Когда сказано всё (окончание)
Когда сказано всё (окончание)
«Когда сказано всё...»
Долго он лежал, погрузившись в воспоминания, затем открыл глаза, встал и подошёл к окну. Ярко светило солнце. На холодном, с зимней синевой небе, не было ни облачка. Судя по всему, день выдался морозный. По проспекту сновали машины, куда-то торопились люди. Олег повернулся и посмотрел на стол. В бутылке сохранилось немного вина, а на блюде лежала виноградная гроздь.. Раздался стук. Он сделал несколько шагов по направлению к двери, но не успел к ней подойти. Блестящая дверная ручка повернулась, дверь распахнулась и в комнату стремительной походкой вместе с уличной свежестью ворвалась раскрасневшаяся Юна. Она, как вчера перед прощанием, положила руки ему на плечи, поднялась на носки и поцеловала.
- Какой ты колючий...
- Юна, милая моя Юна... - Олег обнял её и прижал к себе.
- Ну, что? Как спалось на новом месте? - Юна скинула на кровать не по сезону тонкое пальто и присела рядом. Она осталась в чёрных, подчёркивающих стройную фигуру брюках и ярко-красном свитере. Красный цвет шёл к её лицу и тёмным, каштанового оттенка волосам. - Кошмары не мучили?
- Один мучил, - Олег приблизился к Юне и провёл рукой по её волосам.
- Интересно, какой же? - вокруг смеющихся глаз побежали весёлые морщинки...
- Как ни проснусь, всё оказывается, что вместо тебя обнимаю и целую подушку — кошмар просто...
- Да уж, - Юна рассмеялась. - С подушками целоваться это как-то... не по джентльменски. Но ничего, я — тут. Можешь меня поцеловать. Только один раз, а то знаю я тебя... А потом пойдём бродить. Погода отличная. «Мороз и солнце. День чудесный...» Покажу тебе мои любимые бульвары.
- Те самые?
- Да, те самые...
Олег нагнулся и поцеловал Юну.
- Олеж, - Юна посмотрела на Олега умоляюще, - не сейчас... Сейчас гулять...
- Хорошо, милая, - Олег с трудом оторвался от Юны. - Идём смотреть бульвары. Я же должен увидеть, нет, просто обязан познакомиться с твоими любимыми бульварами...
Они прошли бульвары, затем спустились к парку, растянувшемуся вдоль большого замёрзшего и засыпанного снегом пруда, пересекли его по длинному подвесному мостику, сделали круг и снова вернулись к бульварам.
- Ты не замёрзла?
- Немного...
- Где здесь поблизости приличный ресторан?
- В конце этой аллеи есть один. Правда, насколько он приличный?..
- Немедленно — туда. Ещё не хватало заболеть. В тебя срочно надо влить немного рома.
Народу в ресторане было мало. Они прошли к столику, стоящему за небольшим выступом, отгородившим их от остального зала.
- Отлично, - сказал Олег. - Для начала — тепло, а там посмотрим.
- Да... тепло... Это уже замечательно. Сейчас согреюсь, и будет совсем славно.
Юна сидела против Олега, потирала озябшие руки и ласково поглядывала на него. В её глазах отражались причудливые огоньки люстры, висящей над столом.
- Какая ты красивая...
- Замёрзшая... с замёрзшим красным носом...
- Ничего ты в красоте не понимаешь. Красивая...
К ним подошла официантка, приветливо поздоровалась и протянула меню. Олег пролистал его и сказал, обращаясь к девушке.
- Вы ведь сами знаете, что у вас особенно вкусное. Посоветуйте. А мы будем полагаться на ваше мнение. Хорошо? - Олег взглянул на Юну, - Как, ты не против?
- Конечно.
- Ну что же, - официантка повернулась в сторону Олега и, изредка поглядывая не его спутницу, начала перечислять. - Тогда я вам посоветую отличный борщ с пампушками, мягкие и сочные отбивные, салат и... что ещё хотите?
- Что мы ещё хотим? - Олег посмотрел на Юну. - Немного рома хотим?
- Нет, нет, - Юна замахала руками. - Сам пей свой ром.
- Эх... надо бы для профилактики, но раз … А шампанского хотим?
- Шампанского хотим.
- Значит, бутылку шампанского. Брют есть?
- Есть.
- Отлично... Ну и по ходу, если что-нибудь ещё понадобится, попросим.
- Как скажете, - официантка закрыла свой блокнотик и, кивнув, удалилась.
- Ну как ты, согрелась? - спросил Олег, когда они остались одни.
- Почти...
- Всё-таки надо было бы тебе выпить немного рома, или водки, или конька.
