«Когда сказано всё...»

     - Обнаружил  на одном из сайтов Ваш рассказ. Вечером почитаю.

     - Вам не понравится. Это — «женская» проза. А я видела рисунки Ваших котят.

     - Я не понимаю, что значит «женская» проза и «мужская». Как-то в одном из интервью Дину Рубину спросили про «женский роман». Знаете, что она ответила? «...У нас есть писатели-мужчины и писатели-женщины, третьего природой не дано. Писатели-мужчины гуляют себе своими путями, никому не приходит в голову, свистнув, построить их в ряды. Почему-то в отношении к писателям «женского происхождения» всякому хочется их построить, обозначить, пронумеровать, как стадо коров. Это какие-то животноводческие позывы, вы не находите?» Иные мужчины, пишут... не приведи господи, а женщины — наоборот.

Недавно прочёл «Переводчика» Улицкой. Какая же это «женская» проза? А раньше, лет тридцать назад, очень нравились рассказы Виктории Токаревой. Тонкая, ироничная. Не «Мартин Иден», конечно, но тем не менее...

     Котята — это один и тот же котёнок. Когда-то, в 70-х, я жил в маленьком посёлке на Ямале. Там у меня была собака по кличке Пирка, про которую я никак рассказ не допишу, и три кота. Но не сразу, а по очереди. Этот был совершенно чёрный. Мавр звали. Его потом моя же собака и загрызла... Тогда я очень много рисовал. Рисунки — того времени. Мне они нравятся,  но «отдают»  Мунком (был такой норвежский художник). Один из них — интерьер дома. По этому рисунку делал свои «Валенки». Справа — угол печки, у которой мы с Пиркой спали в обнимку,  тесно прижавшись друг к дружке. Уже была зима, крыши не было (дом я только строил), но печка стояла и топилась,  и снег падал на нас, спящих около тёплой печи. А слева — легендарные валенки. Таких ни у кого не было. Я ходил по посёлку в этих самых валенках размера 50-го, в розовой куртке-каэшке и с мольбертом на плече. За мной — Пирка... Недавно встретил человека из того посёлка. Он и сейчас там  живёт. Спрашиваю, как и что? Ну и про старые времена (посёлок только начинался). Кто что помнит, кто кого знает? И говорю, что слышал рассказы про какого-то художника из 70-х. А он мне и отвечает. Ну да, есть, мол, такая легенда, что в середине 70-х  жил в посёлке один чудак-геофизик, который писал картины. Ходил по тундре в каких-то немыслимого размера валенках, с мольбертом на плече, весь в краске и с большой чёрной собакой... Вот смешно-то было, но приятно. Это ведь — обо мне...

     А жизнь была «собачья». В общем, бесприютная жизнь была. Да и внутри меня самого было бесприютно и не прибрано.  Наверное, поэтому и картинки такие. Хотя домик мой был  симпатичный и по тем меркам очень комфортабельный. Когда в посёлке не было света, ко мне приходили греться. Топилась печь, а на столе стоял ром... Захотите, расскажу...

Прочитал Ваш рассказ. Не знаю, как кому, а мне понравилось.

     - Да я тоже не сторонница разделять творчество на «женское» и «мужское». Улицкая мне нравится. И Токарева, и Дина Рубина, и Саган, и Мердок. И много других. Хотя все-таки отличие есть. Точка зрения у мужчин и женщин разная. Но это — нормально. Просто есть мужчины, которым не интересно, о чем думают женщины.

     История о чудаке-геофизике — замечательный сюжет. Встреча с самим собой. Писать Вам надо...

