За мной тащился «хвост». И ни какой-нибудь маленький и никудышный «хвостик», а здоровенный такой «хвостище». И этот «хвостище» был именно по тому предмету, который, как мне казалось, я знал лучше всего — по общей геологии. Пересдача была назначена на конец августа, и  мне предстояло оставить своих друзей и возвращаться в одиночестве в Москву.

Мы стояли под Чапдарой почти у самого озера, которое образовалось  из спускающегося с вершины ледника. Озеро светилось удивительным светом. То  ярко-фиолетовым, то изумрудно-голубым, то оранжево-красным, то и тем, и другим, и третьим, и ещё Бог знает каким одновременно. Почему так происходило? Может, гора отражалась в нём необычными красками, может, небо...

Вода в озере была необыкновенно холодной. Когда приходилось набирать её, руки отчаянно сводило, и они становились синими, почти такими же, как цвет озера.  Несколько раз мы ходили на ледник и подбирались к тому месту, откуда озеро начиналось, и где вода сочилась из-подо льда тонкими прозрачными струйками. Там она была ещё холоднее, и руки стыли  мгновенно. Но именно в этом месте озеро, ещё совсем маленькое и юное, было необыкновенно красивым. Иногда, когда мои друзья — влюблённая пара Миха с Лариской — отлучались от нашей палатки, чтобы побыть наедине, я усаживался на берегу и вглядывался в мерцающую толщу воды, стараясь угадать форму скрывающихся в ней камней, обнаружить какую-нибудь мало-мальскую жизнь. Но в озере никто не водился:  ни растения, ни рыбы, ни другая живность.

Наш маршрут начался от Самарканда, куда мы добирались с различными приключениями дней пять. Потом автобусом  доехали до Пенджикента, оттуда  — на попутке до небольшого кишлака, расположенного  в предгорьях Фанских гор, и далее — уже  своим ходом вдоль узкой горной речушки, забираясь всё выше и выше, гружёные огромными и почти неподъёмными рюкзаками, один из которых — Ларискин — мы с Михой периодически снимали с её худеньких плеч и одевали на свои, дабы дать нашей спутнице передохнуть.

Несколько недель продолжалось изнурительное путешествие по горам, пока наконец мы не вышли на перевал Алаудин, откуда открывалась красивейшая панорама на ближайшие пятитысячники с экзотическими названиями:  Чапдара, Бодхона, Чимтарга...  и на Алаудинское озеро, на берегу которого  и расположился наш лагерь. Здесь мы просто отдыхали, отсыпались, восстанавливая силы, гуляли вдоль озера, забирались на ледник и  готовились к возвращению. Но мне, как я сказал, следовало уйти раньше, оставив возлюбленных наедине...

Впоследствии выяснилось, что как только я покинул их, они тут же поссорились и вскоре после возвращения в Москву расстались. Какое-то время Миха даже обвинял меня в  разрыве, что, дескать, если бы я не ушёл, всё было бы нормально. Но не думаю, что  моё присутствие или дружеское участие  им бы чем-нибудь помогло. Раз расстались, значит так и должно было случиться. Во всяком случае, я придерживался такого мнения...

Короче, мне надо было оставить друзей и уходить. В один из дней я собрал значительно похудевший рюкзак, попрощался с Михой и Лариской и отправился в путь. Предстояло пройти около тридцати километров, которые я надеялся преодолеть за день, выйти на трассу и  по ней добраться до шоссе, ведущего через Анзобский перевал к Душанбе.

Я шёл вдоль речки, берущей начало в озере, по хорошо видной каменистой тропе, изредка смачивая майку и шапку, стараясь спастись от жары. Примерно каждые пять километров я устраивал небольшой привал, вытаскивал из рюкзака кружку и пол-пачки кускового сахара, прихваченного мной из скудного оставшегося запаса продуктов в надежде, что его мне вполне хватит, чтобы продержаться сутки, набирал из речки воды и вприкуску с сахаром выпивал. Это была моя еда...

Покинул место стоянки я рано утром, а к вечеру понял, что воды и сахара мне явно не хватает. Организм требовал чего-то посущественнее. Он нуждался в мясе и хлебе. Мои силы кончались, и я уже готов был свалиться под первым попавшимся деревом,  когда в почти кромешной темноте впереди замерцали искры костра.

- О, - раздался весёлый женский смех. - Кто-то к нам с горочки спустился.

- Эй, путник, подгребай к нашему костру, - вслед за женским раздался мужской голос. - Ты кто, мужчина или красивая брюнетка?

