ПАЛЬМА 1 и ПАЛЬМА 2 (Собаководство)
Вскоре, после того как у меня украли овчарку Джульбарса, я прослышал, что в посёлке МРС, что находился в 200 метрах от центральной усадьбы Кызыл-Агачского заповедника им. С.М.Кирова, бегает брошенный при отъезде хозяев, годовалый щенок красного сеттера. Поскольку никаких претендентов на него не оказалось, то я решил его «приватизировать». Подобное легко сделать, если завезти собаку хотя бы за 5-10 километров, но если новый дом отделяют от прежнего всего ничего, да ещё приучать к новому месту годовалого красного сеттера, то это проблема из проблем!
Трудно обуздать красного сеттера, но и с этим удалось справиться. И, наконец, Пальма признала мой дом - за свой, но своенравная вольница так и осталась в её крови. Собака порой надолго исчезала по своим цыганским де-лам и возвращалась из соседнего посёлка МРС то с ногами, то с целой голо-вой сбраконьёренного кем-то вепря. Вскоре появились жалобы, что моя соба-ка грабит куриные гнезда! Отучил её от куриных яиц тут же придуманным способом: выдул через просверленные в скорлупе 2 маленькие дырочки содержимое яйца, залил туда шприцом воду с хинином, закрыл отверстия каплями стеарина и предложил собаке сей дар. Пальма умело, не раздавив редкостную шару, взяла в зубы, а я тотчас резко сжал её челюсти – скорлупа лопнула и горчайшее содержимое вылилось в рот, но я сжимал морду довольно долго, хотя из пасти лилась ручьём пена. Вот так было покончено с грабежом куриных гнёзд!
Пришло время наверстывать упущенную натаску. В отличие от курцхаара Черного она не признавала палочной системы и на вполне заслуженное наказание сильно обижалась, но, тем не менее, собачка очень быстро освоила отменный челнок, но вот беда: причуяв дичь, она неслась вперёд и поднимала её. При этом никакие увещевания и прочие бархатные методы никак не действовали!
Разумеется, что Пальма меня не устраивала, но как пишет С. Экзюпери, «мы в ответе за тех, кого приручили», и я ездил с ней на все полевые работы и брал её на охоту, привязывая на длинную веревку к патронташу. Однажды возле домов Калиновского поста заповедника из большой папиросной коробки выскочило что-то маленькое, рыжее, «обругало» нас с Пальмой и, испугавшись своей наглости, юркнуло назад в свой импровизированный домик!
У наблюдателей заповедника я поинтересовался: «Что это в картонной коробке такое сердитое проживает?» На что начальник охраны С. Джавадов сказал: «Я тоже купил сеттера и, как и твою собаку назвал Пальмой!»
Шло время. Моя Пальма научилась подавать дичь, но со стойками – отрезало. В очередной рабочий приезд на Калиновский пост, я увидел подросшую Пальму-2. Ей, терроризируемой многочисленными местными собаками, всё время не хватало пищи, а посему она не вышла ростом и была, что называется, кожа да кости! В общем, мне стало жаль это создание. Как-то летним вечером мы пошли за пределы заповедника добыть несколько серых уток, поскольку они прилетали в сумерках на отмель кормиться. Пальма начальника охраны увязалась с нами. Моя собака подавала битых уток, а чужая – становилась на стойку. Подранка преследовала, и как только он затаивался, вновь становилась на стойку, что зародило первые проблески желания приобрести этого изгоя поста!
Шло время и Пальма-2 вскоре стала принимать нас за своих. Она с удо-вольствием сопровождала в походах, поскольку её хозяин никуда псину не брал. В один из приездов на Калиновский пост у меня было много работы и поэтому пришлось отправить поутру лаборанта Славика на «Аракеловский банк» – добыть несколько куликов для гельминтологических исследований. Вернулся лаборант с опухшими слезящимися глазами. На вопрос: «Что с то-бой?» - он ответил, что ночью военные отрабатывали учения с противогазами и поставили в заповеднике газовую полосу. В общем, Славик, почувствовав не ладное, не вернулся, а провел дважды обеих Пальм через газовую полосу! В результате моя Пальма потеряла чутьё если не на 90%, то не менее чем на половину, а у маленькой собачки дела были получше. Вероятно, газовое об-лако стояло над землёй повыше и рослой досталось больше. В общем, моя Пальма теперь лишь чувствовала дичь где-то здесь и носилась кругами, в конце концов, поднимая её на крыло.
