Через полвека на родине предков
В.С.Греков.
В селе Михайловка Шатковского района, Нижегородской (В СССР Горьковской) области рождались, жили, умирали мои предки по материнской линии и многочисленные родственники. Мне не раз приходилось бывать и жить в этой затерянной в Волжско-Камском крае деревеньке, отличавшейся все же от сотен других Михайловок своей глухостью, расположением на покате к заросшей в прошлом верболазом речушке с мелодичным названием Нарзимка. Деревню к тому же разрезала балка, по которой пробивалась совсем крохотная речушечка, скорее ручеек, тоже с не менее ласковым названием – Нивлейка. Начиналась она за южной оконечностью села и минуя две запруды впадала в Нарзимку за северной, почитай, всего то – не более километра!
На правом берегу Нивлейки на самом взгорке возвышалась церковь, рядом располагались 2 барских пруда, а за ними – одноэтажный барский дом небогатого в прошлом помещика. К дому примыкал большой барский сад, который упирался на юге в огромный «Барский буерак», который змеился на восток не менее километра. В очень раннем детстве мать провела меня через сад к этому буераку и сказала, что в нём живут волки! Я не сробел, поднял камешек и бросил в страшных хищников! Камешек пролетел не более метра и, отскакивая от почти отвесных глинистых стен, летел, пока не достиг дна. Надо сказать, что родился я в одэсской студенческой семье и, безусловно, был огромной обузой для молодой семьи медиков. Поэтому, подолгу «гостил» пока не подрос у бабы с дедом, принося своей любознательско - исследовательской жилкой значительный материальный ущерб.
С другой стороны церкви располагался попов дом, а за ним дома крестьян вплоть до самой Нарзимки. Эта часть деревни называлась «Попов порядок».
По левому берегу речушечки лежала сама деревня, которая разделялась на 3 порядка: Соловой, Аратский и Заверниху. Между ними постоянно витал дух соперничества. По праздникам добры молодцы сходились порядок на порядок или, объединившись в более крупные образования, женатые на бобылей и т.д., находили повод разгуляться за околицей. Мой прадед Иван Бондоров, герой Шипки, как сказывает бабушка, не мог дождаться очередной потехи, на которую выходил в прочнейшей холщевой рубахе, а возвращался, как кобель со свадьбы, весь в ранах и в изодранной одежке. На Крещенье специально для него готовили в нижнем пруду прорубь, куда мой предок, под одобрительные возгласы односельчан, сигал нагишом… и его тут же закутывали в барский тулуп и потчевали чаркой зелена вина! Говорят, что прадед хаживал с барином на охоту и возвращался весь увешанный тетеревами – барской добычей.
Прошли годы. Многое изменилось, но во время ВОВ, соперничество между порядками ещё оставалось. Летом на вечерние гулянки все ходили на свои, но меня, вероятно, как сына уважаемого всеми и единственного из Михайовки врача, принимали - на всех, хотя ухаживания за самыми красивыми девками не одобрялись, судя по тому, что шины у моего велосипеда (редкость того времени) да еще и марки БМВ - однажды оказались проколоты!
Когда мне перевалило за 70, то уж очень захотелось напоследок вспомнить былое – побывать на деревенской гулянке, послушать частушки, под «страдания или цыганочку», когда девки парами выходят в круг и поочередно поют, выбивая дроби каблуками. Иногда одну из товарок заменяет наиболее смелый и голосистый парень. Нередко парень шутливо сетовал:
Девки напроказили,
девки парней сглазили,
если бы не сглазили,
мы бы с них не слазили.
В ответ ему обычно звучало:
Девушки поверьте –
все ребята черти,
божутся - клянутся,
а потом смеются! и
Девушки не верьте,
что ребята говорят –
семерых они ласкают,
всем надеяться велят!
