опусквармениипродолжение2

Опуск в Армении (продолжение)

Вернуться Назад

Мкртыч отвернулся и, как ребенок, заплакал, не сты­дясь своих слез. Еще не прошел год, как его брат, севанский рыбак, утонул во время шторма. Немедленно решаем помя­нуть его на кладбище. Захватив новую бутылку, садимся в чью-то "волгу". Не помню уже сколько нас было, но как мы разместились в машине – еще одна загадка того незабывае­мого вечера. Тем более, что на переднем сиденье крепко спал маленький мальчик и водитель не позволил его трево­жить. Пропетляв минут десять в кромешной темноте, мы ос­тановились у кладбищенских ворот. Полная луна выглянула из облаков, и мы быстро нашли могилу. В центре крытой железной беседки – бюст на метровом постаменте, столик, стулья, цветы. Здесь же в нише стаканы. Выпиваем по глот­ку и выливаем остатки в цветы. Брата, видно, поминают час­то, но армянские цветы каким-то образом это выдерживают и не вянут. Мкртыч, опустив голову, стоит в стороне. Я по­дошел и, обняв его за плечи, отвел к машине. Пора…

У палатки долго говорили с Альбертом. Была глубо­кая ночь, когда зашла речь и об Израиле.

– Раньше я вас нэнавидэл, а теперь, после Шести­дневной войны, после всего, что вы – такая маленькая стра­на – у себя сделали – аббажаю! – кричал он в ночной тиши­не. Но вдруг лицо его стало таким серьезным, что я насторо­жился. – Извините, пожалуйста, но я хочу что-то спросить: вы член партии?

– Дорогой Альберт, если бы спросил кто-то другой, я бы обиделся. Ну, разве я похож на партийного человека?

– Ты знаешь, как только тебя (он перешел на ты) уви­дел, я тоже так подумал, но, чтобы не разочароваться, решил все-таки проверить.

И он крепко пожал мне руку. Восторги Альберта еще усилились, когда узнал, что я из семьи художника. Мы разо­шлись довольные друг другом.

НА ПЛЯЖЕ

Вода в озере холодновата – 17-18 градусов Цельсия, но на высоте 2000 метров палящее солнце быстро согревает. Загораем на лежаках, постепенно переходя в жидкую фазу. Платим за лежаки, но квитанцию не берем. Широко распро­страненный на Кавказе принцип "Лучше заплатить деньги человеку, чем государству" мы уже усвоили. Рядом после от­меченной в ближайшем ресторане реализации фруктов от­дыхают шестеро азербайджанцев. В черных костюмах, кеп­ки-аэродромы надвинуты на небритые лица, лежат они на солнцепеке. Даже ботинки не сняли. Голубоглазая русская уборщица с открытым, милым лицом собирает между лежа­ками мусор. Присев к старой армянке, она жалуется на не­ряшливость пляжников. "Понадевали культурную русскую одежду, а ведут себя, как свиньи!" Говорит она спокойно, слегка окая и пересыпая речь таким грязным, отборным ма­том, что даже у меня глаза на лоб полезли. Что может быть отвратительнее мата в женских устах! Пришлось вмешаться. В следующие дни она работала молча.

О холере говорят много, особенно русские. Здесь их народное творчество не знает границ. Можно услышать по­трясающие сообщения. Чтобы не допустить распростране­ния эпидемии холеры, в Волгоградской области сожжены две станицы – с людьми! Болезнь неизлечима! Тысячи смер­тных случаев совсем рядом! Смертельные уколы для пре­дотвращения предсмертных мучений! И так далее. Нечто подобное я уже слышал в начале 50-х, когда готовилось "де­ло врачей". Но в прессе о холере ни слова, только какие-то таинственные "другие кишечно-желудочные заболевания". Если бы хоть что-нибудь толком сообщили, не было бы фан­тастических слухов.

Сегодня рекогносцировка – подъем без рюкзаков на небольшой хребет над озером. Проходим сквозь стадо ко­ров, которых пасут двое веселых мальчишек. Что-то они кричат по-армянски. Поднимаемся выше к подковообразно­му хребту, но впереди два пса – нас предупреждали, что кав­казские овчарки опасны. Собаки не двигаются и не прояв­ляют к нам интереса. Решаем идти дальше. Приближаемся и видим, что это всего-навсего две козы с желтыми нахальны­ми глазами.