В Ленкоранском охотничьем магазине местный охотник жаловался, что без собаки он никак не может добыть фазанов. Я предложил ему свою Пальму и, поскольку собак дарить нельзя, то взял с него чисто символически пять Сталинских рублей. При следующей встрече охотник благодарил меня от души, так как именно такая работа является наилучшей в крепях Талышс-ких гор, когда собака носится кругами и выпугивает фазанов, не давая им улизнуть, а битых прекрасно аппортирует из трущоб охотнику. Надо сказать, что стойка именно в таких условиях, разумеется, неприемлема.
Устроив Пальму в хорошие руки и в наилучшие условия, при сложив-шемся положении я, наконец, «созрел» для приобретения Пальмы -2. Осталось лишь уговорить начальника охраны, тем более что она ему не нужна и, более того, фактически являлась досадной обузой. Памятуя о гнусной краже Джульбарса, мы составили с Джавадовым письменное соглашение, по которому он мне уступает Пальму за 100 рублей, при сём присутствовали следующие сотрудники заповедника… И началась у Пальмы-2 новая по сравнению с прежней, райская жизнь. Что меня обидело после всего, так это когда Джавадов, будучи в конторе заповедника, пришел проведать Пальму и, шутя, сказал: «Пальма, пойдём!», то собака встала и пошла за ним!
В экспедиционных условиях, когда я сопровождал группы москвичей, подхватил, как мне казалось, орнитоз. Самочувствие становилось всё хуже и вскоре, вообще, стал немощным. Перед самым отпуском зашел ко мне поутру директор и сказал, что случилось неприятное - Пальма повязалась с его лайкой Друней (Дружок). Пес спас жизнь хозяину на Урале и поэтому стал дорогим членом семьи. Через полтора месяца Пальма чуть не погибла – ей досталась случайная малокалиберная пуля. Она срезала правое крыло атланта, при этом, слава Богу, срикошетировала и застряла под кожей внизу шеи, откуда её извлёк ветеринар. Мне удалось выходить пострадавшую, и я взял ее с собой в отпуск. По дороге в нашем купе выкабенивался за едой чересчур избалованный мальчишка. Я ему сказал, что собака умнее и воспитаннее его. «Смотри!» - продолжил я и дал ей кусочек колбасы. Когда Пальма взяла в рот вкуснятинку, то я приказал: «Выплюнь!» - и она положила колбасу на пол! Дали ветчину, и её собака также аккуратно выплюнула по команде! Слух о таком учёном сеттере пронесся по всему поезду, и, разумеется, многие захотели посмотреть на это! Так что Пальма всю дорогу питалась исключительно деликатесами. В Одессе мать устроила меня в больницу. Там вместо орнитоза у меня обнаружили лямблии! В конечном итоге вылечили и через месяц отпустили в довольно бодром состоянии. За это время Пальма родила в моём чемодане трех кобельков, которых сестра соответственно назвала: Кокосом, Бананом иАнанасом.
Сразу после выписки из больницы, как раз перед Октябрьскими празднествами мы с покойным ныне шурином Виоленом Сергеевичем Церконюком собрались на Тилигульский лиман в с. Поповку (ныне Калиновка), где я с атлетом Колей сумасшедшим (Гупаловым) с Большого фонтана, будучи на первом курсе политехнического института, был на баснословном перелёте нырковых уток.
На междугородней автостанции, что располагалась тогда с южной стороны знаменитого Одесского базара «Привоз», никто не ведал, где остановка автобуса на Поповку, но, нет худа - без добра, в мечущейся предпраздничной толпе нас усёк балагур Коля Гупалов, устроившийся с какой-то дивчиной возле водителя. Он приоткрыл дверцу кабины и пробасил: «Сидайтэ в автобус, я знаю куды ихаты!» Легко сказать, садитесь – обезумевшая толпа ломилась внутрь последнего автобуса, намереваясь провести праздники дома. Для нас, нагруженных рюкзаками с патронами и едой, да еще с собакой это оказалось почти несбыточной проблемой. Наконец, я взял маленькую Пальмочку на руки слегка прикрыл полами куртки и умоляюще беспрестанно просил: «Громодяны, посуньтэсь, пустыть чоловика-одыночку з груднычком, пустыть з малюком бо вже й пэлёнкы смэрдять!» И надо же – мы в автобусе. Когда обнаружилось, что вместо «нэмовля» у нас собака, то мы наслушались такого…такого …
Все вышли на конечной остановке в неведомом нам ранее селе Коблево, что в Николаевской области, на восточном стороне Тилигульской пересыпи, которая воздвигнута морским прибоем и занимает площадь не менее 25 км2. Сплошная темень, моросит дождь. Кто бы нас пустил ночевать? В общем как удачно, что повстречался Коля и открыл нам замечательное место.
