Главная проблема российской науки – отсутствие трансфера технологий.

С какими рисками столкнется российский бизнес в 2018 году:

Онлайн-конференция Executive.ru. Участие бесплатное

Зарегистрируйтесь

За те 10 лет, что мы знакомы, Дмитрий Алексеев сначала стал успешным ученым, а затем и бизнесменом в научной сфере. Компания Knomics, которую он создал со своими коллегами-учеными, выполняет проекты мирового уровня по исследованию взаимосвязи микробиома и здоровья. С 2015 года она является резидентом фонда «Сколково», а в декабре 2016 года получила грант в размере 30 млн руб. на свои исследования. Кроме того, компания успешно реализует продукцию, созданную на основе своих исследований в России, и готовится к выходу на рынок Великобритании. Дмитрий и сотоварищи создали компанию самостоятельно с нуля. Сейчас в ней работают 20 сотрудников, и нет ни одного старше 35 лет. Первый вопрос, который я решаю задать Дмитрию:

Executive.ru: Чувствуешь ли ты себя ученым новой формации?

Дмитрий Алексеев: Я чувствую ответственность за то, чтобы стать ученым новой формации. У меня научная семья. Прадедушка преподавал в МГУ, дед был доктором химических наук, занимался коррозией металлов, а отец занимался физикой плазмы. Семья всегда находилась на актуальной научной волне. Я 10 лет проработал в НИИ физико-химической медицины.

Executive.ru: Как ты пришел к идее совмещать науку и бизнес?

Д.А.: Работая на государство, я воспринимал предпринимательство, как что-то нехорошее, с душком. Предприниматели – люди, которые ищут выгоду. А я – человек государства, я пашу за идею. В институте я был заведующим лабораторией, выше был завотделом, замдиректора и директор. Четвертая позиция в ранге. Максимальная зарплата при этом у меня была в 2016 году 100 тыс. Это не так плохо, но рыночная оценка моего труда на тот момент – 250-300 тыс. рублей.

Сейчас самое актуальное направление – биомедицина. И с точки зрения рынка, и с точки зрения изобретений. Меня приглашали на работу в коммерческие предприятия, причем связанные с наукой. Не просто что-то продавать, а на работу уровня кандидата наук. От меня уходили мои аспиранты, потому что говорили, что 80 тыс. им мало, там им предлагали 150 тыс. Приходилось снова выращивать аспирантов для американских компаний, которые пришли на российский рынок и скупают здесь высококвалифицированную рабочую силу в 3-4 раза дешевле, чем в США.

Executive.ru: Они, в основном, уезжают на запад?

Д.А.: Сейчас другая модель. Аспиранты уходили в американские компании, которые здесь открыли офис, потому что на Западе им надо платить западную зарплату. Есть компании, у которых здесь в штате до 100 человек. В основном это научная аналитика. Если тебе нужен аналитик, в Америке ему надо платить $5-6 тыс., а тут, если ты даешь полторы, да еще и привязываешь к курсу доллара, то люди счастливы. Это были первые звоночки, когда я стал задумываться, а как вообще удержать кадры?

Параллельно у меня появились друзья, которые рассказали, что по прогнозам рынок биотеха в ближайшие несколько лет будет расти на 20-30% ежегодно. Особенно после развала пузырей IT-компаний, приложений для айфонов и рынка недвижимости. Оказалось, что существует рынок, который производит все новые и новые товары, спрос на которые растет. Товары, созданные на основе биотехнологий, занимают в нашей жизни все больше места. Например, скоро у нас больше не будет целлофановых пакетов, все будет из биоразлагаемых материалов. Есть целая корзина товаров, которые появляются благодаря этой отрасли науки.

Все это подталкивало меня задуматься. Дальше большим толчком послужило знакомство с научным директором «Сколково» Юрием Никольским. Однажды он мне сказал, что мы со своими проектами как раз те, для кого строится «Сколково». Нам надо было просто придумать товар на основе своей работы.

Executive.ru: С чего ты начал?

Д.А.: Тогда мы уже очень много консультировали бизнес-предприятия, решали для них маленькие задачки. Одно такое предприятие «Атлас» стало нашим потенциальным инвестором.

Мы разработали тесты на микробиоту кишечника. Но было не очень понятно, пойдет ли наше предложение в России в силу культурных особенностей. Людям надо было свой кал присылать на тест по почте. Также у инвесторов возник вопрос, будет ли интересно здоровому человеку сдавать такой тест, или люди будут это делать, когда уже совсем прижмет или по предписанию врача.

