« Когда сказано всё...»

     Самолёт вылетел точно по расписанию. Пассажиров было немного. Олег выбрал пустой ряд в середине салона. На крайнее, расположенное у прохода кресло он положил свою куртку, а на ближайшее — небольшой рюкзак, в котором находился компьютер, свитер, пара рубашек и так... разные мелочи. Глядя в иллюминатор, Олег размышлял о предстоящей встрече, пытаясь предугадать, какая она будет, и вспоминал переписку месячной давности. Он раскрыл рюкзак, достал компьютер, пристроил его на столике, откидывающемся из спинки впереди стоящего кресла, и, включив, нашёл те письма...

     - Прочитал несколько Ваших новых стихов.  То у Вас роман — «нелепый и глупенький», то любовь — «шальная». Вы как будто боитесь самого слова ЛЮБОВЬ и того, что с ней связано. Сказали ЛЮБОВЬ и тут же — шальная (от слова шалить? шалый?), значит что-то несерьёзное, непостоянное, шутливое? Роман... а почему сразу «нелепый, глупенький...» Вы как бы стесняетесь самого чувства. А почему? Неужто боитесь? А ведь ЛЮБОВЬ, по-моему, это — единственное, ради чего вообще стоит что-то делать. Ради любимого человека и жизни не жалко...

     - Ах как это темпераментно, мой дорогой спорщик!

     - Темпераментно?  Ну да, выпил малость (какое счастье -— ещё немного осталось). Но я холоден, как эта... как её?... во — «селёдка в океане». Мне суть подавай. А суть она, как известно, даже не в вине. В вине — радость, печаль, тоска, в зависимости от качества и количества и, соответственно, морального и физического состояния пациента. Суть, она — в простом человеческом понимании (или непонимании), в простом человеческом со-чувствии (в смысле — близости чувств), в простом человеческом прикосновении... Суть — в любви.

     Я тут одно словечко подметил, но сразу, как-то не решился (такой нерешительный) сказать. «Дорогой» ... Ну Вы тут явно погорячились. Хотя, понимаю, это, так сказать, ироничная форма.

     - «Дорогой»? Это я так написала? Ах! Рука, знаете ли, не тверда. Коньяк-с...

     - Ну что, может чокнемся тогда? Ща, за лимончиком (для Вас) с огурчиком (для себя) сбегаю. За мирное сосуществование двух ну совершенно разных, я бы даже сказал — наиразнейших... «Между искусством и жизнью я выбираю жизнь». Поехали. Будьте здоровы. Иииииэх.

     - За мирное? Вряд ли. «В том поединке своеволий...»

     - Вы счастливы? — Не скажете! Едва ли!

И лучше — пусть!

Вы слишком многих, мнится, целовали,

Отсюда грусть.

Всех героинь шекспировских трагедий

Я вижу в Вас.

Вас, юная трагическая леди,

Никто не спас!

Вы так устали повторять любовный

Речитатив!

Чугунный обод на руке бескровной—

Красноречив!

Я Вас люблю. — Как грозовая туча

Над Вами — грех —

За то, что Вы язвительны и жгучи

И лучше всех,

За то, что мы, что наши жизни — разны

Во тьме дорог,

За Ваши вдохновенные соблазны

И темный рок,

За то, что Вам, мой демон крутолобый,

Скажу прости,

За то, что Вас — хоть разорвись над гробом!

Уж не спасти!

За эту дрожь, за то—что —- неужели

Мне снится сон? —

За эту ироническую прелесть,

Что Вы — не он.

     -  У Цветаевой это — моё любимое...

     За стеклом иллюминатора проплавали застывшие огромными комьями облака, в просветах между ними виднелась расчерченная дорогами укрытая снегом земля. Олег смотрел на землю, на облака, на яркое синее переходящее почти в чёрное небо над облаками, на солнце, лучи которого причудливо отражались на крыле самолёта и думал о Юне, о себе и о предстоящей встрече...

     - Я очень люблю «Элегию» Рильке, посвящённую Марине.

О растворенье в мирах, Марина, падучие звезды!

Мы ничего не умножим, куда б ни упали, какой бы

новой звездой! В мирозданье давно уж подсчитан итог.

Но и уменьшить не может уход наш священную цифру:

вспыхни, пади, - все равно ты вернешься в начало начал.

Стало быть, все - лишь игра, повторенье, вращенье по кругу,

лишь суета, безымянность, бездомность, мираж?

Волны, Марина, мы море! Звезды, Марина, мы небо!

Тысячу раз мы земля, мы весна, Марина, мы песня,

радостный льющийся гром жаворонка в вышине.

Мы начинаем, как он, - осанной, но темная тяжесть

голос наш клонит к земле и в плач обращает наш гимн.

Плач... Разве гимну не младший он брат - но склоненный?

Боги земли - они тоже хотят наших гимнов, Марина.

Боги, как дети, невинны и любят, когда мы их хвалим.

Нежность, Марина, - раздарим себя в похвалах.

Что назовем мы своим? Прикоснемся дрожащей рукою

к хрупкому горлу цветка. Мне пришлось это видеть на Ниле.

Как спускаются ангелы и отмечают крестами двери невинных,

так и мы - прикасаемся только к вещам: вот эту не троньте.

Ах, как мы слабы, Марина, отрешены - даже в самых

чистых движеньях души. Прикоснуться, пометить - не больше.

Но этот робкий порыв, когда одному из нас станет

невмоготу, когда он возжелает деянья, -

жест этот мстит за себя - он смертелен. И всем нам известна

эта смертельная сила: ее сокровенность и нежность,

и неземной ее дар - наделять нас, смертных, бессмертьем.

Небытие... Припомни, Марина, как часто

воля слепая влекла нас сквозь ледяное преддверье

новых рождений... Влекла - нас? Влекла воплощенное зренье,

взгляд из-под тысячи век. Всего человечьего рода

сердце, что вложено в нас. И как перелетные птицы,

слепо тянулись мы к дальней невидимой цели.

Только нельзя, Марина, влюбленным так много

знать о крушеньях. Влюбленных неведенье - свято.

Пусть их надгробья умнеют и вспоминают над темной

сенью рыдающих крон, и разбираются в прошлом.

Рушатся только их склепы; они же гибки, как лозы,

их даже сильно согнуть значит сделать роскошный венок.

Легкие лозы на майском ветру! Неподвластны

истине горького "Вечно", в которой живешь ты и дышишь.

(Как я тебя понимаю, о женский цветок на том же

неопалимом кусте! Как хочу раствориться в дыханье

ветра ночного и с ним улететь до тебя!)

Каждый из нас, уверяли боги, - лишь половина.

Мы ж налились дополна, как полумесяца рог.

Но и когда на ущербе, когда на исходе, -

цельность сберечь нашу может лишь он - одинокий,

гордый и горестный путь над бессонной землею.