     - А мне интересно, о чём думают женщины. Но не все. А некоторые. Которые мне интересны. Писать? Пробовал и неоднократно. Но, каждый раз бросал. У меня есть забавные листы, написанные корявым почерком и буквами всё увеличивающимися в размерах от строчки к строчке. Это было в году 80-м. Я добирался до Ванавары (посёлок такой есть в Эвенкии на Подкаменной Тунгуске, где  упал «тунгусский метеорит») и «застрял» в Красноярске. Помню, что, бросив в ресторане  какую-то компанию, отправился к своему рюкзаку на вокзал. И там,  пьяный, засел на  пакгаузе с этими листами. Лил дождь, было холодно, надо мной висела раскачивающаяся от ветра лампа, и я, размазывая сырость по лицу, с упоением писал о любви... Накопилось много всякого, но нужна сосредоточенность, которая вся  направлена на то, что сейчас делаю. С Вашей подачи (после знакомства с Вами) опять взялся за давно начатое и брошенное. Не хватает сконцентрированности, но вылезает потихоньку. И вылезет. В этом не сомневаюсь. А то, что сдерживаю и копится,  даже хорошо.

Как там на моём любимом роме написано: «Этот ром выдержан достойно, без спешки, как и подобает лучшему рому в мире».

     Поскольку, один из моих девизов — ПРОБУЙ, то попробую. Уже начал думать о сюжете под условным названием «Диалог». Он и она знакомятся по интернету. Что будет дальше, ещё не знаю. Что-то будет...

     - В связи с праздниками взяла небольшой отпуск, и меня не будет в городе пару недель.

     - Жаль, что Вас не будет. Уже скучаю. Хорошего отдыха...

     - ...Ну вот, не дают мне отдохнуть... Неделя, говорят, и хватит с тебя.

     - Когда-то я Вам рассказывал о беседах с моим товарищем, которые записывал на диктофон. И Вы говорили, что хотели бы послушать. У меня появился новый, если ещё не ученик, то человек, который что-то хочет узнать. И от меня, в частности. И мы только начали разговор. Он мне присылает фото своих работ; я их смотрю, обсуждаю, даю задания; получаю новые фотографии, смотрю, обсуждаю, и опять даю задания и т.д. Лучше бы непосредственно показывать и рассказывать, но он — в другом городе. Пока — только начало. Идёт введение в контекст. Вообще, я стараюсь никого не учить, а вводить в контекст. В «культурный» контекст, т.к. смею себя относить к определённой культурной традиции. А человек, если захочет, сам будет учиться. И, конечно, не у меня. Или не только у меня.

Посылаю мои первые беседы... мой  «монолог». А ещё немного  Тонинo Гуэрры.

«Ожидание».

«Он был так влюблён, что не выходил из дома и сидел у самой двери, чтобы сразу же обнять её, как только она позвонит в дверь и скажет, что она тоже любит его. Но она не позвонила, а он сделался старым...»

Пришлите Вашу фотографию, чтобы мог распечатать?

     - Послушала Ваши беседы-размышления. Объясняете, подбирая слова на ходу. Это, по-моему, — высший пилотаж. Во-первых, потому, что «готовые», «отвердевшие» истины никому не интересны. Интересно то, что  пребывает в процессе становления, рождается на твоих глазах. А, во-вторых (и, безусловно, в связи с предыдущим), Вы вовлекаете в этот процесс своего ученика, делаете его свидетелем и соучастником таинства — приобщения к секретам мастерства. Очень понравились Ваши рассуждения об отличии красок и цвета. Рассказываете так, что хочется поехать в «Лавку художника» и купить себе краски  и кисточки. Правда, дома есть где-то гуашь и альбом для рисования. А чем черт не шутит? Жизнь полна импровизаций. В ней много чего происходит не согласно чему-то, а вопреки. Поживем, увидим... А пока Вы заставили меня кое о чем задуматься. Например, о том, что живописное полотно — это множество временн`Ых  фрагментов, соотнесенных между собой в пространстве. Грубо говоря, живопись —  время, переведенное на язык пространства. Ещё  задумалась над проблемой завершения произведения. В том числе поэтического. И еще много чего мне подумалось, но пока не могу сформулировать. Откуда  Гуэрра?