Народное творчество откликалось на все перипетии жизни: на проклятую войну, на изломанные жизни: «Ах, Германия, война ты меня обидела – за того я вышла замуж, кого ненавидела!» А перед армией «рабяты» бодро пели: « Что там мне, …. мне, …. плакать обо мне – ведь не каждого солдата убивают на войне!» Досталось поделом и неугомонному Хрущеву: «Наш Никита ничего, вышла б замуж за него, но боюсь, что вместо … кукуруза у него!»
И вот через полвека с большим хвостиком я за Нарзимкой, на Новинском взгорке, у небольшого кладбища, вмещающего покойников Михайловки и Новой деревни. Да, по-хорошему они бы никак не могли поместиться на таком клочке, ограниченном рвом и местами каменным полузабором, если бы их не клали в родовые ямы один на другого? Поля вокруг кладбища от вековых деревьев покрылись густым березовым самосевом, постепенно захватывающим в зависимости от силы и направления ветра очередные былые пашни.
Поздоровался с предками, глянул на село, и сердце сдавила тяжелая тоска: там, где кипела жизнь – запустение. От Попова порядка ничего не осталось, вроде бы там никто никогда и не жил, от церкви сохранилась лишь звонница с покосившимся крестом на шпиле, все остальное исчезло нивесть куда. От барского дома, а в войну начальной школы тоже ничего не осталось. Большой барский сад, простиравшийся от нижнего барского пруда вплоть до барского буерака, вымерз в студеном 1941 г., как и деревья селян. Однако не вырубленные у хозяев яблони отошли, зазеленели и продолжали плодоносить. Даже огромные тополя, росшие вблизи барского дома, и те сгинули.
Все три порядка собственно Михайловки сохранились, сохранился и расположенный в центре «Мирской (общественный) пруд», но их три улицы, некогда покрытые зеленым бархатом спорыша, по которому важно переваливались гуси, пощипывая травку, теперь заросли бурьянами и представляли собой ужасное запустение. Большая часть домов оказалась заколоченной и покрытой новым материалом – толью. Коренные жители разбрелись по белу свету, но большинство осели в Нижнем Новгороде и приезжают летом как на дачу! Из сверстников «тогда веселых молодых» лишь считанные единицы дожили до нового тысячелетия! Зато в Михайловку (на 100-м км от Нижнего Новгорода) выселили в пустующие дома бомжей, и стал этот лихой люд осваивать то, что еще оставалось в заколоченных развалинах.
Поинтересовался я: «Где теперь собираются на гулянки добры молодцы да красны девки? Хотелось бы побывать на них, да послушать, чем новеньким попотчуют, и не зазорно, что молодые засмеют – ведь раньше из стариков никто на таковое не отваживался?» И сказывают «могикане»: «Некому теперь собираться – молодежь разбрелась, кто - куда и остались в селе лишь сгорбленные беззубые старухи (мои однолетки !), а мужики давно повымерли. Хотя, после выхода на пенсию и смерти жены вернулся в село из райцентра Шатки Кармишин Владимир Васильевич – мастер на все руки, особенно по ружьям. Посему прозвал его досужий корреспондент-охотник в своей книжице, посвященной народным умельцам Волжко-Камского края, - Михайловским Кулибиным! Он почти на 3 года меня младше, и, тем не менее, аксакал – старше его из мужиков в деревне нет! И что же это случилось с россиянами, что за мор на них напал? Рассказал я тете Наде, проработавшей до пенсии в местном колхозе, о том, что видел и показал фотографии. Она расстроилась и молвила: «Жили мы тогда небогато, но весело!» Она младшая из 3-х моих теток, тяжело трудилась и, видимо, поэтому прожила дольше всех – почти до100 лет, в общем, на туркменский манер – «Ак-Биби», как и «Ак-Сакал» заслуживает особого уважения, раз хватило ума дожить до таких лет!