     - Да. Оба хороши. Потому что максималисты. После таких стихов руки просто опускаются.

     - Ну что Вы... Наоборот, они возвышают. Я когда сталкиваюсь в своей жизни с по-настоящему большим, сначала, конечно, испытываю шок и руки, точно, опускаются. Но потом я себе говорю — вот тебе ориентир. Двигайся, пробуй. И кто мешает пробовать?

Главное, будь собой и не мелочись,  не суетись. А насчёт максимализма —  разве это плохо?

По-моему, это здорово, когда —  по большому счёту. Ну да, падать больновато, но зато... и всё равно!

     «Воин выбирает путь с сердцем и следует по этому пути <... > Он знает, что жизнь его закончится очень скоро; он знает, что он, как любой другой, не идёт никуда; и он знает, что ничто не является более важным, чем что-то другое. <....> Для него ни побед, ни поражений, ни пустоты. Всё заполнено до краёв и ВСЁ РАВНО!...»

     - Да... возвышают... Вот мне интересно: они чувствовали свой масштаб? Ведь вряд ли.

P.S. По большому счету, Кастанеда прав.

     - Чувствовали, обязательно! Иначе и быть не может. Человек, если не чувствует свой масштаб и не сравнивает, значит, вообще, ничего не понимает. Только он и никто другой.  Я раньше задавал себе подобный вопрос. Ну в технике там всё  более менее понятно. Публикации, продукт в виде какого-то «железа», технические характеристики. Сравнивать не сложно. А как в искусстве? Где многое, если не всё, определяется чувством?  Конечно, нужно расстояние, чтобы овладеть пространством размером в века, лучше — тысячелетия. И органы чувств свои отточить и развить, глаза поставить на место... На это всё нужно время. Но зато выстраивается ряд.  И в этом ряду авторы: от древнейших  до наших дней. И я отлично понимаю, где моё место в этом ряду. Там мне вполне комфортно и не стыдно за содеянное.

А то что человечество при этом не восторгается… Ну что же,  проблема человечества. Мне-то нравится. И для меня это — самое главное. Я оценщик. И господь Бог. Никто больше. А если ещё кому-то нравится, вот и славно...

     - По-моему, способность человека усомниться в себе, в своей талантливости — очень важный показатель его масштаба.  И вот тут возникает ситуация, с которой Вы никогда не

согласитесь. Но Вы сами уже её практически сформулировали: «нужно время, чтобы овладеть пространством размером в века...» Нужна дистанция, некая позиция вненаходимости, чтобы понять: кто есть кто. Человек, конечно, оценщик для самого себя, но чисто интуитивно. Ни один графоман ни за что не поверит в то, что он безнадежно бездарен... Здесь работает какой-то хитрый стереоэффект: вера в свое предназначение (способности, одаренность, талант) и наоборот, способность постоянно сомневаться в себе.

     - Ну конечно. Я не о сомнениях говорю, которые, естественно, бывают. Без них — никуда. И у графоманов — тоже. И графоманов я не обсуждаю и не осуждаю. Вы же меня спросили о конкретных людях. Я о них и говорил. А они — люди культурного контекста, люди культуры, её трансляторы и ретрансляторы. (В отличие от графоманов. Те, как правило, — вне.)  Поэтому, находясь в этом культурном контексте, они не могли не понимать, что делают и на каком уровне.

     - Тут вот что, наверное: житейская ипостась автора и его творческая ипостась — не совпадают (поскольку «сделаны» из разного материала, вовлечены в разные смысловые «контексты», Ваше словечко, и по сути — явления разноуровневые), хотя и каким-то сложным образом связаны между собой. Вот человек и мечется: отсюда туда и наоборот. Из-за этого, собственно, и вся драматургия: заниженная самооценка, завышенная... колебания, творческие кризисы, сжигание рукописей и прочие «романсы сомнений» и комплексы непризнанного гения.

     - Не страдайте излишним сомневательством. Доверяйте чувству. Оно не обманет. А если думаете, делать или нет, то не делайте. Я полагаю, что способность человека усомниться ( не в таланте... талант это — в детстве: от папы с мамой и господа Бога) в том, что он делает, как делает, почему делает, для чего делает не говорит о его масштабе. Есть сомневающиеся графоманы и уверенные мастера. И наоборот.  Безусловно, сомнения необходимы. Без них не будет движения вперёд. Но сомнения не в том, что ты делаешь, а как, почему и для чего... Тут без сомнений не обойтись. А если ты до старости сомневаешься в том, что делаешь, значит  не тем делом всю жизнь занимался, а чаще всего это — из области кокетства. И ещё. Вы всё время апеллируете к некоему обобщённому образу. А человека «вообще» нет. Есть Вы, я,  другие конкретные люди. И у каждого — по-разному. Я могу говорить только о себе, так как здесь хоть что-то знаю.

     Значит так: заниженная самооценка отсутствует, завышенная отсутствует, творческих кризисов нет лет так двадцать, сжигание рукописей  не практикую, сжовывание, проглатывание и прочие  «романсы сомнений»  отсутствуют и «комплексы непризнанного гения» отсутствуют.

     А что присутствует? Знакомство (правда заочное, но надежда живёт...) с милой и очаровательной женщиной...

     - Для истинного Художника (в каком бы то ни было виде искусства) важен личностный масштаб. На одной «эстетике» далеко не уедешь.

     - Вы это серьёзно?  «Так оставьте ненужные споры, я себе уже всё доказал...» И я кое в чём сомневаюсь... Например: с чем — вечерний ужин (заметьте, ни с кем, а с чем)? С анжуйским или под водочку? Под анжуйское — мой любимый сыр, под водочку — отменное деревенское сало с чёрным жаренным хлебушком... Впрочем, кто мне мешает попробовать и то, и другое? А пока...

 «Приходи ко мне, Глафира.

Я намаялся один.

Приноси кусочек сыра.

Мы вдвоём его съедим...»

     - Да... С Глафирой Вы, конечно, блестящий трюк провернули. Я  чуть со стула не упала... Песенка эта, по-моему, очень Ваша. В духе Вашего характера.

     - Славная песенка. Люблю. Это какой такой трюк я провернул? Тут, пожалуйста, поподробнее...

     - Так это и не трюк был вовсе? А я так восхищалась Вашим остроумием... Остро — умием.  У меня намедни даже все руки были исколоты...

     - Ну не знаю, не знаю... кто Вас там так страстно обнимал...

     - Обнимал?!! Полагаете, это от объятий такое бывает? Интересный у Вас опыт... Я бы даже сказала, интригующий...

     - Интрига, это же — Ваша стихия... «Мы тут примуса починяем...»

     - Вы по цветочному гороскопу друидов — эдельвейс. Интересно, всё, что написано об «эдельвейсе»  в гороскопе, — правда?