     - Удивился. Думал, что Вам моё письмо не интересно. Значит, ошибался. Но это  хорошо. Не ошибается тот, кто... А я люблю делать. И пробовать. Значит, и ошибаться буду. Послал его Вам, не зная почему. Как говорил в одном из моих «монологов», слушая себя. Что-то внутри толкало. И, если оно было Вам на самом деле интересно, я рад. То, что я послал — самое начало. Введение, так сказать. Это, всего лишь — частный случай мировоззренческой позиции. Моя, если так можно сказать,  «концепция» образовательного процесса состоит в том, что обучение может быть только в процессе совместного делания, со-участия. И  только здесь и сейчас. Нюансы — постольку, поскольку все люди разные, хотя, зачастую, похожие. Но они учатся (не я их учу), следовательно моя задача думать о них, понимать, объяснять, помогать. А учатся  они. В противном случае, как я думаю, это не обучение, а нечто похожее на наше образование. Неважно, среднее оно (весьма среднее) или институтское. Часто получается по Райкину: забудьте то, чему вас учили в школе, институте и т. д. В-основном, люди получают информацию (не путать со знанием), зачастую ненужную вовсе, и дальше, что с ней делать, не ведают.

     Очень интересные Вы акценты поставили в своём письме. А вот это —  прямо по Бергсону — пространство и длительность: «...живописное полотно — это множество временнЫх фрагментов, соотнесенных между собой в пространстве. Грубо говоря, живопись — это время, переведенное на язык пространства...» Но это же  о жизни вообще. Живопись, литература, инженерия, наука, даже религия в чём-то — это лишь частные составляющие большого общего под названием ЖИЗНЬ.

     Кстати, о красках. Зачем они Вам? Да и когда? У Вас есть СЛОВО, которым Вы блестяще пользуетесь. Стихотворная форма Вам органична. Вы в ней живёте, Вы — там. А Гуэрра... Я его люблю нежной любовью. Не как сценариста, не как поэта, не как художника, не как беллетриста. (А какие у него фонтаны!) А как человека. Недавно был на выставке его живописных произведений. Очень понравилось. Большая внутренняя свобода, чего мне так не хватает. Купил редкую книгу его прозы, стихов, заметок: «Люблю дневники, исповеди и слова, которые рассказывают светлячки, появляясь в небе нашего бытия...»  Посылаю.

     - Спасибо. Принимать подарки — это тоже искусство. К сожалению, я им еще не  овладела. Я больше люблю дарить. В обратной ситуации испытываю смущение и неловкость.         

     - Ну что сказать, тебе, цветущая Сирень?

Я помню, были времена когда-то,

Когда гонялся «ветром-ветрогоном»

За «звёздами» бушующих гроздей,

Цветущих, пышущих пленительным задором,

Весельем радостным... Минуты тех страстей,

Конечно, помню... Но прошли, утихли.

И «ветер-ветрогон» стал лёгким ветерком,

Который только овевает гроздья. Но не их ли

От зноя бережёт он и тайком

Любуется кудеснией цветущей

И защитить готов от всемогущей,

Испепеляющей, сжигающей жары,

Мертвящей и губящей «звёзды»... Той поры

Ещё, по счастью, не настало время.

А потому гуляй, беснуйся, сбрось ошибок бремя,

Дурмань округу, буйная Сирень.

А я, тихонько удалившись в тень,

Посматривать украдкой буду

За умопомрачительным круженьем «звёзд»

И, подставляя бережно ладони,

Их буду собирать и ласково шептать о том,

Как хороши и безмятежны «звёзды»,

Лежащие в моих ладонях...

Покуда неожиданно не вспомню,

Что я ведь — «ветрогон»,

Хоть и уставший, и немного постаревший... И погонит

Тогда мой дух с моих ладоней «звёзды»,

И разнесёт по миру… «Эй, летите», —

Воскрикну я. — «Смотрите, вот они,  смотрите.

Я всех их вам дарю. Примите «звёзды» от моей Сирени,

Которую я так люблю и бережно храню».

Это — Вам.

     - Достойно.

     - Ваше сдержанное «Достойно» меня не убедило. Ну никакой реакции... Неужели не поразил?

