Само­пожерт­вование

Продолжаем игру в мой театр?

Кресла стоят полукругом, все МЕСТНЫЕ в сборе: МАРКИЗ, УЧЕНИК, АНН-ПРОСПЕР, ДЖИН-ТОЛИК, ВАЛЕРИАНКА, РЕНЕ-ПЕЛАЖИ и МОГИЛА. УЧЕНИК поднимается с места, он произносит свою реплику, указывая на МОГИЛУ:

— Могила. В Игре он — демагогия де Сада, его пространные разглагольствования, его бессмысленная мораль, moralite, поучение.

МОГИЛА встает, всем понятно, что он исходит желчью:

— Умно!

— Тема выступления: «Дет. Сад. И его дети», — острит ДЖИН-ТОЛИК.

МЕСТНЫЕ бурно выражают свою заинтересованность. МОГИЛА начинает наступление:

— Хорошо же! Я вам объясню! Самопожертвование! Самоотверженность, вы говорите? Самоотдача?! Де... Сад, как автор, как творец, творящий мир, не должен был его никому отдавать — чтобы не слыть сумасшедшим, чтобы не вызывать отрицательных эмоций.

В случае де Сада, творец должен уподобиться онанисту, должен закрыться где-нибудь в укромном месте, там, где ему удобно, — и ублажать себя. И только-то!

Скажите мне, какое отношение вызывает к себе трясун, занимающийся своим «делом» на улице, да еще пристающий к прохожим — посмотрите, мол, как я балдею?!

МЕСТНЫЕ отвечают нестройным хором:

— Больной! Ненормальный!

— Урод!

МОГИЛА вполне удовлетворен:

— Граждане негодуют. И они правы. Он — урод.

— В больницу! — настаивает РЕНЕ-ПЕЛАЖИ.

МОГИЛА сардонически улыбается:

— Это в лучшем случае.

— Убить! Зарыть! — изображает ДЖИН-ТОЛИК все недовольное население планеты Земля.

МОГИЛА одобрительно кивает:

— Все правильно. Для кого-то это отвратительно, для кого-то растлевающее, для кого-то любопытно до подражания. Но, обратите внимание, всегда скверно. Я абсолютно прав, с этим сравнением.

«Творчество» де Сада не имеет никакого отношения к массовой культуре, к развивающим и развлекательным ее сторонам, это проявление его индивидуальной воли, это частичная материализация его внутреннего мира. Так вот такое «творчество» равно публичному онанизму.

Де Сад, в моем понимании, нездоров, его изнанка гниет по всем статьям, и вот эта гнилая жижица просачивается в его «творения», он творит, чтобы очиститься, выжать из себя побольше гадости, чтобы избавиться от напряжения, от сексуального желания, чтобы освободиться! Зачем это нам, его читателям?!

МОГИЛА, все более распаляясь, обращается к УЧЕНИКУ:

— Весь твой де Сад — это плевки из себя, это пустота, торжествующая над красотой. Это видимое торжество над смертью, которое и есть равнодушие к жизни. Мы все любим жизнь, но так любят шлюх — с остервенением, жестко и пренебрежительно, проще говоря, плотски, презирая ее, ненавидя себя за слабость, или даже любуясь собой, в зависимости от характера и воспитания. Но так нельзя любить жизнь. Она может мстить. Реальностью нельзя пренебрегать. Не стоит делать удивленное лицо, когда она лягается и кусается, отвечая на твое презрение. Ты должен это заранее учесть, принять это правило. Или вообще не надо иметь с ней дело, или жить с ней как с любимой женой, не как со шлюхой, доступной каждому. Нет! Нужно дарить ей подарки, служить ей, подчиняться ей! И тогда она будет благосклонна, благодарна, может, даже ответит взаимностью.

— Да?.. Все так просто? — устало отвечает УЧЕНИК, он делает ударения на словах и выражениях, позаимствованных у МОГИЛЫ. — Но де Сад не может служить жизни, он вне жизни, он сам себя обособляет, возносит над жизнью, или уносится от нее прочь. Он слишком сконцентрирован, он — целое, он не способен понять, что он только часть, только маленькая искорка Великого Огня. Де Сад — это Дьявол. Любой творец, интересующийся только собой, только своей главной темой, разбирающийся исключительно в себе всеми мыслимыми и немыслимыми способами, он — маленький Дьявол собственной души. Его «Я» искушает, порабощает и уничтожает душу — тогда творец занимается творчеством, да, как онанист — онанизмом.

