Он сидел перед открытым окном в сад. Рядом на столе лежала небольшая книжка —  сборник стихов. Книга была открыта на той странице, на которой  он вчера остановился. Он взял сборник, прочитал последние строчки стихотворения:  «И с философской грустью одиноко уходит день сонатой ля минор» - и посмотрел в окно. Между домом и деревьями, посаженными в саду, носились ласточки. За садом был луг.  За лугом, в низине — деревня.

Дом стоял на холме.  С него открывался вид на луг, на деревню, на озеро, растянувшееся вдоль  дороги,  проходящей за деревней, на многочисленные  картофельные огороды, лежащие за озером. Дальше виднелась протекавшая в нескольких километрах  река. За рекой тянулись нескончаемые поля, а  за ними синела полоса леса. Над  полями,  над рекой, над лесом высилось летнее, безоблачное небо. Он смотрел на этот когда-то давно поразивший его и так полюбившийся пейзаж и думал о том, что правильно сделал, приехав сюда.

Поезд уходил в семь утра. До вокзала было полчаса ходьбы, и ещё требовался час, чтобы закончить  домашние дела. Поэтому он встал рано — только рассвело. Сделав намеченное  и выпив  традиционный утренний кофе, он проверил заранее приготовленный рюкзак  и присел  «на дорожку».

Солнце давно взошло и уже успело  прогреть остывший за ночь городской воздух.  На пустующих улицах шуршали мётлами дворники. Куда-то торопились редкие машины. Он шёл по ещё спящему городу и радовался предстоящей поездке.

Через несколько переулков он оказался на проспекте и углубился в знакомые с детства кварталы. Миновал здание, в котором когда-то располагалась его  школа, затем дворами вышел на территорию клиники. За клиникой следовал безлюдный в это время бульвар, несколько улиц и привокзальная площадь. На площади находились три вокзала. Она так и называлась — «Площадь трёх вокзалов».  Он не любил эту площадь, но, поскольку не раз  уезжал с каждого из них и с каждым было что-то связано, площадь стала  частью его жизни. Он пересёк здание одного из вокзалов и очутился на перроне.  Предъявив проводнице  билет,  поднялся в вагон, нашёл своё место и, забросив рюкзак на верхнюю полку, удобно расположился в кресле у окна. Когда поезд тронулся,  он достал компьютер и принялся редактировать  начатый накануне рассказ.  Изредка прерывая работу, он смотрел в окно, наблюдая за проносящимися  знакомыми  посёлками и небольшими городками. В последние годы  здесь всё сильно изменилось. Некогда тихий дачный пригород превратился в продолжение мегаполиса. Появилось много дорогих и некрасивых домов, развлекательных центров, крупных магазинов... Но скоро  они остались позади, и пошли поля, перелески, небольшие деревеньки и хутора.

За работой два часа дороги пробежали незаметно. Он закончил править текст, убрал компьютер и просто глядел в окно. Проехали одну широкую реку, за ней другую,  город,  лес,  озеро, небольшой разъезд и, наконец, состав, скрипнув тормозами,  остановился. Он надел рюкзак, спустился по крутой вагонной лестнице на низкий перрон, помахал проводнице, перешёл несколько железнодорожных путей и оказался на  привокзальной площади. Здесь вовсю шла торговля —  по выходным работал сельский рынок.  Покупать он ничего не собирался. Всё, что нужно,  купит в деревне или в посёлке, расположенном  от деревни в нескольких километрах. Он  не спеша  двигался  вдоль рядов, глядя на то, чем торгуют, и  иногда прицениваясь, а затем направился к автовокзалу, в кассе которого взял билет.   Около подъехавшего автобуса уже выстроилась очередь. Люди, стараясь занять места поудобнее, толпились у входной двери.  Он стоял в стороне и ждал, когда толпа окажется в автобусе и рассядется по местам. Затем подошёл к кондуктору и отдал билет.

Впереди, рядом с водителем, оказалось пустое кресло. Он сел против высокого лобового стекла и пристроил на коленях рюкзак. Ему повезло. Можно было вытянуть ноги и без помех наблюдать за тем, что происходит впереди.

Дорога пролегала через лес, посёлок, потом заворачивала в поле и дальше шла через деревни, которые плавно переходили одна в другую, и было непонятно, где кончается одна и начинается другая: «Выкопанка», «Горетово», «Ивняги»...   По узкому мосту автобус  пересёк  небольшую речушку с названием Вобля. Много лет назад он придумал версию происхождения этого странного названия: первый человек, появившийся в здешних краях, увидел местные просторы, речку, протекающую среди лугов, бескрайние поля, почесал затылок от изумления  и произнёс: « Во бля!...».