Навестили родная и двоюродная сестры Михайловку и порешили в складчину купить дом рядом с родичами по мужу тети Нади. Поехал туда на лето мой двоюродный брат Борис Васильевич Варюхин, да и застрял на десяток лет, всё ожидая, что к нему в гости будут приезжать за тридевять земель ежегодно из Одэссы. Да, да, так говорят коренные жители, по-украински звучит также – Одеса, где «е» читается как русское «э», а вот приезжие неблагозвучно величают город Одессой!
Лишь через 8 лет пожаловал я брата проведать, на гулянке насладиться местным фольклором и поесть вдоволь клубники, что в отличие от лесной земляники растет по склонам балки вдоль Нивлейки, у Студеного колодца (родника) и по речке Теше. И еще она отличается изумительным вкусом и запахом. Да и форма у нее округлая, да и не спелая она хороша и не горчит, как лесная земляника. Открыл я фитоопределитель, чтобы побольше узнать об этой удивительной ягоде, но там описаны лишь несколько видов земляники. Получается, что это тоже земляника и на юге Украины нечто похожее имеет местное название – «Поляныця»! Как назло, год оказался на редкость засушливым, трава под солнцем повыгорела и последнее ведро этой замечательной ягоды собрали по Нивлейке жители села Силино, что на бугре в 5 км восточнее Михайловки. В общем, опередили меня. Кроме того, очень захотелось мне пройти болотами, где в туманной юности - месил грязь лаптями, сплетенными из липового лыка, самых доступных при царизме–капитализме и в военное лихолетье «вездеходов», хотя меня, как сына известного врача, в этом не одобряли!
Остановил я автобус у моста через теперь самую чистую речушку Ильцму (сейчас Ильтьма), что перед райцентром Шатки, взял спиннинг и спрыгнул на песок обочины. Вдогонку веселый парень крикнул: «Дед, ничего ты не поймаешь. Всю рыбу бреднями выцедили!». «Ну, это еще посмотрим»,- подумал я. Однако никаких проблем с форсированием Теши, глубоководной ранее в месте впадения Ильцмы не представилось. Я снял кеды, резиновый чулок стягивающий расширившиеся вены от неуемной ходьбы, засучил брюки и бодро пересек теперь мутный ручеек, преспокойно выйдя на противоположный песочек, на котором был виден выволок бредня, что, безусловно, насторожило меня. Прошел вверх по течению пару километров и с огорчением отметил: где же те глубоководные плеса, где ночью плескалась огромная рыба, причем звук был такой, словно богатырь изо всей моченьки, время от времени, маясь неуемной силушкой, бил плашмя доской о воду! Где та чистейшая вода? Куда все это подевалось?! Пошел в припойменные луга в надежде найти среди травы клубнику. Но их не узнать – никаких многочисленных бокалдин от прошлых стариц, заливаемых паводковыми водами, где мы ловили куском марли отменных карасей. Все ровно, словно футбольное поле, а по нему носятся трактора, собирая сено.
Все так изменилось за полвека, что никак не узнаю, где самое ближнее к Шаткам «Горелое болото», что в лесу. Подошли 2 пастуха. Они между делом, собирали конский щавель для лечения, и указали, где надо свернуть в лес на Горелое, а пчельник, у которого мы с первым учителем В.М.Фокиным (Баториным) ночевали весной, давно сгинул! По случаю удивительной встречи пастухи предложили выпить, но я на прочь отказался, ибо душа боле не приемлет, да и путь обратный в Михайловку предстоит неблизкий, чем заметно огорчил радушных знахарей!
Вот, похоже, я у Горелого, сосновый бор вроде бы за это время почти не изменился, но заметно «возмужал», а вымахавшие могучие кусты верболаза не дают увидеть, что там за ними. Иду вдоль этой стенки и, наконец, неожиданно заблестела чистая вода и на ее глади ни единого пенька – значит почистили! А вот и остатки кострищ, чешуя мелких карасей, а в самом конце болота, почти у воды растерзанный чирок-свистунок и роспись хищника: рулевое перо совы! Надо сказать, очень редкая добыча у ночного и сумеречного охотника!