Тогда мы решили устроить краудфандинг. До сих пор, я думаю, мы были единственными людьми, которые затеяли научный краудфандинг. Мы привлекли 300 человек и собрали 1,5 млн рублей, что является высоким результатом. Более того, когда за две недели у нас уже было больше миллиона рублей, мы решили притормозить проект. Сам продукт был еще не до конца готов и 300 образцов – это был предел возможного в плане логистики. Но мы увидели, что интерес есть.

Это было в начале 2016 года. Тогда же мы уже полностью ушли из академического института. А в декабре 2016 года получили в «Сколково» грант в размере 30 млн руб. на разработку системы. Сейчас прошло семь месяцев. Мой заместитель Саша Тяхт презентовал наш продукт в Бостоне. Всех интересует эта система. Параллельно мы стали продавать наши продукты в России через интернет и в июле выходим на рынок Великобритании.

Executive.ru: Как сегодня происходит взаимодействие науки и бизнеса в мире?

Д.А.: Сейчас становится понятно, причем не только в России, но и по всему миру, что наука, дотируемая государством и грантами, уже не такая конкурентоспособная. Есть какие-то академические задачи, бремя которых все-таки должно нести государство, потому что там вкладывать и вкладывать, до того как получится первый результат. Но в большинстве других задач мы можем создать shortcut (короткие пути до практического применения), вывести это в бизнес, сделать из этого продукт, заработать на нем деньги и вернуть обратно в R&D (Research and Development, научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы). Постепенно на эти деньги, уже не прося ничего у государства, развивать исследовательские интересы, по сути, коммерческой компании.

На мой взгляд, американские университеты являются прообразами таких компаний. Каждый раз, когда приезжаю в Нью-Йорк, я вижу, что Нью-Йоркский университет строит очередное новое здание для биотехнологий. У меня там есть друзья, последние три года пока я езжу, они постоянно переезжают из одного нового здания в другое. У них пока столько людей нет, сколько они построили зданий. Откуда?

Если изначально американские университеты существовали на плату за обучение, то сейчас самые успешные из них продают патенты на изобретения, разработанные в них. Из этих патентов они создают spin-off и spin-out компании со своей долей, которые ведут эти патенты. Дальше эти компании продают, а на вырученные деньги строят новое здание, сажают больше ученых, которые создают еще больше изобретений и патентов.

Они коммерциализируют интеллектуальную собственность, которая создается в этом университете. На сайте Калифорнийского университета ты можешь зайти в раздел Technology transfer, и там по областям разложены патенты. Про каждый написано, что он делает, где это можно применить, какие ожидаемые рынки. Кликаешь мышкой, и патент попадает в корзину. Вот очень просто. Интеллектуальная собственность, создаваемая в научных учреждениях Америки, становится товаром, таким же, как любой другой.

Executive.ru: Наша реальность далека от такой простоты?

Д.А.: В нынешней парадигме проблема российской науки в том, что мы хоть и создаем большое количество изобретений, превращать их в продукт не умеем. У нас нет культуры доведения интеллектуальной собственности до товара. Наша научная система была выстроена в СССР, и там это было не нужно. Например, в середине ХХ века советские ученые Прохоров, Басов и Тамм получили Нобелевскую премию за лазер. Советский союз не стал патентовать его, и теперь все отчисления от всех лазерных проигрывателей идут в американскую компанию, которая просто первая запатентовала лазер. Практически ни в одном серьезном научном учреждении России нет того, что называется technology transfer office. Если они есть, это просто зачатки.

Technology transfer значит, что после того, как в институте сделали изобретение, кто-то может его купить и сделать на основе этого технологию. Но оценить объективно, сколько оно стоит – невозможно. Если институт продаст изобретение дешево, то скажут, что директор украл. Если дорого, то покупать невыгодно. И вот этого способа поторговаться или придумать что-то вместе у нас просто не существует. В институтах говорят, да лучше мы не будем ничего делать, получим еще один грант и все. Нет правоприменительной практики.

В российских НИИ лежат кучи классных идей. Они могут принести большие деньги тому, кто смог бы перевести их на язык, понятный бизнесу и продать инвесторам. Но пока на одном берегу очень много идей, на другом много денег, а того, кто за процент перевозил бы это на лодке, не существует, не говоря уже о постройке моста.

