«Когда сказано всё...»

     К концу месяца заметно похолодало и ночью пошли заморозки. Олег начал собираться к отъезду. Забил окна, отключил водопровод, идущий от пробуренной недалеко от дома скважины, разобрал летний душ, проверил и подготовил к зимовке снасти, вещи, одежду... Этот ставший почти ритуальным этап завершения сезона и сбора всегда вызывал у Олега противоречивые  чувства. С одной стороны он был  рад, что провёл  время в деревне. Ему повезло с погодой: почти весь месяц стояли  погожие дни. Мягко пригревало солнце, а иногда оно становилось по-летнему жарким. Тогда он, если  находился на реке, снимал  одежду и, оставаясь в одних плавках, подставлял  тело последним тёплым солнечным лучам. Ему повезло с рыбалкой. Среди его трофеев были и щуки, и крупные окуни, и жерехи (или, как ему нравилось больше, по-старинному, — шерешпёры) и даже сомы, одного из которых, самого крупного, он вынужден был отпустить, так как понял, что не сможет лишить жизни это большое, с почти человеческими глазами загадочное существо.

     За месяц он успел  написать  несколько рассказов. Все рассказы были, в общем, про него, про события,  в которых он принимал  участие. В нескольких он вспоминал своё  «буровое» северное прошлое, а другие посвятил нынешней деревенской жизни — простым, как ему казалось, человеческим вещам, которые он любил и научился ценить и беречь.

     Всё это не могло не радовать. А с другой стороны, ему не хотелось покидать любимый дом,  чудную и неповторимую природу и окунаться в городскую шумную неопределённость.     Здесь, в Озерицах, всё было ясно и понятно. Там, в городе,  ждала тревожная и постоянно меняющаяся реальность, постоянная борьба за простое физическое существование.  Но  его там ждала и радующая, близкая к завершению картина   и, что самое важное, возможность общения с Юной,  которого ему так не хватало  и по которому он не только соскучился, но и тосковал. Он помнил когда-то полученное: «Не волнуйтесь, всё будет хорошо...» и надеялся на то, что именно так и будет. Хотя, что значит «всё»? Это для него оставалось неразрешимой загадкой.

     - Здравствуйте, Юна, - писал Олег, вернувшись в свою городскую квартиру. - Вот и закончилась моя деревенская жизнь. Пришлось возвратиться. Стало холодно.

Опять захолодало,

Напомнило об осени.

Дождями даль застлало,

И на небе нет просиней.

С ветвей отяжелелых

Свисают струи вязкие,

Как-будто ожерельями

Серебрянными связками.

И всё стекло оконное

Слезинками покрылось,

И радость лета знойная

В потоках растворилась.

     Закрыл дом до следующего года и буду жить прежней городской жизнью, как жил раньше, иногда вспоминая деревенскую.

     - Наконец-то Вы объявились. Как Вы там? Хорошо было?

     - Хорошо... Поля, река, рыбалка замечательная; по садам, как мальчишка, лазил за сливами и грушами, ежевикой объедался, уху варил, водку пил (иногда и не много), ну и работал, конечно, —  рассказы писал. А ещё очень скучал. По Вам соскучился.

     -  Я тоже скучала. Пришлите, что написали. Хочу почитать.

     - Хорошо. Буду посылать по очереди. Чтобы не всё сразу. Если скажете — ещё, пришлю ещё. Идёт?

     - Идёт.

     Олег долго думал, какой из рассказов послать первым. Они были разными. Серьёзными и немного шутливыми, горькими и радостными. Такими, как сама жизнь. Сначала решил послать рассказ про то, как его бригаду, тогда он жил в маленьком заполярном посёлке и работал начальником геофизической партии, однажды вызвали ликвидировать аварию в скважине. Хоть прошло много лет, он до сих пор хорошо помнил, как они усталые и замёрзшие бродили по территории буровой в поисках тепла и ночлега. Странное, иррациональное время было...

     Рассказ он писал долго, тщательно подбирая слова и борясь с охватившей его тоской. Это было связано с невесёлыми воспоминаниями и, отчасти, с Юной. С тем, что она — далеко и недостижима.

***

ТАКАЯ ЖИЗНЬ...

     Ночью его разбудил стук. Больше всего он не любил эти ночные визиты. Интересно, кого на этот раз к нему подослали? Нехотя он выбрался из тёплой постели, засунул ноги в меховые унтята и, накинув на голое тело полушубок, вышел в сени.  Cобака  лежала на своём месте в углу и тихонько била хвостом по полу – так она выказывала приветствие хозяину и незваному гостю.

     - Раз не лает, - подумал Олег, - значит знакомый.

     Ежась от холода, он открыл входную дверь.

     - Давай быстрее, заходи, - не глядя, пробурчал Олег и заторопился обратно в тепло. Кто-то последовал за ним. В комнате  «кто-то» стал развязывать обмотанный вокруг лица толстый шерстяной платок, и постепенно из-под него показалось лицо молодой женщины.

     - Ну конечно. Догадались, кого прислать. Знали ведь, что тебе не смогу отказать. Ух, дипломаты... Садись, коль пришла, и рассказывай.

     Олег запахнул полушубок, достал из лежащей на столе пачки «Беломора» папиросу, дунул в неё  пару раз и, смяв, засунул в рот. Затем, порывшись на кухонной полке, нашёл спички и прикурил. После нескольких затяжек сел и внимательно посмотрел на молчавшую и терпеливо ожидавшую, пока он закурит, женщину. Её звали Зина.

     Зина была геологом из геологического отдела Управления буровых работ, самой симпатичной барышней УБР, и поэтому её, зная, что красавице-Зинуле не откажут,  и посылали собирать людей, когда на какой-нибудь буровой среди ночи случалась  авария, и срочно нужен был толковый специалист, которых среди поселковых геофизиков было немного. Олег числился одним из них.

     -Ну, не молчи, рассказывай, что случилось. Не могли утра дождаться?

     Зина, потеребив платок и немного исподлобья глядя на Олега, как бы извиняясь за причинённое беспокойство, торопливо начала объяснять.

     - Олеж, ты только не сердись. Ты же понимаешь. Кого ещё звать? Ермак - в городе, к семье уехал. Санька - раздолбай ещё тот. Володя мог бы, но только что приехал —  несколько суток без сна провозился. Так что — некого больше. А там...

     Олег не очень внимательно слушал про «что там», а смотрел на Зину, дымил  папиросой и думал не о предстоящей поездке, а о её муже. Вот досталась мужику чудная женщина, повезло.

     Зина была и правда умницей. Несуетливая, покладистая, совсем не стерва, каких в управлении было достаточно, и красивая к тому же. Да и специалист неплохой. Она часто сопровождала Олега и его партию на буровые, где необходимо было присутствие геолога, поэтому они уже хорошо знали друг друга и друг другу симпатизировали. Олегу с ней работалось легко. Не надо было строить из себя невесть кого, как с другими геологинями. Можно было просто делать дело и не бояться, что Зина начнёт проявлять излишнее рвение и не подпишет из каких-то корыстных соображений необходимых документов.

     Докурив папиросу и тщательно смяв её в пепельнице, которой служила банка из-под килек в томате, Олег, наконец, спросил.

     - К кому ещё ходила? С кем-нибудь из моих говорила или сразу — ко мне?

     - Говорила. Но мне сказали, что пусть сначала Олег согласится. А потом уже и они подумают.

     - Подумают. Ничего себе...  Они, видишь ли, подумают. А трезвые, хоть?   

     - Почти, кроме Кости.

     - А с ним что?

     - Да бревном лежит и мычит. Мужики где-то ящик бормотухи раздобыли, так половину выпили. Представляешь?

     - Представляю, - сказал Олег и перестал думать о Зинином муже. Он уже думал о поездке, о том, как ему неохота ехать куда-то ночью, да ещё в сильный мороз. Но понимал, что ехать придётся, а потому нечего рассусоливать и надо собираться.

     - Ладно, Зин. Ты иди, подымай остальных. Скажи, что я собираюсь и через полчаса буду на базе. Пусть подходят. А ты — с нами?

     - А кто же? Разве у меня есть выбор?  - Зина посмотрела на Олега вопрошающе.

     - Выбор  у человека всегда есть, - ответил Олег, а потом, немного подумав, сказал. - А, может быть, ты и права. Может быть,  и нету.

     Зина подошла к Олегу, дружески поцеловала в заросшую бородой щёку и по привычке, протерев по тому месту, где коснулась, ладонью, будто губы были в помаде, стала наматывать на голову платок.  Затем одела меховые рукавицы и, выдохнув перед встречей с ожидавшим на улице морозом, вышла из комнаты. Олег услышал, как захлопнулась входная дверь, а следом раздался лёгкий продолжительный стук. Лежащая в сенях собака отбивала  на прощание хвостом по полу дробь.

     Олег скинул полушубок и начал одеваться.

     Дорога предстояла долгая, мало ли что могло случиться, да и работа не из лёгких. Поэтому он натянул неизменную тельняшку, на неё тёплую фланелевую рубаху, сверху пару свитеров и  рабочую хэбэшную куртку. А на ноги — несколько спортивных брюк и ватные штаны.

     В углу при выходе стояли серые валенки размера, наверное, пятидесятого, которые, одетые даже на вырезанные из шерстяного одеяла портянки поверх  толстых вязанных носок, сбрасывались с ноги лёгким движением — настолько они были велики. Зато ногам было тепло и уютно. Проверив, всё ли выключил в доме, он влез в свою полярную куртку-каэшку,  положил во внутренний карман  пару пачек «беломора» и, захватив рукавицы, вышел в мороз. Следом выбежала всегда сопровождавшая его собака. Подперев дверь валявшимся у порога бревном, Олег направился на базу.

     База находилась километрах в полутора от дома. Идти предстояло через весь посёлок, минуя районы строителей, монтажников, дорожников. В каждом районе жила местная собачья свора, которая не пропускала чужих собак через подконтрольную ей территорию. Из-за этого Олег всегда брал с собой  увесистую палку, чтобы, если нападут, можно было защитить свою собаку и себя. Он шёл по тёмному посёлку, сшибая палкой снежные шапки на сугробах и слушая, как под валенками вкусно поскрипывает снег.  Над ним куполом раскинулось ночное полярное небо, усыпанное яркими, холодными звёздами и кое-где расцвеченное фиолетовыми переливами северного сияния.  Если читать про такое небо, про сияние, про мерцающие звёзды, находясь в тёплом доме, уютно устроившись в кресле и попивая при этом любимый кубинский ром, то лучше и представить нельзя.   Но сейчас Олегу предстояло ехать  на эту чёртову буровую, где произошла авария, и морозить себя и своих ребят из-за очередного разгильдяйства какого-то ротозея. Он шёл под этим роскошным небом и размышлял не о прелестях природы, а о том, что надо взять с собой. Приборы — в порядке, он сам накануне проверил; за взрывчаткой, детонаторами и шнуром они по дороге заедут... Что ещё? Вроде — всё. Остальная мелочёвка лежит в станции. Ну и ладно.