Вот мы у его знакомых. Они радушно встретили его, нас и молодуху, что ехала поварить на земснаряд. Оказывается, какой-то пройдоха–ихтиолог сумел убедить начальство, что соединение лимана с морем даст огромные выгоды. Канал прорыли с помощью земснаряда, а вместо выгоды получили как всегда – одни огромные убытки!
Хозяева взяли ведро молодого вина, и ушли к соседям праздновать, а гости остались одни. Мы с шуряком легли спать, а баламут Коля всю ночь занимался поварихой. После утрянки в плавнях, где мы взяли пару кряковых селезней, Коля распрощался с нами и ушел через пересыпь в одесское село Кошары на остановку автобуса в город.
К обеду дождь, наконец, закончился. Утка мотаться перестала, и мы отправились в хату нового знакомого. Парень спросил: «А дэ дядя Коля?» Мы ответили. Тогда он продолжил: «А куды оцю дэвати?» - и брезгливо ткнул пальцем в повариху. «А дядя Коля выпил з оцей пив-вэдра найкращого вина, що мы прыготували на весилля (свадьбу), та ще й чистэ вэдро споганыв, соромно казати чым. Вот що, хлопцы, я вас не знаю и ыдыть соби с богом, може хтось и пустэ. А я видвэду оцю шаландру (проститутку) до зэмснаряду», - при этом он с омерзением вновь ткнул пальцем в сторону поварихи.
Украинцы, словно мусульмане, в хату собак не пускают – брезгуют. Так мы прошли полсела и лишь в двух случаях пустили бы, если б не собака. Наконец, почти в конце села, нас приютил Петр Григорьевич – сторож колхозного огорода, что был на пересыпи под самым обрывом восточного берега.
Впоследствии многие годы я останавливался у этого доброжелательного человека. Вечером меня обычно потчевали чаркой сухого вина и кормили вкуснейшим украинским борщом, а спать располагали в отдельной комнате, где под кроватью устроилась Пальма.
На утро на пересыпи лимана появилось много охотников с собаками. Они ходили крест на крест, и все часто стреляли по перепёлкам. Высыпка была отменной. Вскоре и наша Пальмочка начала успешно работать по перепёлкам, но ранение давало о себе знать: когда с хода она прихватывала дичь, то нередко не удерживалась на ногах, падала на бок и показывала носом, где находится птица. Кроме того, у неё временами судорогой сводило шею. Прежде чем собачка попала ко мне, её научили гонять. После очередного промаха мы с шурином старались вернуть её дружным дуэтом, так что на третий день основательно охрипли. На второй день мы расстреляли почти все патроны, и пришлось зарядить на перепела полузаряды, захваченной на утиный перелёт, тройкой. При этом оказалось, что перепелов необходимо брать накоротке – иначе маленькие птички часто остаются в окнах осыпи. К концу третьего дня Пальма стала ложиться на спину и, расставив ноги, охлаждала живот на ветерке, а когда мы подходили к ней, то завзятая охотница вскакивала и вновь продолжала с упоением работать. Запоздалый осмотр выявил у собачки сильно растертое ещё довольно большое после щенения вымячко. Устыдившись случившегося, мы тут же прекратили эту баснословную охоту. Увидев плачевное состояние собачки, Петр Григорьевич взял в колхозе лошадь с повозкой и отвёз нас к автобусу, тем более что дичи у нас тоже было предостаточно для всей честной компании родственников, что обязательно придут 10 ноября отмечать мой день рождения.