Хотели это сделать в ФизТехе, в ИТМО, наверняка есть еще примеры. Но такого, что ты просто заходишь на университетский сайт, как в интернет- магазин и в два клика выбираешь себе нужные патенты, пока нет. А так и должно быть, потому что мы кучу энергии и времени теряем на логистику. У нас пока наука и бизнес концептуально далеко находятся друг от друга.

Executive.ru: То есть, если есть человек с деньгами, но далекий от науки, у него нет возможности вложиться в технологический бизнес?

Д.А.: Возможность есть, но если в Америке он может это сделать быстро, то у нас ему сначала надо будет разобраться во всем. Ты эту возможность найдешь, вложишься, получишь прибыль, но для этого надо потратить очень много энергии и времени.

Мы, будучи резидентами «Сколково» с 2015 года, понимаем, что это мощнейший институт развития. И все люди, которые принимают тут решения, действительно настроены на то, чтобы нам помочь. Им точно так же важно, чтобы мы прошли по этому пути, заработали свои деньги и вернулись опять в Сколково, создали новую компанию, и повторили успех. А заодно показали всем, как хорошо ходить по этому пути. В этом смысле мы чувствуем свою ответственность быть учеными новой формации.

Executive.ru: Что сейчас представляет собой российский венчурный бизнес? Есть ли он?

Д.А.: Венчурный бизнес есть. И главная задача венчурного бизнесмена в нашей стране на данный момент – это найти проект, который будет конкурентоспособен на Западе, и «научить» проект соответствовать западным стандартам качества. Потому что есть russian standard и есть western standard. И это квантовый переход, а не плавное движение. То, что ты сделал в России, на Западе не продашь. Потому что там другой уровень качества, подачи, сертификации и т д. То, что ты успешно запустил в России – это фактически пилот, доказывающий, что твоя разработка работает и пользуется спросом. Теперь венчурный инвестор вкладывает в тебя большие деньги и переводит с русского стандарта на западный.

Executive.ru: Значит, есть смысл работать только на Запад?

Д.А.: Там просто другие объемы денег. Например, наш тест в России стоит 9900 руб. Тех, кто может у нас купить что-то за 9900 руб. при населении в 140 млн человек, очень мало. В Великобритании тест стоит 140 фунтов, и там это может себе позволить практически любой работающий человек. И мы там конкурируем с походом к врачу, где тебе надо выложить несколько сотен фунтов. Человек думает: лучше я куплю этот тест, буду меньше болеть и меньше платить врачу. Нам, как бизнесу, выгоднее получит сертификацию в Великобритании и там продавать, потому что там 80% населения смогут позволить себе наш тест. Англия – это лишь полпути. Есть 240 млн в США, которые являются тем самым рынком, на который все стремятся.

Executive.ru: Откуда в основном идут инвестиции в научный бизнес в России?

Д.А.: Деньги идут оттуда, где они зарабатываются. Строительство, нефтянка, девелопмент и так далее. Их отрасли уже не растут по 15-20% в год и им надо диверсифицироваться. Проблема в России в том, что сложно вкладываться в биотех, потому что никто в этом не понимает. Я могу прийти и наболтать все что угодно. Экспертизы нет, все предыдущие поколения компетентных людей уехали. Сейчас экспертиза наращивается и, действительно, все больше и больше так называемых непрофильных инвесторов. Многие стартапы на начальной стадии требуют 5-15 млн рублей. Бывает, что такие деньги люди достают из своего кармана.

Я был на Петербургском экономическом форуме, и там произошло, на мой взгляд, знаковое событие. Президент России в своей речи сказал, что все наши крупные компании должны создавать венчурные фонды.

Но особенно интересны инвесторы, которых мы называем smart money. У них кроме денег еще есть область компетенции, смежная с нами. Если ты биотехнологический стартап и в тебя вложился такой биотехнологический гигант, как «Инвитро» или лично Александр Островский, руководитель этой компании, ты получаешь гораздо больше, чем просто деньги. У него международная сеть контактов, он тебя познакомит с кем надо и классно продаст. Просто найти деньги, как оказалось, довольно просто. Мне нужно было на первый год 5 млн рублей, и таких предложений много, на разных условиях. Но дальше ты понимаешь, что нужно бороться не за условия и деньги, а за правильного инвестора, который тебе еще восполнит отсутствие компетенции.

Executive.ru: Как я понял из твоих слов, в нашей стране есть большое количество людей, готовых вкладывать деньги в высокотехнологический бизнес?