Уже полупустой автобус неторопливо перебирался от остановки к остановке, высаживая одних пассажиров, подбирая новых и постепенно подъезжая к тому участку, который ему особенно нравился. Здесь вдоль дороги росли вековые ивы. Местами их кроны переплетались, отчего создавалось впечатление, что автобус едет по зелёному с высокими сводами туннелю. Это было  необычно и очень красиво. Всякий  раз, проезжая под сомкнутыми ивовыми кронами, он вспоминал одну из картин Сутина. Там  были изображены такие же высокие деревья со сплетёнными ветвями, под которыми расположились деревенские домики. Несколько раз он даже задумывался, не взяться ли ему за краски и не написать нечто подобное. Но понимал, что непременно начнёт подражать,  и потому не брался.

Слева от дороги показалось озеро. Значит, скоро его остановка. Когда-то озеро было чистым и глубоким, но постепенно обмелело и заросло тростником и кувшинками.

Раньше он приходил сюда, спускал на воду резиновую лодку и рыбачил, но это было давно. Крупную рыбу выловили сетями — осталась одна мелочь, поэтому он предпочитал  рыбачить на реке.

Проехав некоторое расстояние вдоль озера, автобус остановился. Остановка, как и деревня, называлась красивым именем Озерицы. «Озерицы-Озерицы приютились у водицы...» Он выбрался из опустевшего автобуса, огляделся по сторонам, словно проверяя — всё ли на месте,  и направился к своему дому.

К дому вела посыпанная гравием грунтовая дорога.  Проложенная прямо через заросшее пижмой, цикорием и иван-чаем поле, сначала, когда её только провели, дорога была глинистой.  После дождя глину размывало, башмаки обрастали глиняными наростами и скользили. Приходилось обходить по сырой траве, и потому ноги всегда промокали.  В доме он быстро снимал обувь, растирал ноги одеколоном и выпивал немного спирта или водки — что было — для профилактики.

Потом дорогу засыпали гравием, и подниматься к дому стало удобно в любую погоду.

Он шёл среди кустов уже отцветающей пижмы и цикория, через колышущуюся под порывами лёгкого ветерка высокую, пожелтевшую траву и слушал пение жаворонков. У вершины холма он остановился, скинул рюкзак и, встав лицом к реке, посмотрел на открывающуюся  панораму.  Так он делал всякий раз, приезжая сюда, и каждый раз  вспоминал, как увидев впервые эти просторы, подумал, что человек при взгляде на такую красоту обязательно должен запить «горькую» от понимания  величия и совершенства природы и своего ничтожества перед ней.

Калитка забора была крепко прикручена проволокой. Замок давно потерялся, и потому он, уезжая, просто привязывал калитку к стоящему рядом столбу. Разогнув тугие концы, он распутал проволоку  и вошёл в сад. Около забора росло сливовое дерево. Он сорвал несколько уже спелых, покрытых серым налётом слив и съел их; затем ещё раз оглянулся в сторону реки  и по заросшей травой тропинке прошёл к дому. Из рюкзака  достал  ключ, вставил в замочную скважину и, с трудом провернув несколько раз, открыл чуть покосившуюся тяжёлую входную дверь.

Первым делом он распахнул  окна, впуская в комнаты свежий воздух,  включил предохранители, проверил есть ли свет и отправился к насосу, который подавал в дом воду из пробуренной по соседству  глубокой скважины. Насос работал исправно.  Переодевшись в старые шорты и майку, он взял бухту со шлангом и подсоединил его к летнему душу, находившемуся в дальнем углу сада. На крыше душа стояла большая, покрашенная зелёной краской бочка с  вмонтированным в неё электронагревателем. Но сейчас, в жаркие дни,  нагреватель был не нужен.

Наполнив бочку и  баки для воды, стоящие в доме, он выкатил из сеней старенький, поскрипывающий при езде, но вполне крепкий дорожный велосипед, подкачал шины и несколько раз провернул ось каретки: колёса крутились, тормоз работал — можно ехать. Он вернулся в дом, сел за стол, достал чистый лист бумаги и записал, что нужно купить: за хлебом, маслом, сыром и прочим заедет в посёлок, а овощи купит у деревенских.

