Тупик счастья

Взгляни на истинного писателя. Обычно он задумчив, углублен в самого себя, словно боится отвлечься на что-либо, не связанное с той жаркой страстью, которой он обуян.

Тот, кто хоть однажды служил литературе, никогда не отдастся никакому иному культу.

Совершенно справедливо, дорогой мой друг и брат!

Я, неудачник, ни разу не завершивший ни одного начатого дела, сейчас попытаюсь объяснить, почему писатели пишут. Объясняю: Булгаков как-то написал целый рассказ о том, что человеку нужны были деньги, и он, обуреваемый жаждой и голодом, начал строчить рассказ о том, как он, обуреваемый жаждой и голодом... Я думаю, мысль моя понятна. Основной мотив создания литературного произведения — это безволие, это всевластие неодушевленных предметов: ручки, бумаги, стола, компьютера. Человек, раз ввязавшийся в письмотворчество, никогда не сможет остановиться. Сев за письменный стол, он чувствует обязанность писать. Именно — писать! Все равно что.

Некоторое время он может спасать себя, утолять писательский голод, судорожно строча письма. Интернет ему в помощь! И чем жарче пламя в груди пишущего, тем бессвязнее его послание. Ничего не значащее событие он может наполнить такими жгучими эмоциями, что получивший письмо будет захвачен и восхищен — страстью, несчастьем, энтузиазмом, светом, тьмою! Чем угодно, содержание зависит от сиюминутного настроения пишущего. Если он подавлен, письмо будет слезливым и критичным, а если на подъеме — жизнеутверждающим и поучительным. Письма! Можно взять для примера опубликованные письма классиков. Что это, как не безудержное самовыражение? Пишущий шепчет, стонет, кричит каждой свое запятой: «Я есть! Я пишу. И значит, я существую!»

И вот когда писатель обнаружит, что писать-то ему больше некому, тогда он начинает терзать пустоту темпераментными выплесками. Его помощники — дневники, живые журналы, блокноты для заметок, случайные чистые листы, подвернувшиеся под руку. NB. Любая чистая, хотя бы с одной стороны, бумага для писателя священна.

Так о чем это я? Пишу!

Еще из недавнего прошлого... Слепая сводня Судьба организовала мне — в подарок к тридцатилетию — незабываемую встречу. За кулисами ко мне подошел худенький, невысокий, развесистый baby, он спросил: «Could you please tell me where I could find Vladimir Hodakov?» (Не подскажешь, где я могу найти Владимира Ходакова?) А я был в гриме, в кринолиновом платье Маргариты Готье. «Дама с камелиями» ожидала своих сценических страстей.

Наш диалог звучал на английском языке, но сейчас я привожу его на русском. Почему не оригинальничаю? Это трудно воспринимается в повествовании — сначала сам текст, а потом еще его перевод. Не будем усложнять, да? Здесь и далее все англоязычные тексты я буду автоматически переводить на русский язык. Оk?

Итак, гость смущенно спросил:

— Не подскажешь, где я могу найти Владимира Ходакова?

— Хочешь найти Ходакова? Это очень трудно! — игриво ответил я.

Он тут же начал восторженно кокетничать:

— Да это же ты! Собственной персоной! Я тебя не узнал! Ты в платье?!

— А у нас тут шоу трансвеститов! Ты что, не знаешь, куда попал?

— Знаю, я сам обычно в платье хожу — на сцене! — baby сладко прикусил нижнюю губу.

— Интересно-интересно! И что же ты еще делаешь на сцене? — я изобразил искреннюю заинтересованность.

— Ты меня не знаешь, это грустно! — он опустил сильно подведенные глаза. — Меня зовут Брайан Уотер. Между прочим, я тоже звезда! Я песенки пою — на сцене. Я на гастроли приехал в Москву. Специально для тебя!

— Специально для меня? Очень! Очень интересно. И о чем же твои песенки?

— О любви, мой сладкий принц, все только о любви!

Я поддакивал и поощрительно ухмылялся.

— Нюанс. О моей любви — к тебе! — серьезно добавил Брайан.

— Надо же?!

Приятное воспоминание. Веселая болтовня, недвусмысленные прикосновения.

По коридору сновали актеры, тусовщицы и прочие вспомогательные средства. Облокотившись на лестничные перила, стоял Джанго, он не сводил с нас глаз. Или — глаз с нас? Господи, как мы косноязычны сегодня! Он сверлил, буравил, ввинчивал в меня свои черные-черные точки зрачков.

Я ненавижу его чуть раскосые, влажные, навязчивые собачьи глаза.

А Брайан был так адекватен, так умно порочен, так откровенен в своих проверках на секс... Просто прекрасно! Секс сочился, лился бурным потоком сквозь дыры его развесистого тряпья. Я просто не смог физиологически не отозваться! Жестом подозвал Джанго, он быстро подошел ко мне.

— Джанни, проводи Брайана в зал, разберись там с местами, ладно? Сделай так, чтобы наш импортный baby не скучал. А после спектакля приведи его ко мне. Я хочу узнать, о чем он там поет.

Я все узнал... Брайан вбил себе кой-куда нежные чувства в мой адрес. Пожалуй, сначала это было занятно. Мы вместе таскались по злачным столичным тропикам, мутили такие оргии у меня на дачке, что маркиз де Сад закачался бы! Я с удовольствием «изучал творчество» Брайана, он временами, обязательно на публике, терял сознание от усталости и потери жидкости.

