Первый в унижении

Я состою в интимной связи с письменным столом. Мастер изящной скабрезности!

Пишу, и создается впечатление некой заполненности или наполненности, сложно подобрать нужное слово, вроде я не один, вроде я чем-то занят. Интересно, чем занимаются люди, не имеющие склонности к маранию бумаги? Как они расправляются с одиночеством? Или все они вечно заняты? Или одиночество и отсутствие какого-либо дела их не угнетает? Может, данное времяпровождение — привилегия и бич высшего сословия бездельников?

Или это я нездоров? Мне стыдно и мучительно больно осознавать свое свободное время. Когда мне вроде бы нечем заняться, я должен непременно заняться чем-нибудь. Но, пойми меня правильно, друг и брат, я не брошусь готовить обед, мыть окна или наводить лоск на антикварной мебели. Я утрамбуюсь за столом и буду записывать первое, что придет в голову. И вот уже мертвенность, бессмысленность свободного времени исчезает. Я занят делом. Я пишу! Это ли не предел мечтаний?! Я занимаюсь творчеством! Я онанирую, как мудро заметил мой сосед. Вот к чему мы неожиданно пришли...

А вообще-то я хотел написать о Басманове, так художественно закруглить мысль о моих субмиссивных друзьях. Федор Басманов! Это Серебряный в свое время подкинул мне идейку. Книжка «Князь Серебряный», понятно? Из всей отечественной исторической плеяды умных, хитрых, жестоких и благородных я вычленил его одного: слабого, завистливого Федора Басманова — первого любимца царя Иоанна Васильевича Грозного, с которым тот «губил и душу, и тело», без которого «не мог ни веселиться на пирах, ни злодейничать».

Почему? Потому что Басманов похож на меня, потому что Алексей Толстой, описывая его, целиком и полностью раскрыл мой характер. Нет, конечно, я бы не стал стрелять в привязанных татар, я живу в иное время, буйность нравов спала, слава, слава. Только Толстой на мой взгляд не учел одну существенную деталь: истинную субмиссивную нежность, которую должен был испытывать Басманов к Иоанну. И ревность! Да, кроме зависти, должна была быть еще и ревность. И воспоминания о времени, когда у них все ладилось. Упоение своим падением, упоение болью, страсть и даже любовь. Иоанн ведь неглупый и живой человек, за одну покорность он не приблизил бы Басманова. Все дело в том, что Басманов его любил, да, любил за унижение, за то, что ни с кем другим царь не был так низок и так безобразен, так откровенен в своей безобразной страсти. Он, Федор, делил с ним небывалый грех. Он, Федор, был допущен до самого дна иоанновского разврата. Он не просто подчинился Иоанну, он растворился в нем. Он его любил! И именно поэтому многое позволял своему царю, и именно поэтому Иоанн рано или поздно отказался от него. Насилие привлекало бы Иоанна, воля, раздавленная чужой волей. Но Федор был счастлив унижением. Есть же собаки, лижущие руки хозяевам, чуть не до смерти их отколошматившим, есть же люди, придерживающиеся принципа «бьет, значит, любит». По-моему, этот принцип уже давно ни у кого не вызывает недоумения.

Федор был последним, и он же был первым. Первым в унижении, которое его возвеличивало. Выше этого может быть только умный и щедрый сердцем шут. Но у Иоанна Грозного не было своего Шико. Генриху Валуа повезло больше, но это совсем другая история. У Иоанна был Федор. Может, когда-нибудь я напишу историю о расцвете их отношений, историю только о них двоих.

Да, я утверждаю, что Басманов нуждался в унижении, иначе бы он не демонстрировал свою низость везде и всюду, делая на ней акценты, не жаловался бы вслух на свою несчастную долю и не винился — не бравировал, иначе говоря, этой своей низостью. Она была основным его украшением, она была драгоценностью, которую тяжело носить. Но ведь чем богаче цепь, тем сильнее напряжение шеи.

Я люблю Басманова. У меня не было мучителя Грозного, но я часто выдумываю его себе перед сном, вернее, я не себе его выдумываю, а Федору. Я в них играю на сон грядущий. Я — Федор. Вот я с опричниками разоряю какую-нибудь опальную деревню, отбираю себе мальчиков-девочек для потех. Случаются и чудо-находки, случаются и возгорания чувств. И потом, устав от побед и поражений, я — Федор — засыпая, вспоминаю ласковый или гневный взгляд Иоанна, его доброе или худое слово, внимание или равнодушие. Я — Федор, я люблю своего Иоанна.