Научная деятельность к.б.н., ст.н.с. В.С.Грекова
Родился я весьма некстати в семье студентов Одесского мединститута. Отец был против, матери пришлось согласиться, но в бедной семье не было денег на женские чулки, а без них аборт не состоялся! Кроме того, день рождения очень неудачно припал на 10.11.1928 г. – сразу за бурными праздниками Великой Октябрьской Социалистической Революции (7 и 8 ноября) и проходил весьма вяло. После грудничкового периода - я часто «гостил» на родине матери в глухой деревеньке Михайловке Шатковского района, Нижегородской Горьковской) области у деда с бабой, которым приносил своей любознательностью большие убытки. Так, «помогая» деду, вместо гвоздей пробил молотком в щель подпола все деревянные ложки и когда, как повелось на Руси, кормить «помочь», то предки сбились с ног, ища их. В то время ещё не умел говорить и едва ходил, поэтому взял деда за штаны и подвел к той самой злополучной щели, но похвалы за мартышкин труд не заслужил – действительно, залезли в подпол и нашли там одни щепки! В другой раз взрослые обсуждали с шабрами нечто важное в горнице, отгороженной, как водится на Руси в 4-х стенном доме, подтопкой от кухоньки, где возле русской печи вечно причитала и охала бабушка и вот там, «помогая» ей, сотворил в тазу из всей наличности вместе со скорлупками яичницу на весь мир!
Отчаявшись, меня вернули в Одессу, где я тоже был в тягость особенно в предвыпускной 30-тый год ХХ столетия, когда почти новоиспеченные медики, как и мы потом в 1953, новоиспеченные охотоведы, наверстывали упущенное и зачастили по вечерам в театры, потому что потом неизвестно как всё сложится! Не знаю, как это матери удавалось, но я побывал на всех вечерних спектаклях музкомедии -, оперного -, русского - и украинского театров!
По окончании института мать распределили в село Сычавку, расположенное у самого Черного моря, примерно в 40 км от Одессы. Там первое время мы жили на квартире и во время «голодомора» хозяйка пекла черные словно черноземные, лепешки, которые давала своим детям и одну мне.
В то время я был мал, чтобы осмысливать происходящее, но мать рассказывала, что виновата насильственная коллективизация – никто не пошел убирать редкостный урожай, а на следующий год Сталин победил и колхозы состоялись! В чем сейчас винят не Грузию, а Россию. Общеизвестно, что Сталину никто не смел перечить, а отчаянные коммунисты поплатились за несогласие жизнью! Кстати, голод тогда охватил всю страну, особенно засушливое Поволжье!
В деревне постоянно случаются оказии, и бегать врачу в больницу да ещё через балку в любое время дня и ночи очень неудобно. Поэтому матери при больнице дали комнату, а мне досталось на большой окружающей территории много вольностей. Обычно, чтобы угодить молодому красивому врачу: её дитятку дарили фабричные игрушки – обычно автомобили! Я с благодарностью принимал их и тут же исчезал в кущах, где с помощью оружия пролетариата – двух камней – с большим нетерпением изучал их нутро!
Когда мать перевели в предместья Одессы на Большой Фонтан, где она стала работать при роддоме и женской консультации, техническим университетам пришел конец: мне не терпелось понять, как это устроена гордость того времени - наручные часы матери и почему они ходят! В общем, с помощью универсального инструмента – двух камней разнес на составляющие это ценное творение человечества. После бурного, но беспобойного скандала, пришлось свои интересы перебазировать в область зоологии! Этому способствовал мамин брат - дядя Коля, который на целых 10 лет был старше меня. Он сыграл в моей судьбе огромную роль, особенно в крутых поворотах доли, причём он никак не способствовал этому и все получалось попутно, как-то само собой, но опосредовано, связано именно с этим дядей!
Второй дядя – Серёжа, всего на 5 лет старше, просмотрел меня, когда я, ещё не умея плавать, тонул на пляже в кутерьме купающихся, но, тем не менее, в самые критические мгновения, не слыша надоедливых криков: «Сережка, посмотри! Мне по колено, по пояс, опять по колена» и …долго не слыша надоедливых призывов, оторвался от чтива, углядел меня и спас! Мне иногда снится этот кошмар: я прыгнул с подводной скалы за ребятишками – они поплыли, а я столбиком пошел ко дну! Из расселин скалы на меня пучили глаза креветки и крабы! От дна я отталкивался ногами и плыл вверх. При этом моя соломенная вершинка показывалась из воды, но вздохнуть не успевал и опять шел ко дну. Во сне как по лестнице, цепляясь за расселины в камне, я взбирался на поверхность, но наяву - не осенило! Спасение – это немало, но в дальнейшем на крутых поворотах судьбинушки Сережа не отличился. Обоих братьев и бабушку мать перетащила из Михайловки в Одессу, чтобы они могли в городе найти себя. А вот старшая из теток - тетя Маня была постоянно вплоть до кончины под опекой моей матери, но все благие намерения старшей тетки, словно дорога в ад, шли мне в долговременный откровенный вред. Например, обе сестры и я – грудничек при них, загорали на пляже у бурного моря. Купаться запрещалось, однако по совету старшей сестры вошли в воду и наслаждались прибоем пока Девятый Вал не выбил у матери сына и он исчез в мутной воде. Моя голова при накате и откате волн появлялась то тут, то там. Сестры с нервным смехом, в место: «Караул, помогите!» не могли меня поймать. В общем, с помощью очевидцев спасли! Но крутой поворот в судьбе всё же состоялся: тетка стала причиной развода родителей - и я остался без отца. Иначе, под влиянием двух жестких характеров, быть бы мне медиком, но, насмотревшись, как убивается мать на работе, я думал, что все слуги Гиппократа так бесчеловечно загружены.