Возвращение из заповедника на родину в Одессу опять было спровоцировано очередным «мудрейшим» деянием Н. С. Хрущёва – сотрудников заповедников Союза переместить прямо на территории заповедников, но об этом особый разговор! Вместе с тем, как плохо пришлось бы мне в Азербайджане при разгроме СССР. Так, на юбилей Азово-Черноморской орнитологической группы в 2000 году приехали гости из ближнего и дальнего зарубежья, в том числе глава орнитологической лаборатории Азербайджанской академии наук, директор-координатор азербайджанского центра охраны птиц господин Султанов. С восточной обходительностью он сказал, что очень рад видеть наяву живую легенду, что мои труды они цитируют в своих работах, рассказал о бедственном положении Кызыл-Агачского заповедника. В заключение я спросил: «Как поживают староверы из села Алексеевка, что под Ленкоранью, переселённые на край Российской империи почти 200 лет назад и предпочитающих говорить на местном языке?» Не моргнув глазом Султанов, молвил: «Они съехали по собственному желанию!!!»
Как старшему научному сотруднику Одесского краеведческого музея на моё имя ежегодно выдавалось круглогодичное разрешение на отстрел животных необходимых для пополнения экспозиции. Таким образом, Пальма почти круглый год бывала в природе и прошла прекрасную натаску. Кстати, она привыкла, что как стендовый стрелок, я практически не промахиваюсь. В связи с этим на охоте в Коблево произошел забавный случай. Тогда мы шли по ветру и случайно вспугнули большую стаю куропаток. Неожиданный шумный взлёт птиц застал меня врасплох: я молниеносно отдублетился по стае и, как водиться в таких случаях, позорно промазал. Пальмочка, не привыкшая к промахам, помчалась подавать и преследовала куропаток чуть ли не 200 метров, пока одна из птиц не заметила телеграфных проводов, врезалась в них и упала наземь. Таким образом, собака гордо вернулась с добычей!
Благодаря отменной натаске Пальмочка стала разносторонней легавой, но всё же хобби у неё были зайцы! Когда мы приходили на поле, то первым делом она находила по ночнику и поднимала всех зайцев, и лишь после этого мы принимались за перепёлок, коростелей, куропаток и др. Однажды в широкой железнодорожной полосе (по Астафьеву, полосе отчуждения) я обнаружил одичавших кроликов, на которых без собак охотились местные парни. У меня это проходило куда успешнее: Пальма делала стойку по затаившемуся в траве зверьку, затем по команде поднимала. В случае промаха я становился на дорожке и вскоре кролик был у меня буквально под ногами. При этом мы не злобствовали – добыв парочку, уходили, но однажды, как мне показалось, пропуделяв накоротке, я встал на дорожку, ожидая гонного, как вместо дичи появилась Пальма с очень виноватым видом. Я попросил: «Пальмочка, покажи!». И собака повела меня через полосу отчуждения прямо во двор, посреди которого стояла дородная хозяйка с коромыслом в руках (ей-ей гераклида), а у её ног лежал бездыханный кролик. Лучший способ защиты – нападение. Поэтому я заявил: «Как Вы посмели бить охотничью собаку, находящуюся под охраной закона и государства?» «Я ещё и тебе всыплю! Твоя собака моего кролика задавила», - зло процедила, наступая, амазонка и при этом, как бы, между прочим, помахивала словно перышком (подстать ей) солидным коромыслом. «Ага! Так значит твоя работа: твои кролики полпосадки съели. Будем судить!» - ухватился я за соломинку. Но дело пахло керосином, и я мучительно думал: как бы это, не теряя достоинства, выкрутиться из столь щекотливой ситуации. Вдруг я увидел налетающего перепелятника, который был заказан для музея почти месяц назад. Не думая о последствиях, я молниеносно сдернул ружьё с плеча и выстрелил навскидку. Очередная жертва (надо же) упала рядом с кроликом. Гром выстрела ошеломил богатырку. Воспользовавшись возникшим замешательством, я взял ястреба, а также вещественное доказательство – кролика для предстоящего суда, которого по ходу конфликта я никак не мог оставить, не вызвав законных подозрений и гордо удалился, сопровождаемый угрозами пострадавшей! Больше в это отчуждение я не хаживал, тем более что одесские охотники ещё до Великой Октябрьской Социалистической Революции широко расселили диких испанских кроликов по обрывам лиманов и моря.