- Не надо. Не волнуйся. Всё будет хорошо.
- Вот уж мне эта фразочка... «Всё будет хорошо»... Когда-то я её уже слышал... Что — всё? Когда — будет? Что — хорошо? Фраза, порождающая одни вопросы, особенно у такого зануды, как я.
- Всё... Достаточно? Мне уже хорошо, и это — очень много. По крайней мере для меня.
- Если тебе хорошо, то лучшего я и желать не могу... Нет... Вру... Могу...
- Интересно, чего же лучшего ты можешь желать ?
- Сказать?
- Да.
- Тебя...
Юна посмотрела на Олега долгим взглядом, как бы пытаясь разглядеть что-то важное, скрытое от посторонних, и почти прошептала:
- Я тоже... тебя...
Потом они ели ароматный борщ, закусывали его горячими, политыми чесночным соусом пампушками, пили прохладный брют...
- Почему ты не писал мне год?
Этот вопрос застал Олега врасплох. На некоторое время он даже перестал жевать и не знал, рассказывать или нет. Но решил, что прошло уже много времени, и ничего такого не будет, если расскажет.
- У меня был прелом позвоночника. Я не мог ходить...
Рука Юна, держащая бокал с шампанским, застыла в воздухе.
- Как?
- Вот так... Сначала не было возможности сообщить, а потом не знал, нужно ли рассказывать и волновать тебя. Решил, что не нужно. Пока валялся, пока ходить учился... Так год и прошёл. И вот однажды, после разговора с замечательными людьми, набрался смелости и написал. Я и не надеялся, что ты откликнешься и что, вообще, меня помнишь. А я помнил...
- Как это случилось?
- Банально. Ехал на своём велике, я ведь тренировался регулярно, ну вот, ехал ранним воскресным утром по совершенно пустому шоссе, передо мной выскочила непонятно откуда взявшаяся машина, подрезала и умчалась. Я оказался в кювете без сознания с переломанным позвоночником. Меня нашли идущие на службу люди и вызвали скорую. А дальше — обычно: реанимация, больничная палата, домашняя кровать... Самое интересное в этой истории, что меня сбили против кладбища, и подобрали кладбищенские работники. Они и скорую вызвали... Я потом к ним приезжал, навещал — подарки привёз, благодарил... И уж что совсем смешно... знаешь как их контора называется? «Комильфо». Представляешь?
- «Комильфо»? Да... нарочно не придумаешь... А сейчас спина болит?
- Болит... Но это не важно. Я уже привык и не обращаю внимания. Зато — живой, здесь и с тобой. Остальное — ерунда, мелочи жизни.
- Дай мне руку.
- На...
Юна взяла протянутую руку, поднесла к своей щеке и крепко прижала.
- Пойдём отсюда.
- Куда?
- К тебе...
Они снова и снова отдавались друг другу, потом уставшие и обессиленные откидывались на спину и лежали так, словно в забытьи, медленно приходя в себя и осознавая, где они и что с ними происходит. Затем, отдохнув, снова соединялись в долгом поцелуе, следом за которым соединялись и их тела...
- У меня больше нет сил, - чуть слышно произнесла Юна, когда они в очередной раз разомкнули объятия...
- У меня тоже...
- Давай так просто полежим.
- Давай...
Изредка рука Олега, на которой покоилась голова Юны, касалась её волос и тихонько проводила по ним, как бы успокаивая и убаюкивая. Потом рука замирала на какое-то время и снова продолжала повторять свои мягкие, плавные движения. От этих поглаживаний Юна периодически проваливалась в сон, потом, очнувшись, смотрела на Олега, словно проверяя, рядом ли он, устраивалась поудобнее и снова растворялась во сне...
Два человека молча лежали рядом, и, несмотря на несколько сантиметров пустого пространства между ними, были как единое целое. Их соединяло не только физическое влечение, радость физической близости. Их соединяло необыкновенное родство душ. И это было чудо и для Олега, и для Юны.
- Юна, - спросил Олег, когда она в очередной раз пошевелилась, стараясь устроиться поудобнее. - Хочу тебя спросить, но всё не решаюсь.
- О чём, мой хороший?
- Как ты живёшь с мужем? Ты его любишь? - Олег понимал, что вопрос бестактен, но не задать его не мог.
- Почему ты спрашиваешь?
- А как я могу не спросить? Ты ведь теперь — часть меня. Я должен, обязан знать, как эта часть живёт. Больше того, я хочу, чтобы эта часть была рядом. Она должна быть всегда со мной. Я считаю это правильным, и я так хочу.