- Я тебе покажу красивую брюнетку, - пригрозил тот же женский голос.

- Нет уж, пусть будет молодой симпатичный юноша, - это произнёс уже другой женский голос.

- А я хочу блондинку, -  сказал новый голос, принадлежащий мужчине.

- Спокойствие, граждане, главное спокойствие, - ответил из темноты я. - Я — древний старец, нуждающийся в приюте и чашечке горячего шоколада.

- Не фига себе старец, - иронично заметила одна из женщин. - Шоколад ему подавай. А водички пресной из речки не хочешь?

- Водичкой пресной я уже сыт по горло, - ответил я, подходя к костру и скидывая рюкзак. - Здорово братцы. Вы откелева такие будете? - я прошёлся по кругу, пожимая всем  руки и представляясь.

- Мы-то из Москвы, а ты?

- Оттудова. Из неё родимой.

- А живёшь где?

- За выставкой.

- И мы за выставкой.  В каком районе?

- В Свиблово.

- Земеля, - мужики полезли меня обнимать, а барышни целоваться, что у мужской части явно не вызвало бурных восторгов. - А в Свиблово где?

- На Снежной.

- Ну ты смотри, совсем соседи. А мы — на Седова. Ну всё, за это дело надо выпить. Эй, Маха, - один из мужчин обратился к шустрой девахе, которая грозилась кому-то что-то показать. - У нас какао ещё осталось?

- Осталось.

- Тогда разливай по кружкам. И гостю — в самую большую. Слушай, а ты не голодный?

- Братцы, вы даже не представляете как. Протопал больше двадцатника на одной воде, заедая сахаром. Мечтаю поесть.

- Ща, чего-нибудь придумаем, - сказала другая женщина и протянула мне  несколько огурцов и открытую банку «завтрака туриста».

- Господи, счастье-то какое. И ещё хлебушка бы.

- А вот с хлебушком, браток, у нас проблемы. Галетами придётся обойтись,- и она протянула мне пару галет.

Я так мечтал о хлебе, но пришлось согласиться на галеты. Тоже — вроде как хлеб. Я грыз огурцы, доставал из банки коричневого цвета смесь, отдалённо напоминающую варёную колбасу, пил горячее какао и ощущал себя почти на вершине блаженства.

- Почему в одиночестве? - спросил  мужчина, мечтавший о брюнетке.

- Да «хвост» у меня. В «керосинке» учусь. Через несколько дней надо, кровь из носа, сдать. Вот поэтому и пришлось друзей оставить и одному выбираться. У них-то каникулы ещё, а у меня — мой жалкий жребий...

- А вы откуда шли?

- Начали с Самарканда. Потом — Пенджикент, затем до какого-то кишлака добрались, ну и дальше своим ходом « по долинам и по взгорьям», через Куликалон, Алаудин... ну и сюда. Пункт назначения — Душанбе.

- А силёнок-то хватит, если только на воде и сахаре держишься? Кстати, почему только сахаре? Что, с продуктами проблема?

- Никакой проблемы. Просто не хотелось лишнего груза. Этот осточертел. Ну и понадеялся на свои силы, и что на сахаре дотяну. Калории, как никак... Видно, не рассчитал малость. Завтра где-нибудь нормальной еды раздобуду — не помру, чай. Да и идти осталось всего ничего...

- Ну тогда, земляк, давай доедай, и будем спать устраиваться. Тебе с утра — на север, а нам — на юг...

Когда я проснулся, уже светило солнце, и пока стояла прохлада, надо было  отправляться дальше. Мои новые знакомые  досматривали  сны в стоящих рядом палатках,  и я тихонько, чтобы никого не потревожить,  покинул  дружелюбное пристанище, оставив в виде напоминания о себе пару кусочков сахара, положив их на большой розовый валун, торчащий из земли около затухшего костра.

Как и накануне я шёл вдоль реки, ставшей заметно шире, и через несколько километров увидел в стороне кошару с овцами и около неё жилище,  похожее на юрту. В надежде раздобыть съестного, я направился в сторону кошары, откуда выскочили две здоровенные псины. С громким лаем они бросились на меня, скаля клыки и норовя вцепиться в ноги. Ещё немного, и им бы наверняка удалось меня схватить, но тут из  сооружения выбежал  мальчуган и что-то крикнул собакам. Те, как по команде, прекратили на меня кидаться и, прижав уши, засеменили к малышу.

- Здравствуй, - сказал я.  - Мне нужна еда. Я есть хочу.

Мальчуган замотал головой и что-то произнёс на непонятном  языке.