Итак, импульсивный дядя Коля купил шик того времени - складное бамбуковое удилище, оснастил его по канонам того времени, и ему не терпелось обмакнуть крючки в море, а как на грех навесили меня. В общем, от роддома, что на Большом Фонтане, до моря дядя по амбулаторному переулку тащил меня под мышкой. На берегу он предложил мне искать камешки с дырочками, а сам, наловив рачков (креветок), засучил штаны и пошлепал по воде на гряду камней, облепленных рыболовами, словно черными бакланами. Но не на таковского напал: я понял, что дядя затевает что-то очень интересное и заорал на все побережье. Как быть? Коля на море, а на камни не даю ему забраться я. Наконец, по наводке хохочущих бычколовов, он соорудил примитивную удочку из тростинки, выброшенной прибоем, прочной нитки, камешка с дырочкой вместо грузила, и крючка, перенес меня на скалу, усадил у самого края, обращенного к берегу, указал на бычка, высунувшегося из-под камня и мирно гревшимся на солнышке. Рассказал, как надо осторожно подвести наживку к носу рыбки и когда она схватит «подарок судьбы» - подсечь, т.е. дернуть. Не успел дядя обосноваться, как я заорал: «Коля, бычок!». Пришлось дяде подойти ко мне, снять рыбку с крючка и посадить на кукан. Свято место не пусто не бывает: из-под скалы появилась другая рыбка и опять вопль: «Коля, бычок!» В общем, под издевки бывалых, я обловил дядю, которому не давал обосноваться на скале и с тех пор стал завзятым рыболовом известным от 16 станции Больного Фонтана до Золотого берега и дачи Ковалевского! Летом под бдительным надзором взрослых я ловил бычков, а после детсада зимними вечерами приходилось бывать со старшей теткой Маней на занятиях «Осавиахима». Мне там тоже было интересно: разбирали и собирали трехлиннейку с просверленным патронником, изучали боевые отравляющие вещества. В перерывах, без всякой стеснительности декламировал громаде: «Муху цокотуху», «Не ходите дети в Африку гулять», «Йшов Грыця з вэчорныци», а также пел, про бедную «Галю…», которую соблазнили казаки и пр.
К семи годам я страшно переживал, что школа помешает рыбалке! Зато появилось первое подобие охоты с рогаткой! Первую птичку я подстрелил на Приморском бульваре, где в небольших сосенках сновали среди хвои, возбуждающе попискивая, желтоголовые корольки и зачастую, совсем рядом, зависали вниз спиной. Прототип рогатки – резинку надевали на указательный и средний пальцы, а снарядом служил изогнутый кусочек проволоки. Свою драгоценную очень красивую добычу я повесил на вышитый мамой коврик. Птичка вскоре испортилась и её пришлось выбросить, но на коврике осталось большое жирное пятно, которое химикалиями того времени никак не удавалось извести.
Вскоре сверстники нашего двора обзавелись настоящими рогатками, однако, я стал лучшим стрелком, а остальные – оруженосцами. Однажды на Приморском бульваре заметил на ветке куста замечательную рогульку, но одному её никак не взять. Позвал одногодка из нашего двора – Юрку Лихоту и мы, стоя на парапете, еле дотянулись до рогульки и, удерживая ее, стали рубить ветку ножом! Когда отрубили, словно сук, на котором сидишь, то нырнули вниз головами на камни с высоты не менее 2-х метров. Благо, что на нас были зимние шапки но, тем не менее, досталось больше Юрке, т.к. он страдал эпилепсией и был намного тяжелее, но все же рогачик стоил того: ибо больше таких изумительных рогачиков видеть не приходилось! Он был настоящим чудом – произведением искусства природы!
Нашей добычей были разные птички, реже сизари, т.е. сизые голуби, которым следовало на любом расстоянии попадать только в голову! Но первой настоящей дичью была перепелка, которую удалось добыть весной на Приморском бульваре, у самого фуникулера, дублирующего знаменитую Потёмкинскую лестницу. «Добычу» мы жарили на обрывах Приморского бульвара и, даже, в дворовой уборной на использованной по назначению бумаге и, кривя душой, уверяли друг друга, что эти шашлыки очень вкусны и, даже, исключительно полезны!
