Пих-ник

Мы отправились на пикник, на «пих-ник», как выяснилось чуть позже. А чему ты собственно удивляешься, друг и брат? Какой пикник в два часа ночи?!

Перед выходом мы позвонили Сергею Терехову, моему будущему педагогу из ГИТИСа, с которым Леша уже успел тесно пофлиртовать.

Наверное, я очень спешу, представляя твоему взору только верхушку айсберга. А где же обещанные интимные подробности, где избитая философия? Где, черт возьми, наш грязный внутренний мир?! Ведь в тот памятный вечер началась новая эпоха, началась моя эра, началась, как и положено, с кровавой жертвы и кровавого вознесения. Я просто обязан описать это рандеву подробно и со смаком.

В приемной комиссии был один субъект, специалист по актерскому мастерству, довольно молодой, небритый, хмурый человек, который, понятно, спит нерегулярно и не с теми, ест тоже нерегулярно и не всегда то, что стоит есть. Ленивый, уставший, равнодушный. Удивительное дело! Неужели уже тогда просачивался этот гной моих прискорбных пристрастий?!

Все дело в том, что в серых, близоруких глазах Сергея Терехова я увидел пару искр подлинной заинтересованности. Я выдержал приличную паузу, не отводя глаз. Все остальные члены комиссии были стариками, так, во всяком случае, мне тогда показалось, и они меня практически не слушали, они смотрели сквозь меня, они отрабатывали свое время, профессионально изображали интерес, задавали положенные вопросы, хвалили и причмокивали языками. Но я чувствовал только мертвенность, пустоту и усталость их взглядов.

— Я верю не в непобедимость зла,

А только в неизбежность поражения.

Не в музыку, что жизнь мою сожгла,

А в пепел, что остался от сожженья.

Я читал им Жоржика Иванова, я натурально, убедительно страдал.

И этот «педагог» посмотрел на меня по-человечески участливо. Не тогда, когда я читал, а после, когда я присел к столу, когда я пытался обаять комиссию, посвятить их во все скрытые тонкости «моего театра». Я зацепился за его взгляд, точнее, я споткнулся об него, но я не поднялся, я остался лежать, надеясь, что меня, лежачего, бить не будут. Я сразу сдался на милость победителя, на его милость, я совершенно не сопротивлялся. Вряд ли я поступил бы в институт с такими пассивными задатками. Но! Жизнь...

«Жизнь? Жертва? Что вы знаете о жизни и о жертвах?» Дорогой Остап Бендер, этому-то Сергею Терехову, оказывается, Леша уже успел пообещать хрен знает что, более того, кажется, он успел даже выполнить свое обещание. Может быть, он мне об этом рассказывал, я точно не помню. Не было резона запоминать. Потемкин, конечно, ничего не знал о том, как готовился к поступлению его возлюбленный.

Так вот, Леша позвонил Терехову, пригласил его на пикник, подробно рассказал, что за компания его ожидает. Нет, это не те слова, это все для журналисток. На самом деле Леша успел внушить мне, что я должен поближе познакомиться с «этим парнем из приемной комиссии», он и Потемкина вызвал для увесистости компании. А Потемкин, надо сказать, был весьма охоч до подобных приключений.

Я, пьяный, возбужденный неумеренным Лешиным красноречием, глупый, слабый, просто поддался, подчинился его сумасшедшей энергии. Я пообещал себе не отступать, заставил себя пойти на это сближение:

— Сегодня или никогда! Только так!

Да, но ведь Леша упустил существенную деталь, он еще долго о ней не узнает, много позже Потемкин «откроет ему глаза». Он-то сам, в силу своего «еротического» опыта, легко разобрался, что к чему. Бедный я, бедный!

Терехов приехал. В точно указанном месте в точно указанное время он появился в полной боевой готовности. Будем считать, что так совпало: наше предприятие и его авантюрная настроенность. Плюс обещанный Лешей «чумовой секс». Терехов и Потемкин познакомились, но особенного впечатления друг на друга не произвели. Леша держался независимо, то есть кричал-вопил, изображая приму-балерину. Через полчаса он взял Потемкина под руку и увел прогуляться вокруг озера. И мы остались одни. Нет, конечно, мы остались вдвоем. Это разные вещи.

Головокружение. Гниль и горечь во рту от перемешанной выпивки. Я пробовал подражать Леше в непристойности речей и поз, я неуклюже следовал его наставлениям. О боги, какой дурак! Психологии — ноль! Какая тут уже психология?! Пить меньше надо было. В романтических фантазиях юности мог ли я вообразить что-либо подобное на тему лишения невинности? Он впихнул меня в машину и там впихнул в меня свою машину. Блиннн, каламбурщик трахнутый!

Он просто был трезвым, практически трезвым.

Он должен был пожалеть меня, не слушать, не вестись на пьяный мальчишеский бред. Он должен был — не воспользоваться моим положением. Но он воспользовался, он меня не пожалел. А я? Я ведь именно этого не смог ему простить. Никогда не прощу! Потом, когда он влип в меня, когда он голову потерял от жажды лицезрения, от жажды обладания, когда он подыхал от этой дикой зависимости, от этой «любви» ко мне, я бросал ему объедки своей грубой чувственности, я плевал ему в лицо каждой лаской, я презирал его, отдаваясь ему.

Например?.. Терехов выходил из очередного многодневного запоя. Я соблаговолил посетить его грязную халупу, потому что меня делегировали сокурсники, им заниматься не с кем, уродам.

Терехов лежал на диване, завернувшись в обслюнявленное одеяло, он давно не мылся, от него воняло псиной. Да, я презирал его и все-таки:

— Я приготовил омлет. Тебе надо поесть. Видел бы, на кого ты похож.

— А на кого ты хочешь, чтобы я был похож? — еле шевеля языком, спросил Терехов.

— Ни на кого. Ешь. Тебя на курсе ждут.

— Ты поэтому пришел? Только поэтому? — удрученно простонал мой «педагог».

— Да.

— И поэтому я должен съесть твои яйца?

— Съешь омлет — поиграю с твоими! — раздраженно, зло ответил я.

Да-да, можешь считать, что мне было весело, друг и брат! В глазах Сергея Терехова заплясали, заметались ужас, страдание и страсть. Он быстро взял тарелку из моих рук и начал есть.

«Я презирал его, отдаваясь ему». Я так написал? Нет, я никогда не отдавался ему, я никогда не отдавал ему себя — только подставлял. Потому что тогда, в глупую, пьяную первую ночь, я доверил себя ему, тогда я отдался. И он взял. Потому что он был снобом, его подстегивало соседство со знаменитостью, горячил кровь жар игры, его будоражил сам факт подобного времяпровождения, он не хотел отставать от «звезды балета», он просто не мог ударить в грязь лицом.

Виталий Потемкин в ту ночь тоже отведал моей плоти. Но его я ни в чем не виню, он был ударом кнута, очень болезненным, но отрезвляющим.

Кстати, я не случайно сравнил его с ударом кнута. Несколько дней спустя ко мне явился Леша, растерянный, заплаканный. Не выходя из ступора, снял с себя рубашку и повернулся ко мне спиной. Следы любви! Я пытался остудить их льдом из холодильника. БДСМ! Виталий Потемкин так любил. Кнутом без пряника. Это без всякого сарказма, он действительно любил Лешу и именно поэтому мог позволить себе с ним это «предельно беспредельное удовольствие». Любя, он показал Леше свое самое слабое место. А Леша, по простоте душевной, показал его мне.