- Ты по-русски понимаешь? - снова спросил я, догадываясь, что не понимает.

Малыш опять произнёс незнакомые слова и скрылся в юрте. Оттуда вышла женщина и, приветливо улыбаясь, направилась ко мне. Я попытался жестами объяснить ей, что голоден и хочу есть, и она, видимо поняв, поманила рукой, приглашая  зайти в жилище. Внутри всё выглядело достаточно убого: несколько матрацев лежало прямо на земле, вдоль стены висели  полосатые халаты, принадлежащие, видимо  отсутствующему,  мужчине. Мальчуган уселся на один из матрацев и с любопытством уставился на меня. Я смотрел на него и на женщину, которая в глубине помещения что-то доставала из-под вороха тряпок. Когда она справилась, я увидел, что она вытащила большой таз и, держа его в руках, подошла ко мне. Она поставила таз на стоящую рядом скамейку и сняла покрывало. Таз был заполнен густым, как сметана, козьим молоком. Но сверху на молоке сидело такое количество жирных чёрных мух, что я не то что пить, смотреть на него не мог. Женщина подала мне грязный стакан и улыбнулась, рукой показывая, чтобы я набирал молоко.

- Нет, знаете, я молоко не пью. Организм не принимает, - начал  объяснять я, тут же соображая, что женщина  не понимает, что говорю. Тогда я показал рукой на таз, а затем на свой живот и закивал головой, давая понять, что будет плохо. Кажется, женщина догадалась, о чём я, и понимающе улыбнулась, мол,  ясно, в жизни всякое бывает. Я поклонился в знак признательности, залез в рюкзак, вытащил оттуда кусок сахара и протянул мальчугану. Затем ещё раз поклонился, помахал на прощание рукой и покинул жилище.  Женщина тоже помахала, а мальчуган выбежал  за мной и остановился у входа, глядя мне вслед и изредка покрикивая на собак, злобный лай которых слышался ещё долго.

Я продолжил своё движение вдоль реки, прикидывая, что до трассы осталось совсем немного, может быть, километра три — четыре, но есть хотелось всё сильнее и силы покидали меня.  Я достал смятую пачку и засунул в рот ставший уже ненавистным последний кусок сахара. Жуя его, я пытался представить, что это — не сахар, а мясо, но эти представления меня не сильно вдохновили. Противный приторный вкус надолго остался во рту, и я понял, что, если вскорости не подкреплюсь, то сил совсем не останется. К тому же начало активно припекать солнце, выжимая из меня последние соки.

Через некоторое время я увидел стоящих поодаль от реки несколько мазанок и направился к ним. Из одной вышла молодая таджичка в разноцветном платье и, подождав, когда  подойду, на хорошем русском языке спросила, кто я, откуда, куда иду и что хочу. Я сказал, что спустился с гор от Чамдары, иду к трассе, что мне нужно в Душанбе, но сейчас очень хочу есть и нет ли у них хотя бы хлеба. «Есть, сейчас, подожди» - сказала девушка и скрылась за забором. Через минуту она вышла, протягивая мне небольшую лепёшку. Я посмотрел на протянутую  лепёшку, поблагодарил и, прижимая её к груди, словно драгоценность, направился к реке.  Выбрав место у воды, я скинул рюкзак, опустился на землю и принялся грызть старый, чёрствый, покрытый грязью плоский предмет, отдалённо напоминающий хлеб. Откуда уж таджичка вытащила эту старую лепёшку, мне трудно было предположить, но я был рад ей, как самому дорогому подарку. Съев половину, я вдруг почувствовал себя плохо, уронил голову на траву и потерял сознание.

Придя в себя, я почувствовал, что из носа течёт кровь. Я попытался подняться, но  голова кружилась и земля вертелась перед глазами. Мне удалось доползти до воды и опустить в неё голову. А потом я откинулся на траву и снова провалился в забытье.

Когда я пришёл в себя, голова не кружилась и кровь перестала идти. Несколько раз я погрузил голову  в воду, вымыл лицо и увидел лежащие на земле остатки лепёшки. Доев их, я поднялся и, убедившись, что со мной всё вроде бы в порядке, двинулся дальше.

Примерно через километр я вышел на дорогу, где скоро меня подобрал попутный грузовик.

- Тебе куда?  - удивлённо оглядывая меня, спросил водитель.

- В Душанбе.

- До трассы довезу, а там ещё кого-нибудь поймаешь.

- Спасибо, - ответил я и забрался в кабину.

- А ты чего такой... - водитель окинул меня изумлённым взглядом. - Устал что ли, или плохо себя чувствуешь?