К сожалению, охота с рогаткой полностью поглотила меня: вечером я делал письменные уроки и собирал портфель, утром вплоть до обеда охотился, спрашивая у прохожих: «Сколько времени?» Дома я лишь успевал схватить портфель и бежать во всю прыть в школу и тютелька в тютельку успевал на первый урок, а бабушка с завтраком ждала меня на перемене! Стихотворения учил на переменах! Когда учительница спросила: «Кто хочет рассказать стихотворение Лермонтова «Бородино»», то - на удивление почти весь класс поднял руки, но мне было оказано предпочтение. Картинно подбоченясь, с большим пафосом я начал: «Скажи-ка, дядя…» «Не так», - перебила учительница. Еще более подбоченясь и с ещё большим пафосом опять начал: «Скажи-ка, дядя…» И на сей раз учительница, но уже резко прервала: «Не так!» Ребята подсказывали: «Стихотворение Лермонтова - «Бородино»… Но, несмотря на подсказки, в третий раз с невероятнейшим пафосом и, чересчур картинно подбоченясь, я продекламировал: «Скажи-ка, тётя…» Класс затрясся от хохота, а побагровевшая учительница закричала: «Вон из класса!» В общем, вызывали родителей…тетю Маню!
Войну я встретил на море - ловил бычков и, надо сказать клёв был 22.06.1941 г. как никогда – сумасшедшим, кукан стал огромным, но к обеду женщина притащила за руку на берег бившуюся в истерике дочку, которая кричала, что по радио передали ужасное. Хоть говорили, что нападение было внезапным, но у дачи НКВД, что по Амбулаторному переулку, за 2 недели до него появилась вооруженная охрана, а дети бодро пели: «Раз, два, три - мы большевики, мы фашистов не боимся – вокруг нас штыки!».
Отчим снял «дачу» (две комнаты) на 16 станции Большого Фонтана, куда пригласил своих родителей и сказал мне, что посему с деньгами туго, и чтобы я ловил побольше рыбы, но сегодня на улов он не обратил внимания и жестко сказал: «Где ты ходишь?! Мы могли уже уехать!» Вскоре он пошел добровольцем на фронт и погиб под Киевом.
В Одессе гостил муж следующей моей тети Кати – Григорий Пронин с дочерьми Ниной и Лидой. Обратный билет был взят заранее и заодно для бабушки и д. Сережи, который работал на припортовом заводе им. Марти кузнецом. В связи с войной дядьку с работы не отпустили и вместо него - родня решила отправить меня! Посадка на поезд происходила ночью, но налетели немецкие самолеты и нас выгнали в привокзальный садик. Прожектора неустанно шарили небо, отбивая налет немецких самолетов раскатистый грохот зениток слился в настоящий гул, хорошо, что осколки на нас не падали. По дороге поезд то останавливался, пережидая очередной налет на очередную станцию, то, тревожно гудя, несся во всю прыть. До Михайловки добрались без особых приключений.
Одессу вскоре окружили. Раненных и штатских, которых фашисты могли расстрелять, отправляли на восток морем. Матери, как жене плановика облисполкома, её дочке Наташе, сестре т.Мане, брату Сереже и родителям мужа дали пропуск на теплоход, но родители отказались уезжать в Россию, говоря, что немцы культурные люди и не будут убивать, но большинство евреев, в том числе и родителей отчима, фашисты расстреляли за городом на школьном аэродроме. Так что только мать, Наташа, её сестра т.Маня и брат д.Сережа (инвалид детства) покидали город на теплоходе. Им повезло: перед ними и после них такие суда фашистские самолеты потопили! Если бы таковое случилось с роднёй, то моя жизнь пошла бы абсолютно другим путём!
Всю войну мать работала врачом в больнице райцентра - Шатки, тетка Маня художником-оформителем при клубе, дядя Сережа – кузнецом в колхозе, я учился в средней школе. Все мальчишки того времени рвались на фронт, повинуясь призыву замечательной песни: «Вставай страна огромная, вставай на смертный бой с фашистской силой тёмною с проклятою ордой…» и особенно когда немцы прорвались к стенам Москвы, но в военкомате нас уверяли, что наш вклад – хорошая учеба и работа в тылу. Таким образом, в летние каникулы мы работали в колхозе и постигали азы военного ремесла в лагерях под г. Горьким (Нижний Новгород). В них нас не одевали и кормили впроголодь.
В Шатках из нас отобрали 10 охотников в снайперскую школу. Там сперва проходили теорию, а затем практику на стрельбище у леса на правом берегу р.Тёши, не далее 500м. от нашего дома и школы. Начали со 100м и затем перешли на 200 и 300 метров.