     Добравшись без приключений до базы, Олег обнаружил, что некоторые  из его партии уже тут и разогревают машины. Значит, скоро поедем. Он отметил у диспетчера путевой лист и ещё раз проверил, что написано в заявке и сколько потребуется взрывчатки, детонационного шнура, детонаторов. Потом выписал требование и пошёл к машинам.

     Два машиниста, оба — Лёхи, паяльными лампами отогревали движок сто тридцать первого ЗИЛа. Вовка Федоренко копался у шестьдесят шестого «газона», на котором была установлена станция. Ещё несколько работяг заводили «Урал».

     - Ну что, ребята, как самочувствие?

     - Пошёл ты со своим самочувствием, - в один голос ответили Лёхи. – Какое с «бормоты» самочувствие может быть?

     - А где же вы её достали?

     - Что, Зинуля «накапала»?

     - Почему «накапала»? Просто рассказала. Удивительно, что вы ещё на ногах держитесь.

     - Да она слабая. Градусов двадцать, не более. По паре пузырей на брата даванули. Pазве много? Сам-то пузырь водяры спокойно принимаешь, а тут — компот.

     - А Костя тогда чего рухнул? Зинуля сказала, что он, как бревно, лежит.

     - Так Костя выпил в два раза больше, потому что начал раньше. «Раньше сядешь», как говорится... До этого со знакомыми из «полярки» принять успел. Спирта с фактории кто-то приволок. Вот и отлёживается теперь Кистинтин Ляксандрыч наш родимый.

     - Ну и как же мы без него?

     - Почему без него?  В будку кинем, пока доедем — очухается. Путь-то, видать, не близкий.

     - Это точно. Часа три потратим.

     - За три часа он у нас огурцом будет. Ща заведёмся, погрузимся и за ним заедем. Да ещё ребятишек прихватим.

     - Вот и славно. Тогда меня кликните. А я пока в доме посижу. Успею ещё наморозиться.

     Олег, сопровождаемый не отстававшей от него собакой, вошёл в здание конторы. Там он расстегнул куртку, достал папиросу и, устроившись на лавке, затянулся в ожидании машин. Верная собака легла рядом, положив голову на передние лапы и  периодически поглядывая на хозяина.

     Не успел Олег докурить, как входная дверь со скрипом отворилась, и что-то круглое затопало об пол ногами, сбивая снег.

     - Зин, ты что ли? – спросил Олег, приглядываясь к странного вида существу.

     - Фа, не фифиф фтофи, – промычало на непонятном языке существо, попутно разматывая закрученный вокруг головы платок. – Ну, конечно, я, не видишь что ли? Меня так Колька укутал, что не выговорить и не продохнуть.

     - Да, видок у тебя — что надо. Если замерзать будем, к тебе за помощью обратимся, чтобы поделилась одежонкой.

     Зинин муж, Николай, укутал жену основательно. Несколько свитеров, здоровенный и длинный тулупище, ватные штаны и пушистые собачьи унты. Утеплил, что называется, на совесть.

     - Ты, будто, первый раз. Чего так разоделась? – удивился Олег. - Тебе ведь не на улице работать.

     - А ты прогноз слышал? Пятьдесят обещают. Да с ветерком. И дорога не близкая. Ничего, пар костей не ломит.

     - Это точно. Не ломит. А передвигаться-то можешь? Вини-Пух, ты,  наш, - уже смеясь, сказал Олег.

     - Ладно, ладно,  вещий Олег Николаевич. Вы все мне ещё обзавидуетесь. Так и быть, есть у меня пару запасных наносничков – поделюсь. Тебе – персональный, самый большой. На твой любопытный носище.

     - Хорошо, - снисходительно ухмыльнулся Олег. - Так и быть, наносничек одолжу в случае чего. А как там мужики, не обратила внимание? Возятся?

     - Володя, вроде, станцию завёл, а другие ещё греются.

     - Ну, тады, садись, покалякаем.

     - О, с тобой покалякаешь. Только и знаешь, что про картины, да про книги. Да про Хема своего любимого.

     - А ещё про ром. Ты забыла. Недавно на «землю» летал, так сумку рома кубинского привёз. Думал, буду «дайкири» делать. А у нас, оказывается, все магазины этим ромом завалены. Вот незадача-то вышла.

     - Зря тащил, выходит?

     - Почему зря? Не пропадёт. Половины уже нет.

     - А что такое «дайкири»?

     - Коктейль так называется. У Хэма вычитал. Ром с апельсиновым соком и со льдом.

     - А ты сам-то пробовал? Или читал только?

     - Пробовал-пробовал.  Вот вернёмся, и вы ко мне с Коляной придёте – оленинки как нажарим, да под ром. Вот славненько будет… Вкууусно, - Олег так аппетитно протянул «вкусно», что ему тут же захотелось выпить солнечного напитка и поесть жареного оленьего мяса, посыпанного брусникой…

     - Я «дайкири» хочу.

     - Ладно. Считай, уговорила. Будет тебе «дайкири»…

     Входная дверь опять хлопнула. В помещение  ввалились Лёхи и Володька.

     - Ну что скажете, братцы?

     - Дай-ка закурить сначала.

     Лёхи вытащили из протянутой Олегом пачки по «беломорине», прикурили и, жадно затянувшись, откинулись на скамейке.

     - Вот покурим и можно ехать.

     - А шмотки?

     - Уже погрузили.

     - Черти. Почему меня не позвали?

     - Да ладно, начальник, сиди уж. А то без тебя не управились бы.

     - Управились, не сомневаюсь, - немного смутившись, сказал Олег. Он понимал, что его пожалели, не хотели лишний раз беспокоить. Знали, что ему ещё предстоит много работы и потому дали возможность немного побездельничать впрок.

     - Так, ладно. Покурили,  и хватит, - сказал некурящий Володька.

     Все встали, пожелали себе удачи и вышли на улицу. Собака выбежала следом.

     У проходных ворот стояли три окутанные паром красно жёлтые машины. Впереди нервно урчали  тяжелые подъёмники, за ними подрагивала геофизическая станция. Олег посмотрел, как разместилась его бригада и куда определили Зину. Убедившись, что она сидит в уже нагретой кабине «зилка» не с края у двери, а рядом с шофёром, он одобрительно кивнул и махнул рукой, давая команду двигаться. Потом забрался в свой «66-й», крикнул собаке,  бегающей рядом: « Домой», захлопнул дверь и, постучав три раза по уже чуть тёплой крышке капота, сказал, обращаясь к своему товарищу:

     - Ну, что, Володь, с богом?

     - По-ехали, - ответил всегда неунывающий Володя, включил скорость и они тронулись с места.

     Миновав посёлок, машины остановились на окраине при выезде на трассу,  у одного из двухэтажных бараков, в котором размещалась общага. Лёхи и Олег зашли в дом и поднялись на второй этаж. Пройдя по длинному коридору, они подошли к нужной комнате и зашли внутрь. При ярком свете ламп на койках, расположенных в два этажа, спали люди. Со стола голосом Высоцкого: «Эх, ребята, всё не так. Всё не так, ребята...» - орал на полную громкость магнитофон. В углу, на своей кровати, что-то бормоча и постанывая,  «бревном», как метко заметила Зина,  лежал Костя. Все его звали Кистинтин, а Олег, в отличие от других,  — Константином Александровичем. Костя не раз просил Олега обращаться к нему по имени, но Олег не мог переступить через какой-то внутренний барьер и упорно величал его по имени и отчеству. И не только потому, что тот был старше,  но из-за большого уважения, которое испытывал к этому надёжному, повидавшему жизнь и много лет проработавшему на севере человеку.

     Костя  лежал в шубе и  в одном меховом сапоге (другой выглядывал из-под кровати) — видно рухнул, едва успев добраться до койки и не найдя сил справиться со вторым. Он был самым старшим и опытным человеком в партии. Ему было под пятьдесят и у него росли четыре дочери, две из которых были уже совсем взрослые. Вместе с матерью, женой Кости, они жили в городе, находящемся в ста пятидесяти километрах от посёлка. Каждый раз, когда жена была беременна, Костя ждал сына, но рождалась дочь. Скоро на свет должен был появиться очередной ребёнок и, в конце концов, оправдать, как надеялся Костя, его ожидания. Мужики по этому поводу шутили, что ему придётся ещё немало потрудиться и обеспечить значительный прирост народонаселения в стране, чтобы добиться заветной цели.  Но Костя отшучивался и продолжал надеяться.

     Обычно он сторонился гулянок и не злоупотреблял алкоголем, хотя выпить мог и умел, но сегодня, видать, сорвался и крепко «загудел».

     Кое-как натянув на ногу Кости  второй сапог и прихватив несколько свитеров и «ватники», Олег и Лёхи взяли бесчувственное тело за руки и за ноги и поволокли к выходу. На улице его поднесли к машине, в горизонтальном положении приподняли и как ценный груз с надписью «не кантовать» аккуратно вдвинули в будку. Там положили на диван, который был весьма кстати, и прихватили страховочными ремнями, чтобы не скатился во время движения.

     Пока грузили Костю подошли ещё несколько человек.

     - Ну что, вся команда в сборе? - спросил Олег.

     - Свисти, шеф, -  весело сказал кто-то из подошедших взрывников. 

     - Тогда - вперёд ,- поддерживая оптимистический тон, ответил Олег.

     Когда все расселись и прозвучал сигнал клаксонов «к отплытию», три автомобиля двинулись в долгий путь.

     В это время суток трасса, как обычно, пустовала. На сотни километров лежала неприветливая, заснеженная тундра. Над тундрой зловещим знаком, отсветом от факела сжигаемого на пункте переработки газа, висел багряный крест.  Жители посёлка привыкли к своеобразному зрелищу и не обращали на него внимания. Сейчас, находясь в уже прогретой и слегка раскачивающейся кабине, отчего клонило в сон, Олег смотрел на этот крест и думал о том кресте, который каждый человек несёт в своей жизни и почему этот крест человеку даётся.

     Проехав мост через замёрзшую, протекавшую недалеко от посёлка реку, машины свернули на узкую дорогу, ведущую к складу, где хранилась взрывчатка,  и около ворот остановились. Фары осветили несколько длинных складских сооружений и небольшой сруб, из трубы которого валил дым. Дверь сруба распахнулась и оттуда вышел сторож. За ним выбежала мохнатая, дружелюбная собака по кличке Тимка. Савельич, так звали сторожа, открыл ворота и помахал рукой, показывая куда  подъехать. Тимка, приветливо лая, побежал за машинами.