Брайан хотел быть счастливым, и я его осчастливил.

Я так цинично пишу об этом, потому что знаю цену его чувству. Талый снег. К моменту нашей встречи он просто созрел. Мне он явился как наливное яблочко, которое немедленно нужно было стряхнуть с ветки. И я его стряхнул. А дальше с ним произошло именно то, что происходит с надтреснутыми яблоками — он начал гнить и разлагаться, очень быстро.

Именно Брайан, а может быть, осадок от этой связи, шлейф, который волочился за ней, яд, который он малыми дозами впрыскивал мне под кожу, сделал свое доброе дело. Брайан показал мне край пропасти, он сказал, что у меня нет другого выхода.

Он ради смеха проиграл меня в карты Владу Налову, который и стал моей пропастью, а точнее моей реальностью, в которую я сдуру нырнул в надежде на спасение от безумия!

Мазохистские бичевания?! Час самокритики? О нет! Очередной Дьявол Реальности, мой муж — Влад Налов. Я написал слово муж без кавычек, так задумано. Это чтобы тошнило еще сильнее. Блевота! Вот что такое моя семейная жизнь!

Я хотел бы рассказать о Владе максимально внятно. Но ничего внятного не приходит на ум. В моих воспоминаниях он вечно спит. День третий, четвертый, восьмой... Бесконечно тянутся дни, бессмысленная, бесцветная вереница.

Он спал, а я пытался вообразить, представить себе его адские сны. Влад — великий человек. А я — его дрянь. Прекрасная банальщина! Ничтожество — божественное ничто. «Ничто» скрестилось с «Божество». Получилось «ничтожество». Унгрунд — божественное ничто. Бездна.

Я старался не планировать наше совместное будущее, я не мог вообразить его моим мужчиной, воображения не хватало. Я страстно желал его смерти, потому что иногда он смотрел сквозь меня остекленевшими глазами, он заставлял себя разговаривать со мной, его раздражало мое присутствие, и он только из вежливости обходился без намеков! Это преступление против человечества! Не так ли?

Тупик счастья!

Как выбраться, как взлететь? Только у страдания есть крылья, счастье валяется на полу, лениво перекатываясь со спины на брюшко! Только боль, только страх потери, только страдание открывает клапан и освобождает душу. Я счастлив и поэтому я несчастен! И это страдание не плодотворно, потому что оно не истинное страдание. Это — с жиру беситься! Достойна презрения такая хандра.

«Прожиты тысячелетья в вечной пустоте». Прожиты тысячелетья... Зачем мне эта мировая усталость, эта мировая скорбь, дорогой друг и брат?! Я люблю радоваться. Влад же не давал мне расправить крылья — я вздрагивал, но не взлетал. Ему была чужда легкость радости, его древность не давала ему возможности чувствовать восторг и упоение! Он был переполнен своим вонючим миром до краев, он уже состоялся и больше ни йоты не был способен вместить! Мало того, что у него находились ответы на все вопросы, мало того, что он считал свое мнение единственно верным — он еще и заслонялся от меня, если я имел дерзость вдруг изречь нечто противоположное. Он нападал на меня, если я казался ему категоричным, и при этом сам выглядел далеко не философом.

Скучно писать о Владе.

Правда заключается в том, что человек — это существо, которое невозможно удовлетворить. Когда рядом с ним находится сила, он мечтает о родстве со слабостью, когда рядом слабость, он раздраженно требует силы.

Влад Налов меня любил, он от меня зависел, он не представлял своей жизни без меня. И все же чудовищно меня изводил! Мне с ним было... не плохо, мне с ним было — безрадостно! Он вел себя так, словно мы уже лет двести как женаты. А я так не хотел, не мог и не имел права!

Думаешь, мне нужны острые ощущения? Может, и так. А что в этом плохого? Я молодой человек с очень богатой фантазией! Я люблю перемены, новые лица, восторженность и жестокость. Я хочу чувствовать! Мне не нужен покой, придавленный тяжестью гробовой доски!

Я люблю движение, скорость, обжигающий ветер, агрессию в музыке. Я хочу казаться дешевым, откровенным, свободным. Я хочу мерзости и романтики. Я так устроен, я привык к дикости и вольности, я привык делать все, что мне заблагорассудится. Мне кажется естественной такая форма существования, я не вижу смысла в тихой семейной жизни.

Мы приезжали домой после спектакля — Влад смотрел телевизор или читал газеты, я говорил по телефону, что-то писал или редактировал за компьютером. И еще готовил ужин. Это смертельно скучно! Согласен, одному мне было бы не веселее, но жить рядом с тем, кого ты, в общем, любишь — и страдать от скуки?! Это нонсенс! Нет, это чудовищный бред и несправедливость!

Нужно любить равного, подобного себе, какого-нибудь безбашенного романтика, пускаться с ним во все тяжкие, а потом отдыхать где-нибудь у воды. Любить его доступность, грязь, боготворить его за чистоту чувства, за ученическую доверчивость и теплоту. Держаться за его молодость, за его причастность к моей собственной жизни! Быть с ним единым целым.

О чем я мечтаю?! Я и в Идеале найду себе Сплин.