Мы особенно бедствовали в 41-42 гг., затем нам выделили участок под картошку, а в 1944 у нас уже появилась коза и, в 1945 – корова и, тем не менее, жили мы небогато. И вот в это самое время во мне прорезалась охотничья страсть. Я бредил ружьём и меня решили испытать на прочность желания (Испытание ) При этом мой первый учитель Фокин Василий Михайлович - лучший охотник области, но принципиально конкурентов не учивший – несмотря на «железную сопроводиловку» - слишком перестарался и жесточайше обморозил меня. Вот уже разменял 9-тый десяток, а до сих пор нос, уши и особенно руки не терпят холода и зимняя рыбалка мне заказана. После этой экзекуции я стал счастливейшим обладателем чрезвычайно потрепанной одноствольной ижевки 24 калибра с присквернийшим боем (Мои ружья и вкусы ). Узрев этот хлам, «учитель» посетовал, что за пол-литра спирта можно было бы купить у соседки двуствольную двадцатку букетного дамаска известной фирмы Пиппер-Баярд и было бы, чем помянуть солдата. Случись таковое, то я приносил бы в дом куда больше чем колхозный кузнец - дядя, поскольку каждая лиса отоваривались по царски: пол пуда муки, литр керосина, подсолнечного масла, соль, спички… и самое главное - боеприпасами! А так поля вокруг Михайловки были сплошь с подраненными лисами.
В Одессу вернулись в 1946 г. Послевоенная разруха, редкостная засуха, переезд – спровоцировали в нашей семье ужасный голод. И, тем не менее, каждую копейку я откладывал на ружьё, но львиную долю получил летом 1947, когда ловил бычков на море и продавал их на «Привозе». К осени накопил достаточно денег и купил в комиссионке, приглянувшийся Зауэр 12 кал дешевой модели и отменного боя, но за эти же деньги упустил в первозданном состоянии Голланд и Голланд! Кстати, первая попытка накопить деньги началась с того, что я нашел в библиотечной книжке лотерейный билет и выиграл по нему 100 рублей. К началу 1946 года у меня уже собралось - 500 руб. и я очень надеялся, что дядя Коля, возвращаясь из Германии привезет мне ружьё, но он ни только не привез ружьё, но и большую сумму денег у него украли по дороге и что бы он мог добраться до нового места прохождения службы – в Среднеазиатский город Кушку - пришлось одолжить ему накопленные деньги, которые он позабыл вернуть!
Когда встал вопрос, куда поступать, бросил жребий и получился вроде бы по первой любви - Политехнический институт. Поступил на 1 курс теплотехнического факультета, но заедали черчение и начертательная геометрия. И вот послали меня проведать дядю Колю, который проходил лечение целебнейшими грязями на Всесоюзном курорте «Куяльник», что привело к резкому повороту судьбы. В палате с дядькой был тоже инвалид ВОВ - ветеринар. Дядька представил своего племянника, как сверхъестественного охотника и отменного рыболова. Оказалось, что сосед окончил ветеринарный факультет в подмосковном Пушно-Меховом институте (МПМИ) и сказал, что в этом институте имеется охотоведческий факультет. Студенты охотоведы – парни бравые, ходят на занятия в болотных сапогах (один за всех, и все за одного), а любимый учитель у них «Дядя Петя», т.е. профессор Петр Александрович Мантейфель. «Вижу я, парень ты стоящий, бросай свой политехнический и вали в МПМИ, в случае чего обращайся к Дяде Пете – он поможет»,- заключил он!
Итак, я тут же бросил Политехнический, стал готовиться в МПМИ, что находился в довольно убогом имении князя Голицина, но продолжил занимался гимнастикой при одесском Университете. Вступительные экзамены сдал со свистом и когда, несся вниз, перемахивая через 3-4 ступени ветхой Галицинской лестницы, то внизу меня остановил симпатичный моложавый мужчина в рубашке с закатанными рукавами. Он спросил: «Как дела?» «Потерял один балл»,- ответил я. «Так пройдешь и на товароведческий факультет»,- продолжил он. «Нет, только на охотоведческий», - ответил я. «А сейчас куда?» - спросил незнакомец. «Домой, в Одессу, ещё поохочусь 10 дней,- отрезал я, - и поинтересовался –« А, кто Вы?», полагая, что он товаровед. Ответ поразил меня: «Алексей Михайлович Колосов, декан звероводо-охотоведческого факультета, и если не придет вызов, то всё равно приезжай!»
Первые 2 года я почти не ходил на охоту, т.к. очень серьёзно воспринял аксиому старшекурсников: пока ты не прошел 3М – ты еще не студент. Итак, оба экзамена у физика Макарова, который многим охотоведам испортил биографию, я сдал на пятерки. К третьему М (Метелкин) заглянул в учебник микробиологии накануне экзамена и пожалел, что такой интересный и полезный в будущем предмет не жаловал, но все же сдал его на 4 и, поди - знай, что, в конце концов, он мне очень и, даже, очень пригодится! Теперь я стрелял на стенде в Московском Спартаке, занимался фотографией, таксидермией, боксом, купил, на отступные деньги нашедшегося биологического отца аккордеон, поступил в кружок бальных танцев и стал в нем одним из лучших. Стал председателем охотничьего колхоза с броским названием - «Красный лапоть», в котором парторгом был парторг первой группы Боря Латынский, а комсоргом – комсорг нашей 1 группы мамин сын, но круглый отличник - Алик Никульцев и на него, возлагалась политическая задача – выбить на трехдневную охоту добро председателю - у декана, так как, по шутке старосты – Саши Новосельцева, возвращаясь с зимних каникул – я попал под поезд, что привело к «трагической переписке декана с моей матерью» и испортило с ним добрые отношение. В последствие эта шутка - чудом благополучно обошлась (Самое страшное, Журнал, )!