     - Да не знаю. Как-то так... Я ведь сначала делаю, потом — думаю. Как говорил один мой приятель, одни живут, другие думают: как бы чего не вышло? Просто есть вещи, которые я точно знаю. А есть такие, которых не знаю вообще. И в диапазоне, ограниченном этими крайними точками — Я. Стихи, они ведь всего лишь стихи... Что с них взять? А Ваши удивили. Потеряла дар речи. Уж чего-чего, а этого  не ожидала. Потому и высказалась так немногословно. Дар речи ведь улетучился...

     - Похоже, опять теряете. Нет? Ну, слава Богу! Тот самый дар, который – речи, кажется, вернулся. Ура! А нельзя делать и думать? Вот я сел и написал, не думая. Хотелось... Вам, потому что...

     - «Хотелось... Вам, потому что...» — а ведь это первая строчка.

     - «Просто есть вещи, которые я точно знаю. А есть такие, которых не знаю вообще. И в этом диапазоне, ограниченном этими крайними точками - Я»

Есть темы, о которых – знаю,

Есть те, о чём не слышала, вообще...

В пространстве этом, в этом мироздании

Я постигаю истину вещей...

     У меня после вчерашнего разговора очень хорошо на душе. Как-то тихо и спокойно. И радостно. Знаете, я ведь — одинокий человек. По сути своей. Наверное, поэтому всё — внутри. И часто я даже не знаю о чём с людьми говорить (хотя, разговорчив, но  по содержанию; когда «лекции» начинаю читать, остановиться не могу). Поэтому в компании не хожу. Зовут на всякие, там, презентации, выставки... Не интересно. Чтобы картины смотреть, мне не нужны люди. А говорить с ними?.. Приходится, но не хочу. А с Вами — хочу.

     Признаюсь. Хожу по своим любимым Сокольникам, чего-то там напеваю (я всё время чего-то напеваю) и с Вами  говорю, рассказываю, обсуждаю... Вы не поверите. Я Вас не знаю. Вы, вообще, — миф. Там, где-то. Со своей жизнью. И я с этим «мифом» разговариваю. Странно и нелепо... Моё любимое словечко — нелепо.

     Я иногда бываю резковат, даже жестковат. Знаю. Вы не сердитесь, если что не так «брякну». Это — от невоспитанности и дурного  характера. И ещё от бессилия и... от ревности... Да-да, представляете. Я —  ревнивец... Воспитываю себя, но, очевидно, жизни не хватит. Ревную ко всем и ко всему.  А к Вам — нежнейшие чувства...

     Дойдя до этого места Олег обычно останавливался, делал небольшой перерыв, выходил в сад, устраивался на старом верстаке и, глядя на открывающуюся перед домом панораму,   выкуривал традиционную вечернюю сигарету.

     Он смотрел на реку, на  поля за рекой и думал о Юне. Он уже не сомневался в том, что ему необходимо её увидеть — достаточно ждал —  и решил, что в новом году обязательно к ней поедет. Он ещё не знал, захочет ли она, чтобы он приехал. Но очень надеялся, что захочет. В противном случае многое теряло смысл, становилось неинтересным и ненужным...

     Потом он возвращался в дом и продолжал читать.

     - Ваше любимое словечко — нелепо?  Надо же! По-моему, все самое главное в жизни —  нелепо... Не вписывается оно в нашу жизнь. А если попробовать все-таки вписать, как-то угловато получается. Но в жизни иногда встречаются такие чудаки, которые всё, что нелепо, умеют вытворять с таким головокружительным изяществом, с таким шармом... Эх, жаль, рисовать не умею.

     - У меня к Вам просьба. Если я скажу не так, обижу ненароком, вы мне дайте знать. Не хочу, чтобы была непонятость. Говорить и объяснять надо обязательно, когда человек тебе нужен и дорог и хочешь, чтобы тебя правильно поняли. Иногда чувства и интуиции не хватает. Им надо помогать. Словами. Слова на то и даны.

     - А, может, Вы и правы. Надо говорить. Впрочем, если человек «нужен и дорог», то, как правило, все и так понятно. Хотя недоразумения, конечно, не исключены.