Он скатился с холма и выехал на трассу, вдоль которой сидели, кто под большими зонтами, а кто, подставив себя под палящее солнце, продавцы овощей. Проезжая мимо, он со многими здоровался, вскидывая  в приветственном жесте руку  и отвечая на приглашение остановиться, что  подъедет на обратном пути.

Посёлок и магазины, находились на горе, куда поднималась дорога. Длинный километровый     «тягун» с уклоном градусов в пятнадцать-двадцать был непростым испытанием не только для «велосипедистов», преодолевавших его, в основном, пешком, ведя велосипед в руках, но и для автомобилей, особенно в дождливую погоду. Он же часто использовал этот «тягун» для тренировок, забираясь туда на своём «Прогрессе» и съезжая обратно, заставляя себя неоднократно  повторять эту процедуру, тем самым стараясь поддерживать форму.

Преодолев подъём, он въехал в посёлок и скоро оказался на площади, где на крохотном пятачке разместились сразу четыре магазина. Все, даже по городским меркам, — большие, с  одинаковым набором продуктов и с таким же одинаковым отсутствием покупателей.

Ему было непонятно, зачем их тут  столько. Но раз были, значит, «это кому-нибудь нужно».

Он купил всё по списку,  добавив к нему незапланированные несколько бутылок свежего местного пива,  и поехал обратно.  Подседельные пружины весело и ритмично поскрипывали  на дорожных выбоинах, им в такт позвякивали лежащие в рюкзаке бутылки. Солнце светило в спину.  Ехать с горы было легко и приятно. Набирая скорость он нёсся вниз,  и ему хотелось, как  в детстве, снять ноги с педалей, широко расставить  в стороны и, подставляя лицо встречному ветру, мчаться что есть дух, пока велосипед сам в конце концов не остановится. Однажды,  шестилетним мальчишкой  вот так, отпустив педали  своего маленького трёхколёсного велосипеда, он катил по булыжной мостовой,  врезался в стоящий у тротуара грузовик, разбил велосипед, нос и залил кровью только что подаренный ему  костюмчик.  Потом его мама долго сокрушалась, но больше не из-за носа, а о костюме...

У одного из торговцев овощами он остановился. Это был грузный, болезненного вида мужчина, сидящий под большим ярко-жёлтым зонтом. На столе перед мужчиной стояли миски с аппетитными помидорами и огурцами, а между ними большие старинные весы с гирями.

- Доброго здоровья. Красивые у вас огурчики.

- И вам здоровья доброго. Давненько у нас не показывались.

- Да, давненько.

- А что так?

- Ну как вам сказать? Дела...

- Ну да... дела. Cейчас у всех — дела. И у вас — дела, и у нас — дела. Одни дела. А жить-то и некогда.

- Жить? А, может быть, это и есть жизнь?

- Ну какая это жизнь?  Суета одна.

- В общем, да... Суеты хватает. А кто мешает не суетиться?

- Вот жизнь и мешает. То грядку прополи, то удобри, то полей, то... Опять же, сами знаете, продать надо. А цены ныне вона каки. Раньше, бывало, за лето имели кое-что, — мужчина выразительно потёр друг о друга большой и указательный пальцы, — а сейчас,  мать их ё...,  в город не пускают.  Перекупщики, б...и,  всё скупают, вот и приходится цены подымать... Но вам, как старому знакомому,  дешевше отдам.

- Да ладно. Сколько скажете, за столько и куплю. Мне ведь немного надо.

- А сколько возьмёте?

- По килограмму и возьму. Огурцов — уж больно они аппетитные у вас; помидорчиков — тоже красивые, пару синеньких...  Да капусты качанчик, свеклы, ну и морковки заодно... Чего ещё на борщ требуется? И травы какой-нибудь, если есть.

- Вы пока сами наложите себе огурцов и помидоров,  а я в огород схожу за остальным. Не уедете?

- Куда же я уеду? Мне борщ варить надо.

- Ну ладно, тогда подождите под зонтиком.

Мужчина пошёл к своему участку, тяжело опираясь на палку и чуть прихрамывая. А он, положив велосипед в траву,  набрал помидор и огурцов и сел на стул, стоящий под зонтом. Зонт, хоть и был большой и создавал тень, но от зноя не спасал. Он откинулся на спинку стула, вытянул ноги и стал ждать. Слева и справа, метрах в десяти от него, сидели две женщины, тоже торгующие огурцами и помидорами. Периодически они переговаривались, и он оказался на пересечении их разговора. Он слушал, о чём судачат соседки, смотрел на дорогу и грыз огурец.