Юна приподнялась над Олегом и заглянула в глаза.
- Живу? Как многие... Дом, работа, обязанности... Любви, если ты спрашиваешь об этом, любви нет...
- А что есть?
- Ну как тебе сказать? Привычка, наверное, сын, общие друзья... в общем — быт...
- А если бы я предложил тебе уйти от мужа и жить со мной. Что бы ты мне ответила? Сын твой большой, у него свои интересы. Тебе надо думать уже больше не о нём, а о себе. Я так думаю.
- Не знаю, что тебе ответить. Мы с тобой знакомы-то всего один день.
- Ну да. Один день и... два года.
- Один день и два года. Сколько уже за этот день произошло...
- Ещё и завтра будет.
- Когда у тебя самолёт?
- Рано утром...
- Ещё день... Всего день...
- Да, милая, всего один день...
- Надо собираться, мне пора.
- Как завтра? Ты сможешь прийти?
- Смогу.
- Когда?
- Так же.
- Я не спрашиваю, что ты дома говоришь.
- А я и не скажу. Зачем тебе?
- Действительно, зачем...
Наступил последний день. Следующим утром Олег улетал, но сегодняшний ещё весь был впереди, в его распоряжении, и его ещё ждала очередная и последняя встреча с Юной.
Он сходил в буфет, отнёс взятую напрокат посуду, позавтракал и поблагодарил буфетчицу. Вернувшись в номер, включил телевизор, пробежался по каналам и, не найдя ничего интересного, выключил. За окном светило солнце. Он накинул куртку и спустился на улицу.
Он шёл тем же маршрутом, которым вчера вечером, проводив Юну, возвращался и рассматривал маленькие магазины, приютившиеся на первых этажах обычных серых пятиэтажек, небольшие кафе и ресторанчики. На другой стороне за высокими заборами стояли ухоженные особняки. Дойдя до конца улицы, он вышел на дорогу, ведущую к дому Юны. До него оставалось несколько кварталов. Он миновал один и повернул обратно. Дошёл до бульваров, сделал небольшой круг и оказался около того самого ресторана. Пройдя ресторан, он направился к гостинице. В номере лёг на кровать, раскрыл компьютер и стал читать стихи, которые хранились в папке под именем Юна.
***
«...твои хромающие истины
на этой выщербленной лестнице...»
(И.Бродский)
«На этой выщербленной лестнице»,
которая ведёт в желанное,
ещё непознанное «если бы»
до неожиданности странное;
на тех ступеньках замороченных,
прошедших сутолоку сущего,
в непреднамеренно-просроченном
и легкомысленно-упущенном;
с, местами, шаткими перилами
в сплошных иллюзиях балясинных,
с их крутизной победно-мнимою
почти что князевой (из грязевых);
в попытке прикоснуться к вечности,
ступая резко и решительно,
финалы меряя беспечными
поступками в сомненьях мнительных;
опять запутавшись с любовями,
с их неразгаданными тайнами,
запрятанными в изголовиях
постелей вымышленных Каинов;
забыв про гнусные предательства,
и предавая одновременно,
растратив времени приданное,
вдруг обернувшееся бременем;
живи в сиюминутной данности,
благословляя день сегодняшний,
поскольку, доходя до крайности, —
почти смертельны жизни пролежни.
А будет день, то будет с пищею,
и так — из месяца за месяцем,
врастая в мудрость «духом нищего»
«на этой выщербленной лестнице»...
***
Разорвав со связями, душу обнажив,
вертолётик ясеня весело кружит
от асфальта серого, грязных мостовых
на свиданье первое — к небу... Но, увы,
с серостью асфальтовой вынужден срастись.
Вертолётик ясеня — крохотная жизнь...
***
И руки — в воздух, и ветви — в небо,
и въезд озвучен толпой крещендо,
и в мир Господен запущен невод
во исполненье святой легенды...
И мудрый Лазарь глядит украдкой -
ему не знать ли о крышке гроба,
закрывшей напрочь судьбы повадки
с последним горьким призывом: «Пробуй!»
на крик «Осанна!»... К непостиженью
ведёт дорога пятнистой зеброй,
сквозь чудо жизни от Воскрешенья
до светлой грусти пасхальной вербы...
***
Кислички шёлковая прядка
на прошлогодний мох упала,
и первый шмель за первым взятком
летит под сенью опахала
кленовых тоненьких росточков,
раскрывших листики-ладошки
под родниковый и проточный
игривый лучик заполошный,
проникший солнечным зайчонком
в альковы крохотульных лужиц
росинок новообращённых
цветеньем белоснежных кружев...
