Реанимация

Томас Коуз! Ты-то точно знаешь меня, со всем моим БДСМ-барахлом!

Утомленные, успокоенные, мокрые, мы лежали крестом на огромной кровати. Томас говорил о Лео, детально объяснял мне, как умирала их любовь и как он всеми мыслимыми и немыслимыми способами пытался ее реанимировать. Это его словечко: «реанимировать». Реаниматор, блиннн!

— Видел бы нас Лео... — мечтательно произнес я.

— Думаю, даже это не смогло бы реанимировать нашу с ним любовь.

— Реаниматор, трахнутый в жопу!

Хорошо, что Томас Коуз не знаком с русским языком и его заковырками.

— Что ты говоришь? — удивленно спросил он.

— Реаниматор, говорю, тоже мне...

— Поверь, это самый безобидный из всех предпринятых мною способов реанимации, — продолжил Коуз. И завершил мысль весьма значительно: — К тому же ты делаешь в этой семейной спальне то, чего Лео по определению делать не может в силу своих природных данных и естественных наклонностей.

— И что мне делать с твоей непрошенной откровенностью, baby?

Я опять произнес свою реплику по-русски, Томас не понял меня.

— Что? Вова, ты со мной говоришь или со своим «прекрасным и непостижимым внутренним я»?

— С тобой, Том, конечно, с тобой. Скажи мне, что это я делаю такое, чего не делает Лео? Это интересно! Ты ценишь во мне активного партнера? Только это? — я сделал вид, что шучу.

Коуз, дико хохоча, принялся забрасывать меня подушками:

— Ты об этом подумал?! Правда?! Это тоже, да... Вова! Но я имел в виду следующее: ты со мной здесь разговариваешь! Понял?

— А-а, это теперь так называется?

Да, я хохмил и издевался, но вдруг так сладко заныло сердце, зашевелилось, заерзало в своей грудной клетке. И это была не ревность к Лео, не жалость к себе, не высокомерное упоение обладанием тельца суперзвезды. Забытая нежность пробивала себе дорогу через легкие к глазам, нежность пролилась слезами облегчения, я узнал это чувство. Дружба. Блиннн, вот такая... Дружба!

Как странно, спустя много лет, только сейчас я установил связь между Лешей Михалевым и Томасом Коузом. Они похожи и непохожи, они противоположны, как братья-близнецы, дорогой мой друг и брат-близнец! Все возвращается на круги своя.

Томас беспросветно, субмиссивно влюблен в крутого продюсера Сержа Валентайна, записного Казанову киношного сообщества. Тот его презирает, унижает, уничтожает — это он так его любит, точнее, удовлетворяет требования изощренной любви Томаса Коуза. Серж Валентайн, один за самых умных, добрых и чутких гигантов Голливуда, ведет себя именно так со своей звездой, потому что звезда не мыслит жизни, умирает без этого поганого рабства.

Я не могу до конца выразить словами причину своей потребности в боли и унижении. Иногда мне кажется, что так я извиняюсь за счастье, за успех, за «чумовой секс». Когда я вижу на улице человека с обожженным лицом или ампутированными ногами, когда я вижу любое человеческое увечье, я внутренне содрогаюсь, я молюсь: «Боги, помогите этому несчастному! Помогите ему не ожесточиться. Дайте ему силы жить!» Я чувствую себя виноватым, мне стыдно, что я красив, что у меня руки-ноги целы.

Видимо, у меня комплекс полноценности.

От Коуза достается многим его приятелям и шутам, у него тяжелый характер и тяжелая рука. И, может быть, в «наказаниях» Валентайна он находит искупление.

Я понимаю самобичевание кающихся грешников, их босоногие паломничества, власяницы и рубища. Я обязательно напишу об этом подробнее, в другой раз.

Когда мы сблизились с Томасом, Валентайн в его жизни еще не появился. Его истязателем был Лео Кипр. Коуз видел в нем свое отражение, утрированное кривым зеркалом буйной юности. Лео бесился, лез на рожон, он нарушал все бомондские правила, купался в бассейнах люксовых клубов с возрастными дамочками, он плевался и чавкал, он провоцировал на мордобой гораздо более крупных мужчин. Было бы странно, если бы этот молодец-жеребец не привлек экзотического внимания Томаса Коуза. Но справедливости ради должен сказать, что ему стоило большого труда обаять и объездить Лео.

Но Лео, в конце концов, размазал Коуза, сравнял его с землей, выжал из него все положенные соки. Все перепуталось, ведь это он, Томас Коуз, должен был быть невоздержанным, эксцентричным, психопатичным, безостановочным и безоглядным. Все перепуталось, и Лео Кипр теперь считает меня своим смертельным врагом. Утверждает, что, если бы не я, они бы не расстались с Коузом.

— Правильно, если бы Ходаков не спал с ним прямо в моем доме, я мог бы еще закрывать глаза! — говорил он журналистам.

Криво!

— Со временем все забылось бы!

Ничего бы не забылось, у шелковых простыней прочная память. Да, я позволял себе спать с Коузом в его доме. А ведь я был обязан ему всем-всем-всем. Ты понимаешь мою иронию, друг и брат. Криво и плохо, блиннн...

Первое правило Первого — не ломаться от благодарности!

Не знаю, может быть, если бы Лео застал Коуза с Валентайном, он меньше бы трепыхался в праведном гневе. Да и Пох с ним, как говорил Леша Михалев. Я ведь рассказывал не о Лео.

Томас Коуз небольшого роста, выражаясь грамотно, ниже среднего. А черты лица довольно крупные, выразительные, внешность мгновенно запоминающаяся. Харизма! Мимика спокойная, на лице прописана характерная сдержанная улыбка. Острые зубы, бирюзовые глаза. Мягкие каштановые волосы, высокий голос.

Наши первые совместные съемки? — Да, я же рассказывал, все тот же «Дионис». Я помню только неподвижные плечи пловца-атлета. И вообще, Томас был не слишком привлекателен в виноградных листьях.

Мокрые губы, его полуоткрытый рот, теплое дыхание, сладкий винный запах. Мне было сложно учиться у него, я плохо изображал божество, которое слушает наставления, полные страсти, и не мечтает о прикосновении к этим горячим губам. Хотя бы кончиками пальцев.

Томас носит солнцезащитные очки, страшась навязчивых взглядов. А под очками его глаза лукавые или грустные, я знаю. Темперамент двойственный, он может быть капризной, придирчивой старлеткой или внимательным и сердечным старшим товарищем.

Сейчас мне хочется облизать языком его лицо. Я соскучился по нему. Хочется к океану, хочется теплого ветра, колышущего занавески террасы.

Хочу побыть с тобой, Томас Коуз.