     - Ну что, Савельич, как тут у тебя дела, не мёрзнешь? – спросил Олег, протягивая сторожу требование на взрывчатку.

     - Ничего, - ответил Савельич, - не мёрзну. А вот, ежели, папироской угостишь, совсем хорошо будет. У тебя, поди, Урицкого? А лучше, того, на обратном пути подбрось «Стюардессу» или «Опала». На буровых, знаю, появились. Завезли недавно.

     «Опал», «Стюардесса» и «Ту-134», сигареты болгарского производства,  в посёлке не водились, распределялись под строгим контролем начальства только по буровым, а потому ценились чрезвычайно.

     - Ладно, захвачу пару блоков, травись. А «Беломор», конечно, Урицкого. Другие не курю. Ты же знаешь. Не погарским же давиться... - Олег вытащил пачку папирос и протянул Савельичу.

  -   А когда обратно?

     - Кто ж его знает. Что-то там случилось. Вот и вызвали на аварийные работы. На   месте будем разбираться.

     - Ну, лады. Только про сигареты не забудь.

     - Не боись. Слово.

     Пока Олег и Савельич разговаривали, взрывники таскали со склада ящики, шнур и прочую мелочёвку и распределяли их по машинам.

     - Олег, - к Олегу подошёл один из взрывников. - Кажись — всё, погрузились.

     - Ну, что? Тогда — по коням. Пока, Савельич. Бди в оба. Про сигареты не забуду.

     Трасса или, как её все называли,  «зимник» была единственной дорогой, соединявшей посёлок и месторождение. По ней забрасывалось оборудование и продукты, развозились трубы для строящегося газопровода, доставлялись рабочие вахты. В тихую и  безоблачную погоду, когда поверхность была укатана и расчищена грейдерами, ехать по ней было одно удовольствие. Машины шли мягко по плотно утрамбованному снегу, который слегка слепил, сверкая и переливаясь под лучами ненадолго показывавшегося солнца. Когда же дорогу заметала метель, её чистили БАТами – большими артиллерийскими тягачами и японскими могучими тракторами «катерпиллерами». Но почему-то, Олег так этого и не мог понять, чистили не вдоль, а поперёк, оставляя от каждого прохода ковша, слева и справа от него, небольшой снежный холмик. В результате «зимник» превращался в поверхность, напоминавшую тёрку. Ехать по такой «тёрке» было удовольствием малоприятным. Хорошо, если расчистке подлежали небольшие участки. Тогда можно было немного потерпеть. Но, если заметало всю трассу, то она превращалась в испытательный полигон для машин и людей. Олегу и его ребятам «повезло». Они попали на «тёрку». Это значит,  время в дороге увеличится раза в два, а то и больше, да и измучаются все от нескончаемой тряски.

     Олег закрыл глаза. Тело его подбрасывало и раскачивало из стороны в сторону, но он старался уснуть. Обычно он отключался быстро в любой обстановке, спал крепко и редко видел сны. Но сейчас ему очень хотелось увидеть что-то хорошее, и его желание сбылось. Перед ним предстал осенний день, ранним-ранним утром которого, взяв удочки, он отправился на реку, где любил рыбачить или просто сидеть на берегу, глядя на спокойно текущую мимо воду.

     Деревня, куда иногда приезжал Олег, и где жил его друг, находилась в километре от реки. Между домами и рекой, вдоль берега, тянулось  поле, которое по весне затапливалось, из-за чего летом оно покрывалось высокой травой, а в тех местах, где трава была пониже, обильно зарастало земляникой. Олег любил это поле и эту реку. Часто он просто так, без цели бродил по берегу, слушая пение птиц и вдыхая сладкие ароматы цветов. К осени поле сиротело и становилось бурым. Цветы исчезали. Пропадал вечно звучащий перелив жаворонков. Зато можно было наблюдать за низко летящими, курлыкающими клиньями журавлей, да, порой, из-под ног с громким «фррр» вспархивала стайка перепёлок.

     В этот день Олег встал пораньше, ещё затемно. Сварил кофе и выпил традиционную чашку с традиционным  утренним бутербродом. Затем осторожно, чтобы никого не будить, хозяева любили поспать подольше, вышел в сени. В сенях он надел сапоги-«болотники»,  старую, продолжавшую верно служить тёплую финскую куртку, подхватил с вечера приготовленный рюкзак со снастями, наживкой и едой и, взяв чехол с удочками, вышел из дома. Ещё баловали теплом погожие осенние деньки, но ночью подмораживало. Вот и нынешней ночью случились заморозки, и потому в воздухе стояла бодрящая после натопленного дома прохлада.

Выйдя за калитку, Олег направился к реке. Деревня притихла.  Даже собаки не лаяли. Стояла удивительная тишина, в которой единственным звуком был хруст инея под сапогами. В конце деревни начиналась разбитая бетонная дорога, ведущая к существовавшей здесь когда-то паромной переправе. Переправа давно не действовала. Осталась только дорога да  бетонный спуск к реке.

     Пройдя метров сто по бетонке, Олег свернул и оказался в поле. Поле было неузнаваемо. Оно словно покрылось серебряным покрывалом — на запутавшиеся в траве и кустах паутины лёг иней. Иней лежал всюду: и на дороге, и на немногочисленных кустах, и даже на одиноко стоящих деревьях. Олег шёл, восхищённый, через этот серебряный ковер и слушал, как мерно и звонко хрустит под ногами замёрзшая за ночь трава.

    Начало светать, и вскоре показались первые солнечные всполохи.  Они пробежали по полю, и по мере того, как солнце медленно вставало, поле преображалось. Из «серебряного» оно превращалось в «бриллиантовое». Иней таял, и паутинки покрывались мелкими бусинками росы. Когда солнце поднялось, всё поле уже искрилось разноцветными бликами. Такого Олег не видел никогда. Иногда он останавливался, нагибался,  всматривался в «бриллиантовые» ожерелья, которыми свисали растаявшие паутинки, и  доставал фотоаппарат, стараясь запечатлеть удивительные творения природы.

В памяти всплыли прочитанные когда-то строки.

Словно россыпь серебра

(Под ногами – хруст )

Иней искрится. Рассвет…

Воздух чист и густ.

Пахнет прелью. От воды

Тянется туман…

Я иду по серебру –

Сладостный обман,

Что природа дарит мне

Утренней порой…

Солнце медленно встаёт

Прямо над тропой…

Пробежалось по полям,

Иней растопив,

Заиграло в облаках

Утренний мотив

И бриллиантовой росой,

Засверкав в траве,

Ослепив, ошеломив,

Вывело к реке…

     Вот так и он сейчас, ослеплённый и ошеломлённый «бриллиантовой росой», вышел к реке, вернее к тому месту, где она должна была находиться. Река исчезла. Её спрятала плотная завеса тумана.  Туман закрыл воду и небо, объединив их в мутное месиво, «солярис», царящий между берегами, между небом и землёй. И только там, где взошло солнце, сквозь серую мглу еле просвечивал  чуть заметный  шар, а немного ниже —  его призрачное отражение. Картина выглядела настолько же неправдоподобной, как и та, которую он только что наблюдал на поле. Там — «бриллиантовые» россыпи, здесь — плотная непрозрачная пелена. Олег вытянул руку. Пальцы почти исчезли.

     - Как бы не промахнуться и не угодить в воду, - подумал Олег.

     Осторожно он спустился по откосу, увидел край обрыва и тропу,  ведущую вдоль него к давно облюбованному заливчику.  Пройдя несколько метров, он остановился, сбросил с себя рюкзак и чехол и опять посмотрел туда, где виднелся шар и его отражение...

     Олег расстегнул чехол и достал разъёмные части спиннинговых удилищ. Сначала он собрал два коротких, а затем длинные, трёхметровые. Длинными он обычно ловил  на живца.  Короткими — на червей. Приготовив удилища, он достал из чехла металлические стержни с вилками на концах и привязанными к ним колокольчиками, сигнализирующими поклёвку. Расставив стержни вдоль берега, он наживил червей, сделал заброс и, вставив концы удилищ в вилки, удобно расположил спиннинги на земле. Потом  подождал, пока леска провиснет, надел на неё колокольчики и  принялся готовить небольшую, метр на метр, мелкоячеистую сеть, называемую «пауком».  Собрав «паука», Олег прошёл к небольшой заводи и опустил его в воду. Скоро в баке для живцов плавало десятка полтора небольших рыбёшек.

     - Отлично, - подумал Олег. – Теперь всё есть для удачной рыбалки.

     Наживив нескольких живцов, он забросил их подальше, расстелил на траве припасённый толстый прорезиненный плащ и устроился поудобнее, поглядывая на застывшие в ожидании поклёвок колокольчики.

     Понемногу туман рассеивался, показался противоположный берег, начало пригревать солнце. Олег любил это переходное время. И не только здесь на реке, но и в городе.  Время ожидания и надежды. Время, когда ночь уже давно минула, а дневные часы ещё не наступили. Когда не знаешь, что тебя ожидает сегодня. Когда ты полон сил и желания работать, и ещё не подступила усталость.

     Олег смотрел на уходящий туман, на всё отчётливее просматривающуюся зеркальную гладь воды, на уже поднявшееся высоко солнце. Всё вокруг дышало умиротворённостью и покоем...

     Неожиданно тишину нарушило позвякивание одного из колокольчиков. Олег вскочил и подбежал к удилищу. Он внимательно смотрел на колокольчик и ждал  повторной поклёвки. Несколько секунд колокольчик был неподвижен, а потом сильно дёрнулся и пронзительно зазвенел. Олег схватил спиннинг и с силой подсёк. Удилище резко согнулось.. Переложив его в левую руку, правой он стал медленно вращать катушку, наматывая леску и подтягивая добычу к берегу. К удивлению, она не сопротивлялась и спокойно позволяла себя тащить.

     - Странно, - подумал Олег. - Щука билась бы, и окунь тоже. Судак? Судак хоть немного, но поупирался бы. А это что? Непонятно.

     То, что попало на крючок,  не оказывало никакого сопротивления, и Олег решил, что зацепилась коряга. Он аккуратно подтаскивал её к берегу и старался провести мимо водяных зарослей, чтобы не запутаться. Когда до берега оставалось совсем немного, «коряга» внезапно развернулась и  стремительно направилась к форватеру. Олег едва успел отпустить тормоз катушки. Что-то большое, сильное и уверенное уплывало без рывков, плавно разматывая леску.

     Подождав немного, Олег  притормозил катушку и попытался  остановить рыбу. Она поддалась и, как в начале, позволила себя свободно тащить. И опять, когда до берега оставалось несколько метров, так же развернулась и так же устремилась обратно.  Олег вспомнил любимый роман «Острова в океане».