***
Лилово-розовый закат
поля лиловым накрывает,
их зелень сумраком скрывая
и ставя напоследок пат
наивным пешкам облачков,
за горизонт спешащим в дамки,
где туч лиловых меркнут замки,
найдя вечерний тихий кров,
который скрадывает ночь,
прощаясь с роскошью заката
сквозь соловьиные staccato,
и за собой уводит прочь...
***
Голубая чашка, видимо, разбилась...
Видимо, к печали видимость прибилась...
Видимо, нарочно подступила полночь...
Видимо, с луною что-то стало полной...
Видимо, исчезло к пониманью средство...
Видимо, осталось глупое кокетство...
Видимо, ошиблась гордая ромашка...
Видимо, разбилась голубая чашка...
***
Надежды маленький оркестрик
во мне играет Intermezzo,
совсем не слушаясь маэстро,
а следуя ударам сердца
всех оркестрантов сразу вместе,
подчас вступая из затакта,
не разбираясь, как быть, если
их поведение бестактно,
и, вопреки законам стиля:
что было до и будет после,
живёт на грани «или-или»
не где-нибудь, а рядом, возле
одушевлённого сознанья,
не признающего потери
очередного непризнанья,
в любви гармонию поверив...
***
Иду вдоль солнечной аллеи
по расцветающему парку.
Стволы берёз в тенях белеют
рефлексным отраженьем ярким,
разлив салатовую свежесть
по бирюзовым пятнам неба.
Они, как в молодости, — те же,
заводят свой зелёный невод,
поймать пытаясь рыбу-солнце
с её хвостатыми лучами,
смешав салатовость и бронзу
в crescendo вешнего звучанья,
и на меня бросают взгляды
(с забытой дерзостью подлеска),
невольно замершего рядом
в часы их солнечного блеска...
***
Дворы очистились от снега...
В замысловатых пятнах луж
мерцают проблесками неба
наследники январских стуж.
Раскрылись тающие ванны,
трофеев груды обнажив,
в своём стремленьи неустанном
пускай немножко, но пожить,
пока играет минус с плюсом
(как Дед-мороз играет в зной).
Зима скользит на спуске юзом
и пахнет грязью и … весной...
***
Опять дорога, опять прощанье.
Надолго, нет ли? Никто не знает.
Театра сцена, кулис случайность
поманят мифом и вмиг растают
в миражной дымке, завесе лёгкой:
как будто в жизни и будто — рядом.
Но дышит тяжко (забитость в лёгких)
угрюмый дворик с тяжёлым взглядом...
А дальше — шелест такси по лужам,
аэропорта ревущий говор,
и улетает, кто очень нужен,
оставив в прошлом дождливый город...
Зайду на кухню, поставлю кофе,
окину взглядом диван и полки.
Грустить негоже по жизни профи.
Да знаю, знаю... Но всё — без толку...
***
Салатовой опушкой
с утра покрылись вербы.
Берёзки на опушке
белёсо-чёрной зеброй
разбеливают зелень.
В лилово-фиолетность
осанистые ели
рассовывают бедность
своих усталых веток
и прошлогодних шишек.
А рядом — клёнов детки
играют в кошек-мышек
с ковром из робкой сныти
и мамками без мачех
и сразу «в дамки» выйти
стараются из матча.
И тут же хор пернатых,
пронырлевых синичек,
концерт в своих «пенатах»
без прав дают без птичьих...
Весна на всю катушку
несётся по подлеску —
от чащи до опушки —
со всем весенним блеском!
***
Останься, побудь, расскажи что-нибудь напоследок.
Затми свою грусть отголоском апрельской надежды.
Мы — дети весны и себя оставляем в наследство
тому, что случится. Но разве так будет — как прежде?
И разве до срока распустятся первые почки?
И парк разве будет светиться таким изумрудом?
И разве такими же будут весенние ночи?
И разве затенькают так же синички над прудом?
Всё будет как будто, как было, и мир наш — не ранен.
И солнышка лучик опять забредёт из-за моря.
И ты улыбнёшься как будто как мне и как раньше.
И жизнь повторится в другой, бесконечной, Love story...
***
Кадмия да стронция
в зелени намешено.
Отпечатком солнцевым
проникает вешнее
под покровы таинства
вечного прозрения,
позабыв про Каинов
в их перерождении
в златоглавых Авелей -
первозванных рыцарей,
стебельковой сабелькой
отстоявших принципы
главного призвания
жёлтеньких фонтанчиков -
позолото-мании
первых одуванчиков...