- Я голодный, - ответил я. - И у меня был солнечный удар. С гор спустился. Около тридцати километров прошёл на сахаре и воде, ну и, наверное, силёнок не хватило. К тому же — жара. Вот такая история приключилась... Тут мне одна таджичка лепёшку дала. Она меня, можно сказать, и спасла от голодной смерти, - я старался шутить.

- Голодный? Эээ, то же проблема...

Водитель остановил грузовик и поднялся в кузов. Затем вернулся и протянул мне пару больших ярко красных помидоров. Потом порылся за сиденьем и достал  пакет, из которого извлёк несколько бутербродов с колбасой и сыром.

- На, дорогой, ешь.

Я смотрел на помидоры, на бутерброды, на водителя...

- Спасибо, - выдавил я и принялся лихорадочно засовывать в рот неожиданно свалившееся на меня богатство.

- Ты чего так торопишься? Ешь спокойно. Никто не отнимет. Мало будет, ещё дам.

- А-и-о, - с полным ртом промычал я, продолжая усердно работать челюстями...

На трассе мы простились, как добрые друзья, и я остался ловить попутку до Душанбе. Здесь было довольно активное движение, но машины, не желая останавливаться, проносились мимо. Я достал подаренный мне на прощанье помидор, опустился на обочину и повернувшись к дороге спиной, принялся за него.  Трапезу прервал резкий скрежет тормозов. Я оглянулся. Чуть впереди  на обочину съехал обшарпанного вида цементовоз. Из него выбрался средних лет мужчина в рабочем комбинезоне, одетом на голое тело, и направился в мою сторону.

- Ты чего тут расселся? - спросил он.

- А тебе чего? - в тон ему ответил я.

- Да ничего. Только я почему-то подумал, что — альпинист, вон ледоруб торчит из рюкзака, стало быть, - с гор и, стало быть,  в Душанбе направляется. Прав?

- Прав, - промолвил я удивленно.

- Ну если прав, тогда поехали. Я как раз — в Душанбе и как раз к аэропорту. Тебе ведь в аэропорт нужно?

Я поднял рюкзак и двинулся следом за «комбинезоном» к машине.

- А рюкзак куда?

- Рюкзак мы на свежем воздухе пристроим, - сказал водитель, привязывая мой «абалаков» к площадке, находящейся за кабиной. - Пусть дышит и радуется жизни.

- А не свалится?

- Жить захочет, не свалится, - ответил, улыбаясь мужчина. - Меня, на всякий случай, Михаилом зовут.

- А меня — Олег.

- Ну вот и отлично. Значит, познакомились. Нам с тобой без малого полторы сотни километров вместе пилить.  А вдвоём, как ни крути, веселее. Согласен?

- Согласен, - ответил я, залезая в кабину.

Дорога вела на перевал, неуклонно поднимаясь к нависшему над ним леднику, оставляя сбоку от себя глубокий километровый обрыв. Михаил лихо управлялся с неуклюжим цементовозом. Он ничуть не стеснялся встречных машин, обгоняя попутных то слева, то справа, иногда почти зависая над пропастью, но каждый раз уверенно выворачивая баранку и избегая опасности.  Сначала я немного нервничал, уж больно рисково он вёл свой не самого спортивного типа автомобиль, но вскоре понял, что шофёр он — что надо, и уже спокойно следил за дорогой, за горами, за открывающимся из окна кабины великолепным горным пейзажем.

На перевале мы остановились. Это была традиция. Тут все останавливались, подходили к закаптированному источнику и набирали из него чистейшей, ледникового происхождения воды. То же сделали и мы. Попили водички, полюбовались на снежные горы, на поднимающийся к перевалу с севера серпантин дороги и двинулись дальше, уже под горку — к югу, в долину, вид на которую отсюда открывался не менее красивый, чем на противоположную сторону.

У здания аэропорта цементовоз остановился.

- Слушай, - обратился я к Михаилу. - Ты не подождёшь меня минут десять? Я сбегаю быстро — узнаю, как с билетами, и обратно. А то с рюкзаком тащиться неохота.

- Давай, дуй, - Михаил сел на подножку и закурил. Я достал из рюкзака бумажник и побежал к зданию аэровокзала.

К моему удивлению народу  у касс не было, и я тут же купил билет на ближайший рейс, на который уже объявили регистрацию.

- Как удачно,- подумал я и понёсся обратно к машине.

- Ну что? - спросил Михаил,  продолжавший курить.

- Порядок,  купил билет, и уже регистрация объявлена. Так что — лечу.