     - То, что я знаю — про меня. Абсолютно. А что Вы читали? Неужели там написано, что — зануда и ревнивец?  И крайне непоследователен. Крайне... И от чертополоха  совсем недалеко ушёл, оказывается...  Так, посмотрю кто — Вы. Ба... ландыш. А ландышу... что тут у нас присуще ландышу? «Чрезмерное рвение на работе».

     - О, присущее ландышу «чрезмерное рвение на работе» — это песня. Шеф постоянно раздражается тем, что я выполняю его ЦУ с недостаточным рвением. Благодаря этому самому «рвению» и его язвительности, в позапрошлую пятницу я хлопнула дверью и ушла со съемок. А потом мы с ним долго выясняли отношения, у него был почти инфаркт, а у меня — до сих пор синяк на запястье (потому что я не хотела возвращаться и почти написала заявление об уходе)... Надо будет ему показать, пусть повеселится...

     - Неужели ещё и за руки хватал? Ну хам трамвайный...

     - Нет, он не хам. Он — умница. Просто, как и все режиссеры (разве что за редким исключением),  бывает очень жёстким. Все терпят его тон. А я встала и ушла.   Потом, уже вечером, он, конечно, извинялся. И всю следующую неделю тоже. А в прошлую пятницу на съемках был просто шёлковым.

     - Ну, значит, я не прав. Но хватать за руки всё равно не следует. И я не понимаю, что за манера хамить, грубить, орать... Даже если ты и умница ( т.е. много знаешь, умеешь, эрудирован... — ну и что? тем более...). Это — неправильно.

     - Конечно неправильно. Но жизнь — вообще неправильная штука. Она вся построена на исключениях из правил. А искусство — на их преодолении.

     - А с чего Вы взяли, что «жизнь — вообще неправильная штука, что она вся построена на исключениях из правил, а искусство — на их преодолении»?  И что значит жизнь вообще? Есть конкретная жизнь конкретного человека, есть его путь (если таковой присутствует), есть ситуации, которые он строит и есть ситуации, в которые он попадает, если не очень удачно строит свои. В этом понимании, как мне представляется, как раз всё правильно. И всё построено не на исключениях из правил, а на грамотной постановке своих правил и соотнесении их с правилами внешними. Тут, конечно, могут быть серьёзные конфликты, вплоть до потери жизни. Но это из того, что я называю — выбора у человека нет.

     Об искусстве. Я фанатичный сторонник правил. И ярый противник современного «я так чувствую, я так вижу» и т.д. Это — игра в прятки и сокрытие своего непрофессионализма, чем кичится современность. Дилетантизм и сплошная вкусовщина. Удар, и может оказаться смертельный, по искусству вообще в том понимании, которое  сформировано  в живописи в середине 18-го века и ещё сохранилось к середине 20-го века. Всё дело, как мне представляется, в какой эстетической форме ты находишься. Если в той, которая  известна, будь добр соблюдай законы, выработанные этой эстетической формой. А если не устраивает, создавай свою cо своими  правилами и убеди социум в их необходимости. Примеры в живописи: импрессионизм, кубизм и т.д. Личные примеры: Пауль Клее. А вот искусство, как я его понимаю, и, как мне кажется, — Вы, тоже возникает как раз в ситуации не борьбы с правилами, а в контексте правил. И тут вступает в дело такое странное качество, как чувство. Оно на базе правил создаёт то, что называется искусством. Вот такова моя позиция... Выбора, потому что, нет.

     - Вы — фаталист?

     - Ну как сказать? Я — реалист. Но часто есть ощущение, что что-то должно случиться и случается. Может быть и фаталист. Я не люблю штампы. Реальность многообразнее и противоречивее. Когда я говорю, что выбора нет, я имею ввиду, что у человека всегда есть альтернатива, но он почему-то идёт налево, а не направо, поступает так, а не иначе. Можно сказать, что это — его выбор. А можно сказать — да он просто поступить не мог по-другому. Этого, второго, понимания я и сторонник. Вот Вы пишите стихи. А почему? Потому что не можете не писать. Выбора у Вас нет...

     «Когда сказано всё...»

     Чтение прервал резкий удар. Олег вздрогнул. Он не заметил, как самолёт совершил посадку и уже катил по бетону взлётной полосы. Что там на часах? -  Всё точно. Приземлились без опоздания. Олег запомнил место, где прервался. То, что он прочитал, было в прошлом и теперь ему казалось таким далёким.  Он закрыл компьютер, положил  в рюкзак и стал ждать, когда стюардесса пригласит пассажиров к выходу...

     В здании вокзала он огляделся. У него была слабая надежда на то, что Юна встретит его в аэропорту, но понимал, что вряд ли. Да и с какой стати? Кто он для неё? Просто нелепый знакомый, которого она никогда не видела, да и захочет ли видеть... Как ему хотелось, чтобы она встретила. Но его никто не встречал.

     - Ну что, шеф, поедем? - услышал он за спиной чей-то громкий голос. Олег обернулся. Перед ним стоял невысокий мужчина в фуражке с надписью «такси».

     - Поедем. Сколько?

Мужчина назвал сумму намного выше положенной.

     - Пойдёт, - не торгуясь, ответил  Олег.

Ему надо было как можно скорее добраться до гостиницы, в которой он забронировал номер, и позвонить Юне. 

     Таксист попался разговорчивый. Сначала он выспрашивал у Олега, как у них там «жисть» обстоит, кто сколько зарабатывает и как вообще. А затем принялся рассказывать про себя, свою семью, про житейские трудности и ругать, не стесняясь в выражениях и грубо матерясь, власти, чиновников, «чурок», жидов, ментов, бандитов, бизнесменов и самого господа Бога.

У гостиницы он внимательно пересчитал деньги, недобро посмотрел на Олега и, как только тот захлопнул дверь, с силой надавив на газ так, что взвизгнули тормоза, сорвал машину с места. Олег удивлённо посмотрел вслед удаляющемуся автомобилю и направился к зданию гостиницы.

     Войдя в светлый просторный холл, он подошёл к стойке регистрации. Молодая женщина взяла паспорт Олега, поискала что-то в компьютере и сказала, что всё  в порядке: номер готов и ждёт его.

     - Сколько Вы пробудете у нас, - спросила она. - Три дня, как заказывали?

     - Да, как заказывал.

     Олег расплатился, взял ключи и поднялся на второй этаж. Пройдя по длинному  коридору, он оказался у нужной двери и открыл её. Номер был небольшой и  уютный: с просторной, широкой кроватью посередине, c холодильником и телевизором. В ванной комнате всё было помыто и убрано. Свежие, пахнущие чем-то приятным полотенца висели на вешалке.

     Олег подошёл к кровати, сел на разноцветное покрывало, порывшись в рюкзаке, отыскал мобильный телефон и набрал номер.