***
… А снежок искрится в блёстках,
разнося свою весёлость
ветерком морозным хлёстким,
наподобие метёлок
закрутившим смерч из грусти,
из тоски и из печали -
чтоб развеялись. И пусть их
злые духи не пригнали б...
Пусть вертляво вертят задом
где-то там, на отдаленьи,
превратившись в дождик с градом,
и замёрзнут в нетерпеньи...
А растают пусть к апрелю,
а ещё бы лучше — к марту,
позабыв про все метели,
подарив хоть каплю фарта...
… Но пока снежок искрится
и играется с морозцем,
с серебром стараясь слиться,
расшалившимся под солнцем...
***
Гоняются чайки за дружкою дружка,
играют в горелки со вспененной пылью.
Им ветер свободы отчаянно нужен
и чувство полёта в расправленных крыльях.
Им нужно удачи с восторгом успеха,
вовсю над строптивой волной налетаться,
услышать, как криком разносится эхо,
и с бухты барахты за эхом погнаться,
которое — в ветре, которое — в небе —
белёсом пространстве, похожем на птицу
с изогнутой шеей по имени лебедь,
а после обратно к реке возвратиться
и вновь погоняться за дружкою дружка,
присесть на волну, чтоб слегка покачала,
и взмыть в синеву между облачных кружев
затем, чтобы всё повторилось сначала.
***
Судьба, судьба — непостижимый путь
от зарожденья до его исхода
с попыткой вечной подытожить суть,
растратив всуе прожитые годы,
не в силах уяснить, какой же смысл
заложен в появлении на свете,
в котором неопознанная мысль
блуждает в перекрестьи междометий,
и где «ошибкам трудным» счёта нет,
коль мудрость жизни не передаётся
по истеченьи многих тысяч лет,
а бытность над сознанием смеётся,
и призрак над «первичностью» царит,
доверившись подкорковым сюжетам,
пока «звезда с звездою говорит»,
не находя мучительных ответов...
Судьба, судьба — непостижимый путь.
Он непонятен дьявольски и сложен.
Но узнаёшь его простую суть,
когда решишься делать то, что должен.
***
...и небо снизу, как зимой, — холодное,
и синь немая с примесью лимонного
для августа раскрашена по-модному,
с прозрачным флёром цвета беспардонного.
И облака — в оттенках фиолетовых.
Аж январём запахло нынче к вечеру,
хоть ласточки кричат, приметам следуя,
что холодов пока бояться нечего.
Рябина золотит контрастом к синему,
листвой прикрывшись кобальта зелёного,
своим оттенком оттеняя циннии,
в закатный час отчаянно влюблённые.
А яблоки зажглись в лучах карминовых,
свисая с веток макро-ожерельями,
и будоражат послевкусье винное
воспоминаний прожитого зельями...
Смотрю в окно — палитру разноцветную...
На проводах воробушки качаются.
Вступает вечер — время безответное,
и день, стихами, медленно кончается...
***
Сердоликово-опаловой
под ветрами степь колышется.
В горизонтовой опалубке
ей, раздольной, вольно дышится
под лазуревой безбрежностью
с фиолетовой подпалиной,
с облаками белоснежными
в опереньях светло-палевых.
Травы волнами проносятся
по просторам словно по морю,
в беспредельность выйти просятся
ветряным шуршащим говором
и уходят в неизвестное,
растворяясь в сизом мареве,
став космическими местными
сердолико-нежно-карими...
***
Чего нам прощаться?
Прощанья не будет,
как, верно, не будет
негаданной встречи.
Забытое счастье
из прожитых буден
умчится как будто
дорогою млечной.
И где-то в межзвёздном
бездушном пространстве
повиснет непознанной
чёрной дырою,
куда устремятся
все звёзды-подранки
покуда не поздно
и вход не закроет
им чуткая память
от срока до срока,
от искры до искры,
от смеха до смеха
обрящущих пламя,
не ведая прока
в заманчивых играх
судьбе на потеху...
И коль распогодится
там, за пределом,
средь глупых галактик,
способных влюбляться,
не канувшим в годы
больного безтемья
проигранных партий
чего нам прощаться?..
***
А ночью вражеским десантом
ворвались тучи. И огня
просили сорванно-дискантно,
себя в неистовость вогнав,
деревья, травы, дом мой старый
с протёкшей крышей у трубы.
И было весело и странно,
когда, намеревшись срубить
подгнивший старый шест антенный,
сверкали молнии в ночи,
и все пророчества вселенной
внимали битве, замочив
до невозможности, до нельзя
округу с полем, дом и сад...