     - Обязательно надо. Бывает непонятно. Бывают недоразумения. Всё бывает. А что, трудно сказать или принципы не позволяют? Один человек когда-то давно мне сказал, что надо быть сильным. В смысле, кому надо, тот и  так поймёт. А вот не поймёт.. Я считаю, что сила —  не в этом. Она —  не в боязни проявить слабость, как её понимают другие. Как раз наоборот — не побояться показаться слабым. Вообще, всё просто. Знаете, в жизни-то, всё просто! Всё от человека зависит. Как он сделает, так и будет. Надо верить  чувству. Не бояться.

     Вспомнил отрывок из «Там за рекой в тени деревьев».

     «- Спасибо, что ты это допускаешь. Ты сегодня добрый. Мне стыдно, что у нас так получается. Обними меня, пожалуйста, покрепче, и давай не будем говорить или думать о том, что всё могло быть совсем иначе.

     - А знаешь, дочка, это как раз одна из тех немногих вещей, которые я умею.

     - Ты умеешь очень, очень много разных вещей. Не смей так говорить о себе.

     - Ну да,  - сказал полковник, - я умею наступать, я умею отступать, а ещё?

     - Ты всё понимаешь в картинах, в книгах и в жизни.

     - Ну, это наука нехитрая! Смотри на картины непредвзято, читай книги честно и живи, как живётся...»

     - У неживых желаний нет:

Лежишь ты камнем без движения.

И это —  всё? На сотни лет?

Жизнь возникает из сомнения.

Хоть сомневаться не дано

Тому, кто прочно занял место, -

Что место! Пропади оно!

Жизнь возникает из протеста.

Но как себя преодолеть.

Где взять и силу, и дерзанье?

Тут нужно только захотеть:

Жизнь возникает из желанья.

     - Моя жизнь изменилась. Опять. Ничего не понимаю. А надо бы...  Жил себе и жил. Картинки  рисовал... «Жил да был художник Пауль Клее...» Вот-вот. И я так же. Просто, теперь во мне что-то наполнилось — Вы появились.

     - Я жива. Я еще не ушла.

И ты можешь почти не грустить,

Что меня не увидел вчера.

Я успею еще погостить.

Я еще не ушла. Я жива.

И ты можешь себя не корить:

Не расслышанные слова

Я успею еще повторить.

Их успеют еще причесать,

Выгнать лишнее   в форточку дым.

Их успеют еще записать.

Не записывай   так посидим.

     - Прочитал Вашу «Верочку».

Вкусная...

ч Е ртовская...

с г Р устью -

отг О лосками.

веро Ч ная

пароч К а...

сказочкА.

     - Как я люблю говорить в редких случаях: снимаю шляпку. Соломенную с цветочками.

     - Стильная у Вас «Верочка» получилась.

     - Стиль — это ведь человек. Кто это сказал? Бюффон, кажется. Если человек изнутри «сложен в личностную цельность», он и снаружи будет выглядеть гармонично. А если нет —  увы.  Даже если над ним потрудятся стилисты. Это будет простое подражание. А в лучшем случае — «имидж», который, не факт, совпадает с его внутренней сущностью. В творчестве — то же самое. Стиль —это целая тема. Одна из любимых.

     - Вот Вы всё время что-то (кого-то) цитируете. У Вас, что, записная книжка под рукой?

Неужели всё помните?

     - Кому-то — абсолютный слух, а кому-то — феноменальная память... Всё — от щедрости творца.

     - Пойду-ка я, съем аллигаторову грушу. Проголодался. С барышнями переписываться — дело изматывающее...

     - Вчера и позавчера  соблюдала дипломатический этикет: нужно было поддерживать компанию с начальством и пить коньяк. Я его разбавляла яблочным соком. И все это происходило у меня в кабинете. А вечером мы с подругой открыли сезон летних кафе...