Сверху виден город Севан. Когда-то он находился на берегу озера, теперь – в трех километрах от него. Очередное достижение великих строек коммунизма.

В субботу и воскресенье народу на пляже прибавля­ется, но места хватает всем. На машинах приезжают целые семьи, с детьми, почтенными бабушками и дедами. Как то­лько они все там помещаются? Одна за другой подъезжают "волги", набитые черноголовой ребятней, которая вывали­вается первой, а когда думаешь, что машина уже пуста, по­являются взрослые. Из багажников извлекают сумки с про­визией, бутылки, мангалы, а иногда и связанного барана. Молодежь приезжает в автобусах и электричках. Компании, как правило, небольшие. Купаются не все, в основном народ просто отдыхает.

Семья поднимается по ступенькам к церкви. Впереди мальчик, ухватив барана за задние ноги, ведет его в послед­ний путь вверх по лестнице. За ним три маленьких девочки с мамой. Папа с братом идут последними, прикрывая двух старушек. В церковном дворике барана зарежут, приготовят на мангале тут же на травке и пригласят к трапезе всех, кто окажется поблизости. Те, кто поскромнее, приготовят кури­цу. И обязательно зайдут в церковь, где в закопченных ни­шах зажгут несколько тонких, как карандаш, свечей. Свечи ставят не только в городских храмах, но и в заброшенных, затерянных в горах полуразрушенных церквушках.

Ребята с гитарами и здесь не редкость. Приятно, ко­гда они поют армянские песни. Но совершенно беспомощно звучат в их исполнении песни Высоцкого, Кима, Окуджавы. Кавказский акцент намертво уничтожает песню. Здесь толь­ко и поймешь, что творчество бардов чисто русское.

Много необыкновенно красивых девушек. Тонень­кие, грациозные, нежные, с прекрасными длинными волоса­ми и библейским взглядом. Часто в ложбинке на груди эма­левая иконка с мадонной, крестик или медальон. Глядя на них, невольно удивляешься повышенному интересу мест­ных парней к приезжим представительницам прекрасного пола. Правда, женятся они на своих.

С нами заговорил пьяный (очень редкий случай) ар­мянин. Обычный ритуал знакомства: откуда, националь­ность, семья.

– Так вы евреи! О, еврей очень хитрый! Вот, сколько у тебя, напримэр, детей?

– Один сын.

– Ну, вот, видишь, какой хитрый! Но мы тоже хит­рый! Ведь говорят: там, где пройдет армянин, еврею делать нечего! Хитрый хитрого не обманет. Поэтому вы у нас не живете.

Его более трезвый и более интеллигентный партнер высказался несколько иначе:

– Я вообще считаю, что Советский Союз совершит самоубийство, если разрешит евреям выехать в Израиль. Ведь на них (и на нас, армянах, тоже) держатся вся наука и вся культура.

Текст почти стандартный. Впоследствии нам прихо­дилось неоднократно слышать буквально слово в слово то же самое. Оба они, конечно, ошибались. Но первый, в отли­чие от большинства армян, совсем не знал свою историю. Евреи жили в Армении по крайней мере 2000 лет. В исто­рических источниках еврейское присутствие упоминается уже в первые десятилетия нашей эры. Считается, что начало ему положил царь Тигран Великий. Из похода в Иудею он привел в Армению тысячи семей евреев с целью использо­вать их для развития городов. Армянские летописцы Фав­стос Бузанд и Мовсес Хоренаци сообщают о десятках тысяч евреев, уведенных из Армении в персидский плен. Извест­но, что в шести самых больших городах древней Армении евреи составляли половину населения. В результате персид­ского пленения численность крупной для того времени ев­рейской общины (по разным оценкам до ста тысяч человек) катастрофически сократилась. Но следы крупных еврейских общин сохранились. Археологи открывают их в наши дни.

На пророчества второго – интеллигентного собесед­ника я отвечать не стал – зачем разочаровывать человека. Но подумал: Россия большая страна, и талантливых людей там всегда хватало. Они прекрасно решат свои проблемы и без армян, и без евреев. А если уж сами не смогут – никто за них это не сделает!

