Но у потомков элитного императорского полка чисто армянские лица, русских в поселении не видно.
К перевалу опять идем пешком. Там дождь и временами мокрый снежок. Навстречу медленно двигаются облепленные грязью машины с зажженными фарами. Четверо мальчишек на блестящих, мокрых лошадях вынырнули из тучи и проскакали мимо. И тут открылся спуск! Дух захватило от этого зрелища. Обращенный к северу склон покрыт густым лесом, и среди непривычной зелени змеится серпантин шоссе. Через каждые 100-150 метров новый виток. Машин множество, они ползут навстречу друг другу, и не поймешь, кто – вниз, а кто – вверх! Выходим на старую дорогу и продолжаем путь вдоль шоссе, срезая многочисленные зигзаги. Справа течет речушка, по мере спуска все более полноводная. Лес вокруг лиственный: дуб, клен, бук, граб. Встречаются дикорастущие фруктовые деревья, плодами которых на ходу лакомимся. Продолжаем спускаться, и вскоре мы у города с заманчивым названием Дилижан. В голове ковбои, индейцы, стрельба и Джон Уэйн на крыше дилижанса.
Мест в гостинице, конечно, нет. На турбазе, где тоже все занято, нас, промокших, жалеют и дают комнату с протекающим потолком, двумя целыми и одной разбитой кроватями. Ничего страшного – мы и не такое видели, а после палатки это вообще хоромы.
Дилижан удивительно славный городок, раскинувшийся в лесистых ущельях. Ничего ковбойского в нем, конечно, нет. Заросшие лесом вершины с редкими изумрудными пролысинами со всех сторон окружают город. Горы невысокие, и здесь довольно тепло.
На следующий день прорываемся через лес к монастырю Агарцин – дорога перекрыта из-за холерного карантина. Сначала шли, как партизаны в Брянском лесу, прячась от машин и инспекции. Но каждый раз бросаться в кусты или за деревья слишком утомительно. К тому же с дороги доносится шум автомобилей. Понимаем – карантин, очевидно, не для всех. Выходим на дорогу и догоняем старика, с ним двое мальчишек и ишак. Они идут за дровами. Начинается дождь, и мы прячемся под нависшей скалой, оставляя ишака мокнуть на дороге. Удивительное животное. Как ему достается! Побои, непосильный груз, холод, скудный корм. Сколько анекдотов сочинили на его бедную голову! А он стоит себе, мокрый, дрожащий от холода, моргает слезящимися глазами и ждет, пока кончится дождь, чтобы тащить на своих впалых, облезлых боках тяжелые вязанки дров. Потом он будет идти зигзагом по крутому склону, оставляя кровавые следы на острых камнях…
Дед курит старую трубку с медным кольцом на чубуке, согревая свои искореженные пальцы. Ребятишки гладят ишачью морду. А мы начинаем потихоньку промокать сверху и снизу. Вдруг из-за поворота вынырнул и прямо перед нами с визгом тормознул грузовик. Шофер, тот, что вчера довез нас к Семеновке, поздоровался, спросил, куда нам, и лихо домчал до ближайшей к монастырю развилки. "Вообще-то я ехал на пасеку, – сказал он на прощанье, – но гостей наших обязан доставить на место. До свиданья!" Развернувшись и несколько раз просигналив, он скрылся за поворотом.
Монастырь начали строить в Х веке монахи, бежавшие от преследований братьев по вере – византийцев. Он прячется в глубоком, заросшем густым лесом ущелье. Видно, как струйки пара рваными клочьями поднимаются по отвесным стенам ущелья и сливаются в сплошной туман – облако. Стоило прятаться от инспекции и мокнуть под дождем, чтобы хоть одним глазом взглянуть на это чудо. Церкви, построенные из тесаного голубоватого базальта, как будто парят в туманной дымке ущелья. Монахов не видно, только какая-то группа иностранцев готовится к обеду в трапезной. На них карантин не распространяется. Два пса с почтением глядят на иностранцев. А нам пора.