    - Возвращался домой и по дороге зашёл в магазин. По Вашему примеру купил бутылочку моего любимого анжуйского. Хотел Вас пригласить, но вспомнил, что Вы — далеко. Ну что же, придётся пить в одиночестве. А пока почитаю Вам стихи. Очень хочется.

Висят кувшины на заборе,

Рябина плещет на ветру,

И ягод огненное море

Ведёт весёлую игру.

На опустевшие балконы

Ложатся сумерки и тьма,

И ходят мимо почтальоны,

И нет по-прежнему письма.

Как будто ты забыла имя,

И номер дома, и число,

Как будто листьями сухими

Дорогу к сердцу занесло...

***

Я бы хотела жить с Вами

В маленьком городе,

Где вечные сумерки

И вечные колокола.

И в маленькой деревенской гостинице -

Тонкий звон

Старинных часов - как капельки времени.

И иногда, по вечерам, из какой-нибудь мансарды -

флейта.

И сам флейтист в окне.

И большие тюльпаны на окнах.

И, может быть, Вы бы даже меня не любили...

***

Когда в глухой тиши старинного музея,

Исполненный на миг несбыточной мечты,

Смотрю на вечные созданья красоты,

Мне кажется живой немая галерея.

И пред Мадоннами душой благоговея,

Я вижу много в них священной простоты,

И в книге прошлого заветные листы

Читаю я один, волнуясь и бледнее.

Так точно близ тебя душою я постиг,

Что можно пережить века в единый миг,

Любить и тосковать, о том сказать не смея,

И выразить всех чувств волшебных не умея, -

Я вечной Красоты в тебе познал родник.

Мечта художника, безмолвная камея.

***

Есть что-то в ней, что красоты прекрасней,

Что говорит не с чувствами - с душой;

Есть что-то в ней над сердцем самовластней

Земной любви и прелести земной.

Как сладкое душе воспоминанье,

Как милый свет родной звезды твоей,

Какое-то влечет очарованье

К её ногам и под защиту к ней.

Когда ты с ней, мечты твоей неясной

Неясною владычицей она:

Не мыслишь ты - и только лишь прекрасной

Присутствием душа твоя полна.

Бредешь ли ты дорогою возвратной,

С ней разлучась, в пустынный угол твой -

Ты полон весь мечтою необъятной,

Ты полон весь таинственной тоской.

***

Я помню чудное мгновенье:

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты.

В томленьях грусти безнадежной,

В тревогах шумной суеты,

Звучал мне долго голос нежный

И снились милые черты.

Шли годы. Бурь порыв мятежный

Рассеял прежние мечты,

И я забыл твой голос нежный,

Твои небесные черты.

В глуши, во мраке заточенья

Тянулись тихо дни мои

Без божества, без вдохновенья,

Без слез, без жизни, без любви.

Душе настало пробужденье:

И вот опять явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты.

И сердце бьется в упоенье,

И для него воскресли вновь

И божество, и вдохновенье,

И жизнь, и слезы, и любовь.

Всё-таки лучшее, и это  правильно, — о любви.

     - Оценила... Но Пушкин — лучше всех...

     - Да.

     - Прочитала начало Вашего рассказ. Хороший рассказ может получиться. Интонации автора в нём слышны. Я бы немного поломала линейность. Например, начала  с места в карьер: с диалога между дядей Мишей и молодым человеком. Тогда бы читатель удивился и заинтересовался. А потом всё  бы объяснила или даже не объяснила, а дала  возможность читателю самому догадаться.

     - Я об этом думал и у меня так было. Но что-то не сложилось дальше. Не знал, как закончить. А, вообще-то, иду проторенной дорожкой. Спасибо Вам, что прочитали и сказали. Мне это важно. Надо расписаться, войти. А то — урывками... Ещё повожусь.

     - Повозитесь... И портреты добавьте. Дяди Миши, Вовки, свой... И описания действий во время разговоров: человек не просто отвечает на заданный вопрос, но, скажем, в это время суп варит или картошку чистит. Или, если дело на улице, топчется, снег отряхивает с обуви или еще что-нибудь. Дом свой опишите в нескольких предложениях, одежду... Детальки нужны, которые создадут объемность, сделают живой картинку.