     - Да, - услышал он тихий голос.

     - Юна, это я — Олег. Я прилетел. Сейчас в гостинице. Она далеко от вас?

     - Нет, недалеко.

     - Когда и где мы увидимся?

     - Давайте минут через пятнадцать, на перекрёстке... - Юна назвала улицу, где они должны были встретиться и объяснила как дойти. - Удобно?

     - Конечно удобно. Прямо сейчас и выхожу. А мы узнаем друг друга? - стараясь скрыть волнение, пошутил Олег.

     - Узнаем, не волнуйтесь. До встречи.

     До встречи... Неужели эта так давно ожидаемая Олегом встреча состоится? Ему не верилось. Но  он — тут, в этом незнакомом городе, только что говорил с Юной, значит,  точно — состоится. Олег закрыл дверь, отдал ключ дежурной, спустился в холл гостиницы и вышел на улицу.

     Он стоял на указанном перекрёстке и оглядывался по сторонам. Откуда придёт Юна, Олег не знал и потому внимательно всматривался во всех приближавшихся к нему женщин. Она появилась совсем не оттуда, куда он смотрел. Невысокая, изящная брюнетка в коричневом пальто вышла  из-за домов и, перебежав дорогу, торопливой походкой направилась в его сторону. Что-то неуловимо знакомое показалось Олегу в её лице. Когда женщина приблизилась, это лицо быстро наложилось на то, которое он знал по фотографиям и  фильмам. Потом лица объединились и превратились в то единственное и неповторимое родное лицо, которое запечатлелось навсегда в его памяти и стало самым любимым и дорогим.

     - Привет, путешественник, - сказала Юна.

     - Юна, неужели это — Вы?

     - Ну да. Что, глазам своим не верите? - Юна улыбнулась. - Я, конечно я, а то кто же...

Олег смотрел на эту женщину и на мгновение лишился дара речи. Как она была хороша. Это была совсем другая Юна, не та, которую он представлял. Эта была гораздо красивее. У него даже засосало где-то под ложечкой, но он справился с собой и, тоже улыбнулся.

     - Знаете что, сейчас время обеденное. Я голоден, как волк, да и вам, наверное, подкрепиться не мешает. А посему — предложение. Давайте зайдём в какое-нибудь кафе, не на улице же нам стоять... Перекусим, посмотрим внимательно друг на дружку, поговорим, а там... Может быть, я вам так не понравлюсь, что скажете — всё, езжай-ка ты, малый, домой.  Олег сказал как бы в шутку, но ему самому нехорошо стало от своих слов.

     - Я — не против. Тут недалеко есть вполне симпатичное кафе. Пойдёмте туда.

Юна взяла Олега под руку. И этот жест показался Олегу таким простым, естественным и обыденным,  будто они каждый день вот так встречались. В кафе они сели за уединённый столик и посмотрели друг на друга.

     - Значит, вот он какой, этот загадочный Маэстро, - немного растерянные и уставшие глаза Юны лукаво улыбались.

     - Почему у вас такие усталые глаза?

     - Не выспалась потому что.

     - Почему? Дурацкий вопрос, - Олег немного смутился.  - Вы меня извините, в общем, мы ведь не знакомы, а я с дурацкими бесцеремонными вопросами сразу лезу.

     - Не знакомы? Ничего себе. А куда девать почти два года переписки? Мне кажется, я вас всё-таки немного знаю, да и вы меня, надеюсь, тоже.

     - Ну конечно.  Вы правы. Тогда — почему?

     - Да потому что ночь почти не спала.  Я ведь со студии ушла.

     - Когда?

     - Несколько дней назад. Написала заявление и хлопнула дверью.

     - Что случилось?

     - Предложили мне вести какую-то совершенно безобразную программу, от которой я тут же отказалась, ну и ещё было несколько непотребных предложений... Рассказывать не буду, думаю и так догадываетесь.

Олег сжал кулаки под столом. Он догадывался....

     - Ну как вы теперь? - стараясь не выдавать бешенства, спросил Олег.

     - Да никак.

     - Пытаюсь в себя прийти, думаю, размышляю... Вот вас ждала, - Юна посмотрела на Олега. - Хотелось всё-таки живьём, уж извините, увидеть. Вы же понимаете,  работа была для меня, если не всем, то очень многим. Почти вторым домом. А сейчас...  - Юна горестно вздохнула, но тут же, словно стараясь сбросить с себя мучивший груз, встряхнула головой. - Ладно... Вы приехали, и хочу с вами говорить. Расскажите про себя.

     - Сначала я что-нибудь закажу, а потом буду рассказывать. Хорошо?

     - Ну так и быть. Я тоже, честно говоря, проголодалась, поэтому перекушу с удовольствием.

     Когда Юна улыбалась, вокруг её глаз образовывались маленькие морщинки, придававшие лицу приветливое и немного наивное выражение. Олег сразу полюбил эти морщинки, и у него тут же появилось желание провести по ним рукой и поцеловать...

     Вот уже несколько часов они сидели в кафе и разговаривали. Всё давно было съедено и выпито, и они просто  рассказывали друг другу о том, о чём не могли рассказать раньше.

     - Пойдёмте отсюда, - предложил Олег.

     - А куда мы пойдём?

     - Сколько у вас свободного времени?

     - Я свободна... До вечера.

     - Когда у вас наступает вечер?

     - Сегодня  когда  захочу.

     - Тогда так. Зайдём ко мне. Я переоденусь, и  погуляем немного. Вы  тепло одеты?

     - Да, тепло.

     - Вот и отлично... А потом купим вина, чего-нибудь вкусного, и я приглашу вас  на торжественный ужин в честь нашей встречи и знакомства.

     - Хорошо. Первая часть принимается, а насчёт второй посмотрим.

     Олег расплатился с официанткой, и они вышли из кафе. Перед гостиницей Юна замедлила шаги.

     - Олег, знаете что, вы идите один, а я вас здесь подожду.

     - На улице?

     - На улице.

     - Нет, так дело не пойдёт. Вы не хотите идти? Почему?

     - Неудобно...

     - Чего неудобного? Что мы зайдём на пять минут...

     - У меня в городе много знакомых...

     - Ну и что? И из-за этого вы не можете зайти в гостиницу?

     - Да, неудобно.

     - Мы же взрослые люди. Более, чем взрослые. В конце концов, у вас тут может быть дело.

     - Ладно, пойдёмте.

     Дежурная по этажу, прищурившись, взглянула на Юну и молча протянула Олегу ключ, проводив затем их, идущих по коридору, долгим и завистливым взглядом.