     - Ну нет, эту я постараюсь не упустить...

     Когда рыба ушла далеко, Олег снова притормозил катушку и снова принялся выматывать леску.

     - Только бы не сорвалась, и снасть выдержала, тогда вытащу, - пробормотал Олег.

     Так повторялось несколько раз: Олег подтаскивал рыбу почти к самому берегу, а затем она разворачивалась и уходила к середине реки. Он всматривался в прозрачную толщу воды, стараясь разглядеть, что за добыча ему попалась. Но она всё время шла по дну, и даже, когда оказывалась совсем рядом, была невидима.

Наконец, Олег почувствовал, что рыба сдаётся и тащить стало легче. Подтянув в очередной раз её совсем близко, он увидел  длинное  чёрное тело. Неужели налим?  Налимов, да ещё таких больших, он тут не ловил никогда. Стараясь, чтобы рыба не сорвалась, он подвел её к кромке берега и аккуратно втащил на один из торчащих из воды, заросших осокой островков. Это был не налим. Шевеля усами, на него почти человеческими глазами смотрел огромный сом. Сом раскрыл свою от «уха до уха» пасть и произнёс каким-то странным и очень знакомым голосом:

     - Олег, Олег, ну отпусти меня. Не могу больше. Замучил совсем...

     - Что за чёрт, - подумал Олег.

     А сом опять повторил всё тем же голосом, в котором Олег уже узнал любимый женский голос.

     - Олег, не могу больше, устала, отпусти...

     Олег протёр глаза, и ... река каким-то невероятным образом пропала. А он оказался в своей городской квартире, лежащий на кровати рядом с женщиной. Подперев голову рукой, женщина внимательно смотрела на него, другая рука лежала на его плече.

     - Олег, не могу больше, устала...

     Олег накрыл своей рукой руку женщины, сжал её и поднёс к  губам. Он почувствовал так любимый им родной запах, исходящий от уже немного погрубевшей, но ещё нежной и шелковистой кожи.

     - Ох, милая моя. Как же я тебя люблю, и как мне тяжело будет без тебя. Ну почему ты считаешь, что мы должны расстаться?

     - Олег, ты хороший, добрый, мой любимый...

     - Хороший и добрый — предисловие, за которым последует...

     - Ну да, последует. А как ты себе представляешь нашу жизнь дальше? У меня семья, сын. Я не могу уйти от мужа.

     - Но ты же его не любишь. Я так надеялся, что мы будем вместе...

     - Да, не люблю. Ну и что? 

     - А любовь?

     - Любовь?... Любовь... Поздно уже что-либо менять. Ведь ты знаешь, что у меня был долгий роман. Была и любовь. И что хорошего из всего этого вышло? Ничего. Всё порвала и вышла замуж. Волевым усилием. Вот такое было воспитание чувств.

     - Мне кажется, что ты только и занимаешься тем, что воспитываешь свои чувства.  А как же ты, твоя душа?  Ведь ты постоянно себя ломаешь. Впрочем, если человек что-то выбирает, то он это выбирает по одной простой причине, что другого-то выбрать не может. Нет у него выбора. Человек такой потому что... И, вообще, мне кажется, что ты боишься. Всё время боишься и придумываешь себе сценарии жизни. Всё придумываешь. Как-то ты мне сказала, что человек основным делом занимается между делом. Это ты себя так уговариваешь? А любовь — тоже между делом? А жизнь?...

     - Не знаю, может быть, ты и прав. Может быть, и уговариваю. Но я действительно боюсь. Так — всё ясно, понятно и привычно. А если что-то менять...   Даже подумать страшно. Да и зачем?

     - Если — зачем? Тогда...

     Олег лёг на спину и уставился в потолок. Рядом с ним лежала женщина, которую он любил, пожалуй, больше всего на свете. Она принесла в его жизнь осмысленность, полноту бытия и нежность, которой ему так не хватало, которую ждал и надеялся когда-нибудь встретить. И вот встретил.

     Когда они познакомились, он не знал, что она замужем. Он почти ничего про неё не знал. Просто влюбился, как мальчишка, а потом полюбил всерьёз: страстно и глубоко.

     Они не часто виделись. То он улетал на свои буровые, то она была занята на работе и дома. Встречались урывками, от случая к случаю. Но он очень ждал этих встреч. Ждал, когда обнимет хрупкие плечи и заглянет в родные глаза. Он был наполнен, переполнен ей. Каждую минуту своей жизни думал о ней и не мог, не в силах был не думать. Он был рад тому, что она есть и живёт в нём, хотя без неё сильно тосковал.

     Он всегда с волнением ждал её прихода. Ждал, когда откроется дверь,  и она своей лёгкой и порывистой походкой подойдёт к нему, положит на плечи руки, приподнимется немного на носках и поцелует сначала сама, а затем, подставив губы, будет ожидать его поцелуя.

     Он с нетерпением ждал её лица, которое так любил, её рук, её прикосновений...

Когда она расспрашивала  о том, как он жил всё это время,  пока был в отъезде, долго рассказывал о своей работе, о тех местах, где побывал, о людях, с которыми встречался и ещё о том, как скучал без неё, и как ему её не хватало и не хватает.

     - Знаешь, - как-то сказал он. - Вот ты — здесь, а тебя уже не хватает, уже скучаю.

     Она тогда рассмеялась..

     Сейчас, находясь рядом с любимым человеком, он понимал, что теряет его, и также понимал, что ничего с этим не может поделать. Рвалась та ниточка, которая соединила их когда-то и связала на... как он хотел сказать навсегда, на всю жизнь, но не мог. Не навсегда.

     Он повернулся к ней, посмотрел во внимательно глядящие на него глаза и провёл рукой по её волосам, по лицу, дотронулся губ.

     Она знала, что он любит так проводить, ей это нравилось,  и она не мешала. Просто смотрела на него.

       Потом он положил руку ей на грудь и поцеловал. Уголки её губ дрогнули. То ли она при этом о чём-то  подумала, то ли они так реагировали на его прикосновение. Он не знал, только очень любил эти лёгкие подрагивания. Он поцеловал сначала правый уголок, затем левый.

     - Милая, как же я их люблю.

     - Кого?

     - Губы твои. И уголки их, когда они вот так подрагивают. И тебя всю очень люблю.

Люблю... Ты даже не представляешь, как...

     Он наклонился над ней...

     - Олег, Олег... Олег...

     - Олег, Олег...Олег... - Олег открыл глаза. Володя тормошил его за плечо. - Просыпайся, приехали.

     Они находились метрах в ста от расцвеченной фонарями, словно рождественская ёлка, буровой. Он плохо соображал, что происходит. Он был ещё там, во сне. Держал в объятиях и целовал любимую женщину и не понимал, как  и почему оказался тут, среди откуда-то взявшихся  людей и машин; в этой промёрзшей до основания суровой и неприветливой ночи.

     С трудом отрываясь от сна, Олег медленно возвращался в реальность. Открыв дверь кабины, он спрыгнул на снег. Морозный воздух обжёг лицо и быстро привёл  в чувства. Запахнув куртку, он подошёл к стоящим рядом машинам.

     - Ну что, мужики? Как доехали, всё в порядке?

     - Всё, командир.

     - А сколько добирались? Я тут кемарнул маленько, - часов на руке Олег не носил. Не любил лишнюю тяжесть. Всегда они болтались в одном из карманов. Но сейчас карманы были под курткой.

     - Около пяти часов.

     - Ничего себе. Измотала дорога?

     - Есть немного. Надо бы отдохнуть перед работой.

     - Это точно. Пойду к мастеру. Скажу, что приехали и обед закажу.

     - Вот это — дело. Давай. А нам разгружаться?

     - Подождите пока. Узнаю, что и как, тогда и  разгружаться будем.

     Парни вернулись в кабины, а Олег побрёл к вагончику бурового мастера. По дороге заглянул в столовую, предупредил, что их приехало восемь человек, и поинтересовался расписанием обедов. Ближайший они уже пропустили, а следующий будет только в двенадцать.

     - Ну что же, подождём немного, - сказал Олег поварихе. - Только вы, уж, про нас не забудьте.

     - Не волнуйся, Олег, записала:  геофизики, восемь душ. А надолго к нам?

     - Кто его знает. Полагаю, до завтра.

     - Хорошо. Не волнуйся. К двенадцати подходите.

     Олег вышел из столовой и направился дальше.

     - Привет Сан Санычу, - Олег пожал протянутую руку бурового мастера.

     - Здорово, Олег.

     - Что тут у вас случилось? Из заявки я не понял.

     - Понимаешь, какая штука, обратный клапан на забое заклинило. То ли цементом прихватило, то ли ещё что. Короче рвать надо. А там ещё цементный «стакан» образовался. Придётся разбуривать.

     - Так какого чёрта нас среди ночи подняли?

     - Извини. Начальство распорядилось, а мы — народ подневольный.

     - Подневольный. Небось испугался за свои «метры», вот и команду дал, чтобы нас прислали. Когда мы тут, оно спокойнее.

     - Да ладно, не шуми. Свои люди, разберёмся.

     - Разберёмся? Это вряд ли. Вас за «метры» премируют, а  с нас за простой снимают... Так и быть, милую, а пока определяй на ночлег.

     - Олег, видишь ли какая петрушка получилась. Две вахты у нас. Машина-«вахтовка» не приехала. Все койки заняты.

     - Что? – Олег взорвался. – Подписываем акт, разворачиваемся и — домой.

     Сказал, и самому стало нехорошо. Домой. Обратно по этой грёбанной дороге.  Пять часов... Мужики и так вымотаны.

     - Ну вы подождите немного, поспите пока в машинах, - старался успокоить Олега мастер. - А там «вахтовка» приедет, и места освободятся.

     - Так, - Олег немного помедлил.  – Пойду с парнями советоваться, что порешат, то и будет.

     - Вот это дело. Порешите остаться. Всё уладим.

     - Посмотрим, - процедил Олег. У него были нехорошие предчувствия. Обычно, если сразу не заладится, то так и дальше будет.

     - Мужики, такая история, - начал Олег, подойдя к машинам и стараясь не глядеть в глаза окружившим его работягам. - Во-первых, ещё будут бурить — «стакан» разбуривать. Значит, часов десять, как минимум. Во-вторых, в вагонах нет мест — спать негде. Две вахты живут. В-третьих, обед заказал. А, в–четвёртых, вам решать, что делать. Скажете «уезжаем», значит, разворачиваемся и —вперёд. Скажете   «ждём», сидим по кабинам и ждём. Воля ваша.

     - Слышь, Олег, они тут что – офонарели? Мы же только что по такой дороге, мать его... и теперь — обратно?