Посидел, вспомнил, как среди массы пеньков торчащих из воды русская гончая Фокина преследовала с лаем выводок кряковых, не желавших подниматься на крыло. А вот, кажется, под этой отдельной сосной, я остановился по весне и, хоронясь за стволом, покрякал, как учил охотник без манка, а так просто в кулак! На второй позыв откликнулся среди пеньков селезень. Призывно шамкая, он пролетел надо мной примерно на уровне вершины вот этой сосны. Можно было бы взять, но я промазал! Если бы убил, то забыл бы об этом наверно, а вот непростительный промах из одностволочки 24 калибра, когда в голодное время утка была очень нужна, забыть трудно!
Однако пойду к пчельнику, где я с Василием Михайловичем провел свою первую, а потому и очень тревожную ночь на закрайке леса и где я взял ту самую первую дичь – красавца «крякавного» селезня. Судя по всему, это случилось на старице, дугой проложившей путь вдоль вековых осинников. Посидел, подумал, и заскребло сердце воспоминаниями о прошедшем и канувшем в лета. Перед глазами, словно наяву, бежит от пчельника навстречу в высоких сапогах улыбающийся Василий Михайлович, чтобы помочь достать с течеи «кувырдающуюся» птицу, а я, схватив припасенный возле шалаша шест, набрав лишь полные полуботинки ледяной воды, справился сам! Это было в самом конце охоты, а по утрянке мы пошли в шалаш Василия Михайловича, поскольку он, дав потоптать «селюху свою крякуху» для улучшения потомства, а затем стреляя ухажера, случайно задел всего одной дробинкой шею лучшей своей утки: «Надоть, какой разброс!» - сетовал расстроенный учитель. Теперь вся надежда была на молодую! А вот в этих низинках он переносил меня на спине и… вот так штука, лежит растерзанная тетеревятником ушастая сова! Много выщипанного пера, съедено мясо, преимущественно с грудины, а кости оставлены четвероногим. Ох, и жестоко утроен этот эволюционный мир – каждый живет за счет смерти другого!
Наконец, и Осиновское болото, названное по вековым осинам, обрамлявшим его с востока! Но что это! За долгие годы по меркам человека, исчезло болото, а мощный осинник стоит и хоть бы что. Прошел по торфяной тверди до былого центра, где почти по пояс в воде, хоронясь среди покрытых осокой кочек, на открытие охоты по перу впервые скрадывал необстрелянных уток! Воды было вроде бы немного, но ноги глубоко вязли в иле и при каждом шаге потоки пузырьков, вырывались со дна и лопались на поверхности, что впервой не придавало отваги! От этих пузырьков тогда «приятно» несло стреляным дымарем. Признаюсь, что по началу было не по себе, но охотничий азарт превозмогал эти мелочи! Водились в этом болоте вьюны, «огольцы» и, наверно, вездесущие караси, а теперь никого, да и огромная трава, что вымахала тут, скоту несъедобна. А вот, наверно, из-за тех кустов мы Шуркой Горюновым наблюдали, как в центре болота бултыхался здоровенный лось. А далее по течее старица, называлась «Подосиновским болотом», на выходе из него, почти у речки Теши, стоял прислонившись к лесу тот самый пчельник, за которым был сооружен кем то памятный мне шалаш!