Каждый вечер с гор задувает холодный северный ве­тер. В штормовках поверх свитеров мы прячемся за хреб­том. Несмотря на ветер облака в горах северного берега не­подвижны. Они лежат плотной серой массой, с белыми, как вата, боками, темнобрюхие, мокрые, холодные. Но дождей здесь практически не бывает. Как обычно в горах, темнеет очень быстро. Чайки затевают свою вечернюю игру. Распра­вив метровые крылья и повернувшись к ветру, они непод­вижно висят несколько секунд, снижаются к воде, планиру­ют параллельно берегу и скрываются за скалой. В это время над хребтом взлетают новые, образуя непрерывную кару­сель. А мы, укрывшись за церковной стеной, лежим на греб­не и глядим на них, пока не зайдет солнце. И тогда все мгно­венно замирает, только ветер будет шуметь до рассвета.

Форель в озере пока есть, но численность ее посте­пенно уменьшается. С падением уровня воды температура повышается, а форель любит холодную, чистую воду. Кроме того, появляются первые признаки зарастания озера. Ловят форель на блесну, непрерывно подергивая вверх и плавно опуская. Старик, лежа в надувной резиновой лодке и свер­кая загорелой лысиной, ловит на две блесны. Сразу не пой­мешь, что он делает: зарядку или искусственное дыхание.

Следующий отрывок написан через 39 лет после на­шего путешествия.

...Вернувшись с пляжа, мы увидели, что в палатке кто-то побывал. Выпотрошенные рюкзаки, разбросанная одежда, вывернутые наизнанку спальники. Когда все сло­жили, оказалось, что исчез фотоаппарат "Зоркий" – подарок мамы к рождению Саши. 15 лет он безотказно служил в по­ходах и путешествиях. Неприятное происшествие случи­лось в последний день пребывания на озере. Сделать это мог только работник метеостанции. Чужие туда не заходили. Альберт был вне себя.

– Так опозорить меня и весь коллектив! – кричал он. – Такого у нас еще не было! Только скажи, кого ты подозре­ваешь, и я заставлю этого сволоча признаться!

Но я не стал искать виновника – не хотелось погру­жаться в дрязги. Купим новый аппарат и забудем о том, что произошло – решили мы и стали собираться в дорогу. А еще договорились никому не рассказывать о краже, хотя бы для того, чтобы не радовать злопыхателей и советчиков. Больше всего в этой истории угнетало то, что не сможем запечатлеть увиденное. В отпуске я обычно не пользовался аппаратом и всегда привозил альбом зарисовок. Бывало, специально не брал его, чтобы не мешал рисовать. Но в Армении все по-другому: впечатления были настолько сильны, что не провел ни одной линии – карандаш выпадал из рук.

Вдруг к палатке подошел завхоз – молодой, недавно вернувшийся из армии парень:

– Я хочу, чтобы у вас остались добрые воспоминания о нашей стране. Возьмите, пожалуйста, в дорогу мой аппа­рат, сделайте хорошие снимки на память, – сказал он, – а когда будете возвращаться домой, вышлете его почтой на ад­рес станции.

И он протянул мне дорогой аппарат "Киев".

За все годы мы не только никому, даже самым близ­ким, не рассказали, но и между собой не вспоминали о кра­же. И все-таки добрые дела забывать нельзя – вот почему я решил сейчас рассказать о том, что случилось на Севанской метеостанции.

Этим закончилось наше пребывание на озере. Про­зрачный воздух вернул нашей коже нормальный коричне­вый цвет, а слабо организованная служба общественного пи­тания – стройность и грацию. Пора дальше!

ДИЛИЖАН

Выходим на рассвете и до "Ахтамар" пять километ­ров идем пешком по обочине автострады. Нам повезло – день пасмурный и не жаркий. Там, где "волга" упала с обры­ва, и сейчас видны осколки стекла.

Через час мы на месте. Справа "Ахтамар", слева "хо­лерный" патруль ГАИ – самое удобное место поймать по­путную машину. И действительно, симпатичные милицио­неры выбирают для нас не просто попутный, но и малоза­груженный, с хорошим обзором грузовик. Пожелав милици­онерам доброй охоты, отправляемся на северо-запад, к Се­меновке. Дорога взбирается все выше, в последний раз блес­нул позади Севан, и мы в Семеновке. Говорят, что здесь жи­вут потомки солдат Семеновского полка, когда-то восстав­шего против произвола жестокого командира. Но у потомков элитного императорского полка чисто армянские лица, рус­ских в поселении не видно.