Через некоторое время вернулся продавец и принёс баклажаны, капусту, свеклу, морковь и зелень.

- Ну как, пойдёт? Я тут ещё перца острого прихватил. В борщец — первое дело, и чесноку — пару головок.

- Вот спасибо. Про перец и чеснок я совсем забыл. И сколько я за всё должен?

Мужчина назвал цену. Цена была явно завышена. Но он не стал спорить и заплатил, сколько просили. Пристроив сумку с овощами на руль и попрощавшись, он покатил к дому.

- Приезжайте ещё, - раздалось вдогонку.

- Обязательно, - ответил он, не оборачиваясь, и, также не оборачиваясь, помахал рукой.

Когда он приехал домой, было уже далеко за полдень.  Видавшая виды майка совсем промокла от пота. Он положил продукты и овощи в холодильник, взял полотенце, мыло и  направился в душ. Вода в бочке  ещё не успела прогреться и была почти ледяной. Но ему необходимо было смыть с себя пот и  освежиться после езды.

Вздрагивая от прикосновения холодных струй, он вспомнил, как много лет назад  по весне приехал в далёкий северный посёлок, и там, что было почему-то нормой, отключили воду: везде, во всех домах. Питьевую развозили машинами-водовозками, а чтобы просто помыться — воды не было. Не работала и баня. Он, привыкший к душу и иногда принимавший его по нескольку раз в день, какое-то время терпел, а затем отправился на реку. В предвкушении развлечения с ним отправились и его приятели. Посёлок находился недалеко от Ледовитого океана, и река почти вся ещё была покрыта льдом. Только около берега лёд растаял, и между плавающими льдинами образовались полыньи. Скинув полушубок и унты и раздевшись догола, он быстро заскочил в воду, разогнал  льдины и с воплем окунулся. Потом с таким же воплем выскочил на берег и принялся носиться, размахивая руками и стараясь хорошенько разогреться перед очередным купанием. Шёл снег. Он стоял голый под падающим снегом, отчаянно мёрз, но усердно намыливал тело. Затем под хохот приятелей, распивающих коньяк и получающих бесплатное развлечение, ухнул в полынью, стараясь смыть мыло, и выбежал на берег. Такую операцию он проделал несколько раз, пока не убедился, что — чистый. Потом тщательно до красноты растёрся шершавым полотенцем, натянул на себя одежду и уже вместе со всеми опрокинул в себя стакан коньяка. Сейчас коньяка у него не было, да и вода была не такая холодная как та.

Помывшись и бурча  под нос строчку из засевшего в голове стихотворения:  «Когда сказано всё... Когда сказано всё...» — он отправился варить борщ.

В шкафу он нашёл подходящую кастрюлю, поставил её на небольшую газовую плитку, стоящую у кухонного окна, и высыпал в миску несколько картофелин. Картофель был совсем молодой, кожура с него слезала легко, без усилий, и её можно было не чистить, а просто помыть, удалив остатки земли. Потом он нарезал картофелины на мелкие куски и засыпал в кастрюлю. Туда же положил нарезанные  морковь и свёклу, залил водой и зажёг под кастрюлей газ. Затем достал капусту, баклажаны, помидоры и зелень. Отрезал от качана небольшой кусок и нашинковал мелкими длинными ломтиками, разрезал на части помидоры и синие, а зелень подготовил для того, чтобы добавить в самом конце, когда борщ будет готов. Убедившись, что всё сделано, как надо, он сел в кресло у обеденного стола  и включил лежащий на столе ноутбук. Было время ещё раз перечитать отредактированный в поезде рассказ. Он просмотрел его,  обнаружил несколько фраз, которые ему не понравились и исправил.

Скоро содержимое кастрюли сварилось, можно было закладывать остальное. Высыпав овощи и тщательно перемешав, он ещё раз  прочитал текст. Теперь его удовлетворяло всё.

Когда борщ был  уже почти готов, он вспомнил, что забыл посолить.

- Ну и «шляпа», — сказал он вслух, насыпал в кастрюлю соли, молотого перца и увидел, одиноко лежащий рядом с плитой красный стручок.

- И это забыл.

Он порезал стручок и тоже закинул  в кастрюлю, а следом отправил туда приготовленную зелень.