     - Я уже всё сказал, - отрезал Олег. – Как решите, так и будет. Я бы уехал. Но, понимаю, что все устали и неохота, так что — соображайте.

     - А обед когда?

     - Как обычно, в двенадцать.

     - Давай до обеда подождём, а там видно будет. Не сейчас же ехать.

     - Ну что, тоже верно. До обеда пара часов осталось, а там посмотрим. Договорились?

     - Договорились.

     Все разошлись по машинам.  Олег забрался в свою. Мерно на малых оборотах работал двигатель. От нагретого капота  и из щелей вентиляции шло приятное тепло.

Он закрыл глаза и пытался уснуть. Но сон не шёл. Олег сидел с закрытыми глазами и старался вспомнить то, что ему приснилось. Неужели это был только сон?  Всё было таким реальным, настоящим. Её губы, её руки... Тяжёлая тоска наваливалась на него. Глухая и тяжёлая как...

     - Эх, выпить бы, - подумал Олег,  но он давно понял и хорошо знал, что алкоголь ничего не снимает и не помогает — притупляет на время, а потом тоска подступает с новой силой и побеждает. Остаётся только ждать и надеется...

     - Не дождёшься ты, парень, ничего путного, - сказал он себе, усмехнулся, вылез из кабины и побрёл к мужикам, которые наверняка собрались в одной из будок подъёмников, затопили бензопечь и  в ожидании обеда травят анекдоты и рассказывают всякую похабщину...

     Пообедав и посовещавшись, решили, что, в принципе, ждать — не долго, можно как-нибудь перекантоваться в машинах, пока будет идти бурение, но зато всё сделают, а за аварийную работу получат премию. На том и порешили.

     Бурение началось поздно вечером. Что-то не заладилось, и потому оно продолжалось не десять часов, как предполагалось, а сутки. За это время, подключив к сети станцию, Олег проверил приборы и обнаружил, что ни один не работает.  На ремонт ушли те же сутки. Тут поспать бы, но «стакан»  разбурили,  инструмент подняли и можно было приступать к работе. И началось... Аппаратура без конца отказывала.  Надо было постоянно вытаскивать её из скважины, отпаривать, раскручивать примороженные гайки, разбирать, заносить в станцию, проверять,  опять собирать и  снова опускать в скважину и так без конца на пятидесятиградусном морозе... Не работа, а...

     Всё когда-то кончается, закончилась и эта, мучительная, первая часть их задания  и можно было приступать ко второй — основной.  Чтобы пробить установленный на забое обратный клапан, решили рвать специальный заряд. До сих пор эту операцию  никто не проводил. Требовались согласования с буровым  и геофизическим начальством. Пока дозвонились до базы, пока  связались с «центром», пока оттуда получили добро, прошли ещё сутки... К концу четвертого дня   измученные от бессонных ночей люди еле передвигались  по буровой и работали, скорее «на автомате», нежели что-то соображая.

     Когда всё сделали, Олег и его бригада, осунувшиеся и обессиленные, побрели искать свободные места, чтобы  выспаться перед обратной изматывающей дорогой. Они переходили от вагончика к вагончику, но койки оказывались занятыми. На одних спала ожидавшая так и не приехавшей «вахтовки» смена, на других — дежурившая вахта.  Выйдя из последнего вагончика, Олег стоял, немного пошатываясь от усталости на морозном ветру, и не знал, что делать. Он был руководителем, он отвечал за людей, и, хотя вины его ни в чём не было,  чувствовал себя виноватым.   Он мог пойти к буровому мастеру и в очередной раз поругаться, но понимал бесполезность этого занятия. Олег осмотрелся — везде ли был? Вроде, везде.

     - А это  ещё что? - Олег увидел расположенный в отдалении сарай и направился к нему. Открыв дверь, он оказался в жарко натопленном и душном помещении. По стенкам висели грязные, пропитанные буровым раствором и солярой робы и ватные брюки. На полу беспорядочно валялись подсыхающие валенки.

     - Сушилка, - догадался Олег.

     В сарай были проведены трубы с перегретым паром. Тут сушилась рабочая одежда  буровиков.

     - Ну что, есть у человека выбор или нет? - Олег вспомнил разговор с Зиной. - Думаю, что нет.

     Он  аккуратно разложил по полу валенки, сверху навалил  сохнувшие робы. Образовался внушительный  толстый слой, хорошо защищающий от обжигающих труб. Олег лёг сверху.

     - Ничего, жить можно. Тут поспим — не баре, чай...

     Около вагончика мастера его ждали работяги.

     - Мужики, нашёл я нам укромное местечко. Не царские хоромы, но поспать можно. Пошли.

     Войдя внутрь сарая,  мужики недоумённо уставились на Олега.

     - Что, неужто не нравится?

     - Олег, да ты спятил. Мы? Сюда? В эту помойку?

     - Братцы вы мои дорогие, а у вас есть выбор? Можете предложить что-то лучше?   Тогда давайте, предлагайте.

      В ответ раздался грубый мат.

     - Вы как хотите, а я спать буду — не могу, сил моих больше нет, - Олег упал на робы, приладил их под себя и посмотрел на товарищей. Те, немного поколебавшись, тоже принялись устраиваться.

     Когда  Олег проснулся и открыл глаза, то не сразу сообразил, где находится. Потом вспомнил, как бродил по территории буровой в поисках свободных мест, как наткнулся на сушилку, как срывал с вешалок и сбрасывал на пол грязную и вонючую одежду, как привёл сюда свою бригаду. Он посмотрел на людей, лежащих вповалку в этой грязи и ему стало стыдно перед ними, перед собой, перед... он не знал перед кем ещё...

     За стеной послышался скрип шагов, дверь распахнулась и  вошла Зина.

     - Олег, а я-то вас обыскалась. А вы вон где, оказывается. Что, неужели не нашлось более достойного места славным ликвидаторам аварий и добытчикам газа? -  начала шутливо женщина, но, увидев представшую перед ней картину, осеклась. Выражение её лица изменилось на удивлённое и испуганное.

     - Как видишь...

     - Олег, но как же?... -  Зина переводила взгляд с Олега на спящих людей и никак не могла поверить увиденному. - Как же так?

     - Вот так, Зинуля...

     - Но почему?...

     - А всё потому, что выбора у человека нет, и потому  что жизнь, Зинуля, такая...

Олег на мгновение умолк,  грустно улыбнулся и тихо произнёс:

     - Такая, Зинуля, жизнь. Понимаешь? Такая жизнь...

***

      - Пришлите ещё. Ещё хочу.

      - Ну так и быть. Посылаю ещё пару. Но эти уже про другое. Про мою деревенскую жизнь.

«АЛЫЕ ПАРУСА»

     Она сидела на разбитом стуле у обочины дороги и читала книгу. Рядом стояло ведро с грушами. Груши были маленькие, некрасивые и на вид совершенно несъедобные. Она выносила ведро с грушами сюда каждое утро и каждое утро садилась рядом и раскрывала книгу. Вечером она закрывала книгу, забирала ведро и уходила в свой небольшой, чуть покосившийся дом. Стул так и оставался стоять. Она его никогда не убирала,  понимая, что он никому не нужен. Трудно было сказать, сколько ей лет. Может быть — 30, а, может — 50.  Сходу и не определишь. Одета она была  неряшливо и производила впечатление человека, переставшего уделять внимание своему внешнему виду. На ней был непонятного цвета старый свитер, а сверху, хоть погода стояла тёплая, видавшая виды застёгнутая на все пуговицы дублёнка. На дорогу и потенциальных покупателей она не смотрела. Подъедут — хорошо, купят — ещё лучше, нет — и не надо. Она была поглощена книгой.

     Вот уже две недели я жил в деревне и две недели регулярно проезжал на своём старом «Прогрессе» мимо неё, направляясь то к реке на рыбалку, то на станцию в магазин, то просто — прокатиться. За всё время она в отличие от других продавцов, сидящих неподалёку и торгующих овощами со своих участков, ни разу не посмотрела на меня и не предложила, как другие, купить её товар. В качестве покупателя я ей, казалось, был неинтересен.

Однажды, возвращаясь с реки, я к ней подъехал.

     - Почём ваши груши? - поинтересовался я.

     - Капитан Грэй? - услышал я в ответ и обомлел. Очевидно, моё лицо озадачило продавщицу,  и она поняла, что не то сказала.

     - Ой, извините меня. Зачиталась я тут совсем, - смутилась она и торопливо встала, положив книгу на стул.

     Я взглянул на обложку. Там был изображён корабль под парусами, врезающийся в морскую волну, а чуть ниже краснела надпись «Алые паруса» и имя автора — Александр Грин.

     - Вы спросили, почём груши? За тридцатник отдам.

     - За тридцатник? - «тридцатник» и «капитан Грэй» никак не укладывались в моей голове.

     - Ну да, а чего вы удивляетесь? Они, хоть и падалки, но сладкие. Не смотрите, что на вид некрасивые.

     - В Москве за такую цену аргентинские во какие продаются, - я показал какие, - и вкусные необыкновенно.

     - Так ведь там  — химия одна, а у меня — с червяками. Стало быть — чистые, никакой химии.

     С подобной логикой спорить было трудно, поэтому я не стал торговаться и попросил, чтобы Ассоль, как я тут же про себя назвал эту женщину, набрала мне из ведра пару килограммов. Она, торопясь и что-то объясняя про груши — какие они замечательные,  взвесила безменом содержимое рваного пакета и пытливо посмотрела на меня.

     - Ну вот, как раз два кило.

     - Если не понравятся, верну, - пошутил я и отсчитал шестьдесят рублей.

     По тому, как она брала и тщательно пересчитывала сначала бумажные деньги, а потом  металлическую мелочь, я понял, что эти шестьдесят рублей для неё много значат. Как минимум три буханки хлеба.

     - А как вас зовут? - спросил я и представился сам, - всё ж- таки соседи.

     - Аня, а попросту — Нюра.

     Нюре было тридцать пять лет. Когда-то она жила тут с родителями и бабушкой — маминой мамой. Родители умерли рано, и они остались жить вдвоём. Нюра тогда ещё ходила в школу и была прилежной ученицей. Ей легко давались почти все предметы, но больше всего она любила литературу. Она и сама пробовала писать стихи. Любимыми её поэтами были Есенин и Блок, а из писателей — Грин. Часами, не отрываясь, она могла читать про Зурбаган, про Лисс и «Бегущую по волнам», про удивительную судьбу бродяги Ива и, конечно, про девочку Ассоль и мужественного капитана Грэя.

     Часто она  мечтала, что появится такой капитан Грэй и увезёт её в далёкую страну с красивыми и добрыми людьми, и проживут они вместе долго и счастливо и умрут в один день...