Д.А.: Фонду «Сколково», насколько я знаю, каждый год не хватает хороших стартапов, чтобы выдать им деньги. А еще есть Российская венчурная компания. Есть частные инвесторы, которые этим постоянно занимаются. Есть много акселераторов. В этом году наши партнеры Pepsi создают акселератор, где будут поддерживать и развивать компании, которые создают новые качества продуктов питания и технологии в этой области. В любой фармацевтической компании есть акселератор. Я уверен, что денег всегда больше, чем людей, которые могут их потратить.

У нас идеальные условия, чтобы создавать экспорт. У нас труд дешевле, идеи дешевле, образование лучше.

Executive.ru: Как ученому понять, что его научные разработки могут быть превращены в товар?

Д.А.: Более сложный вопрос – как не заметить, что твои разработки встраиваются в картину мира. У ученого так устроен ум, он видит несовершенство и понимает, как это исправить. Усовершенствует реальность. И на эти улучшения есть спрос. Но не на все.

Недавно в «Сколково» общался с парнем, они сделали сплав, который по своим антикоррозионным свойствам превосходит все имеющиеся в сто раз, а стоит столько же сколько обычные сплавы. Но в антикоррозионной науке, во-первых, достигнут предел, который нам необходим. Всем уже хватает. А во-вторых, текущая промышленность работает так, что, если поменять, например, рельсы на те, которые не надо будет менять – людей надо будет уволить.

Поэтому ученый, который хочет стать бизнесменом, должен научиться изучать спрос на рынке и проводить рыночное исследование. Кроме того, что твой продукт должен быть востребован, ты должен понимать и траекторию конкурентов. К тому моменту, когда ты сможешь реализовать проект, конкуренты могут тебя обогнать. Высокотехнологический бизнес развивается с гигантской скоростью. Например, решение проблемы диабета. Кто-то придумывает, как сделать так, чтобы инсулин вырабатывался правильно, кто-то ищет бактерии, которые помогают и т. д. А кто-то пытается найти способ, чтобы диабет вообще не начинался, и, если им это удастся, остальные разработки станут не нужны.

Ученый каждый день соревнуется со своими коллегами из других институтов по всему миру. Он знает их и что они делают. Более того, если бизнес является продолжением его научной деятельности, то на многие маркетинговые вопросы он может ответить с легкостью: какой рынок, кто на этом рынке играет и т.д. Ученые путешествуют по конференциям и там всегда есть не только научные деятели, но и бизнесмены из этой области. Там всегда обсуждаются и вопросы бизнеса. Мы находимся в этой информационной среде, и нам не надо изучать все с нуля.

Сам переход происходит довольно плавно. Будучи ученым в России, ты все равно начинаешь подрабатывать, решать какие-то вопросы в смежной области, консультируешь. То есть ты с бизнесом более-менее взаимодействуешь.

Executive.ru: Как ученому стать бизнесменом? Как создать свою компанию?

Д.А.: Ученый-бизнесмен, я думаю, не существует. Скорее ученый, который был ученым, но ему пришлось строить связи и взаимодействия, которые приводят к коммерческому успеху. Искать где-то деньги, контракты, следить за выполнением договоренностей. Для меня это был фазовый переход. Из ученого, о котором заботился прекрасный научный институт, я стал бизнесменом. Теперь я в меньшей степени занимаюсь наукой и в большей поддержанием компании. У меня работают ученые, которым не надо быть бизнесменами. Я рад иногда выскочить из всяких дел, когда ничего не горит, «запрыгнуть» к ребятам в «лодку» научной деятельности и просто посмотреть на то, что они делают. К счастью, я умею быстро переключаться и погружаться, а иначе мне пришлось бы совсем отстраниться от науки. Правда заключается в том, что, когда занимаешься бизнесом, просто не успеваешь заниматься еще и наукой.

Executive.ru: А что нужно делать ученому в системе научного бизнеса?

Д.А.: Ученому нужно делать максимально хорошо то, что он делает. Тогда он попадет на арену, где его все знают, на него есть спрос. Публиковаться в мировых журналах, выступать на международных конференциях. И его найдет инвестор или работодатель. И тут надо только выбрать наиболее выгодные условия.

ПОИСК РАБОТЫ13748 32

Нужны ли России изобретатели?

• PМВА «ФИНАНСЫ»

  • Уникальная последовательная реализация двух программ: финансовой и управленческой для финансовых управляющих компаний.

  • 1-ый год: Школа финансового директора

  • 2-ой год: MBA «Финансы»

• Начало занятий – 10.10.17. Успейте записаться и получить качественное образование.