В Одессе на рубеже тысячелетий, в 2000 г. состоялась международная конференция, посвященная юбилею Азово-Черноморской орнитологической группы. Там авторы особенно из дальнего зарубежья много внимания уделяли охране мест гнездования и зимовок водоплавающих птиц. Тем не менее, судя по всему, многие места надо не только охранять, а скорее сохранять, проводя необходимые мелиоративные работы, что ярко видно на примере Горелого и погибших Осиновского и Подосиновского болот, а далее самого продуктивного на местном уровне Долгого болота, возникшего при сооружении грейдера (теперь асфальтированной дороги республиканского значения) ручным способом местными крестьянами, в том числе и моей бабушкой Татьяной Ивановной Карякиной, урожденной Бондоровой, да, запрудившим речушку Нарзимку, и несколько более мелких речушек-ручейков, впадающих в разных местах в возникший водоем. Для стока излишней воды в речкуТешу предусмотрены протоки с мостками над ними. А напротив вот этого мостка мы с брательником Борькой году эдак в 1956 году беспечно улеглись на бережку отдохнуть, не ведая, что охота еще не открыта. Напротив, на грейдере остановилась полуторка с полным кузовом мужиков. Они орали, что охота откроется только завтра, и в запале, грозили поломать ружья и всыпать на орехи! Борька запричитал: «Что будет, что будет… жаль тулочку 16 калибра»! (А не себя!) А мне, тем более… Поскольку при переезде из Туркменского Гасан -Кулийского в Азербайджанский Кызыл-Агачский заповедник в Москве купил неделю тому новенькое курковое «МЦ-9» - точную копию садочного ружья, из которого я в 1953 г. стрелял на стенде в Московском «Спартаке». Действительно, по нашей открытой западной стороне нам не уйти от машины, а она уже на изрядной скорости, не взирая на кочки, подгоняемая благородной яростью пассажиров, обогнула на севере вершину болота и мчалась к нам… Борька буквально извелся в ожидании несправедливой и по-русски от души жестокой расправы, а я его успокаивал: «Они, обуреваемые благородным желанием собственноручно проучить нас, совершили грубейшую ошибку – не оставили напротив заслон из 3-4 уравновешенных мужиков!» Когда до машины оставалось 150-200 метров по моей команде «браконьеры по дезинформации» бросились в болото, увязая в иле и воде по ноги, задыхаясь от напруги, одолели его, отряхнулись от грязи, водорослей, воды на противоположной стороне! Не получившая ожидаемого удовлетворения, разъяренная толпа на оставленной западной стороне, грозила, сквернословила, слала всяческие проклятья, словно обчищенные О.Бендером Васюковцы! В отместку за незаслуженную брань, не обращая внимания на беснующихся, мы успокоили не в меру стучащие сердца, стабилизировали дыхания и, как бы издеваясь, демонстративно не спеша, пересекли грейдер и сгинули в бору! Опасаясь очередной дезинформации, мы на следующий день пропустили открытие охоты!
А теперь северная наиболее широкая часть этого болота, очищенная от торфа, возвращена к полноценной жизни: там держится утка и рыба, а южная заросла осокой да ивняком. Кстати, на Украине в засушливый год местами на обширной площади выгорели торфяники в пойме реки Днестр и на месте тростниковой крепи образовались «Горелые лаки» – озера богатые птицей и рыбой.
Удивительно, но в прошлом многоводье, в месте отъединения Осиновской старицы, мы с Василием Михайловичем в августе перешагнули речку Тешу и сейчас, более чем полвека спустя, я перешагнул точно такой же ручеек в этом самом месте и, минуя дельту Нацмы (теперь Натьмы), где среди зарослей осоки и верболаза всегда можно было найти уток. Подошел к болоту, что у левого края поймы Теши, у самого леса, вероятно, образованному на месте старого русла Нацмы. И оно тоже заросло быльем травой. Утки его в обозримом прошлом не жаловали, но В.М.Фокин сказывал, что прежде им не захотелось по утру вымокнуть в росяной траве - стали на берегу кричать и выпугнули не менее сотни «кряковных».