     Когда они оказались в номере, Олег закрыл дверь и приблизился к Юне. Он положил руки на её голову  и провёл по тёмным, мягким,  шелковистым волосам;  потом руки скользнули ниже, и пальцы коснулись  морщинок в уголках глаз — тех самым морщинок, до которых он так хотел дотронуться в кафе и поцеловать;  потом пальцы,  пройдя по щекам, дотронулись до чуть наметившихся горьких складок вокруг губ и, наконец, самих губ. Олег наклонился и поцеловал Юну.

     - Нет, нет, - резко отодвинула его Юна. -  Нет... Значит так... Вы быстро переодеваетесь, и мы идём гулять. Я покажу вам город.

     Олег с трудом оторвался от губ, сразу ставших такими желанными  и, подчинившись, начал переодеваться. Он скинул куртку и достал из рюкзака тёплый свитер, а Юна прошла через комнату и встала около окна, повернувшись к Олегу спиной и глядя куда-то вверх, за дома, откуда медленно подступали сумерки.

     Олег не знал, не мог знать о чём думает женщина. Он знал одно, что любит её , что она — здесь, рядом, и у него впереди — почти вечность — три дня. Целых три дня...

     Они шли по заснеженным улицам, изредка останавливались перед витринами магазинов, что-то обсуждали и, не спеша, двигались дальше. Рука Юны в чёрной кожаной перчатке уютно устроилась на изгибе руки Олега. Он ощущал тепло, исходящее от неё, и иногда, когда чувствовал, что тепло уходит, другой рукой поправлял, притягивал  к себе и накрывал, как бы удерживая и одновременно согревая, стараясь как можно дольше сохранить в своей.

Незаметно подступила темнота. Зажглись фонари.

     - Давайте возвращаться, - предложил Олег, когда они остановились около очередной витрины. - Вы, наверное, замёрзли, да и хватит на сегодня мне впечатлений. Ещё нахожусь по вашему городу.

     - Да, немного замёрзла. Давайте.

     - А как насчёт второй части моего предложения?

     - Какой второй части?

     - Торжественного ужина в честь знакомства.

     - Ах это... - Юна посмотрела на часы. - Ну что же, пожалуй можно отметить. Да и погреться не мешает. На самом деле холодновато стало. Но ненадолго, ладно? - Юна пытливо взглянула на Олега.

     - Юна, милая, как вы скажете. Я полностью подчиняюсь. Как скажете, так и будет... Только надо зайти в магазин и купить продуктов к праздничному столу.

     - Продуктов? Я чувствую, у вас — серьёзные намерения. Вы что же и готовить собираетесь. Помню-помню о ваших кулинарных способностях.

     - Нет, готовить я, конечно, не буду. И поражать вас своими кулинарными способностями тоже не буду. Но что-то купить надо? Вина, еды какой-нибудь, фруктов... Где у вас тут магазин?

     - Сейчас... соображу... Вспомнила, как раз недалеко от гостиницы есть универсам.

     - Отлично. Вперёд, то есть — назад... Быстрее идти можете? Согреемся заодно.

     - Всё смеётесь? А пробежаться слабо?

     - Вот чего не могу, того не могу.

     - Э-э... слабак.

     - Ну да, каюсь, есть такая слабость. Но она — единственная, она же — и последняя. Как та свежесть у осетрины. Помните?

     - Пошли уж, Мастер...

     В квартале от гостиницы, и правда, был большой универсам.

     - Первый раз здесь, - сказала Юна, рассматривая прилавки магазина.

     - «Прекрасный магазин! Очень, очень хороший магазин...» -  ответил Олег словами Коровьева.

     - Что это вы всё Булгакова цитируете? Своих слов не хватает? —  Юна, смеясь, посмотрела на Олега.

     - «От радости в зобу...», как говорится... Ладно-ладно, шутите. Вот куплю не того вина, будете знать. Помогайте лучше. Кто-то, помнится, мне про высокие бокалы писал да про вино в них... Вот сейчас и проверим, какой вы  знаток.

     - А я в винах-то не очень.

     - Ну да, я так и понял, - ответил, рассматривая винные этикетки, Олег. - Вот это розовое, бордосское,  де Мутон Каде, думаю, подойдёт. И к ветчине, и к сыру в самый раз будет. Лёгкое, прозрачное. Из винограда Каберне и Мерло. Как, берём?

     - Берём, - сказала не очень уверенно Юна. - Вы, прямо, как сомелье.

     - Нет, на сомелье не потяну. Да здесь он и не требуется.  Розовое, значит,  мягкое. Виноград определяет вкус, аромат, а Бордо — солнце, воздух, воду, настроение и, вообще, букет жизненной радости...

     - Чёрт побери, красиво излагаете.

     - А пью как красиво. Особенно тёплый спирт из тёплой же пиалы  при пятидесятиградусной жаре, когда спирт растекается по подбородку... Загляденье.

Юна с улыбкой, которая не сходила с её лица, приблизилась к Олегу и провела рукой по его руке.

     - Зайчишка — хвастунишка...

     - Ещё посмотрим, кто из нас зайчишка, - сказал Олег и задержал её руку в своей...

     Они вышли из магазина с полной сумкой. Помимо вина, там лежала отменного и очень завлекательного вида розовая ветчина, кусок эментальского сыра, масло,  батон тёплого белого хлеба, пачка чая, пирожные  и красивый тёмно-красный виноград.

     - Как полагаете, - спросил Олег, - вкусно нам будет? Для торжественного ужина всего хватит?

     - Всего?... Даже вам на завтрак останется.

     - Вы ещё моего аппетита не знаете, - весело ответил Олег. - Как говорил подпоручик Дуб: «Вы меня ещё не знаете, вы меня ещё узнаете...»

     - Ну... задавили эрудицией... Пойдёмте лучше быстрее, а то я  уже проголодалась и против бокала розового Бордо с куском ветчины не отказалась бы...

     - Всё-всё... помчались...

     «Когда сказано всё...»

     - «Значит так...»  Кажется, так Вы любите говорить? - обратился Олег к Юне, когда они оказались в тёплом и уютном номере. - Вы на правах принимающей стороны хозяйничаете, а я иду в буфет добывать тарелки, ложки, вилки и, самое главное, штопор. Хорошо?

     - Хорошо... - находясь явно в смущении, ответила Юна.

Когда он вернулся, неся охапку посуды, Юна сидела на стуле около окна, держа в руке зажжённую сигарету.

     - Вы ещё и курите? А хозяйничать?

     - Да нет, не курю... Это я так... от волнения.

     - Интересное русское «да нет». Каждый раз когда слышу, -  Олег старался резать сыр и ветчину тонкими, ровными ломтиками, - у меня, как у одного знакомого иностранца, возникает психологическая сшибка. В конце концов — да или нет? Бросайте-ка лучше вашу сигарету и помогайте. Кстати, чего это вы волнуетесь?  - Олег замолчал, поняв, что сказал глупость, но Юна, казалось,  не обратила внимания и ничего не ответила...