     - Нашёл несколько телевизионных программ с Вами. Но не могу их посмотреть целиком. Какие-то плагины не устанавливаются. Что за плагины, с чем их едят? Попрошу моих знакомых. У них компьютеры мощные. Откроют, запишут и пришлют мне. Буду смотреть и наслаждаться.

     - Не просите. У меня есть несколько роликов записанных. Переконвертирую и пришлю.

     - Пошёл какой-то «валютный» разговор. Кто во что конвертируется?

     - Я хотела сказать, что телевизионное качество нужно сделать таким, чтобы видео можно было переслать.

     - Надеюсь, завтра буду иметь удовольствие видеть Вас.

     - Видеоинженер из меня неважный. Каюсь...

     - Прихожу домой, и тут — на тебе. Сюрприз! И какой — роскошный! Это же чудо! Буду   смотреть по капле и смаковать. Самый последний кадр какой...  Всё, влюбился ещё больше! А можно влюбится ещё больше? Значит можно!

     - Какой же Вы романтик, Олег.

     - Не по годам... И я в этом ничего плохого не вижу. Мне жить не мешает. Наоборот. Да и другим тоже. А кому-то и помогает. Знаю, знаю, к романтикам у Вас сложное отношение. Читал... Я сегодня долго смотрел и слушал Вас... Там есть несколько замечательных кадров. Последний — очень хороший. И, вообще, Вы там очень красивая. Только, немного грустная. Мне так показалось... Посмотрю-ка ещё разочек — полюбуюсь! (Уж и полюбоваться нельзя. Романтик, видите ли.) Пытался разглядеть, какого цвета у Вас глаза. Какие-то серовато-коричневато-зеленоватые... Не понял. Какие?

     - Ну примерно такие, как Вы описали.  Вы там что, кинозал устроили?

     - Именно, публичный просмотр.

     - Рассматривала фотографии Ваших картин. Расскажите про «поленовскую» .

     - В это место на Оке я приезжаю пару раз в году. Много лет назад мы с моим товарищем начали там строить дом. Сейчас в этом доме кроме меня никого не бывает. Наведываюсь. Рыбы половить, по полям побродить, водки попить под ушицу свежесваренную и, вообще, немного прийти в себя и сосредоточиться... Да, там необыкновенно. Просторы, небо, река... Чудо, как хорошо. Я когда первый раз туда попал, понял, что с таких красот можно и запить,  и... Есенина родить. Его места — до Константиново рукой подать. Эти красоты не способствуют активной трудовой деятельности, а  безвольному созерцанию... и ещё  какой-то необъяснимой, щемящей тоске.

     Картину я создавал два года. С низом было более менее понятно, а вот  небо... У меня в голове уже был один вариант и, когда его сделал, понял, что — не то. Стёр. Сделал другой. Опять не то. Ещё несколько вариантов пробовал и стирал. Замучился совсем.

Решил разобраться, что происходит, и нашёл ответ. Я всё время навязывал картине своё волевое решение. А она жила самостоятельной жизнью и моей воле отчаянно сопротивлялась. Вот когда это понял, тут же всё наладилось. Пошёл от картины, и небо стало строиться само. Я только успевал корректировать. И мне очень понравилось, когда получился просвет — чистое небо между расходящимися облаками. Потом, правда, пришлось уже и землю подгонять под небо. Но это было делом техники.

     - Всего-то и нужно было — оторваться от земли.  Как сложно и как просто.

     - Эх,  мне бы сейчас бокал холодного брюта не помешал.

     - Так Вы, стало быть, брютерианец? Хотя, нет, конечно же, — сочувствующий...  Клятву брютерианцев знаете? «Принимая в руки этот бокал брюта, я торжественно клянусь держать его твердо и уверенно и презирать сладкие, крепкие и прочие напитки. Пейте брют и только брют, холодный брют, целебный брют, брют — эликсир молодости!»  А небо, действительно, Вам удалось. И не только на этой, «поленовской»...