Далее нежданный - негаданный сюрприз – большие плеса с чистейшей родниковой водой и не дать ни взять точно как полвека назад, а на взгорке великолепный многовековой бор! И среди сосен «комуняки» соорудили огромный лагерь для молодежи с различными спортивными площадками! К сожалению, теперь пустой – заброшенный! Получается - по злой демократической воле? «Даже лучший друг СССР» – Уинстон Черчилль в свою бытность сказал, что нет ничего страшнее демократити, но, слукавив, добавил: ничего лучшего человечество ещё не придумало! Ошибаетесь премьер. Придумало: настоящий социализм и библейский коммунизм!
Не утерпел - спустился к воде и стал пытаться ловить щук, но блесну сопровождали маломерки с палец! Наконец, поклевка, но нет – зацеп! Жаль отрывать редкую и уловистую на Одэщине блесну - «Радостная». Разделся и вытащил рваную сеть. В ней много дыр и пусто.
И еще сюрприз, до самого поселка Бабенского Теша, питаемая родниками, как прежде широка и чиста. Вспугнул крякуху и завернул на болото, что почти перед поселком - и, надо же, как исстари оно, питаемое микроречушечкой такое же – живое как и прежде. В нем «можно сказать дельте» редко поднимал уток, но к осени на трех плесах трава шуршала от множества щурят, оказавшихся в западне. Осенью я баламутил воду в оставшихся лужах и ловил руками хоть и мелкую, но, все же, очень нужную тогда рыбу!
А теперь напрямок - в лесу болото. На нем при выемке торфа образовались 3 плеса. Когда-то в далеком - далеке мы шли втроем на Долгое болото как над нами на его беду пролетел выводок кряковых и скрылся за лесом. Сели в копанном болоте - определил мой первоучитель Василий Михайлович Фокин. Мне досталось первое плесо - В.М, второе, а незнакомцу с английским ружьем – третье. Сколько времени пролетело, а сейчас, как наяву, как на картине: охотники стреляют в стаю взлетающих птиц и 3 свернувшись - падают. Возле меня тоже поднялась одна утка и я ранил ее, но она дотянула до бора. Там заметил ее как бы дремлющую под деревом, пожалел дефицитный патрон - думал так взять, но она взлетела и навскидку - промазал. До сих пор обидно, что так поторопился, а ведь был бы наравне с взрослым обладателем английского ружья. Путь к копанному болоту, через беспощадное время, преградил не чищенный, рассаженный рядами при Союзе - сосновый частокол. Не дай бог здесь спички! Поминутно, обходя павшие деревца, я заблудился, вернулся на его край и решил посетить Черный пруд, который находился на изгибе грейдера и пользовался в народе дурной славой. Возле него лихие люди грабили купцов, а телеги с лошадьми топили, словно в бездонном омуте. Впервые он не произвел на меня впечатления своими малыми размерами. Тем не менее, с большой долей осторожности, чтобы не провалиться в тартарары, я ступил на тогда твердое дно! Из редкой осоки вылетела чиркушка с выводком. Кроме меня этот выводок никто не знал. Мне казалось, что лучше всего найти пруд прямо с грейдера, но дорогу спрямили, а времени осталось мало, в общем, пришлось продолжить путь в Михайловку с еще одной досадной потерей.
В северной, широкой части Долгого болота, очищенной от торфа, блистала чистая вода, но пытаться блеснить щук уже было некогда. Южную узкую сторону болота забыли! Она заросла кустарниковой вербой и воды в ней было пониже колена. Я присел отдохнуть и вспомнил: как, будучи здесь впервые, шел по этой восточной стороне болота, а Шурка Горюнов - по лучшей - западной. Тогда возле меня поднялась кряква - я сбил ее и долго искал. От выстрела поднялась тьма уток! Такого изобилия там больше никогда не приходилось видеть. Во время затянувшихся поисков удалось взять, из сновавших туда-сюда, еще двух чернетей (больше там их то же никогда не было) и, наконец, нашел среди травы и кустов, сумевшую отплыть метров на 6-7 крякву, а значительно позже вот тут мы с Борькой едва унесли ноги от неминуемой расправы, а теперь, по такой мели за, нами, пожалуй погнались бы.