     Когда бутерброды с сыром и ветчиной были аккуратно разложены по тарелкам, вымытый виноград лежал на блюде в центре стола рядом с пирожными, а в чайнике заваривался свежий чай, Олег разлил по бокалам, раздобытым в буфете, вино и встал.

     - Юна, - Олег старался выглядеть спокойным, но сам волновался и потому говорил тихо, иногда почти замолкая.  - Милая, милая баронесса. Вот и сбылась моя мечта, в которую я, честно говоря,  не очень верил —  что я вас когда-нибудь увижу... Почти два года прошло с тех пор, как я узнал ваши чудные стихи, узнал вас... Полюбил ваши стихи, а потом... - Олег замолчал, как бы подбирая слова, и затем твёрдо и  решительно продолжил, - полюбил вас...

Да, знаю... Это выглядело и, возможно, выглядит нелепым... знаю. Но так есть. И я этому очень рад. Я знаю, что всё —  странно, необычно и... сложно... Но что поделать? Так уж случилось. И я, повторю, очень и очень рад, что так случилось, что вы есть и что вы есть в моей жизни... Я пью за вас, и... я вас люблю.

     Олег выпил вино и посмотрел на Юну. Она слегка пригубила из своего бокала, поставила его на стол и  какое-то время сидела с задумчивым видом, ничего не говоря и глядя перед собой. Затем оторвала несколько крупных виноградин; не торопясь, съела, взяла бутерброд с ветчиной, откусила кусок и так же с задумчивым видом принялась медленно жевать. Прожевав, она посмотрела на Олега, улыбнулась своей солнечной, «как душа лица», улыбкой и произнесла всего одно слово.

     - Спасибо.

     Олег неотрывно следил за ней и ждал, что она ещё что-то скажет, но она больше ничего не говорила, а откусила ещё один  кусок... Когда была доедена оставшаяся часть бутерброда, Юна отпила немного вина  и сказала:

     - Олег,  мне хорошо с вами. Тихо и спокойно... Хорошо...

Олег подошёл к ней.

     - Знаете, что я очень хочу сделать?

     - Что? - Юна подняла к нему голову.

     - Хочу провести ещё раз рукой по вашим волосам. Вот, что я очень хочу сделать. Глупо про такое спрашивать, но спрашиваю — позволите?

      Юна внимательно посмотрела Олегу в глаза и тихо произнесла

     - Да...

     Олег вплотную приблизился к сидящей на стуле Юне и положил руку на её голову. Он провёл так, как хотел, по волосам, по лицу, по губам, потом рука опустилась на плечо, провела по нему и  спустилась ниже. Олег почувствовал под толстым свитером упругость груди, и дальше у него уже не было сил бороться с собой. Он наклонился и  поцеловал устремившиеся к нему губы...

     Через час Юна стала собираться. Олег отправился её провожать. Они шли молча по вечерним опустевшим улицам, тишину которых нарушал скрипевший под ногами  снег да шуршание шин редких, проносящихся мимо машин. Рука Юны так же, как несколькими часами раньше, лежала на руке Олега.  Изредка он прикрывал эту маленькую в перчатке руку своей свободной рукой и тогда ощущал, как та замирает в тихом, нежном прикосновении...

     Не доходя до дома, в котором жила, Юна остановилась.

     - Дальше меня провожать не надо...

     - Когда ты завтра придёшь?

     - Днём. Ты будешь меня ждать?

     - Да, конечно. Мне больше ничего не остаётся...

     - Чем  займёшься?

     - Попробую писать... Я ведь компьютер с собой захватил. Или буду читать нашу  переписку... Храню всю.

     Юна приподнялась на носки, положила руки на плечи Олега и поцеловала его.

     - Не скучай.

     - Буду... - Олег прижал к себе хрупкое тело. - Иди.

     Юна поцеловала его ещё раз и направилась к дому. Ставшая такой родной женщина удалялась от него, унося с собой что-то очень важное и дорогое.

     «Когда сказано всё...»

     На следующее утро Олег проснулся рано. Он немного полежал, отгоняя сон, затем быстро вскочил, ёжась от холода, закрыл настежь распахнутое окно и нырнул обратно в тёплую, нагретую за ночь постель. По старой, давно заведённой привычке он с с открытыми окнами и открывал их всегда, даже зимой.  Он любил, проснувшись, ощущать  ясность и свежесть в голове от чистого, особенно морозного, утреннего воздуха.

Вставать не хотелось. Завернувшись в толстое пуховое одеяло, он смотрел за окно на ещё спящий город и вспоминал вчерашний день: столичный аэропорт, самолёт,  мрачного таксиста, перекрёсток, на котором ждал встречи, кафе, прогулку по городу... Когда он закрывал глаза, перед ним возникала Юна. Она улыбалась ему своей чудной улыбкой. От подушки шёл лёгкий аромат её духов. Этот запах снова и снова возвращал его к ней. К её лицу, её губам, её рукам, её телу...

     Олег посмотрел на часы. Они показывали около семи. Значит, буфет скоро откроется. Он встал, прошёл в ванную комнату и принял душ. Побрившись, оделся, застелил пастель и вышел из номера. Гостиничный буфет находился в конце коридора. Буфетчица приветливо встретила его.

     - Ну как, пригодилась посуда?

     - Доброе утро для начала...  Ещё как.

     - Наидобрейшее...- заулыбалась буфетчица. - Как?

     - Ну вот этого-то я  не скажу...

     - Догадываюсь, - буфетчица заговорщицки подмигнула.

     - Хоть мигайте, хоть не мигайте, всё равно не скажу.

     - Это почему же? - явно заигрывая, поинтересовалась женщина.

     - Потому что...  есть хочу. Ух и проголодался же я.

     - Ясное дело, - хитрая и понимающая улыбка не сходила с игривого лица.

     - Всё-то вы знаете и понимаете. А то, что человек есть хочет, это понимаете?

     - Ладно-ладно, накормлю. Что будете? Могу яишинку зажарить, могу кашей манной угостить, могу и сто грамм налить... Чего изволите?

     - Сто грамм подождут. А вот от яичницы и сыра не откажусь и от чашечки кофе чёрного, тоже.  Олег сел за один из  столов и в ожидании принялся изучать меню. Через пять минут перед ним появилась сковорода с дымящейся «глазуньей», несколько кусков мягкого белого хлеба, пара ломтиков сыра и чашка со смоляного цвета чёрным кофе.

     - Приятного аппетита, кушайте на здоровье, — кокетливо сверкнула глазками буфетчица.

     - Мерси, -  ответил Олег и с аппетитом, будто не ел целую вечность, набросился на еду.

Вычистив хлебной коркой до блеска сковороду, он принялся за кофе. На удивление кофе оказался вполне приличным, и Олег, стараясь продлить удовольствие, пил его маленькими глотками, не торопясь, закусывая мягким, чуть горьковатым рокфором.