К перевалу опять идем пешком. Там дождь и време­нами мокрый снежок. Навстречу медленно двигаются об­лепленные грязью машины с зажженными фарами. Четверо мальчишек на блестящих, мокрых лошадях вынырнули из тучи и проскакали мимо. И тут открылся спуск! Дух захва­тило от этого зрелища. Обращенный к северу склон покрыт густым лесом, и среди непривычной зелени змеится серпан­тин шоссе. Через каждые 100-150 метров новый виток. Ма­шин множество, они ползут навстречу друг другу, и не пой­мешь, кто – вниз, а кто – вверх! Выходим на старую дорогу и продолжаем путь вдоль шоссе, срезая многочисленные зигзаги. Справа течет речушка, по мере спуска все более полноводная. Лес вокруг лиственный: дуб, клен, бук, граб. Встречаются дикорастущие фруктовые деревья, плодами ко­торых на ходу лакомимся. Продолжаем спускаться, и вскоре мы у города с заманчивым названием Дилижан. В голове ко­вбои, индейцы, стрельба и Джон Уэйн на крыше дилижанса.

Мест в гостинице, конечно, нет. На турбазе, где тоже все занято, нас, промокших, жалеют и дают комнату с про­текающим потолком, двумя целыми и одной разбитой кро­ватями. Ничего страшного – мы и не такое видели, а после палатки это вообще хоромы.

Дилижан удивительно славный городок, раскинув­шийся в лесистых ущельях. Ничего ковбойского в нем, ко­нечно, нет. Заросшие лесом вершины с редкими изумрудны­ми пролысинами со всех сторон окружают город. Горы не­высокие, и здесь довольно тепло.

На следующий день прорываемся через лес к монас­тырю Агарцин – дорога перекрыта из-за холерного каранти­на. Сначала шли, как партизаны в Брянском лесу, прячась от машин и инспекции. Но каждый раз бросаться в кусты или за деревья слишком утомительно. К тому же с дороги доно­сится шум автомобилей. Понимаем – карантин, очевидно, не для всех. Выходим на дорогу и догоняем старика, с ним двое мальчишек и ишак. Они идут за дровами. Начинается дождь, и мы прячемся под нависшей скалой, оставляя ишака мокнуть на дороге. Удивительное животное. Как ему доста­ется! Побои, непосильный груз, холод, скудный корм. Ско­лько анекдотов сочинили на его бедную голову! А он стоит себе, мокрый, дрожащий от холода, моргает слезящимися глазами и ждет, пока кончится дождь, чтобы тащить на сво­их впалых, облезлых боках тяжелые вязанки дров. Потом он будет идти зигзагом по крутому склону, оставляя кровавые следы на острых камнях…

Дед курит старую трубку с медным кольцом на чубу­ке, согревая свои искореженные пальцы. Ребятишки гладят ишачью морду. А мы начинаем потихоньку промокать свер­ху и снизу. Вдруг из-за поворота вынырнул и прямо перед нами с визгом тормознул грузовик. Шофер, тот, что вчера довез нас к Семеновке, поздоровался, спросил, куда нам, и лихо домчал до ближайшей к монастырю развилки. "Вооб­ще-то я ехал на пасеку, – сказал он на прощанье, – но гостей наших обязан доставить на место. До свиданья!" Развернув­шись и несколько раз просигналив, он скрылся за пово­ротом.

Монастырь начали строить в Х веке монахи, бежав­шие от преследований братьев по вере – византийцев. Он прячется в глубоком, заросшем густым лесом ущелье. Вид­но, как струйки пара рваными клочьями поднимаются по отвесным стенам ущелья и сливаются в сплошной туман – облако. Стоило прятаться от инспекции и мокнуть под дож­дем, чтобы хоть одним глазом взглянуть на это чудо. Церк­ви, построенные из тесаного голубоватого базальта, как буд­то парят в туманной дымке ущелья. Монахов не видно, толь­ко какая-то группа иностранцев готовится к обеду в трапез­ной. На них карантин не распространяется. Два пса с почте­нием глядят на иностранцев. А нам пора.