В месте впадения р.Нарзимки в Долгое болото «теперь получается дельты» свернул вдоль этой речушки к железнодорожной линии, с разу за которой находилось еще одно болото. Однажды в конце августа, заметил стаю кряковых, сделавшую несколько кругов, и упавшую не далее 100 метров от Долгого болота в осоки Нарзимки. Стая, спрятавшаяся среди кочек, подпустила близко и мне удалось взять крякуху метров с 4-5. Почти у дельты Нарзимки заметил изорванную бумагу, использованную в качестве пыжей. На всякий случай решил приготовиться и не зря: метрах в 15 поднялась ещё одна стая крякв и я взял еще одну птицу. Воодушевленный таким успехом буквально прочесал болото, но только лишь в середине его широкой северной части, где глубина достигала почти по пояс, метров с 15 тяжело поднялись среди кочек 3 зажиревших чирка. После удачного выстрела 2 упало и обоих нашел! С такой редкостной добычей: две кряквы и два чирка у пояса я не преминул вернуться в Аратский конец Михайловки и гордо пройти, хотя и в лаптях и мокрый до пояса, мимо Вальки Овечкиной , которая, очень кстати, с подругами сидела на крыльце, а затем задами деревни и далее почти в полной темноте вернулся домой в Шатки! Ох, молодость – молодость уже давно ношу добычу в рюкзаке и не хвалюсь ней и лишних 7 километров сейчас ни за какую не прибавил бы к предстоящим десяти! А с Валькой мы переписывались пока студентничал, затем работал в Туркменском Гасан-Кулийском заповеднике, а в Азербайджанском Кызыл-Агаском заповеднике, вскрывая ее письмо оторвал новый адрес, и посему не встретился с ней в санатории - за что не был прощен!
А вот за железнодорожной линией очередное болото. В нем я мало добывал, но однажды, почти у самого его конца, заметил 2-х молодых крякв. Они сидели рядом и вытянули шеи вдоль воды - можно было одним выстрелом взять обоих, но тогда уткам очень повезло: у моей одностволочки сбилась пружинка бойка и он застрял после выстрела в капсюле гильзы, а при открывании ружья выбрасывателем срезало кончик заклинившегося бойка: посему осечки следовали одна за другой. А теперь болото сильно заросло, но в нем еще теплилась жизнь!
Далее на месте перелесок вырос березовый лес и найти пруд, где я по неопытности из довольно большой стаи взял лишь одну нырковую утку, найти не удалось. Не нашел я и полевое болото, где однажды заметил выводок нелетных кряковых и поймал уточку с селезнем, которых долго содержал дома, но они очень дичились. Борька весной заметил в этом болотце трескунка, подполз, но выстрелить не успел, т.к. прибежал волк и вспугнул его. Волк принялся жадно лакать воду, а брательник, прицелившись ему промеж глаз, трижды щелкал берданкой 28 калибра, но угостить зверя помешали осечки: охотник каждый раз взводил курок за пуговку затвора и вновь прицеливался, а волк все пил и пил! После третьего щелчка – зверь заподозрил не ладное и, полный достоинства, как бы издеваясь, не спеша - удалился! Это болотце, что у самой дороги на Новинском взгорке, вновь «открыл» мне в 2000г. тогда старший егерь Ланцов Виктор Михайлович. Теперь оно обрамлено довольно высоким березовым лесом! Надо же! Само болотце расчищено и в него запущены караси! Еще одно верховое болото, что у с.Калапино, где будучи с Володей Кармишиным добыл на редкость жирного чирка, даже попытаться найти не успел - ибо стало смеркаться и пора во свояси! Устал до чертиков, хотя мой маршрут оказался короче тех времен не менее чем на 8 километров.