     Но капитан Грэй не появился, а появилась местная соседская «братва»... 

     Потом закончилась школа и надо было как-то зарабатывать. Нюра устроилась в местный магазин на станции. Работа не трудная, да и при продуктах всегда. Так прошло несколько лет.

Когда умерла бабушка, Нюра осталась совсем одна. Замуж она не вышла, детей не родила. Она жила в своём уже покосившемся доме и продолжала работать в магазине. То ли за  честность и неумение обвешивать покупателей, то ли ещё за что  из магазина её уволили. Другой работы в деревне не было, и  она как многие деревенские стала жить с  участка. Что-то продаст, что-то себе оставит. Так и перебивалась. Летом она торговала выращенными в огороде огурцами и помидорами, а ближе к осени сливой, яблоками и грушей. Вечерами она  включала старенький телевизор и смотрела сериалы сначала про красивую заграничную жизнь, а позднее, когда пошли отечественные, уже про нашу, не такую, правда,  красивую, зато полную убийств, измен и различного рода «интриг»: c женщинами,  похожими на проституток, и спортивного вида мужчинами, смахивающими на бандитов. Когда  надоедал весь этот, как она говорила, «балаган», она доставала  старые книги, своего любимого Грина и погружалась в ту удивительную жизнь, которая была где-то там далеко, да и была ли...

     Приехав домой я оставил пакет с грушами в сенях, помылся под тёплой водой летнего душа и принялся готовить ужин. Уже пред сном я вспомнил про покупку. Из-за стоящей жары груши надо было убрать в холодильник. Я взял пакет и стал их выкладывать в пластмассовый судок. К моему удивлению все они оказались гнилыми.

     - Ай да Ассоль, - усмехнулся я. - И ты тоже хорош, не мог сразу проверить. Купился на капитана Грэя.

     Озадаченный я смотрел на содержимое пакета и думал, что скажу завтра Нюре. Но злости к этой странного вида продавщице не было. Была жалость и ещё какое-то непонятное чувство. Пожалуй, тоска и грусть.

     - Не буду ей ничего говорить. Что есть, то есть.

     Я выбросил груши и отправился спать.

     Следующим  вечером я как обычно возвращался на велосипеде с реки. Ещё издали я заметил Нюру и подъехал. Волнуясь и путая слова, она начала лихорадочно  объяснять:

     - Вы понимаете, что-то вчера со мной случилось. Бес попутал. Груш подобрала гнилых — не углядела. Их и насыпала, бабка старая. Я вам сегодня хороших специально нарвала,  даром, за вчерашнее, - Нюра показала на стоящий рядом новый, очевидно недавно купленный,  раза в два больше вчерашнего, яркий пакет, полный спелых груш,  - специально вас жду, знаю, что вечером с реки возвращаться будете. Заприметила. Я давно вас заприметила. Знаете, как назвала? - Капитан Грэй. Вон, говорю себе, капитан Грэй поехал.

     Я поднял с земли пакет, в котором было килограммов пять, не меньше, и посмотрел на тридцатипятилетнюю «старую бабку».  Какой-то ком встал в горле. Оказывается, она не просто читала.

     - Спасибо,  этих  груш мне надолго хватит. Буду есть и вас вспоминать, -  с трудом выдавил  я, а потом, немного помолчав, добавил, - Ассоль...

     Лицо Нюры просветлело:

     - Заметили... Моя любимая. С детства... Когда эти груши кончатся, приезжайте, я вам ещё дам,  они некрасивые, но вкусные.

     - И без химии, потому и с червяками.

     - Потому и с червяками, - улыбнулась Нюра и помахала рукой. - Приезжайте, капитан Грэй.

     Я помахал в ответ, сел на велосипед и на прощание оглянулся.

     Одной рукой Нюра продолжала махать, а другую положила на голову и медленно проводила ей по рано начавшим седеть волосам. Рядом стоял стул. На стуле одиноко лежала  книга. На обложке был изображён врезающийся в волну красивый парусник, а под ним надпись - «Алые паруса».

***

ПРОСТО ОДИН ДЕНЬ

     Он сидел перед открытым окном в сад. Рядом на столе лежала небольшая книжка. Это был сборник стихов. Книга была открыта на той странице, на которой  он вчера остановился. Он взял сборник в руки, прочитал последние строчки стихотворения:  «И с философской грустью одиноко уходит день сонатой ля минор» - и посмотрел в окно. Между домом и деревьями, посаженными в саду, носились ласточки. За садом был луг.  За лугом, в низине — деревня.

     Дом стоял на холме.  С него открывался вид на луг, на деревню, на озеро, растянувшееся вдоль  дороги,  проходящей за деревней, на многочисленные  картофельные огороды, лежащие за озером. Дальше виднелась протекавшая в нескольких километрах  река. За рекой тянулись нескончаемые поля, а  за ними синела полоса леса. Над  полями,  над рекой, над лесом высилось летнее, безоблачное небо. Он смотрел на этот когда-то давно поразивший его и так полюбившийся пейзаж и думал о том, что правильно сделал, приехав сюда.

     Поезд уходил в семь утра. До вокзала было полчаса ходьбы, и ещё нужен был час, чтобы закончить  домашние дела. Поэтому он встал рано — только рассвело. Сделав намеченное  и выпив  традиционный утренний кофе, он проверил заранее приготовленный рюкзак  и присел  «на дорожку».

     Солнце давно взошло и уже успело  прогреть остывший за ночь городской воздух.  На пустующих улицах шуршали мётлами дворники. Куда-то торопились редкие машины. Он шёл по ещё спящему городу и радовался предстоящей поездке.

Через несколько переулков он оказался на проспекте и углубился в знакомые с детства кварталы. Миновал здание, в котором когда-то располагалась его  школа, затем дворами вышел на территорию клиники. За клиникой следовал безлюдный в это время бульвар, несколько улиц и привокзальная площадь. На площади находились три вокзала. Она так и называлась — «Площадь трёх вокзалов».  Он не любил эту площадь, но, поскольку не раз  уезжал с каждого из них и с каждым было что-то связано, площадь стала  частью его жизни. Он пересёк здание одного из вокзалов и очутился на перроне.  Предъявив проводнице  билет,  поднялся в вагон, нашёл своё место и, забросив рюкзак на верхнюю полку, удобно расположился в кресле у окна. Когда поезд тронулся,  он достал компьютер и принялся редактировать  начатый накануне рассказ.  Изредка прерывая работу, он смотрел в окно, наблюдая за проносящимися  знакомыми  посёлками и небольшими городками. В последние годы  здесь всё сильно изменилось. Некогда тихий дачный пригород превратился в продолжение мегаполиса. Появилось много дорогих и некрасивых домов, развлекательных центров, крупных магазинов... Но скоро  они остались позади, и пошли поля, перелески, небольшие деревеньки и хутора.

     За работой два часа дороги пробежали незаметно. Он закончил править текст, убрал компьютер и просто глядел в окно. Проехали одну широкую реку, за ней другую,  город,  лес,  озеро, небольшой разъезд и, наконец, состав, скрипнув тормозами,  остановился. Он надел рюкзак, спустился по крутой вагонной лестнице на низкий перрон, помахал проводнице, перешёл несколько железнодорожных путей и оказался на  привокзальной площади. Здесь вовсю шла торговля —  по выходным работал сельский рынок.  Покупать он ничего не собирался. Всё, что нужно,  купит в деревне или в посёлке, расположенном  от деревни в нескольких километрах. Он  не спеша  двигался  вдоль рядов, глядя на то, чем торгуют, и  иногда прицениваясь, а затем направился к автовокзалу, в кассе которого взял билет.   Около подъехавшего автобуса уже выстроилась очередь. Люди, стараясь занять места поудобнее, толпились у входной двери.  Он стоял в стороне и ждал, когда толпа окажется в автобусе и рассядется по местам. Затем подошёл к кондуктору и отдал билет.

Впереди, рядом с водителем, оказалось пустое кресло. Он сел против высокого лобового стекла и пристроил на коленях рюкзак. Ему повезло. Можно было вытянуть ноги и без помех наблюдать за тем, что происходит впереди.

Дорога пролегала через лес, посёлок, потом заворачивала в поле и дальше шла через деревни, которые плавно переходили одна в другую, и было непонятно, где кончается одна и начинается другая: «Выкопанка», «Горетово», «Ивняги»...   По узкому мосту автобус  пересёк  небольшую речушку с названием Вобля. Много лет назад он придумал версию происхождения этого странного названия: первый человек, появившийся в здешних краях, увидел местные просторы, речку, протекающую среди лугов, бескрайние поля, почесал затылок от изумления  и произнёс: « Во бля!...».

     Уже полупустой автобус неторопливо перебирался от остановки к остановке, высаживая одних пассажиров, подбирая новых и постепенно подъезжая к тому участку, который ему особенно нравился. Здесь вдоль дороги росли вековые ивы. Местами их кроны переплетались, отчего создавалось впечатление, что автобус едет по зелёному с высокими сводами туннелю. Это было  необычно и очень красиво. Всякий  раз, проезжая под сомкнутыми ивовыми кронами, он вспоминал одну из картин Сутина. Там  были изображены такие же высокие деревья со сплетёнными ветвями, под которыми расположились деревенские домики. Несколько раз он даже задумывался, не взяться ли ему за краски и не написать нечто подобное. Но понимал, что непременно начнёт подражать,  и потому не брался.

     Слева от дороги показалось озеро. Значит, скоро его остановка. Когда-то озеро было чистым и глубоким, но постепенно обмелело и заросло тростником и кувшинками.

Раньше он приходил сюда, спускал на воду резиновую лодку и рыбачил, но это было давно. Крупную рыбу выловили сетями — осталась одна мелочь, поэтому он предпочитал  рыбачить на реке.

     Проехав некоторое расстояние вдоль озера, автобус остановился. Остановка, как и деревня, называлась красивым именем Озерицы. «Озерицы-Озерицы приютились у водицы...» Он выбрался из опустевшего автобуса, огляделся по сторонам, словно проверяя — всё ли на месте,  и направился к своему дому.

     К дому вела посыпанная гравием грунтовая дорога.  Проложенная прямо через заросшее пижмой, цикорием и иван-чаем поле, сначала, когда её только провели, дорога была глинистой.  После дождя глину размывало, башмаки обрастали глиняными наростами и скользили. Приходилось обходить по сырой траве, и потому ноги всегда промокали.  В доме он быстро снимал обувь, растирал ноги одеколоном и выпивал немного спирта или водки — что было — для профилактики.

Потом дорогу засыпали гравием, и подниматься к дому стало удобно в любую погоду.