Возвращаемся другой дорогой. Дождь прекратился, тучи ушли и под нами открылся город. На склоне примости­лось кладбище – зеркало благосостояния города. Это очень богатое. Литые решетки, водосточные трубы беседок венча­ют головы драконов. Везде бюсты, колонны. Возле могил столы, скамейки, на них стаканы, а кое-где и бутылка. Склон солнечный, и вид отсюда захватывающий – хорошо покой­никам! А с другой стороны над улицей сосновая роща. Стволы сосен причудливо изогнуты и беспорядочно скло­няются в разных направлениях, ветви переплетены – насто­ящий хаос! Роща открыта северному ветру, и мы назвали ее "пьяный лес".

В лесу полно зверья. Прямо из-под ног выскочила бо­льшая ярко-рыжая лиса и побежала вверх по заброшенной дороге.

Вечером у турбазы оживление. Местные парни при­были на танцы.

– Можно вас на минутку? – спросил один. – У меня большая просьба: зайдите, пожалуйста, в 46-ю комнату. Там такая толстая Нина, – и он развел руки, как рыбак, описы­вающий свои подвиги. – Скажите, что Руслан ждет ее у входа.

– Будет сделано, – ответил я.

Нине под пятьдесят, а, может, и больше. Услышав просьбу, она лихорадочно засуетилась, зардевшись, как гим­назистка. И у нее свои приключения.

КИРОВАКАН, СПИТАК, АЛАГЕЗ

"Когда-то молокане жили на Волге".

Ильф и Петров, "Одноэтажная Америка"

"Они живут чисто, в белых домиках за зелеными ставнями.

Вместо водки пьют пиво или мед".

И. Бабель. "Берестечко"

Первый же грузовик, который мы остановили, на­правлялся в Кировакан. Я, как обычно, забираюсь в кузов, Элла и Саша – в кабину. День выдался пасмурный, прохлад­ный. Лес вскоре сменился зеленым бархатом альпийских лу­гов. Тут и там неутомимо пасутся стада овец, белеют палат­ки чабанов. У источника останавливаемся попить нарзан. Проезжаем большое молоканское село Фиолетово. Здесь живут высланные еще при Николае 1 сектанты. Дома креп­кие под железными крышами, чистые, ухоженные улицы, пышные сады и огороды. В России таких сел не встретишь. Чувствуется достаток и благополучие. Антенн на крышах не видно – молокане не признают телевидение, считая его ин­струментом дьявола. На некоторых заборах красные флаж­ки. Странно, до праздников еще далеко. "Просто знак, что кончился газ", – объяснил шофер. Машина с газовыми бал­лонами остановится у дома с флажком. Ни с кем не смеши­ваясь, молокане здесь сохранили патриархальный облик. Они воздерживаются от курения и алкоголя. Женщины по­крывают голову, у мужчин светлые бороды лопатой, много детей. Улиц всего две: Центральная и Погребальная – эта ве­дет на кладбище. Вместо крестов на могилах железные таб­лички с именами усопших. Крест – орудие мучений Христа, и молокане его не признают.

У обочины аккуратная старушка продает пучки толс­той, яркой и чисто вымытой моркови.

Едем дальше. Через каждый километр очень боль­шие, по 50 - 100 ульев, пасеки, просторные палатки для па­сечников. Поджарые собаки провожают грузовик внимате­льным взглядом.

Слева вдоль дороги на километры тянется бесконеч­ный фруктовый сад. Он посажен в начале тридцатых годов, а в 1937-м за "разбазаривание народных денег" арестовали и расстреляли крупного агронома, его создателя. Хорошо, что хоть сад остался. Не так давно я видел в Курской области вырубленные сады. Введенный Хрущевым налог был так велик, что колхознику держать собственный сад стало не под силу.

Начался дождь. Я спрятался за кабиной и вдруг обна­ружил, что это тот самый грузовик, который вез нас до Се­меновки, а потом в Агарцин. Только шофер поменялся. Из тумана показался большой, промышленный город – Киро­вакан. Грузовик притормозил у бани. Вручив на память пу­чок молоканской морковки, шофер оскалил в улыбке зубы и умчался.

продолжение

Вернуться