Почти бальмонтовское «Эльзи»
кружило голову. Назад
меня влекло — в стремнину боя
в неукоснительный финал,
где, с громоверженьем поспорив,
царил четырнадцатый вал,
собою громко возвещая
макушку лета. Напролом
рвались природные пищали
и предрекали перелом...
***
Человеку нужен человек,
как дыханью — долгожданный воздух,
как глазам усталым — тихий свет,
как понять, что ничего не поздно;
как руке — послушная рука,
как губам — податливые губы,
как телам парящим — облака
и как нежность, выжившая в грубость;
как последний горестный кивок,
наконец дождавшийся прощенья,
как любовь, изведавшая срок
от прощальной встречи к возвращенью...
Олег настолько погрузился в чтение, что не услышал, как дверь в комнату открылась.
- Ага... Вот он где... На улице солнце светит во всю, а он тут разлёгся... - рухнув на Олега, как была в пальто, радостным голосом выдохнула Юна.
- Подожди, сумасшедшая... Дай, хоть, компьютер уберу...
- А чем это ты тут занимаешься? - Юна с интересом посмотрела на экран. - Что это? Мои стихи?
- Да, милая. Твои стихи. Лежу тут и читаю чудные и мной так любимые твои стихи, которые непонятно как и откуда на меня упали. Что за чудо на меня упало... А? - Олег обнял Юну и крепко поцеловал. - Чудо, ты откуда на меня упало?
- Оттуда, - Юна показала на окно. - Вставай и пойдём гулять.
- Встаю...
- Куда сегодня ты меня поведёшь, Сусанин мой любимый? - спросил Олег, когда за ними закрылась дверь гостиницы.
- Куда хочешь?
- Честно?
- Неужели ты можешь не честно?
- Могу, ещё как... Ежели честно, хочу обратно. Тебя хочу целовать. А гулять не хочу...
- Нетушки... Погуляем. Я ведь целыми днями в помещении нахожусь. Хоть немного пройдёмся — погода такая роскошная...
- Хорошо, милая. Погода и правда — роскошная. А потом перекусим где-нибудь и — домой...
- Домой? - Юна удивлённо взглянула на Олега
- Ну конечно не домой. Сейчас мой дом — гостиничный номер. Но пока я — здесь, он для меня — мой дом. Особенно, когда ты в нём...
Они пересекли центральную часть города, прошлись по набережной реки, свернули к бульварам и оказались около ресторана, в котором были накануне.
- Как мы удачно вышли. Зайдём? Пусть это будет «наш» ресторан.
- Зайдём.
Они сели за тот же столик, и к ним подошла та же официантка.
- Что, понравилось? - улыбнувшись, спросила она.
- Понравилось.
- Что будете заказывать?
Олег посмотрел на Юну.
- То, что вчера? Как тебе?
- Было хорошо...
- Тогда, как вчера, - обратился Олег к официантке. - Помните?
- Помню, - девушка помахала своим блокнотиком. - Сохранилось...
Олег смотрел на Юну, которая приводила себя в порядок, глядясь в маленькое зеркальце и слегка подкрашивая губы, став мгновенно серьёзной и сосредоточенной, и думал о том, что осталось совсем немного времени, когда он может видеть её, разговаривать, целовать... Он представил Юну, лежащую рядом с ним, и ему так сильно захотелось обратно в гостиничный номер, что судорога прошла по телу, но он только улыбнулся и продолжил наблюдать за Юной.
Официантка принесла подносы с дымящимся борщом, с вкусными тёплыми пампушками, с отбивными... Разлила по бокалам шампанское...
- За тебя, - сказал Олег. - За тебя, моя милая. Я тебя люблю.
- За тебя, мой хороший... И я тебя люблю.
Они чокнулись и выпили вино.
Первый раз за многие годы Юна произнесла слово «люблю» вслух. А Олег подумал о том, что это слово ему сказали первый раз в жизни...
- О чём ты задумался? - спросила Юна.
- О том, что я очень счастлив....
«Когда сказано всё...»
Ранним утром следующего дня перед входом в гостиницу его ждало заказанное такси. Таксист был другой — приветливый и дружелюбный. Они ни о чём не говорили и быстро доехали до аэропорта. Олег расплатился, пожелал удачи и, помахав рукой, прошёл в здание вокзала. Уже началась регистрация на рейс. Он встал в длинную очередь и, когда оказался у регистрационной стойки, показал паспорт и билет. Получив посадочный талон, он направился в конец зала, где в креслах ожидали вылета пассажиры. Скоро объявили посадку, и минут через десять он сидел в самолёте, глядя в иллюминатор и вспоминая минувшие три дня.