     - Нет, не брютерианец. Просто, люблю всё хорошее. Помните?  «Ты какой-то странный поп. Тебе бы не кадилом махать, а от алиментов скрываться...»

     - Я люблю Шукшина. И вообще деревенскую прозу. Распутина, например. Как это ни удивительно при моей тяге ко всяким пижонским и декоративным штучкам. Уравновешивает, наверное.

     -  Шукшин — из любимых... Я тоже люблю попижонить — барахольщик ужасный. Ну и что? Вообще, люблю, как уже сказал, всё хорошее. В разных областях и по разным поводам (можно и без). Почти двадцать лет своей жизни я прожил, чёрт знает где и как. Навёрстываю...

Сейчас смотрел и слушал Вас — уже традиция. Меня очень интересуют нюансы (как Вы знаете, я их любитель). Нюансы в голосе, в мимике, в жестах, во взгляде. Как о многом они говорят...

«...Не исчезай из жизни моей,

Не исчезай сгоряча или невзначай.

Есть тысячи ламп,

И у каждой есть тысячи свеч,

Но мне нужна твоя свеча...»

     - Молчу. Чтобы не сфальшивить.

     - А я с рисунками разбираюсь. Окунаюсь в жизнь 30-ти летней давности. Забавные и несовершенные, конечно, но нравятся. Живые...

     - Тоже люблю свои архивы пересматривать. Когда ремонт делали, столько всего перевспоминала, но многое уничтожила. Марсель Пруст называл это «путешествие вглубь себя»...

     - В своё время я тоже многое уничтожил. Не то, чтобы жалко, но — зачем? Жили бы себе. Впрочем, я легко расстаюсь с вещами. Иногда устраиваю ревизии и выбрасываю, не глядя. Освобождаю жизненное пространство. Не люблю всякие побрякушки. Хотя, они создают уют и тепло в доме. Но у  меня и так тепло. Картинки создают. Недавно  пришли ко мне в гости совсем молодые девахи. Встали посредине комнаты с раскрытыми ртами и застыли, на картины глядя. Я так хохотал. Не обиделись, молодцы. Забавно было.

     - Надеюсь, они удивились Вашей галерее, а не джинсам на журнальном столе и прочим холостяцким вольностям?

     - У меня джинсы не валяются на журнальном столе. Во-первых, его нет. А, во-вторых, нигде просто так ничего не валяется.   Я —  совершенно не богемный человек. У Серова Валентина Александровича, художника мирового уровня, персонального портретиста двора его императорского величества, никогда не было мастерской. Представляете? Да и жилья-то своего не было. Почти до конца  жизни снимал. И, поскольку, мастерской не было, а семейство — большое, то в доме всегда поддерживался безупречный порядок. И ничто не говорило о том, что в нём живёт художник. Умер в 46, и только в последний год ему удалось что-то построить в Куоккале...  Как Ваши дела, какие новости?

     - Всё замечательно. Лето вступает в свои права. Много солнца, цветов... Грозы... Ласточки... Словом, жизнь...

     - Юна,  Ваши стихи —  как частичка Вас. Я их читаю и будто с Вами разговариваю. И  думаю о Вас. Постоянно.  Вот было бы хорошо, если бы Вы приехали. Приезжайте. Хоть ненадолго. Я повожу Вас по театрам, по музеям. Отдохнёте. Приезжайте с сыном. Ему будет интересно.

     - Спасибо, Олег. Я не приеду. Это не возможно. Вы же понимаете.

     - Да, понимаю. А если я приеду к Вам? На несколько дней. Увидеть Вас, поговорить…

     - Когда?

     - А Вы не против?

     - Я буду рада.

     - Тогда постараюсь приехать как можно скорее.

     - Хорошо. Буду ждать...

   «Буду ждать»... «Буду ждать»... На этом  переписка обрывалась. Это были последние слова, полученные Олегом от Юны незадолго до того злополучного дня...

     Закончив читать,  Олег выключал компьютер и отправлялся спать.