Он шёл среди кустов уже отцветающей пижмы и цикория, через колышущуюся под порывами лёгкого ветерка высокую, пожелтевшую траву и слушал пение жаворонков. У вершины холма он остановился, скинул рюкзак и, встав лицом к реке, посмотрел на открывающуюся  панораму.  Так он делал всякий раз, приезжая сюда, и каждый раз  вспоминал, как увидев впервые эти просторы, подумал, что человек при взгляде на такую красоту обязательно должен запить «горькую» от понимания  величия и совершенства природы и своего ничтожества перед ней.

     Калитка забора была крепко прикручена проволокой. Замок давно потерялся, и потому он, уезжая, просто привязывал калитку к стоящему рядом столбу. Разогнув тугие концы, он распутал проволоку  и вошёл в сад. Около забора росло сливовое дерево. Он сорвал несколько уже спелых, покрытых серым налётом слив, и съел их; затем ещё раз оглянулся в сторону реки  и по заросшей травой тропинке подошёл к дому. Из рюкзака  достал  ключ, вставил в замочную скважину и, с трудом провернув несколько раз, открыл чуть покосившуюся тяжёлую входную дверь.

     Первым делом он распахнул  окна, впуская в комнаты свежий воздух,  включил предохранители, проверил есть ли свет и отправился к насосу, который подавал в дом воду из пробуренной по соседству  глубокой скважины. Насос работал исправно.  Переодевшись в старые шорты и майку, он взял бухту со шлангом и подсоединил его к летнему душу, находившемуся в дальнем углу сада. На крыше душа стояла большая, покрашенная зелёной краской бочка с  вмонтированным в неё электронагревателем. Но сейчас, в жаркие дни,  нагреватель был не нужен.

Наполнив бочку и  баки для воды, стоящие в доме, он выкатил из сеней старенький, поскрипывающий при езде, но вполне крепкий, дорожный велосипед, подкачал шины и несколько раз провернул ось каретки: колёса крутились, тормоз работал — можно ехать. Он вернулся в дом, сел за стол, достал чистый лист бумаги и записал, что нужно купить: за хлебом, маслом, сыром и прочим заедет в посёлок, а овощи купит у деревенских.

     Он скатился с холма и выехал на трассу, вдоль которой сидели, кто под большими зонтами, а кто, подставив себя под палящее солнце, продавцы овощей. Проезжая мимо, он со многими здоровался, вскидывая  в приветственном жесте руку  и отвечая на приглашение остановиться, что  подъедет на обратном пути.

Посёлок и магазины, находились на горе, куда поднималась дорога. Длинный километровый     «тягун» с уклоном градусов в пятнадцать-двадцать был непростым испытанием не только для «велосипедистов», преодолевавших его, в основном, пешком, ведя велосипед в руках, но и для автомобилей, особенно в дождливую погоду. Он же часто использовал этот «тягун» для тренировок, забираясь туда на своём «Прогрессе» и съезжая обратно, заставляя себя неоднократно  повторять эту процедуру, тем самым стараясь поддерживать форму.

Преодолев подъём, он въехал в посёлок и скоро оказался на площади, где на крохотном пятачке разместились сразу четыре магазина. Все, даже по городским меркам, — большие, с  одинаковым набором продуктов и с таким же одинаковым отсутствием покупателей.

Ему было непонятно, зачем их тут  столько. Но раз были, значит, «это кому-нибудь нужно».

Он купил всё по списку,  добавив к нему незапланированные несколько бутылок свежего местного пива,  и поехал обратно.  Подседельные пружины весело и ритмично поскрипывали  на дорожных выбоинах, им в такт позвякивали лежащие в рюкзаке бутылки. Солнце светило в спину.  Ехать с горы было легко и приятно. Набирая скорость он нёсся вниз,  и ему хотелось, как  в детстве, снять ноги с педалей, широко расставить  в стороны и, подставляя лицо встречному ветру, мчаться что есть дух, пока велосипед сам в конце концов не остановится. Однажды,  шестилетним мальчишкой  вот так, отпустив педали  своего маленького трёхколёсного велосипеда, он катил по булыжной мостовой,  врезался в стоящий у тротуара грузовик, разбил велосипед, нос и залил кровью только что подаренный ему  костюмчик.  Потом его мама долго сокрушалась, но больше не из-за носа, а о костюме...

     У одного из торговцев овощами он остановился. Это был грузный, болезненного вида мужчина, сидящий под большим ярко-жёлтым зонтом. На столе перед мужчиной стояли миски с аппетитными помидорами и огурцами, а между ними большие старинные весы с гирями.

     - Доброго здоровья. Красивые у вас огурчики.

     - И вам здоровья доброго. Давненько у нас не показывались.

     - Да, давненько.

     - А что так?

    - Ну как вам сказать? Дела...

- Ну да... дела. Cейчас у всех — дела. И у вас — дела, и у нас — дела. Одни дела. А жить-то и некогда.

     - Жить? А, может быть, это и есть жизнь?

     - Ну какая это жизнь?  Суета одна.

     - В общем, да... Суеты хватает. А кто мешает не суетиться?

     - Вот жизнь и мешает. То грядку прополи, то удобри, то полей, то... Опять же, сами знаете, продать надо. А цены ныне вона каки. Раньше, бывало, за лето имели кое-что, — мужчина выразительно потёр друг о друга большой и указательный пальцы, — а сейчас,  мать их ё...,  в город не пускают.  Перекупщики, б...и,  всё скупают, вот и приходится цены подымать... Но вам, как старому знакомому,  дешевше отдам.

     - Да ладно. Сколько скажете, за столько и куплю. Мне ведь немного надо.

     - А сколько возьмёте?

     - Картошки - пару килограмм, а остальное - по килограмму. Огурцов — уж больно они аппетитные у вас, помидорчиков — тоже красивые, пару синеньких...  Да капусты качанчик, свеклы, ну и морковки заодно... Чего ещё на борщ требуется? И травы какой-нибудь, если есть.

     - Вы пока сами наложите картохи, огурцов и помидоров,  а я в огород схожу за остальным. Не уедете?

     - Куда же я уеду? Мне борщ варить надо.

     - Ну ладно, тогда подождите под зонтиком.

     Мужчина пошёл к своему участку, тяжело опираясь на палку и чуть прихрамывая. А он, положив велосипед в траву,  набрал всего и сел на стул, стоящий под зонтом. Зонт, хоть и был большой и создавал тень, но от зноя не спасал. Он откинулся на спинку стула, вытянул ноги и стал ждать. Слева и справа, метрах в десяти от него, сидели две женщины, тоже торгующие огурцами и помидорами. Периодически они переговаривались, и он оказался на пересечении их разговора. Он слушал, о чём судачат соседки, смотрел на дорогу и грыз огурец.

Через некоторое время вернулся продавец и принёс баклажаны, капусту, свеклу, морковь и зелень.

     - Ну как, пойдёт? Я тут ещё перца острого прихватил. В борщец — первое дело, и чесноку — пару головок.

     - Вот спасибо. Про перец и чеснок я совсем забыл. И сколько я за всё должен?

     Мужчина назвал цену. Цена была явно завышена. Но он не стал спорить и заплатил, сколько просили. Пристроив сумку с овощами на руль и попрощавшись, он покатил к дому.

     - Приезжайте ещё, - раздалось вдогонку.

     - Обязательно, - ответил он, не оборачиваясь, и, также не оборачиваясь, помахал рукой.

     Когда он приехал домой, было уже далеко за полдень.  Видавшая виды майка совсем промокла от пота. Он положил продукты и овощи в холодильник, взял полотенце, мыло и  направился в душ. Вода в бочке  ещё не успела прогреться и была почти ледяной. Но ему необходимо было смыть с себя пот и  освежиться после езды.

Вздрагивая от прикосновения холодных струй, он вспомнил, как много лет назад  по весне приехал в далёкий северный посёлок, и там, что было почему-то нормой, отключили воду: везде, во всех домах. Питьевую развозили машинами-водовозками, а чтобы просто помыться — воды не было. Не работала и баня. Он, привыкший к душу и иногда принимавший его по нескольку раз в день, какое-то время терпел, а затем отправился на реку. В предвкушении развлечения с ним отправились и его приятели. Посёлок находился недалеко от Ледовитого океана, и река почти вся ещё была покрыта льдом. Только около берега лёд растаял, и между плавающими льдинами образовались полыньи. Скинув полушубок и унты и раздевшись догола, он быстро заскочил в воду, разогнал  льдины и с воплем окунулся. Потом с таким же воплем выскочил на берег и принялся носиться, размахивая руками и стараясь хорошенько разогреться перед очередным купанием. Шёл снег. Он стоял голый под падающим снегом, отчаянно мёрз, но усердно намыливал тело. Затем под хохот приятелей, распивающих коньяк и получающих бесплатное развлечение, ухнул в полынью, стараясь смыть мыло, и выбежал на берег. Такую операцию он проделал несколько раз, пока не убедился, что — чистый. Потом тщательно до красноты растёрся шершавым полотенцем, натянул на себя одежду и уже вместе со всеми опрокинул в себя стакан коньяка. Сейчас коньяка у него не было, да и вода была не такая холодная как та.

     Помывшись и бурча  под нос строчку из засевшего в голове стихотворения:  «Когда сказано всё... Когда сказано всё...» — он отправился варить борщ.

     В шкафу он нашёл подходящую кастрюлю, поставил её на небольшую газовую плитку, стоящую у кухонного окна, и высыпал в миску несколько картофелин. Картофель был совсем молодой, кожура с него слезала легко, без усилий, и её можно было не чистить, а просто помыть, удалив остатки земли. Потом он нарезал картофелины на мелкие куски и засыпал в кастрюлю. Туда же положил нарезанные  морковь и свёклу, залил водой и зажёг под кастрюлей газ. Затем достал капусту, баклажаны, помидоры и зелень. Отрезал от качана небольшой кусок и нашинковал мелкими длинными ломтиками, разрезал на части помидоры и синие, а зелень подготовил для того, чтобы добавить в самом конце, когда борщ будет готов. Убедившись, что всё сделано, как надо, он сел в кресло у обеденного стола  и включил лежащий на столе ноутбук. Было время ещё раз перечитать отредактированный в поезде рассказ. Он просмотрел его,  обнаружил несколько фраз, которые ему не понравились и исправил. Пока он читал, содержимое кастрюли сварилось, и можно было закладывать остальное. Высыпав овощи и тщательно перемешав, он снова прочитал текст и удовлетворённо хмыкнул. Он закрыл компьютер и вернулся к плите.

Разглядывая красивое содержимое кастрюли, он вспомнил, что забыл посолить.

     - Ну и «шляпа», — сказал он, насыпал в кастрюлю соли, молотого перца и увидел, одиноко лежащий рядом с плитой красный стручок.

     - И это забыл.