Тетерева сейчас токуют весной не в бывших перелесках (теперь березовом лесу), а по полям южнее Михайловки. Сказывают, что Юрка Родионов выкосил у забора своего крайнего в Соловом порядке дома - гнездо тетерки! Не поверил я этому и пошли мы с Борисом посмотреть да убедиться в правдивости слуха. Разумеется, что к августу от гнезда ничего не осталось и раз такое дело, то решили мы посетить верховое болото, что примерно в 2-х км. южнее Михайловки (от которого по пути в Шатки иногда закладывал самый большой 25 километровый маршрут ). Вышли за околицу и… все бывшие поля густо поросли полынью да пижмой (народное - рябинка), а по овражкам вымахали никем не саженные деревца. Временами из этой травы поднимали тетеревов, причем один косач при взлете потерял пару маховых перьев. Подняли также выводок серых куропаток. В следующий приезд весной на этих местах оказался большой диффузный ток, причем петухи токовали по 2-4 и не объединялись в большие скопления.
Будучи в рейдах с охотоведом я не переставал удивляться тому, что от многих бывших сел сохранились лишь одичавшие сады, да остатки церквей. Михайловка на фоне их еще «хоть куда!» Еще жизнь в ней теплится! Удивительно, но село Калапино, расположенное в верховьях р.Нарзимки, находящееся значительно дальше Михайловки от железной дороги и федерального шоссе, пока уцелело и живет! Может потому, что в Калапино сделали асфальтовую дорогу, которая проходит по Новинскому взгорку, в 200-300 метрах от Михайловки, а жители её, при поездках в райцентр Шатки, одолев речушку Нарзимку, подсаживаются в проходящий автобус и нет хорошего моста, чтобы этот автобус мог завернуть в Михайловку. В общем, в Калапино ходит рейсовый автобус и кто его знает, что еще и почему, но за Калапино, где кончается асфальт, исчезли глухие села «Иваново» да «Болото».
Получается, по разным причинам, идет процесс гибели в основном, мелких и глухих сел, но, иной раз, даже, находящихся вблизи трассы. В новых экономических условиях процесс эволюции сел необратим не только в России, но и на Украине. Однако, с точки зрения охотника: нет худа - без добра, так как появляются новые мозаичные стации для разнообразной дичи! Благодаря отживающему во - всем мире единоличному фермерству, в России, да и на Украине начала возрождаться численность обыкновенного перепела и, вновь появился спрос на легавых собак. Вновь возродилась тяга, в основном у охотников приличного достатка, к классическим видам охот! И, тем не менее, настальгия по лучшим временам навсегда останется в сердцах пожилых охотников. Тяга к месту рождения (хоминг) известен у птиц, проходных рыб и, наконец, у людей. Я родился в Одэссе, но каждый долговременный приезд на родину предков сопровождался подводными камнями, потерей здоровья и, тем не менее, меня туда тянет, хотя там кроме воспоминаний ничего и никого нет, да и не хотелось бы почить в родовой яме, но и в Одэссе светит крематорий. Во время ВОВ, находясь в Шатках, я мечтал об Одэссе, о море, о придонных рыбках - бычках с грудной присоской, а теперь меня тянет в Михайловку (видимо зов генов, кстати, оттуда у меня в детстве соломенные волосы и с возрастом без седины, а сын – блондин пожизненно), где в округе нет значительных рек и озер, да дичи и рыбы мизер, хотя здесь ещё сохранились небольшие глухариные тока и весной по бывшим полям пока урчат тетерева. В общем, « А мне всегда чего не хватает…» и там хорошо, где нас нет! Через 2 года, в 2008 г., если доживу, мне стукнет 80, а я все никак не могу дописать начатое. Вероятно потому, что хотелось бы съездить в последний разок на Шатковщину дополнить то что упустил, но опасаюсь почить там в Михайловской родовой яме!
Одесса, 10.11.2006.