Он вспоминал, как они встретились с Юной на одном из центральных перекрёстков, как потом зашли в кафе, чтобы скрыть возникшее замешательство. Как шли по улице и разговаривали, и он предложил пойти к нему в гостиницу. Он не знал, согласиться она или нет. Он был готов к тому, что она не согласиться. Он бы, вообще, не удивился, если бы Юна, сославшись на занятость, сказала, что не может с ним встретиться. Но она согласилась. И он уже ясно видел, что будет дальше, ждал этого и очень хотел. Она была так хороша и желанна...
Когда они оказались в его номере, он сделал то, о чём давно мечтал — провёл пальцами по её волосам, по лицу, по губам...
Она приходила к нему все три дня. Он с нетерпением ждал, когда она постучит в дверь, как ворвётся своей порывистой походкой в комнату, положит руки ему на плечи и после того, как он её поцелует, скажет: «Какой ты колючий...»
Они гуляли по городу, заходили в один и тот же полюбившийся ресторан. А потом шли к нему в номер...
Это было счастье. Три дня счастья, которые Олег поминутно восстанавливал в памяти. Ему был дорог каждый миг, каждое мгновение, проведённое с Юной. Она была с ним. Он ощущал её губы, её руки, её тело. Слышал её голос...
Олег вспомнил то стихотворение, с которого началось их знакомство.
Когда сказано всё, даже больше, чем можно,
Протяни мне прохладный бокал расставания.
Сколько слов было брошено неосторожных…
Подари благородную роскошь молчания.
Беззаботность улыбки зачеркнута фальшью,
Тают чувства, мой милый, в бесплодных исканиях
Пресловутых ответов к загадке: «Что дальше?»
Только знай: в череде потускневших желаний
Я останусь преступно живым исключением,
Всем надуманным правилам противореча.
И окрепшее в пекле разлуки влечение
Обожжет нас однажды внезапностью встречи.
Возможно ли сказать всё? Он не знал. И он не знал, что будет дальше... Но точно знал, что не будет никаких бокалов расставания, не будет неосторожных слов, не будет фальши... Ничего этого не будет. А что будет? Будет он, будет такая необходимая ему родная Юна и будет его любовь к ней. Это будет точно...
Разогнавшись по взлётной полосе, самолёт оторвался от земли и начал стремительно набирать высоту. Олег раскрыл рюкзак, лежащий на соседнем незанятом кресле, и вытащил конверт. В нём было письмо, которое перед прощаньем дала Юна и попросила прочесть в самолёте. Он раскрыл конверт и достал сложенный вчетверо лист бумаги.
«Милый, - писала Юна. - Ты приехал, и я поняла, как мне тебя не хватает и не хватало всю жизнь. Странная это была жизнь. Будто и не я жила вовсе, а был какой-то другой человек. С твоим приездом всё переменилось. Только теперь я есть я. И это — благодаря тебе. В моей жизни начинается новый этап. Начинается всё новое. И я буду новой. Вернее, той, которой была когда-то. Я словно возвращаюсь к себе после долгого странствия и ещё не понимаю, как будет дальше. Но точно знаю, что хочу быть с тобой и буду. Подожди немного. Я приеду к тебе. Обязательно приеду. И мы будем вместе.
Когда сказано всё: между выспренных строчек,
между мелочных фраз и надуманных слов -
так легко растерять (просто так, между прочем)
то, что издавна стало основой основ
для невзгод и веселья, для горя и тризы,
для доверчивых губ и задумчивых глаз,
для того, что зовётся божественно — жизнью
и которое вовсе не ценишь подчас...
Для всего, для всего... Для задиристых весён,
для заманчивых лет и метелистых зим,
для печального времени с именем Осень
в половодье цветном от берёз и осин...
Для восторга рассветов и боли закатов,
для щемящих тревожных бессонных ночей,
для тоски, оставляемой часто за кадром,
потому что — не надо о ней... и зачем?..
Для волнений от жизненных хитросплетений,
для негаданных встреч и нелепых разлук,
для беды, накрывающей сумрачной тенью,
и для радости, с неба слетающей вдруг...
Для потерь, от которых легко растеряться,
понимая, что срок постиженья истёк...
Когда сказано всё, так легко поменяться...
Только ты не меняйся... Не сказано всё!
Я тебя люблю!
Твоя Юна.
Олег смотрел на слепящее солнце, на синее, почти чёрное небо, на облака, на приближающуюся землю и сознавал, что наступает перемена в его жизни. Сколько их уже было. Но эта представлялась ему самой важной.
Он думал о картинах, о стихах, о годах переписки, о трёх прошедших днях; думал о Юне...