На 4-м курсе я пришел к Петру Александровичу и попросил его объяснить: кого из нас готовят… Слух об этом, словно страшный гром прокатился по институту и особенно придирался аспирант Репьёв, который жил с нами в общежитии, стрелял у студентов папиросы и не пользовался хорошей репутацией. Забегая вперёд отмечу, что Петр Александрович, на меня не обиделся и, даже наоборот, сказал, что ему по душе сомневающиеся, а вот девчонкам - что ни скажи - нет проблем. С институтом я никак не мог расстаться: пока уезжал на работу через Москву и когда ехал из Гасан-Кули в первый отпуск, то вновь посетил охотоведческое гнездо, для чего даже сберкнижку не обезличил, и случилось так, что Мантейфель увидев меня, пригласил на лекцию для студентов и перед началом с гордостью сказал: «Сегодня присутствует зам.директора по науке Гасан-Кулийского государственного заповедника»,- и попросил меня встать: тут же последовали бурные аплодисменты и было видно, что учителю это очень приятно. Кстати, кроме меня из нашей 1 группы, как никогда, в заповедниках оказались: О.Гусев, Б.Латынский, Ю.Язан, В.Рашек, а также Ю.Лабутин в Якутской АН. Позже я приезжал к Петру Александровичу на улицу Метростроевскую консультироваться по научной тематике и однажды он похвастался парадоксом известной английской фирмы Голланд и Голланд, но вот запамятовал то ли 10, то ли 8 калибра, но точно помню - весило это ружьё 8 кг, а патроны, словно от ракетницы. Профессор был атлетически сложен и с гордостью сказал: «Из него стрелять - нужны руки, а не педипальпы (членики, у насекомых, напоминающее наши руки).
Мигом пролетели 5 студенческих лет. Мы побывали на разных практиках, но, самая-самая решающая, в конечном итоге круто повернувшая судьбу – была последняя, предвыпускная, на которую отправились мы с однокашником Юрой Лабутиным в Омск «в гости» к областному охотоведу прежнего выпуска. По возвращении из урманов и написании отчетов, познакомились с охотоведом прежних выпусков, нагрянувшим с проверкой в Омск. Он помог нам в оформлении отчетов, и мы – благодарные провожали его на далёкий железнодорожный вокзал.
Распределился я на место республиканского охотоведа в Тбилиси с прицелом углубить образование, окончив заочно биофак. Мать ликовала, полагая, что я женюсь там на грузинке и буду жить в цивилизованном городе. Вскоре меня нашел грузин из товароведческого факультета, показал мне фото красавца пойнтера и обещал отменные совместные охоты, но ни тому, ни другому не пришлось сбыться.
Вскоре меня нашел в институте охотовед, знакомый по Омску и спросил куда распределился. Зная охотоведческие традиции – как подальше, я промямлил - в Тбилиси, ожидая, по меньшей мере - фунт презрения, в свой адрес, но он горячо сказал: «Ты с ума сошел, женишься там на грузинке …за мной в порыве ревности бегала моя грузинка по институту с кинжалом, что может подтвердить мой друг Всеволод Николаевич Лури, кстати, он едет директором в Гасан-Кулийский заповедник и ему нужен надежный зам директора по науке, я рекомендовал тебя, ну как?» Женись я на студентке товароведческого факультета - Зухре, как советовал Жора Язан, никто бы мне не позволил променять Тбилиси на дыру из дыр, как охарактеризовали Гасан-Кули, в управлении заповедников, но зато со сказочными зимовками водоплавающих и степных птиц. И так, очередной крутой поворот в судьбе состоялся.
Перед госэкзаменами в МПМИ началась эпидемия дизентерии, я весьма некстати заболел, но, входя в моё безвыходное положение, назначили домашнее лечение и выписали курс нового тогда антибиотика - синтомицина.
Одесский отпуск был омрачен известием, что я променял Тбилиси на Гасан – Кули.
Рухнули мечты матери о грузинке. Она день и ночь читала мне томик Паустовского, в котором описывались все «прелести» туркменского бытия. Дома обострилась дизентерия.
Мать выписала еще курс синтомицина. Наконец, дядя Коля целенаправленно принял участие в моей судьбе, но неудачно: его свекор привез из-за тридевять морей - китайский способ лечения всех желудочно-кишечных заболеваний чесноком, настоянным на водке. Рецепт прост: дольку чеснока измельчить и настоять в рюмке водки около часа, выпить и ещё через час закусывать - чем захочешь!