Перед тем, как до полной готовности оставалось совсем немного, он достал из шкафа тарелки, чашки, старый гранёный стакан, ложки, вилки и ножи, тщательно промыл и вытер полотенцем. Глубокую тарелку поставил на стол, а рядом положил ложку и нож. Отрезал от привезённой буханки чёрного хлеба кусок, поджарил его на сковороде и сделал бутерброд с колбасой. В тарелку налил пахнущего сельдереем и укропом борща и добавил туда густой сметаны.

От содержимого тарелки шёл завлекающий аромат, рядом на блюдце красовался аппетитный бутерброд, а в миске блестели помытые огурцы и помидоры.

- Ну а почему бы и не выпить под такую закуску, - произнёс он и достал из морозильной камеры бутылку с купленной на станции водкой,  отвинтил пробку и налил немного в стакан.

-  За приезд, — громко сказал он, опрокинул стакан, поднёс по старой привычке к носу палец, занюхал и принялся за еду.

Поев и помыв посуду, он вышел в сад, уселся на старом, вросшем в землю верстаке, и закурил сигарету. Он старался представить себе, как будет тут жить и не затоскует ли с новой силой. Но отогнал невесёлые размышления и решил не думать ни о чём постороннем и оставленном в городе:  о своих картинах, о предстоящей осени, о разных важных и не очень делах.  Не думать о ней, хотя о ней не думать он не мог. Она заполняла все его мысли.

Однажды она прочитала ему:

Мы – на одной волне. Но чувствую: помехи

Врываются в эфир и преломляют суть.

А ты в броне обид, как в рыцарских доспехах.

В растерянном «прости» холодное «забудь»

Причудилось? Не верь дождливым этим мыслям,

Живи на полную и небо не гневи.

Увидишь: сквозь туман проступит новым смыслом

Большая радуга моей шальной любви.

«Шальной любви» — ну уж это слишком. И когда она проступит своим непонятным, новым смыслом? И проступит ли?...

- К чёрту, — сказал он себе, - «живи на полную» думай о рассказах, о романе, о предстоящей рыбалке, но только не о ней.

Он закончил курить, загасил сигарету о верстак и вернулся в дом. Ему было хорошо, но рано начатый день и переезд утомили. Он расстелил постель на кровати,  стоявшей  около открытого окна в маленькой, продуваемой ветром спальне, разделся, лёг и тут же заснул спокойным и ровным сном.

Проснулся он,  когда солнце уже садилось,  и, чтобы прийти в себя,  снова принял душ. Успевшая нагреться вода смыла остатки сна. Он чувствовал  себя отдохнувшим и бодрым и решил съездить на реку —  посмотреть, не занято ли его любимое место, и искупаться.

Взяв плавки и  закрыв дом, он сел на велосипед и с радостным чувством отправился на встречу с рекой.

Река находилась в нескольких километрах от дома. Сначала к ней вела та же дорога, что и на станцию, но у «тягуна», она раздваивалась и уходила влево к паромной переправе. Не доезжая до парома, он свернул на разбитую грунтовку, которая подходила к реке и дальше шла вдоль самого обрыва.  В местах стоянок рыбаков валялись кучи оставленного мусора. С каждым годом его становилось всё больше, и он не понимал, почему люди приезжающие сюда, как ему казалось, за красотой, сами же эту красоту уничтожали. Иногда он брал с собой большие полиэтиленовые мешки и собирал брошенные  пакеты, банки и бутылки, но мусор с удручающим постоянством возвращался.

Подъехав к берегу, он увидел, что «его» место занято. На нём расположился целый палаточный лагерь и оттуда слышались громкие звуки, называвшиеся почему-то музыкой и французским словом «шансон», мужской мат и женские крики.

- Ну да... рыбачк`и, мать их...  — с горечью подумал он и развернул велосипед. Он понял, что ближайшие дни ему тут делать нечего и отправился к плотине, куда ездил купаться.

Около плотины, перегораживавшей почти всю реку, он  притормозил. Обычно тут стояло много спиннингистов, которые ловили в водоворотах  судаков, но сейчас, очевидно из-за жары, никого не было. Он понаблюдал  за скатывающимся  с громким рёвом водопадом и поехал дальше, за плотину, где было мелко, и вода в жаркие дни хорошо прогревалась. Рыбаки сюда наведывались редко, отчего сохранилась относительная чистота, и после купания можно было, расслабившись, поваляться на мягкой шелковистой траве, подставив тело вечернему и уже не обжигающему солнцу.