Возвращаемся другой дорогой. Дождь прекратился, тучи ушли и под нами открылся город. На склоне примостилось кладбище – зеркало благосостояния города. Это очень богатое. Литые решетки, водосточные трубы беседок венчают головы драконов. Везде бюсты, колонны. Возле могил столы, скамейки, на них стаканы, а кое-где и бутылка. Склон солнечный, и вид отсюда захватывающий – хорошо покойникам! А с другой стороны над улицей сосновая роща. Стволы сосен причудливо изогнуты и беспорядочно склоняются в разных направлениях, ветви переплетены – настоящий хаос! Роща открыта северному ветру, и мы назвали ее "пьяный лес".
В лесу полно зверья. Прямо из-под ног выскочила большая ярко-рыжая лиса и побежала вверх по заброшенной дороге.
Вечером у турбазы оживление. Местные парни прибыли на танцы.
– Можно вас на минутку? – спросил один. – У меня большая просьба: зайдите, пожалуйста, в 46-ю комнату. Там такая толстая Нина, – и он развел руки, как рыбак, описывающий свои подвиги. – Скажите, что Руслан ждет ее у входа.
– Будет сделано, – ответил я.
Нине под пятьдесят, а, может, и больше. Услышав просьбу, она лихорадочно засуетилась, зардевшись, как гимназистка. И у нее свои приключения.
КИРОВАКАН, СПИТАК, АЛАГЕЗ
"Когда-то молокане жили на Волге".
Ильф и Петров, "Одноэтажная Америка"
"Они живут чисто, в белых домиках за зелеными ставнями.
Вместо водки пьют пиво или мед".
И. Бабель. "Берестечко"
Первый же грузовик, который мы остановили, направлялся в Кировакан. Я, как обычно, забираюсь в кузов, Элла и Саша – в кабину. День выдался пасмурный, прохладный. Лес вскоре сменился зеленым бархатом альпийских лугов. Тут и там неутомимо пасутся стада овец, белеют палатки чабанов. У источника останавливаемся попить нарзан. Проезжаем большое молоканское село Фиолетово. Здесь живут высланные еще при Николае 1 сектанты. Дома крепкие под железными крышами, чистые, ухоженные улицы, пышные сады и огороды. В России таких сел не встретишь. Чувствуется достаток и благополучие. Антенн на крышах не видно – молокане не признают телевидение, считая его инструментом дьявола. На некоторых заборах красные флажки. Странно, до праздников еще далеко. "Просто знак, что кончился газ", – объяснил шофер. Машина с газовыми баллонами остановится у дома с флажком. Ни с кем не смешиваясь, молокане здесь сохранили патриархальный облик. Они воздерживаются от курения и алкоголя. Женщины покрывают голову, у мужчин светлые бороды лопатой, много детей. Улиц всего две: Центральная и Погребальная – эта ведет на кладбище. Вместо крестов на могилах железные таблички с именами усопших. Крест – орудие мучений Христа, и молокане его не признают.
У обочины аккуратная старушка продает пучки толстой, яркой и чисто вымытой моркови.
Едем дальше. Через каждый километр очень большие, по 50 - 100 ульев, пасеки, просторные палатки для пасечников. Поджарые собаки провожают грузовик внимательным взглядом.
Слева вдоль дороги на километры тянется бесконечный фруктовый сад. Он посажен в начале тридцатых годов, а в 1937-м за "разбазаривание народных денег" арестовали и расстреляли крупного агронома, его создателя. Хорошо, что хоть сад остался. Не так давно я видел в Курской области вырубленные сады. Введенный Хрущевым налог был так велик, что колхознику держать собственный сад стало не под силу.
Начался дождь. Я спрятался за кабиной и вдруг обнаружил, что это тот самый грузовик, который вез нас до Семеновки, а потом в Агарцин. Только шофер поменялся. Из тумана показался большой, промышленный город – Кировакан. Грузовик притормозил у бани. Вручив на память пучок молоканской морковки, шофер оскалил в улыбке зубы и умчался.