Через месяц в Москве получил направление на работу, но с поездами на Ашхабад было туго и уехать никак не мог. В Управлении заповедников меня начали подозревать, что, мол не хочу ехать. Пришлось взять билет на дополнительный поезд «пятьсот веселый», который едет медленно без расписания с длительными остановками в поле. Неосмотрительно, съел на станции жесткую как кожа отбивную и либо произошло повторное заражение, либо рецидив старого. Использованный многократно синтомицин не помогал, точно как и рюмка китайского лекарства. Купил 3 четверки водки и пол килограмма чеснока. В каждую бутылку накрошил по целой головке и постепенно всё выпил! Лёжа на 3-ей полке от жжения в животе переворачивался в разные стороны. Наконец заколодило: ни туда, ни оттуда! Хотел сдаться Алмаатинским врачам, но меня отговорили Ашхабадцы, мотивируя тем, что нигде лучше не лечат дизентерию, чем у них. Еще 2-вое суток без пищи и воды при испепеляющей жаре. В Ашхабадской больнице вымыли из меня черноту и назначили лекарства, но принимать их не получалось из-за рвоты. Попросил у местных эскулапов стакан киселя, но они категорически отказали? На 4-ый день я попросил у русской нянечки кисель и она принесла, сказав: « Больной умер – вот остался!» Так она спасла меня и дело медленно пошло на поправку. Сообщил директору, что в больнице и просил пересылать мои письма матери, что бы она ничего не заподозрила, а всю экзотику я выучил наизусть по Паустовскому! Но реальность превзошла все наихудшие ожидания. Голая пустыня, как мираж стоит на сваях небольшой посёлок у бывшего взморья и бывшей дельты пограничной речки Атрек, а к нашему времени разобранной на орошение и в 70 км, заканчивала свой бег в арыках. Да и море ушло, с обмелением Каспия, не менее чем на 7км. Ни деревца, ни травинки. Из домашних животных собаки, куры, исправно чистившие туалеты и на таких харчах, несущие яйца словно голубиные, да ишаки, причем ишачки не выдерживали таких условий. Всё привозное. Благо, что в магазине разные крупы и сгущенки навалом, из которой я приспособился делать ацидофилин, а закваской запасся ещё в Москве. В местном шоколаде обнаружил толстых белых личинок, напоминавших опарышей - личинок мясных мух. К счастью, одновременно с нами прибыла по распределению на работу группа врачей и медсестер. Так, образовалась компания из русских. Мы часто проводили вечера вместе и танцевали под мой аккордеон.
Зимой впервые наблюдали баснословные зимовки водоплавающих и степных птиц. Мы ездили с местными на добычливые охоты и вскоре стали своими. Директора аборигены переименовали в Нури Николаича, а я по молодости лет ходил просто в начальниках! На море с помощью сетей - дароданов мы ловили и кольцевали пролетных птиц, обводнили заповедные озера: Большое и Малое Делили, но в связи с происшедшими гидрологическими изменениями заповедник утратил свое былое значение и его в конечном итоге перевели в Красноводск.
Моему пребыванию в Гасан-Кули пришел конец благодаря кипучей деятельности Хрущева: «на борьбу с целиной» были брошены огромные средства - у нас опустел магазин. Поэтому мне с моими благо приобретенными желудочно - кишеными заболеваниями стало просто тяжко и я бил челом перед Главным Управлением по Заповедникам о переводе в другой заповедник с более мягкими условиями. Вскоре пришел приказ: директора В.Н.Лури и зам. дир. В.С.Грекова перевести в Азербайджанский Кызыл - Агачский заповедник имени С.М.Кирова. В.Н.Лури напрочь отказался, ссылаясь на массовое браконьерство в Азербайджане, а посему я стал старшим научным сотрудником в Кызыл-Агачском заповеднике. Контора его находилась на бывшем острове Сара, который с обмелением Каспия на востоке соединился с материком, а на западе, получившийся полуостров соединили дамбой в районе железнодорожной станции Порт Ильича. Во влажных субтропиках по сравнению с сухими - оказалось несравнимо лучше: пресной воды в колодце не глубже 1,5-2 метров – сколько хочешь. Овощей и экзотических фруктов по баснословно низким ценам на базаре в Порт Ильича – навалом. В 2 км на пос. Сара -1, медпункт, летний кинотеатр. К сожалению, в конторе и жилых помещениях заповедника не было электричества - огромное неудобство, но с всё хорошо не бывает. С браконьерством – беда, ибо лучшие места зимовок были заповедными, а многие из местных жили только за счет охоты на водоплавающих птиц и за зимний сезон превращали в хлам курковую тулку – двудулку.