С Пальмой мы охотились весьма успешно. Причём рыжий цвет в засидке мало заметен и не требуется для собаки особой маскировки, как это было для Чёрного. Обладая тонким слухом, собака раньше меня определяла, откуда летят утки, и поворачивала голову в ту сторону, что способствовало успеху. Однажды, когда уже изрядно стемнело, на нас налетела стая белолобых гусей. Предупрежденный заранее, я был готов и удачно отдублетился. Пальмочка бросилась во тьму и поочередно принесла трёх увесистых птиц, хотя мне послышалось лишь два глухих удара гусей о землю!
На Тилигульской пересыпи у самого моря было три озерца-рогалика, лишенных прибрежной растительности. На восточном из них я обычно делал засидку, выбрасывал неподалёку 3 резиновых чучела и ждал прилёта уток с кормёжки. Кряквы, реже шилохвости с пищеводами, набитыми кукурузой вплоть до языка, шумно плюхались на воду, если я не успевал срезать их влёт. Пальма с большим удовольствием подавала дичь, а если случался подранок, то она плавала за ним и даже ныряла, пока не ловила, и отозвать охотницу из холодной воды было совершенно невозможно.
Как уже говорилось, на поле Пальма работала широким челноком, а вот по вальдшнепу она спокойно бежала с подветренной стороны вдоль лесопосадки, пронюхивая её, а я, не спеша, шел с наветренной, куда обычно вылетает эта птица. После стойки я изготавливался и командовал: «Подай!» Такая работа с экономией сил свидетельствовала о высоком классе собачки. О высоком классе свидетельствовало также и, то что в зависимости от обстоятельств, она работала как верхом, так и низом, что позволяло ей в классическом стиле делать стойки по птице и зверю, а также преследовать кроликов по следу, отыскивать по ночнику зайцев, добирать подранков и т. д. Таким образом, в охоте она была на порядок добычливее своих собратьев – легашей с отменными родословными и высокими полевыми дипломами. Как-то в третьей декаде ноября вызвездило - ударил запоздалый мороз, и ночью покинули Тилигульскую пересыпь последние перепелки. На следующий день, безуспешно поискав их, мы двинулись с собакой по зайцам. Возвращаясь, в бурьянах колхозного огорода Пальма сделала стойку. Ага! Остался-таки один перепелишко, но перезаряжать ружьё не хотелось. Решил, что возьму нолёвкой. Скомандовал: «Вперёд!» - и «вылетела» лиса! Поспешный дублет и хвост лисицы взлетел вверх, изогнулся символом доллара, а кумушка, как ни в чём не бывало, скрылась в бурьянах. Вслед за лисой умчалась Пальма. Перезарядился и жду, когда лиса выскочит на бугор осмотреться, но нет её: не выскакивает! Вскоре появляется собака с виноватым видом. «Пальмочка, покажи!» - прошу я собаку, и она повела меня через бурьяны не менее чем за 150 метров прямо к лисе, которая от полученных в область лопатки ран, испускала дух, а хвост так лихо изогнулся из-за нескольких прострелов сухожилий!
Вместе с тем Пальме была присуща какая-то непонятная скромность: она не лезла вперёд с добычей в зубах, выставляя напоказ свою работу. Так однажды мы шли за полночь вдоль лимана, выбирая место поудобнее, чтобы заночевать. Вскоре Пальма пристроилась сзади. Поворачиваюсь и вижу у неё в зубах чужого подранка – крякву. В другой раз, наша мини-бригада из родни успешно поохотившись вблизи Коблево на зайцев, решила отстоять вечёрку в плавнях Тилигульской пересыпи. Перелёт выдался слабым. На меня высоченько налетела, как мне показалось, стайка чирков. Тем не менее, дублет удался: первая птица по крутой дуге пошла вниз, а вторая комом рухнула наземь. Второго «чирка», оказавшегося красноголовым нырком (!), Пальма разыскала тут же и подала, а вот первого придется искать не весть где, так как всё внимание стрелка сосредотачивается на второй птице. Спрашиваю у охотника, засевшего на противоположной стороне протоки, где упал подранок. Тот посылает примерно на 100 метров далее. Иду туда, а в это время Пальма перестала искать в прибрежной траве и пристроилась сзади. Поворачиваюсь, а у неё в зубах живой красноголовый нырок!