     - Когда посуду принесёте? - раздался вопрос из-за буфетной стойки.

     - Если позволите, послезавтра, перед отъездом.

     - Ну так и быть. Что с вами делать молодыми и красивыми...- буфетчица наигранно тяжело вздохнула.

     - Да ничего не делать. Так оставить...  - Олег достал из бумажника деньги и, отсчитав значительно больше, чем следовало заплатить, протянул  продавщице. - За вкусный завтрак,  посуду и … улыбку. На ближайшие дни я — ваш посетитель.

     Женщина взяла деньги, пересчитала, с интересом посмотрела на Олега и, ничего не сказав, положила их в карман передника.

     В номере Олег устроился поудобнее на кровати и достал компьютер. До прихода Юны времени было много, и он решил поработать. Он прочитал первые страницы начатого несколько дней назад рассказа и попытался  продолжить, но, как ни старался, воспоминания вчерашнего дня не давали  сосредоточиться. Поняв бесполезность затеянного, Олег прекратил печатать и открыл переписку. Он нашёл то место, где прервался накануне в самолёте, и продолжил читать...

     - Мне предложили опубликовать стихи в одном журнале... Но смущает  что-то.

     - Что?

     - Качество. Всякие там...

     - Посмотрел. Журнал  весьма посредственного содержания. Но что теряешь? Денег не просят, жизни не угрожает. Опубликуют —  хорошо, нет —  тоже неплохо...

     - Может, правильно... Хотя, всякие там.

     - Ну, что этот журнал не «Аполлон» —   понятно. Пусть Вас «всякие там» не смущают. Кесарю —  кесарево, а Богу —  богово. Не забывайте. А  соседство со «всякими там» в интернете не смущает?  А в доме, а в городе, а в стране, а на земном шаре? Когда-то я отовсюду уходил. Оставлял дома, квартиры, деньги... чуть страну не оставил. А почему, собственно?  Пусть они уходят. Но они же не уходят. Вот и нам не надо. И вам не надо. А наоборот —  НАДО БЫТЬ. У каждого — свой читатель. Так что не переживайте.

     - Ладно, может, завтра пошлю. Мне, если честно, лень...

     - Вот с этого, как говорил Штирлиц, и надо было начинать. Ну и не посылайте. Тоже мне проблема. Одно из моих основных жизненных правил гласит: «Если у тебя возникло желание поработать, сядь и посиди, пока это желание не пройдёт...» Пойду-ка я спать, барышня  «сама толерантность». А я вот сны смотрю разноцветные. Но Вы мне больше не снитесь (правда и меньше тоже).

     - Хоть приличные?

     - Ну более чем. Приличней не бывает. Вся —  в чёрном (костюм, никаких там тебе юбок, ножки скрывает), застёгнута до подбородка, кафедра, указка в руках, стррррррогий взгляд и ....режиссёры смирненько сидят и слушают, слушают и внимают... и где-то на задней парте (как всегда) я с рогаткой, пуляю в «училку». А она стучит указкой по кафедре, фыркает и кричит: «Чтоб завтра без родителей тебя тут не было»... Вот такие «эротические» сны мне снятся...

     - Все веселитесь? Наверное, с «люпинами» наконец разобрались, вот и радуетесь?

     - Да нет, просто родители категорически отказались идти...

     - А режиссер, кстати, приходит иногда. Сядет на подоконник с чашкой кофе и громко сербает. Срывает весь учебный процесс. Так Вы с ним, оказывается, заодно? Хулиганье. Поеду на работу. А Вы тут пока хорошо себя ведите.

     - Слушаюсь. Со студентами —  помягше... Или — построже...

     - Это как пойдет... Им, судя о всему, нравится, когда построже... Ну всё, пошла метать бисер. Только вот основные черты лица подрисую. В смысле, губы подкрашу.

     - Опять она за своё. Губы... Еле сдерживаю себя. Всё-всё, не буду. Это —  невинные шутки. Не более.   

     - Сама виновата.

     - В чём? Что про губы? Нет! Это я слишком легко возбудимый. Особенно, на расстоянии в тысячи километров легко возбуждаюсь.

     - Должна была учесть.

     - Значит, так: говорить рубленными фразами, командным голосом. Отдавать приказы, исключающие двойное толкование, как в военном уставе... Я Вас умоляю. Только не это. Мне так нравится, когда Вы пишите про губы. Пишите. Ладно? Соберу всю волю в кулак и не буду так разнузданно реагировать. Честно. Ну, может быть, чуть-чуть...

     Маленький перерывчик... Вы, конечно, скажете — дурашливые или что-то в этом роде, но тем не менее... Как-то я уже говорил, что хорошее вино отличается от плохого тем, что каждый последующий бокал  лучше предыдущего: открываются новые вкусы, ощущения, запахи, послевкусия и т. д. Вот Ваши стихи такие же. Каждый раз, читая, удивляюсь, как они  открываются в новых ощущениях, смыслах, чувствах и красоте. И даже запахах. Утончённых, деликатных, изысканных и возбуждающих... нежность…

     - Я думаю, что тут дело не только в стихах, но и в тонкостях восприятия. Один читает (не только мои скромные опусы, а, скажем, ту же Цветаеву) и думает: ну что тут особенного? А другой  включает весь репертуар своих собственных чувств, мыслей, эмоциональных движений. И таким образом пропускает это все через себя. И вот, в зависимости от собственной глубины, сам становится активным творческим субъектом. То же и в живописи, и в музыке. В искусстве. И не только... Даже и не ожидала, что мои женские, в общем-то штучки, могут быть интересны мужчине.

     - Ой лукавите... А то, что женщина может быть интересна мужчине (и как женщина, и как человек), Вас не удивляет?

     - Это как раз самое понятное.

     - А когда мужчина женщине?

     - Тут, конечно, больше непонятного, чем понятного.

     - Мне нравится Ваша фраза. «Я понимаю, что что-то понимаю, но пока не понимаю, что...»

     - Я? Такое сказала? Не может быть.

     - Есть документ. Предъявить? За подписью. Правда без печати. Наверное —  фальшивка. Главное в нашей жизни —  верно расставить акценты. Естественно, для всех они разные. Для меня —  давно определены.

     - Акценты расставляет рассудок. А хандрит нечто иное. Главное, не распускаться.

     - Это точно. Хандрит где-то в пятках... отрубить. Срочно! Распускаться надо только от любви...

Я распускаюсь от любви,

Всем доводам противореча,

Отвергнув фразу  - C'EST LA VIE ...

     - А я заболела. Надо же, напророчила  себе лежание на диване... Вот уж и вправду говорят: будьте поосторожнее со своими желаниями, а то как сбудутся...  «Лежу, болею, сама себя жалею...» Не могу я больше лежать.

     - И что с этими барышнями непоседливыми поделать?