Были перестрелки, были жертвы с обеих сторон. Со временем я перешел на тяжелую малокалиберную винтовку Тоз-9 с магазином на 5 патронов и точным боем. Учитывая снайперскую подготовку, стрелял я из неё великолепно и за 100 метров имел неоспоримые преимущества перед гладкостволками. Лихой директор, после отстрелянного второго браконьера был осужден, поэтому я только пугал: ложил пули вплотную к браконьерам, сбивая прицел, ибо визжащие при рикошете они действовали безотказно! Однажды, на дюральке, оснащенной мощным мотором, со старовером Сергеем Ватолиным настигли браконьеров, но всего лишь в 10 метрах от них мотор заглох в прибойном валу старого тростника. Я бросил винтовку и снимал их Зенитом с телевичком, а побледневший наблюдатель сказал: «Сергеич сегодня ты вновь народился – ещё метр и они убили бы нас». Браконьеры, видя, что их угрозы подействовали - опустили двустволки и исчезли на каюке среди тростников. В другой раз меня с наблюдателем Славиком только, что отслужившим армию, направили на Малый Залив Кирова весь покрытый тростниками и потому браконьерам там вольготно. Вскоре мы услышали выстрелы приближающиеся к нам. Засаду выбрали на большом плесе. Вскоре из тростников появилось 3 куласа: на каждом впереди стоял стрелок, а сзади чачпчи с длинным веслом быстро гнал лодку. Выпустив их на середину плёса, я скомандовал: «Заводи мотор» . Как только затарахтел Л-3, браконьеры пустились наутёк. Славик выстелил из ружья вверх – предлагая им остановиться, но Брапконьеры открыли по нам стрельбу: пули и картечь вздымали рядом фонтанчики, но звук мотора заглушал их свист и не было страшно. Вот тут-то пригодился снайперский опыт и большой настрел - до 1,5-2тысяч патронов в год. Я успел расстрелять 3 магазина и при каждом рикошете и свисте пуль возле уха браконьеры пригибались и порой падали в лодки! Когда они скрылись в тростниках я заметил что мы кружимся на месте – голова Славика за массивным двигателем, а задница над бортом нашей лодки причём руль сдвинут в сторону!
Казалось бы - неплохой быт, но научные сотрудники не выдерживали более 3-4 лет. Да и директора долго не засиживались, за мою бытность сменилось четверо! Труднее всего было с Багировым: он вызывал меня с полевых работ, предъявлял кучу пришедших писем, и после ответа на них вновь отправлял на полевые работы. Лучшим директором был последний - Виноградов Владимир Васильевич. Я бы проработал куда больше, но опять вездесущий Никита Сергеевич Хрущев, в одном из горных заповедников узрел научного сотрудника наблюдавшего в бинокль, лежа на скале, за горными баранами, что взбесило первого секретаря: такой здоровенный лоб и разлёживается на скале. В Киеве он возмутился, что генетики, занимаюся ерундой и заставил их одомашивать лысуху, а в России стал продвигать кукурузу к заполярью, за что заработал уничижительные частушки: «Наш Никита ничего, вышла б замуж за него, но боюсь, что вместо… кукуруза у него!»
Вскоре последовал указ секретаря: переместить на границы заповедников их конторы и жилые помещения. В Кызыл-Агаче их переместили всего на 10 километров, но зато быт сотрудников многократно ухудшили, и, скрепя сердце, пришлось вернуться домой в Одессу.
В 2000году на рубеже столетий и юбилея Азово-Черноморской орнитологической группы прибыли гости из зарубежья, в том числе Глава орнитологической лаборатории при Институте зоологии Азербаджанской Академии наук, директор-координатор Азербайджанского Центра Протекции птиц - Е.Н. Султанов. Он был рад наяву увидеть «корифея» и уверил, что мои труды они используют в своих работах. По его словам, заповедник сейчас влачит жалкое существование. Научные сотрудники без зарплаты перебиваются на подножных кормах. Уровень вод Каспия повысился и акватория заповедника приняла первоначальные размеры. Староверы после 200 лет пребывания на Ленкоранщине и предпочитающие говорить на местном диалекте, съехали в Россию «по собственному желанию?» И если бы я не уехал, то браконьеры непременно отдали бы долги! Многое можно простить Хрущеву, учитывая его абсолютную необразованность, но то, что он навеки поссорил Украину с Россией из-за Крыма - никак нельзя! Как, судачат злые языки, - пропил Крым и нарушил его полноправный статус в СССР – полную Автономную Республику!