Я отвязал рюкзак, закинул его за спину, раскрыл бумажник, достал из него десятку и протянул Михаилу.

- Спасибо тебе.

- Это что? - Михаил удивлённо посмотрел на меня.

- Как что? Деньги.

Казалось, что Михаил не понимает, о чём речь.

- Ты эти свои московские штучки для Москвы оставь. Там пригодятся. А тут тебе — не Москва. Понимать надо. Эх ты, альпинист.

Я с благодарностью посмотрел на водителя, и мне стало стыдно за мои «московские штучки».

- Ну ты меня извини. Это — на самом деле штучки «московские». Я уже забыл, что бывает по-другому, по-нормальному, по-простому, по-человечески... Не сердись и не обижайся.

- А я и не обижаюсь, альпинист, - Михаил ухмыльнулся. - Ты только вот что, когда домой приедешь, первым делом на себя в зеркало  посмотри. Удивишься. Но только в Москве, дома, не раньше. Обещаешь?

- Обещаю.

Уже был поздний вечер, когда машина такси остановилась около моего дома. Я расплатился с таксистом, заломившим с меня почти космическую сумму («московские штучки»), поднялся на свой этаж и открыл дверь квартиры. Справа от входа находился выключатель. Я нащупал кнопку и зажёг свет. В конце короткого коридора против входной двери висело большое зеркало. Я вспомнил слова Михаила и подошёл поближе. Из зеркала на меня смотрело странное существо. За месяц я ужасно оброс, и непослушные волосы  клочьями торчали в разные стороны. Щёки заросли непонятной формы щетиной. Шея и руки были покрыты невероятными разводами грязи.  Но это было не самое забавное. Самым впечатляющим была моя вылинявшая майка, вся покрытая пятнами крови. Очевидно, эти пятна остались после того, когда я потерял сознание у реки. Я смотрел на своё отражение и удивлялся, как меня такого грязного пустила в юрту добрая женщина; как меня не прогнала подарившая лепёшку молодая таджичка; почему ничего  не сказал подаривший помидоры водитель; как мне такому страшненькому продали билет и впустили в самолёт; почему ничего не сказали, а только иногда с любопытством поглядывали на меня, сидевшие рядом пассажиры.... Я смотрел на своё отражение и бормотал: «Вот это да... вот это да...»

Не заходя в комнату, я разделся, залез в ванную и встал по душ. Горячая вода, про существование которой за месяц  отсутствия я успел забыть, жёсткими струйками впилась в  кожу. Я тщательно намылился и посмотрел вниз. С меня стекали серо-бурые потоки грязи.  Ещё и ещё раз я намыливал тело, а потоки всё текли и текли... Долго я отстирывал себя, бубня под нос какие-то слова, напевая нехитрый мотивчик, а когда выключил воду, выбрался из ванной и принялся вытирать себя пушистым полотенцем в голове моей сложилась песенка, которую на студенческой вечеринке, посвящённой сдаче «хвостов», я спел.

Вот она.

Привет вам из Фан.  Горы, скажем, что надо:

Вверху — снег и лёд, снизу — царство жары.

Здесь воды снегов сквозь каскад водопадов

Впадают в озёра небесной красы.

А горы всё выше, а небо всё ближе,

И мы перед ним — словно солнца пажи.

Здесь метры всё кручи, и воздух пахучий

Услышать лишь может: «Самсонов, держи!»

Что нам Чимтарга или, скажем, Казнок?

Они перед нами падут.

Где был чистый снег, будет след наших ног.

За нами другие придут.

А горы всё выше, а небо всё ближе,

И мы перед ним — словно солнца пажи.

Здесь метры всё кручи, и воздух пахучий

Услышать лишь может: «Самсонов, держи!»

Идем мы всё дальше, а лёд, подлый, скользкий.

И катишься вниз, так что — крепче держись.

И если уж тут ледоруб не поможет,

На друга в беде положись.

А горы всё выше, а небо всё ближе,

И мы перед ним — словно солнца пажи.

Здесь метры всё кручи, и воздух пахучий

Услышать лишь может: «Самсонов, держи!»

И держит Самсонов, судьбу проклиная,

Улыбку запрятав в зубах.

Вот если бы нас здесь увидели мамы,

Они бы попадали в обморок: « Ах!»

А горы всё выше, а небо всё ближе,

И мы перед ним — словно солнца пажи.

Здесь метры всё кручи, и воздух пахучий

Услышать лишь может: «Самсонов, держи!»

***

Москва.  Апрель. 2012 года.

(Песенка – 1970 -го года)