— Но ведь эта мерзость обязательно кого-то интересует, — подключается ДЖИН-ТОЛИК. — Читатели распознают что-то свое в испражнениях де Сада, они угадывают себя, поднимают или опускают себя до уровня персонажей — этих всевозможных вариантов тени автора. Они даже не задумываются над тем, что поддаются чужому влиянию, влиянию более сильного чужого Дьявола. Паутина!

МАРКИЗ заканчивает тираду ДЖИНА-ТОЛИКА очень громко, мистически-иронично:

— Дьявол живет в каждом из нас! И надо бы избавиться от него, но мы же понимаем, что избавиться от самого главного своего достояния не так-то просто. Человек с пеленок стремится к самоутверждению. Человеческий костяк, этот так называемый стержень, на деле поддерживается самостью и гордыней, жестокостью и непреклонностью. «Я хочу», — чаще всего произносит человек. И еще: «Я есть».

ДЖИН-ТОЛИК прячется за спину УЧЕНИКА, мелодично шепчет:

— А ведь нет никого, мы только маленькие искорки.

АНН-ПРОСПЕР вносит свою лепту в обсуждение:

— Люцифер был поэтом. Это он первый сказал «Я». Это он посеял Эго в человеческом сердце, и оно дало превосходные всходы. Человек, вслед за Люцифером, захотел стать творцом.

— «Я» разрушительно, — говорит УЧЕНИК, как всегда, серьезно. — Но все в мироздании двояко. Разрушая, «Я» дает возможность другим оценить степень разрушения. Для кого-то разрушение Художника станет толчком к личному созиданию и даже к личному очищению. Художники служат Богу, я в это верю, я с этим живу. Художники демонстрируют свою Неправду ради торжества Великой Правды Бога!

— Как пафосно! — жеманно морщится ВАЛЕРИАНКА.

— Но я действительно так чувствую, — продолжает УЧЕНИК. — Есть высший смысл в призвании Художника, я говорю о жертвенности пути. Жертва де Сада состоит в том, что, понимая все, что вы тут замечательно наговорили, он не отказался от своего призвания, он не лечил болезнь, он жил с нею, нес ее в себе, как проклятье, он показывал свой мир таким, какой он есть, в надежде, что другим неповадно будет! Кажется, я, наконец, сказал то, что хотел сказать!

Мы должны нести свой крест. Иуда... Я зацепился за слово «крест»... Иуда предал Христа, он выполнил замысел Бога. Самый плохой человек на земле четко выполнил задание Бога.

— А мы его ругаем почем зря! — шутит ДЖИН-ТОЛИК, но никому не смешно. — Де Сад, выворачивая наизнанку свой воспаленный мозг, сам себя привязал к позорному столбу, оплевал и закидал гнилыми овощами. Вывод: де Сад — святой.

— Да. Он святой — святостью Иуды, — фанатично шепчет УЧЕНИК. — Я так понимаю святость: нужно быть последним, худшим из худших, смириться с этим, трансформировать это в продукт, не держать это в себе, боясь хулы или насмешки. Возможно, оно было предопределено, наше падение в сточную яму. Мы — грязь, струпья и плевки человечества, мы гноящаяся язва мироздания, мы живой пример и назидание Бога, мы должны нести это задание, даже не осознавая, какую работу выполняем. Мы тоже сподвижники, нам страшно тяжело... Творчество — это обязанность человека перед Богом. Это повинность, это рабство. Грязный, тяжелый труд.

Не надо ругать Иуду. И де Сада тоже ругать не нужно. Тот, кто по-настоящему любит Бога, никогда не будет ругать Художника. Он его поймет, он омоет его раны водой с благовониями, он пожалеет Художника за его мученичество. Я верю, кто-нибудь пожалеет меня...

МЕСТНЫЕ аплодируют УЧЕНИКУ, жмут ему руки, обнимают. МАРКИЗ благодушно улыбается. МОГИЛА — в стороне, он обиженно безмолвствует. УЧЕНИК подходит к нему и неожиданно целует в губы, провокационно, страстно.