На родине я надолго осел в отделе природы Одесского Историко - Краеведческого
и, нечего греха таить, внес резкое оживление в его работу. Организовал за городом десятикилометровый феномаршрут, который проходил 2-3 раза в неделю, где добывал животных для пополнения экспозиции, а фенологические наблюдения за сезоными изменениями в природе использовались в лекциях - экскурсиях по отделу, появились печатные труды. Директор музея Николай Николаевич Пустовойтенко отправил в командировку зав. отделом И.В.Березюка и меня - по лучшим музеям Москвы, Ярославля и Казани, где ознакомились с передовым экспозициями того времени. В этих музеях прекрасные биогруппы по НОУ ХАУ делали профессинальные художники и стоили по тем временам баснословных денег от 5 до 15 тысяч рублей. Поскольку нам таких денег не видать, то сделали очень и очень неплохие биогруппы своими руками, а штанные художники списывали задники с натурой. При этом у нас появились рацпредложения и, даже, изобретения. Это было золотое время отдела природы. К величайшему сожалению, все сделанные нами биогруппы: большие, средние и маленькие небыли взяты на баланс и с моим уходом, а затем и уходом Березюка, организовали «ремонт» залов: биогруппы свалили в подвал и уничтожили – ведь они ничего не стоили, а комнату, где распологалась отменнейшая биогруппа - «Плавни Днестра», завхоз продал! Затем, отдел был уничтожен и на его месте организовали выставочный зал – ужасное варварство!
Очерендной резкий поворот в судьбе, после Хрущевских деяний, связан с расшифрокой заболеваний неясной этиологии сотрудниками московского Института Полиомиелита и вирусных энцефалитов АНСССР в Астраханской области вызванных экзотическими вирусами лихорадок Синдбис, Западного Нила, Астра и др. Одесский институт вирусологии и эпидемиологии был призван обследовать Северное Причерноморье на наличие вирусной экзотики. Поэтому Институту понадобился человек умеющий всё, так вышли на меня. Сначала я сотрудничал по совместительству на четверть ставки, затем на пол ставки и, наконец, меня зачислили на полную ставку младшенго научного сотрудника и отправили в составе (ст.н.сотр.,канд.мед наук В.П.Сиденко, к.м.н, м.н.с. В.С.Сочинский и м.н.с. я) длительной морской экспедиции по маршрутам теплоходов в Юго-Восточную Азию (Вьетнам) с целью расшифровки заболеваний плавсостава. В связи с арабо - израйльским конфликтом путь наш лежал вокруг Африки с заходом в Пакистан, Сингапур, Вьетнам, Индонезию, Италию и через полгода вернулись в Одессу. Вещей у нас было очень много, но больше всего нас беспокоили белые мыши, на которых путем биопробы на 1-3 дневных сосунках выделяют вирусы, но мыши поедали своё потомство - исход экспедиции был под угрозой. Медики в унынии решили, что ничего не попишешь – виноваты вибрации главного двигателя судна. Ознакомившись со скудным рационом мышей, я смог предложить спасение: разнообразить рацион отходами из камбуза, сухим и сгущенным молоком из «каптерки» и в качестве витаминов – зелень из специально пророщеного зерна. Получив полноценное питание, мыши стали активно рожать, трогательно заботиться о потомстве и в сосунках у нас не было недостатка. И в Институт полетела многообещающая короткая телеграмма шефа: «Приступили к воспроизводству!». Поскольку в то время был холост лишь я, то Ученый Совет решил: не прошло и месяца, а у экспедиции уже крыша поехала! Об экспедиции писать необходимо особо, но, в общем, мы 6 раз пересекли экватор, посетили 6 стран, и привезли ряд экзотических вирусов, а мышей сдали в виварий института вдвое больше, чем брали!
В Институте пришлось ознакомиться со специфической терминологией и методами работы наивысшей сложности. Открытия оказались не за семью морями, а у нас почитай дома! Мы изолировали от перелетных и зимующих птиц вирус Лихорадки Западного Нила, клещевого энцефалита и серологически доказали циркуляцию в Причерноморье вируса Синдбис, а также показали как птицы могут сохранять вирусы, передаваемые комарами в межэпизоотический период, и транспортировать их трансконтинентально. Мне казалось, что это тянет на докторскую минуя кандидатскую, но я ошибся! Всю бытность в Институте вирусологии и эпидемиологии мне пришлось быть исполнителем тематики лаборатории эпидемиологии и лаборатории особоопасных хламидийных инфекций (Орнитоза). Участвовал в орнитологических конференциях и международных конференциях по проблеме роли птиц в трасконтинентальной транспортировке арбовирусов (вирусов передающимися членистоногими). Работал по проблеме гриппа у людей и птиц. В 1980г. защитил в академическом московском Институте Полиомиелита и вирусных энцефалитов кандидатскую диссертацию на стыке двух наук: «Арбовирусы Северо-Западного Причерноморья, экологически связанные с птицами». Являюсь автором более 160 печатных работ и стал первым соавтором двух монографий (по ржанковым и голенастым и веслоногим северного Причерноморья), в которых написал эпизоотические разделы. Окончил институт Патентоведения по факультету зобретательства.
После разгрома СССР, Институт вирусологии слили с Одесской противочумной станцией в новое образование: «Украинский НИ противочумный институт», где при постоянных реорганизациях кочевал по разным лабораториям, а в настоящее время хожу в зоологах! Подводя итоги можно сказать, что где бы я не трудился моя работа всегда была накрепко связана с животным миром, научным отстрелом и охотой. Льщу себя надеждой, что и после 80 летнего юбилея мои знания и опыт ещё пригодятся в УкрНИИПЧИ!