Погружённый в воспоминания, Олег не заметил, как полёт закончился, и самолёт, приземлившись, подрулил к терминалу. Он вышел в морозное утро, миновал здание аэровокзала и оказался на стоянке такси. Через несколько минут он уже сидел в поезде и ехал в город.
От железнодорожного вокзала до его дома было совсем недалеко. На метро всего две остановки. Он мог бы и дойти. Но хотелось быстрее оказаться у себя, в своей квартире, включить компьютер и написать Юне о том, как вспоминал её, находясь в самолёте, какие чувства владели им и ещё раз сказать о своей любви.
На следующей станции в вагон вошла молодая женщина в традиционном арабском головном платке. Она остановилась около Олега и взглянула на него. В её глазах была непонятная тревога и какой-то вопрос. Что-то странное было в них и гипнотизирующее. Олег с трудом отвёл взгляд от этих чужих глаз и вернулся в воспоминаниях к Юне, к её глазам, ставшими ему такими родными и близкими. Как они были хороши, и как он их любил...
Это было последнее, что видел Олег. В следующее мгновение раздался взрыв...
Проводив мужа на службу, а сына в школу, Юна прибирала квартиру. В задумчивости она монотонно водила влажной тряпкой по полированной поверхности шкафа, вытирая пыль, и вспоминала Олега и три дня, проведённые с ним. Как вынуждена была обманывать, говоря, что идёт по служебным делам, а сама торопилась к нему, и как ей было хорошо с ним. Вспоминала их первую встречу. Как они сидели в кафе. Как покупали вино... Как они гуляли по городу, заходили в ресторан, а потом шли в гостиницу... Вспоминала его руки, губы, его прикосновения... Она вспоминала эти три дня и думала о том, как бы она хотела, чтобы сейчас он оказался рядом.
Она ещё не могла предположить, как всё сложится в будущем, и казалась себе стоящей перед входом в лабиринт, не зная выхода из него. Но она отлично сознавала, что должна принять решение. Поступить так, как только она сама должна поступить. Только она сама и никто больше...
Она продолжала вытирать пыль и при этом думала о том, что будет завтра, послезавтра, дальше... Благодаря Олегу, она вспомнила, какой была раньше, когда-то давно и теперь возвращалась к той — прежней Юне, возвращалась к себе... Кончив уборку, она оделась и отправилась на работу.
В своём кабинете она по привычке заварила кофе и включила телевизор, чтобы послушать последние новости. Сообщалось о теракте в столичном метро. Каждый день из разных частей света приходили вести о прогремевших взрывах, об убитых и покалеченных людях. Это стало уже, как ни печально, почти нормой. На подобные события Юна старалась не обращать внимания. Но тут словосочетание «столичное метро» заставило её прислушаться и посмотреть на экран. Сухой голос диктора говорил о жертвах теракта и о том, куда обращаться родственникам. На экране появился список погибших и опознанных людей. Безотчётно, с непонятно откуда взявшейся тревогой Юна принялась следить за сменяющими друг друга именами и фамилиями. Вдруг её взгляд выхватил из списка знакомые и непонятно как оказавшиеся здесь два слова. Рука с наклонённой чашкой, из которой на платье потекло кофе, застыла в воздухе. Два слова начали расти, стремительно увеличиваясь в размерах, пока не вышли за пределы экрана и не заполнили всё пространство комнаты. Они окружили, взяли в плотное кольцо и почти раздавили Юну. Она уже не могла думать, понимать, не могла дышать. Эти два слова были — Олег Степнов.
***
***
В романе приводятся переработанные и отредактированные автором (А.П.) фрагменты реальной переписки, на использование которой получено разрешение, а также стихи и отрывки из произведений :
Ю.Александрова, А.Ахматовой, К.Бальмонта, Е.Баратынского, А.Блока, И.Бродского, М.Булгакова, Г. Васильева, Э.Верхарна, В.Высоцкого, А.Вознесенского, Ю.Гавриловой, Я.Гашека, Н.Думбадзе, Н.Заболоцкого, К. Кастанеды, П.Коэльо, Ф.Кривина, М.Метерлинка, В.Михеева, М.Михеевой, Е.Нежинцева, Б.Окуджавы, А.Паранского, Б.Пастернака, А.Пушкина, Р.М.Рильке, Д.Рубиной, Ар.Тарковского, А.Фета, П.Флоренского, Н.Хаткиной, Э.Хемингуэя, М.Цветаевой, А.Чехова, А. Де Сент-Экзюпери, Ю.Энтина.
2011 - 2015. Москва.
© Copyright: Аркадий Паранский