Куда бы я ни шел, всюду Пальмочка была со мной. Однажды меня пригласили в гости на 13 станции Большого Фонтана, а потом купаться на море. Пляж был буквально устлан отдыхающими, но нам всё же удалось пристроиться. Пошли купаться и Пальма с нами. Решив похвастаться, я заплыл далеко, а собака рядом, пришлось отослать её на берег. Течением псину отнесло в сторону примерно на 100 метров. Выйдя на берег, Пальмочка отряхнулась и обдала загорающих дождем мелких брызг. Затем, лавируя между людьми, она направилась к нашим вещам. По дороге её внимание привлёкла «поляна»: она бесцеремонно вошла на скатерть- самобранку, аккуратно взяла гвоздь угощения – великолепно зажаренную курицу и под оторопевшими взглядами «хозяев стола», преспокойно удалилась. Найдя мои вещи и наше непритязательное угощение, разложенное лишь на полотенце, Пальмочка галантно положила среди них и свою отменную долю! Вернувшись, я хохотал до слёз, а мои новые знакомые вполне серьёзно обвинили собаку в невоспитанности!
Много отменных охот у нас было с этой собачкой, всего не перечесть. Со временем её уже можно было останавливать окриком при подъёме дичи, но она стала сдавать: сказалось тяжелое детство, когда не было достаточно заложено для крепости. А я как назло был неуёмен. Когда в заповеднике оставался один, то работал за троих, и бывало, что засыпал на ходу и просыпался от падения наземь. В то время на Украине не было отстрелочных дней, и можно было выезжать в Коблево на 3-ое суток. Первый день Пальма работала примерно по 200 метров в стороны. На второй, вдвое меньше, а на третий, собачка не выходит из-под кровати. Начинает ныть, жалуясь на такую тяжелую жизнь и вот такого хозяина, но немного погодя, появляется из-под кровати, и первое время плетётся, пока не разомнёт свои слабые косточки. Как-то я притронулся к глютеусам собачки и Пальма взвыла от боли. Ветеринары признали межмышечный ревматизм! Как не старался я беречь собаку, ничего не получалось.
Однажды ещё потемну я остановил рейсовый автобус посреди Тилигульской пересыпи у заметного куста тамарикса. Разделся, взваливал на плечи поклажу, собаку и, подвывая от холода, ломая по закрайкам лёд, преодолел около 200 метров залива, таким образом, оказался на мысу, сэкономив не менее 4-х километров, быстро оделся, и сел в засидку на утиный перелёт. При этом, как ни старался, всё равно Пальма бросалась в воду подавать, и всё шло насмарку. Когда я приводил её в одесский краеведческий музей, то коллеги начитали причитать: «Пальмочка, какая ты худая, как тебе плохо живется…» Собачка слушает, слушает и начинает завывать, соглашаясь с доброжелателями.
Всё шло к тому, что собаке теперь нужен был другой более умеренный хозяин. И такой нашелся – маленький, кругленький и доброжелательный, да ещё с машиной. Лучшего и не придумаешь, но слишком многое у меня было связано с этой собачкой, чтобы вот так просто передать. И, тем не менее, для продления её жизни это был лучший исход. Пришлось совершить предательство: отдать Пальмочку в третьи руки. Увезли ее в Одессу на машине, прямо с поля не менее чем за 2 км от моего дома, но она оттуда, где никогда не была, нашла, неисповедимым образом, дорогу домой и у самых дверей её разыскал новый хозяин. Когда Павел рассказал мне об этом случае, то защемило сердце и сейчас лучше не вспоминать, когда уже давно собачка скончалась от рака. Если бы я тогда оказался у дверей раньше Павла, то никогда уже не расстался с ней до самой её кончины.
Говорят, что собаки похожи на своих хозяев. Не знаю как у других, но слышал, что Пальмочка раздобрела, стала похожа не на меня - сухаря, а на - колобка-хозяина. И, тем не менее, это не отразилось на её работе – она «заткнула за пояс» всех дипломированных подружейных собак из новой компании. Так, когда остальные собаки потеряли подраненного зайца, она отыскала его, спрятавшегося, по следам, а когда летом её взяли на открытие охоты перу, то она натаскала из болота втрое больше уток, чем подстрелили. Но в основном Пётр охотился на суходоле и ревматизм не проявлялся. Мне остаётся лишь надеяться, что если существует лучший мир, и если мы там встретимся, то она, может быть, великодушно простит меня!
Одесса, 12.05.2002. В.С. Греков