     - Стыдно признаться, но я ужасно простудила горло. Это при том, что у нас самое настоящее бабье лето и солнце лупит вовсю.

     - Вы меня просто убиваете. Горло — такая поганая штука. Ну, пожалуйста, будьте к себе бережны и внимательны.

     - Купила  «Орбит без сахара» — леденцы «лимон и мята». С ними немного легче,  в отличие от всех дорогих сиропов и спрэев, которыми я уже дня три пользуюсь, а также молока с медом и масла, от полосканий содовым раствором и... чего еще? А! Стрептоцида. Мне они, кажется, помогают. Но это днем я такая храбрая. А вот что ночью будет?

     - Буду говорить прописные истины. Горло — очень серьёзная вещь. Пожалуйста, лечитесь. Боюсь, что «Орбит» тут не поможет. И чтобы был врач.  Ну, прям, ... на Вас нет. Ну что же Вы за болезная такая. И ешьте витамины. Надо. Я так понимаю, что Ваш организм — не очень сильный. Помогайте ему. Он отблагодарит. А температура? Хорошо бы Вам отлежаться. Но понимаю, что при Вашей энергии, это — невозможно!

     - Я не «болезная».  Сама не понимаю: как могла так влипнуть? Вообще, с роду на больничный не ходила и почти не болею. Простужусь раз в год —максимум. Это сын вирус какой-то домой  притащил. Ну и все по очереди... Я, кстати, заболела последней. А дома  и рада бы остаться. Но вот вчера, когда на работе сообщила о своем горле (а это значит, о том, что ни о какой работе со звукорежиссером не может быть и речи), то была просто немая сцена. Насчет моей энергии Вы хватили. У меня как раз низкая энергетика. Мне её не хватает: не очень выносливая...

     - Душа моя не на месте из-за Вашего горла. Если ангина, то обязательно нужны антибиотики и тщательно вылечить, долечить. Может быть осложнение на сердце. Будьте к себе внимательны. Волнуюсь за Вас. Уж такой отважный...

     - Не волнуйтесь. Не может это продолжаться бесконечно. Должно ведь отпустить...

     - Понимаю Вашу иронию по поводу моего беспокойства. Но, тем не менее, как Вы себя чувствуете?

     - Чувствую? Да так... Если честно, не очень. Что-то медленно всё это проходит.

     - Лечитесь, пожалуйста, лечитесь. Не запускайте. Ещё не хватало осложнений. ЛЕЧИТЕСЬ, ЧЬЁРТ ПОДЬЕРИ!

     - Лечусь. Кучей всякой дряни. Антибиотиками. Осталась дома. Температуры вроде бы нет.

     - Будьте умницей и долечитесь. Врач присутствует? Или — самолечение?

     - Нет, не вызывала. У меня уже нервы сдают. Я всё делала, что только можно. Днем еще ничего, но ночью... Если завтра не станет легче, пойду сдаваться. В смысле, вызову на дом..., г-н Чайковский...

     - А чего это Вы меня композитором величаете? Нашлёпать Вас некому.

     - Вспомнила переписку Чайковского и фон Мекк... Да ладно Вам. Вы ещё скажите — в угол поставлю. Я с головой дружу. Как там «люпины» поживают? Привет им от баронессы фон Мекк.

     - Ангина — штука заразная. Поэтому, исключительно из гуманных соображений, г-жа фон Мекк, неплохо бы марлевую повязочку надеть. И баронесса «приветы» не посылает. Не её уровень. Её уровень — милостивый государь. Например:

Мекк – Чайковскому

Москва, 7 марта 1877 г. Понедельник.

Милостивый государь Петр Ильич!

Ваш милый ответ на мое письмо доставил мне такое глубокое удовольствие, какого я давно не испытывала...

     - Вы меня развеселили. Браво, милостивый государь, и я уже никого не заражу. Я —последняя. И продержалась дольше всех.

     - Развеселил? С паршивой овцы... Надеюсь, что Вы будете вести себя как взрослый человек по отношению к себе и своему здоровью. Обязательно — врача! Слышите. Существо, находящееся в дружбе с головой (с чьей?).

     - А вот теперь Вы меня обидели, милостивый государь. Что это еще за обращение — «существо»?

     - Баронесса, находящаяся в дружбе...

     - А Вы небось  в женском клубе сегодня блистали?

     - Нет. В женском клубе буду «охмурять» в декабре. Сегодня пропадал среди «люпинов» и боролся целый день с желанием Вам написать.

     - Да Вы что? Ничего себе. А зачем боролись? Меня, что ли, воспитывали?

     - Себя и только себя. Я Вам тут песенку, баронесса, сочинил. Когда выздоровеете, споёте. На мотив «Спокойной ночи, малыши». Но утреннюю. Подарок. Выздоравливайте скорее. А то я Вам, как доктор Пилюлькин, касторки пропишу.

УТРЕННЯЯ ПЕСЕНКА ДЛЯ БАРОНЕССЫ

Что приснилось баронесса в эту ночь?

Может сын приснился датский или дочь?

Как ругалась с режиссёром,

Покалечила актёра...

Глазки открывай,

Не скрывай...

Что приснилось баронесса, расскажи.

На горошине принцесса?

И пажи?

Как с Алисой подружилась,

В зазеркалье очутилась...

Глазки открывай,

Не скрывай..

Что приснилось, баронесса, отвечай...

Может сыр тебе приснился или чай?

Может сладкая ватрушка

Или милая игрушка?

Глазки открывай,

Не скрывай.

А приснился баронессе (не ревнуй)

Самый нежный и горячий поцелуй.

Кто-то бережно коснулся

И ... весёлый день вернулся.

Глазки открывай.

Не зевай.

     - Какая славная песенка... Ну и удивили Вы меня.

     - Чем же, если не секрет?

     - Вы интересуетесь моим здоровьем больше, чем все люди, которые меня окружают.  Дело близится к завершению. Отделалась легким испугом. Температура — в норме. Горло почти не болит. А как Вы?

     - Роскошно! Рад что поправились, не в смысле веса, а в смысле болезни, сценарист милый.

     - Нет, ну это ужас какой-то! Ну могу я хотя бы во время болезни побыть не сценаристом!

     - Так... Начинается... Выздоровели, стало быть. Ну хорошо, уговорили... не сценарист... просто... А Вы знаете, споткнулся... не могу слов подобрать. Так бы — наговорил. А тут ... пространство мешает.

     - Стесняюсь сказать...  времени уже почти полпервого ночи. Не пора ли нам спать?

     - Прошу уточнить. Нам... это — как?

     - Балда! Спокойной ночи!

     - Юна, милая, как я Вас люблю. Как же я Вас люблю!

     Олег прочитал эти последние строчки и повторил, но уже вслух.

     - Юна, милая, как я тебя люблю. Как же я тебя люблю!