Погружение

Двери открыты. Зарыты таланты, разбито корыто. Рыбка! Да ладно! Он умеет любить!..

Я лежал на полу, покрытом чешуйками сложного паркета, прижав к груди ботинки Феликса. Неожиданно в комнате возник Влад, на его лице навечно закрепилась неприятная, презрительная улыбка.

— Хватит уже ныть по прошлому! Выброси ты всю эту грязь! — произнес он командным тоном.

— Но это моя жизнь!

— Так возьми и покончи со своей жизнью!

Я спрятал лицо в ботинках, я целовал их и бился в конвульсиях истерического смеха. Влад, негодуя, покинул вражескую территорию.

— Вова, ты сумасшедший! — он аккуратно прикрыл за собой дверь.

Наверное, я сумасшедший. Я утопил в ванне свое главное сокровище — ботинки Феликса.

Я все помню...

Кровь медленно растекалась по воде. От воды поднимался пар, вода окрашивалась кровью. Я неотрывно смотрел в глубины пустой, горячей ванны. И в ней правда ничего не было, кроме очевидного, — лишь белый мрамор и горячая вода, окрашивающаяся моей кровью. Я любовался этой бессмыслицей ровно столько, сколько мог ею любоваться. Я опрокинулся на пол, и вода перелилась через край. Моя жизнь жидким водопадом устремилась вниз. Ничего особенного не произошло.

Наверное, я сумасшедший. Сирена «скорой помощи», кислородная маска, психушка для мажорныхгребанашек, чужие расширенные зрачки.

Кто ты такой, дорогой мой друг и брат? Обращаюсь к тебе, человек одного со мною племени! Как же объяснить тебе, что со мной произошло?

Обо мне забыли, о моем существовании не помнит свет, и тьме нет до меня никакого дела. Я провалился в бездну, нет, не то чтобы провалился, я здесь, никуда я не делся, где был, там и остался, но со мной ничего не делается. Ничего! Неужели незнакомое ощущение? Вообрази хотя бы, если никогда подобного не испытывал.

Боюсь, я недостаточно ясно излагаю мысль. Может быть, что-то и делается — я выполняю свои ежедневные обязанности, но я их не замечаю, они протекают сами собой, не касаясь меня.

Представь человечка, у которого выкачан мозг. Вместо этой ценности его внутренностями и внешностями руководят специальные приборы. Он сидит себе, шевелит ручками-ножками, не отдавая отчета в этих то ли полезных, то ли бесполезных движениях. Он-то сам не участвует в процессе! Но и не наблюдает со стороны. Потому что его вообще нет.

Меня нет!

Как это так? Вот я смотрю на себя в зеркало, просто смотрю, я даже не уверен в том, что это именно я смотрю. Глаза смотрят на глаза, отраженные в зеркале. Делаю акцент: не в глаза, а на глаза. Я ничего не вижу, я ничего не чувствую, не чувствую будущего.

А прошлое? Хотя бы недавнее? Тоже не очень-то, если разобраться.

Прошлое?.. Оно было, точно! У меня было прошлое!

За окном дрожало предгрозовое небо. Сильный ветер болтал деревья — монотонное и настойчивое лево-право.

В окно заглянула луна, ей было зябко, она прикрывалась рваными тучами. Огромная луна, живописная нищенка в грязных лохмотьях, смотрела на нас с неба.

Мы лежали на кровати, то есть это я лежал на кровати, а он, мой муж Влад Налов, породистый, хорошо сложенный южанин пятидесяти лет отроду, лежал на мне. Он думал, что мы занимались любовью, но это никакая не любовь. Долгий, ритмичный, однообразный секс. Я не хотел этого, луна в который уже раз наблюдала мои плотно сжатые губы, закрытые глаза, все мое отторжение. Луна фиксировала отсутствующий взгляд Налова. Луна! Еще тот оператор!

Полнолуние. Может быть, поэтому...

Брился, порезался, случайно сделал надрез на шее. Медленно проступила кровь. Совсем маленькая двойная ранка, просто два раза подряд поцарапанная кожа. Но вид этой крови как-то странно на меня подействовал: мне захотелось увеличить рану, я почувствовал, как вскрываю артерию на шее, как захлебываюсь кровью, как я задыхаюсь от бьющей фонтаном горячей крови.

Местные репетируют, недоделанные порнушники! Их вопли и стоны меня раздражают.

Может, дело в полнолунии! Выйти, что ли, захлопнуть — с громом и молниями — дверь их «репетиционного зала»? Продемонстрировать свое неудовольствие? Мелковато! Уличат в склонности к истерикам. А у меня имеется такая склонность, по правде говоря.

Наплевать, что они там делают, мне звук мешает сосредоточиться.

Но они?! — Соборное пение и страстные женские повизгивания. Мрак! Как стряхнуть с себя все это? Болит желудок...

Так вот, вид крови меня возбуждал. Да нет, не то чтобы возбуждал. Как же сказать? Вот бывает, вырезаешь статью из журнала — и выходит кривовато, ты начинаешь выравнивать, задеваешь буквы и уже режешь всю статью вдоль и поперек. С упоением! Это тоже своего рода возбуждение.

Я записал то, что бездумно произнес вслух. Получилось — от головы, от ума. И горе у меня от ума тоже. Я всегда думаю, я объясняю это склонностью к анализу, но это все пустое. Я — голова. Мне нужно избавиться от головы, тогда я буду здоров. Я все придумываю и ничего не чувствую, кроме разве что жалости к самому себе.

Мне не дают никаких лекарств, не выпускают на улицу. На улице ветер. Оттого, что здесь всюду сквозняк, он представляется реальным ураганом. Того и гляди, наш домик оторвется от земли, и мы повторим путешествие девочки с собачкой. Какой-то бред!

В нашем театре это называется погружением.

Нужно расслабиться. Я же не могу выдохнуть — в легких мешок с воздухом. Ветер дует с такой чудовищной, нездоровой силой, что мне кажется, будто мы у моря. Где мы? И что с нами? Я не знаю. Я даже не знаю, кто мы. Нас семерых, безвольных, пустых, сгоняет в одну комнату непреодолимое, неискоренимое стадное чувство.

Здесь сумасшедшие разговаривают друг с другом как нормальные. Терапия! Я тоже принимаю участие в этом дилетантском фарсе, можно сказать, я сам его инициировал.

Они играют?! Пафосный литературный театр! Я и говорю, сумасшедшие. Я сочиняю для них пьесу, собираю ее из любимых отрывочков маркиза де Сада. Ты непременно до нее доберешься, друг и брат. Я сам принимаю в ней участие в качестве персонажа. Ничего не поделаешь, принцип хора. Я наношу на бумагу все, что хочет задержаться. Герои пьесы — здешние активисты. Why not?

Я больше не могу писать, я вслушиваюсь в их предельно искусственную, непродуктивную игру.

содержание вперед →