У реки ему всегда было хорошо и спокойно. Он мог подолгу плавать, часами лежать на траве или, когда ловил рыбу, смотреть на колокольчики донок. Обычно, привязчивые мысли здесь отступали. Он ни о чём не думал. Просто получал радость от общения с природой и наслаждался окружающей тишиной.

Наплававшись в своё удовольствие  и окунувшись напоследок, чтобы было не жарко возвращаться, он  поехал обратно, по дороге решив заглянуть к озеру, на противоположном от деревни берегу которого несколько лет назад обнаружил  заросли ежевики. Ежевичные кусты росли у самой воды. Сейчас они были усыпаны тёмно-сизыми  спелыми  ягодами. Он приподнял одну ветку и принялся рвать мягкие,  сочные плоды и складывать их в ладонь, отчего на ней тут же образовались  ярко-красного цвета пятна, а затем положил пригоршню в рот.  Прожевав порцию стал собирать следующую, потом другую, потом ещё и ещё...  Ежевики было очень много и, судя по всему, никто сюда за ней не приезжал.

- Вот и славно, будет чем полакомиться, — наевшись, подумал он,  сел на велосипед и уже окончательно поехал домой.

Дома приготовил чай, сделал пару бутербродов и поужинал. Затем поднялся на второй этаж. У  открытого окна, выходящего в сад,  сел за  небольшой журнальный стол, зажёг стоящую на столе лампу, положил рядом сборник  стихов и закурил.

Он сидел перед  окном, смотрел на носившихся в сумерках перед домом ласточек, на реку, на уходящие к  горизонту поля, на узкую, уже плохо видную в наступающей темноте  полосу леса за полями, на вечернее небо, в редких облаках которого отражались отсветы заходящего солнца, и читал  стихи.

Не хватает тебя... Не хватает...

Словно воздух ртом хватаю.

От прошедшего улетаю.

Вспоминаю, опять вспоминаю,

Как не поняли мы друг друга,

Как страшились заветной встречи,

Вырываясь из чувства круга,

Сокрушая всё и калеча.

Убегали, боясь ошибки.

Опасенья - любви дороже?

Не скрывали сарказм улыбки.

Ну куда же смотрел, ты, Боже?

При своих, но чужих, остались —

Чьи-то слёзы зазря прольются.

Захотели, смогли, расстались.

Оправданья всегда найдутся...

Вот и всё. Вот и смолкла песня.

Улетаю. Опять улетаю.

А в душе, как беды предвестник:

Не хватает тебя... Не хватает...

Он загасил сигарету.

- Какие  пронзительные слова, — думал он. -  «Не хватает тебя». Как просто и в то же время точно сказано — «не хватает тебя».

Да, ему её не хватало. Очень. И он ничего с этим не мог поделать. Как бы ни старался.

Тупая, ноющая тоска засела где-то внутри и не уходила...

Он перевернул несколько страниц и начал читать другое стихотворение.

В театре кукол снова ставят Свифта,

Но дождь аншлаг обещанный сорвет.

В кафтане мокром, в башмаках разбитых

По бездорожью Гулливер идет.

Осенний ветер оборвет афиши,

В природе – слякоть, в душах – гололед,

И одиночество проворно и неслышно

Бездомной кошкой в душу прошмыгнет.

Дружище Свифт, ну что ты с укоризной

На нас глядишь из Вечности своей?

В болото мелкой  «лилипутской»  жизни

Мы угодили, словно мухи – в клей…

Пустой бульвар… С достоинством пророка

Сметает дворник палых листьев сор,

И с философской грустью одиноко

Уходит день сонатой ля минор.

Дочитав, он ещё раз посмотрел на открывающийся из окна  вид и  попытался восстановить в памяти прошедшие события: как шёл на вокзал, как в поезде редактировал рассказ, как  через автобусное стекло любовался ивовой аллеей, как  покупал овощи  и потом варил борщ, как ездил на реку и лакомился ежевикой...

Он закрыл окно, погасил лампу и отправился спать.

«Сонатой ля минор» уходил день. Наступала ночь.

Август 2011. Озерицы.

***

В рассказе использованы стихотворения Ю.Гавриловой и автора.

***

Иллюстрация - работа автора.

Над Окой. Озерицы. В.Д. Поленову посвящается. 2002-2004. Картон. Пастель. 80х 140см.