     Он порезал стручок и тоже закинул  в кастрюлю, а следом отправил туда приготовленную зелень.

     Когда до полной готовности оставалось совсем немного, он достал из шкафа тарелки, чашки, старый гранёный стакан, ложки, вилки и ножи, тщательно промыл их и вытер полотенцем. Глубокую тарелку поставил на стол, а рядом положил ложку и нож. Отрезал от привезённой с собой буханки чёрного хлеба кусок, поджарил его на сковороде и сделал бутерброд с колбасой. В тарелку налил пахнущего сельдереем и укропом борща и добавил туда густой сметаны.

От содержимого тарелки шёл завлекающий аромат, рядом на блюдце красовался аппетитный бутерброд, а в миске блестели помытые огурцы и помидоры.

     - Ну а почему бы и не выпить под такую закуску, - произнёс он и достал из морозильной камеры бутылку с купленной на станции водкой,  отвинтил пробку и налил себе немного в стакан.

     - За приезд, — громко сказал он, опрокинул стакан, поднёс по старой привычке к носу палец, занюхал и принялся за еду.

     Поев и помыв посуду, он вышел в сад, уселся на старом, вросшем в землю верстаке и закурил сигарету. Он старался представить себе, как будет тут жить и не затоскует ли с новой силой. Но отогнал невесёлые размышления и решил не думать ни о чём постороннем и оставленном в городе:  о своих картинах, о предстоящей осени, о разных важных и не очень делах.  Не думать о ней, хотя о ней не думать он не мог. Она заполняла все его мысли.

Однажды она прочитала ему:

Мы – на одной волне. Но чувствую: помехи

Врываются в эфир и преломляют суть.

А ты в броне обид, как в рыцарских доспехах.

В растерянном «прости» холодное «забудь»

Причудилось? Не верь дождливым этим мыслям,

Живи на полную и небо не гневи.

Увидишь: сквозь туман проступит новым смыслом

Большая радуга моей шальной любви.

«Шальной любви» — ну уж это слишком. И когда она проступит своим непонятным, новым смыслом? И проступит ли?...

     - К чёрту, — сказал он себе, - «живи на полную» думай о рассказах, о романе, о предстоящей рыбалке, но только не о ней.

     Он закончил курить, загасил сигарету о верстак и вернулся в дом. Ему было хорошо, но рано начатый день и переезд утомили его. Он расстелил постель на кровати,  стоявшей  около открытого окна в маленькой, продуваемой ветром спальне, разделся, лёг и тут же заснул спокойным и ровным сном.

     Проснулся он,  когда солнце уже садилось,  и, чтобы прийти в себя,  снова принял душ. Успевшая нагреться вода смыла остатки сна. Он чувствовал  себя отдохнувшим и бодрым и решил съездить на реку —  посмотреть, не занято ли его любимое место, и искупаться.

Взяв плавки и  закрыв дом, он сел на велосипед и с радостным чувством отправился на встречу с рекой.

     Река находилась в нескольких километрах от дома. Сначала к ней вела та же дорога, что и на станцию, но у «тягуна», она раздваивалась и уходила влево к паромной переправе. Не доезжая до парома, он свернул на разбитую грунтовку, которая подходила к реке и дальше шла вдоль самого обрыва.  В местах стоянок рыбаков валялись кучи оставленного мусора. С каждым годом его становилось всё больше, и он не понимал, почему люди приезжающие сюда, как ему казалось, за красотой, сами же эту красоту уничтожали. Иногда он брал с собой большие полиэтиленовые мешки и собирал брошенные  пакеты, банки и бутылки, но мусор с удручающим постоянством возвращался.

     Подъехав к берегу, он увидел, что «его» место занято. На нём расположился целый палаточный лагерь и оттуда слышались громкие звуки, называвшиеся почему-то музыкой и французским словом «шансон», мужской мат и женские крики.

     - Ну да... рыбачк`и, мать их...  — с горечью подумал он и развернул велосипед. Он понял, что ближайшие дни ему тут делать нечего и отправился к плотине, куда ездил купаться.

Около плотины, перегораживавшей почти всю реку, он  притормозил. Обычно тут стояло много спиннингистов, которые ловили в водоворотах  судаков, но сейчас, очевидно из-за жары, никого не было. Он понаблюдал  за скатывающимся  с громким рёвом водопадом и поехал дальше, за плотину, где было мелко, и вода в жаркие дни хорошо прогревалась. Рыбаки сюда наведывались редко, отчего сохранилась относительная чистота, и после купания можно было, расслабившись, поваляться на мягкой шелковистой траве, подставив тело вечернему и уже не обжигающему солнцу.

     У реки ему всегда было хорошо и спокойно. Он мог подолгу плавать, часами лежать на траве или, когда ловил рыбу, смотреть на колокольчики донок. Обычно, привязчивые мысли здесь отступали. Он ни о чём не думал. Просто получал радость от общения с природой и наслаждался окружающей тишиной.

     Наплававшись в своё удовольствие  и окунувшись напоследок, чтобы было не жарко возвращаться, он  поехал обратно, по дороге решив заглянуть к озеру, на противоположном от деревни берегу которого несколько лет назад обнаружил  заросли ежевики. Ежевичные кусты росли у самой воды. Сейчас они были усыпаны тёмно-сизыми  спелыми  ягодами. Он приподнял одну ветку и принялся рвать мягкие,  сочные плоды и складывать их в ладонь, отчего на ней тут же образовались  ярко-красного цвета пятна, а затем положил пригоршню в рот.  Прожевав порцию стал собирать следующую, потом другую, потом ещё и ещё...  Ежевики было очень много и, судя по всему, никто сюда за ней не приезжал.

     - Вот и славно, будет чем полакомиться, — наевшись, подумал он,  сел на велосипед и уже окончательно поехал домой.

     Дома приготовил чай, сделал себе пару бутербродов и поужинал. Затем поднялся на второй этаж. У  открытого окна, выходящего в сад,  сел за  небольшой журнальный стол, зажёг стоящую на столе лампу, положил рядом сборник  стихов и закурил.

     Он сидел перед  окном, смотрел на носившихся в сумерках перед домом ласточек, на реку, на уходящие к  горизонту поля, на узкую, уже плохо видную в наступающей темноте  полосу леса за полями, на вечернее небо, в редких облаках которого отражались отсветы заходящего солнца, и читал  стихи.

Не хватает тебя... Не хватает...

Словно воздух ртом хватаю.

От прошедшего улетаю.

Вспоминаю, опять вспоминаю,

Как не поняли мы друг друга,

Как страшились заветной встречи,

Вырываясь из чувства круга,

Сокрушая всё и калеча.

Убегали, боясь ошибки.

Опасенья - любви дороже?

Не скрывали сарказм улыбки.

Ну куда же смотрел, ты, Боже?

При своих, но чужих, остались —

Чьи-то слёзы зазря прольются.

Захотели, смогли, расстались.

Оправданья всегда найдутся...

Вот и всё. Вот и смолкла песня.

Улетаю. Опять улетаю.

А в душе, как беды предвестник, —

Не хватает тебя... Не хватает...

     Он загасил сигарету.

     - Какие  пронзительные слова, — думал он. -  «Не хватает тебя». Как просто и в то же время точно сказано — «не хватает тебя».

     Да, ему её не хватало. Очень. И он ничего с этим не мог поделать. Как бы ни старался.

Тупая, ноющая тоска засела где-то внутри и не уходила...

     Он перевернул несколько страниц и начал читать другое стихотворение.

В театре кукол снова ставят Свифта,

Но дождь аншлаг обещанный сорвет.

В кафтане мокром, в башмаках разбитых

По бездорожью Гулливер идет.

Осенний ветер оборвет афиши,

В природе – слякоть, в душах – гололед,

И одиночество проворно и неслышно

Бездомной кошкой в душу прошмыгнет.

Дружище Свифт, ну что ты с укоризной

На нас глядишь из Вечности своей?

В болото мелкой  «лилипутской»  жизни

Мы угодили, словно мухи – в клей…

Пустой бульвар… С достоинством пророка

Сметает дворник палых листьев сор,

И с философской грустью одиноко

Уходит день сонатой ля минор.

     Дочитав, он ещё раз посмотрел на открывающийся из окна  вид и  попытался восстановить в памяти прошедшие события: как шёл  по пустующим улицам на вокзал, как затем  в поезде редактировал рассказ, как  через автобусное стекло любовался ивовой аллеей, как  покупал овощи  и потом варил борщ, как ездил на реку и лакомился ежевикой...

Он закрыл окно, погасил лампу и отправился спать. «Сонатой ля минор» уходил день. Наступала ночь.

***

     - Правдивые рассказы. Поверила.  Только — грустно как-то.

Про то, как боролись с рыбой, так было? А кто эти женщины? Которая — во сне? И про кого Вы не хотели думать?

     -  Да, рыба была на самом деле, и боролся я с ней, и правда, как в «Старике и море». Первый раз в жизни  поймал такую большую. И отпустил, потому что смотрела на меня почти человеческими глазами. Как можно было лишить жизни? Пусть живёт. А женщин я, конечно, придумал. Хотя, что-то похожее со мной происходит, и я полагаю, Вы догадываетесь, кто является прототипом?

     - Догадываюсь... Почему Вы не хотели обо мне думать?

     - Потому что скучаю и потому что мне Вас не хватает. Трудно  без Вас. Какие-то мрачные мысли бродят. Читали стихотворение?

     - «Не хватает тебя»? Это — Ваше? А про «Серебро»?

     - Мои оба. Вот такую историю придумал. Грустная история. Не хватает... потому что. Началось с одной строчки, а закончилось... Вот видите, стихи стал писать...

     -  Вы слишком серьезно ко всему относитесь: Вам —  или всё, или ничего. По-моему, максимализм — такая штука, которая может испортить, что угодно, потому что  граничит с категоричностью и, соответственно, уничтожает вариативность жизни. «Жизнь полна импровизаций» и тем интересна.

     -  Возможно... Возможно, Вы и правы. Но, хотелось бы, честно говоря, другого... Жизнь, конечно, «полна импровизаций», но эта фраза ставит человека в позицию  как бы  безответственности. Дескать, ну что ж делать, коль так случилось? Я понимаю, что жизнь зачастую преподносит сюрпризы и, порой, не самые радостные, но я сторонник понимания, что выбора у человека нет. В контексте этого я понимаю, что  то, что должно случится с человеком, случается. В этом смысле и моё знакомство с Вами — не импровизация, а неизбежность... Больше того я чувствовал и ждал чего-то подобного... Конечно, я не предполагал, что это будете именно Вы. Но то, что оказались Вы, — подарок. И я подозреваю, что никого другого и быть не могло. Ничего случайного в этой жизни не бывает. Моё глубокое убеждение...