И С П Ы Т А Н И Е
В.С.Греков, биолог-охотовед разлива МПМИ 1953
Памяти знатных охотников Волжско-Камья: Ивана и Василия Михайловича Фокиных, известных в обиходе под фамилией Баторины.
В тяжелейший 1941 год наша семья вынужденно оставила Одессу и на время войны оказалась в райцентре Шатки Горьковской (ныне Нижегородской) области, буквально в 10км от затерянного в глуши села Михайловки, откуда тянутся родовые корни по материнской линии и там жили 2 сестры и брат матери. Именно там я стал охотником, но прелюдией к этому была рогатка, с которой я отменно преуспел. Однако путь мой в охотники был необычайно труден и связан с преодолением упорного противостояния: школьных учителей, с которыми советовалась мать по этому поводу и всех домочадцев. Среди них особенно упорствовала бабушка, считавшая себя первой дичью! Между тем, все препятствия лишь способствовали прогрессированию инфекции охоты, подогреваемой к тому же вечерними чтениями книги Арсеньва : «В дебрях Уссурийского края». Десятки сотни раз мы с Володькой Бедовым читали друг другу выдержки о метких выстрелах Дерсу Узала. Особенно это эффектно выглядело у друга: слабо освещенного мерцающим светом от дымящих и шипящих в подтопке сырых осиновых дров. В финале эпизода он принимал особо торжественный вид, замирая в красноречивой и трудно описуемой позе, выражавшей многое, и была козырным доводом, словно у защитника экстра класса в суде на едкую реплику обвинителя!
Растопило лед сердец совершенно непредвиденное: однажды намаявшись за день , я тут же заснул на постели разосланной, как всегда, на полу избы и тут же заснул, но вдруг, как сказывают очевидцы, сел, начал судорожно хватать руками вокруг себя с дикими воплями: «Где, где, где…?» На испуганный вопрос взрослых: «Что где?» Я уже четко помню, что ни с того, ни с сяво в мое просветленное сознание, буквально вставлен в рот чужой ответ: «Ружье»! Все просто ахнули от неожиданности, а я тут же опрокинулся навзничь, как ни в чем небывало и отошел в мир Орфея, да еще и захрапел!
До сих пор не могу понять, как это получилось. Но, анализируя происшедшее, не могу не согласится, что ничего более убедительного нельзя было придумать! Получается, что само проведение нашло за меня единственно правильный сногсшибательный ответ!
Случившееся произвело на домочадцев сильное впечатление! На семейном совете решили, что нельзя меня больше мучить, но и после всего, что было они вот так сразу не теряя лицо не могли согласиться на покупку ружья и… после некоторых терзаний как поступить – было принято Соломоново решение: Испытать и уже тогда станет ясно насколько все серьезно! В общем, тронулся господа присяжные!
Шла тяжелейшая война. Фронт требовал все новых людских пополнений, а моя мать была в призывной комиссии, поэтому мужчины с ней особенно считались. К сожалению, ей подсказали, что в Шатках имеется организация «Заготживсырье» и ни словом не обмолвились о второй заготовительной конторе «Промкооперации» поэтому, как потом выяснилось, судьба моя решалась в наихудшем варианте!
К моей великой детской радости с начало все шло гладко: с запиской матери я был радушно принят начальником Загоживсырье. Он в свою очередь тут же написал записку наиболее результативному охотнику чуть ли не во всей Горьковской ( ныне Нижегородской) области - Василию Михайловичу Фокину, В которой говорилось, что бы тот сходил со мной на охоту и при этом еще дал принадлежавший ему Зауэр! Что еще надо было мальчишке на первых порах!
Затем начальник подробно объяснил: « Пройдешь Шатки, затем село Ничаевку и половину села Кобылино (Архангельское) по главной улице, то слева будет приметный ветельник (Белая верба), а также слегка покосившийся погреб перед 4-х стенным домом – приметы верные, найдешь, в крайнем случае, спросишь, кстати, там его знают как Баторина»
С приключениями и расспросами я нашел таки Баторина ( о Фокине никто ничего не ведал) и предстал перед высоким довольно тощим мужиком с копной черных волос на голове, с изможденным лицом, украшенным пышными усами
Встретил меня Фокин неприветливо. Несколько раз перечитал записку, поискал разъяснения на ее обратной стороне и ничего не обнаружив, приступил к идентификации визитера. После расспросов – кем я прихожусь начальнику Заготжывсырья и, узнав, что никем – лицо его стало жестким, но пообмяк и подобрел лишь после того, как узнал, что я сын уважаемого всеми врача да еще и члена призывной комиссии при военкомате.
После, так сказать вручения верительных грамот, Василий Михайлович снял со стены висевший на гвозде курковый Зауэр и дал мне его посмотреть. И тут же заметил, что бойки поизносились и дают осечки, а «брандтрубки» (ошибка в названии детали) приржавели и никак не отвернешь, чтобы поставить новые. Естественно, что подержать в руках недоступную для меня прежде реликвию было неожиданным удовольствием!
Между разговорами я осмотрелся и проникся к хозяину огромным уважением: там и сям на пялках сушились шкуры лисиц, зайцев и среди них выделялась размерами огромная шкура волка. А на стене, как водится в деревнях, висели фотографии, согласно которым хозяин воевал в 1 Мировую войну, о чем также свидетельствовал простреленный вражьей пулей безымянный палец, сросшийся напрямую. Исподволь договорились, что в грядущий выходной я приду на свету с лыжами! Домой я мчался что есть духу, т.к. все складывалось как нельзя лучше, но далее, когда я прибыл на свету в выходной, то он встретил хмуро и сказал, словно зачитал приговор: «Больно холодно, снег хрустит, ничего не убьем, только зря ноги бить будем!»
Действительно зима стояла лютая, но временами мороз отпускал и Фокин ходил на охоту, а к выходным мороз крепчал и он отсиживался дома. В погожие дни я после школы бегал к нему порой дважды, что бы узнать результат охоты.
Наконец, настал день, когда Василий Михайлович вышел во двор, а, вернувшись, похмыкал и молвил: « Холодно сегодня, поди обморозимся, ну да ладно давай попробуем!» При сборах охотник оделся вопреки мне добротно, сверху одел белый халат, а мне халат не дал и не надоумил, что бы взял его у матери, наконец, он - снял с пялок и заткнул за пояс 2 заячьи шкурки – какая мне разница мало ли для чего! Во дворе своего дома учитель зарядил тулочку 16 калибра, а на меня повесил заряженный Зауэр 12 калибра начальника, сунул свои валенки в ремни лыж и, не обращая на меня внимания, заскользил по пробитой прежними охотами лыжне. Пристегивая ремни креплений к валенкам, я задержался, но вскоре догнал охотника.
К моему великому сожалению путь наш пролегал через огороды - задами и никто не видел, как я, лопаясь от гордости, с огромным Зауэром, который свисал у меня чуть ли не до пят, гордо поспевал за корифеем охот! Когда минули огороды и одолели железнодорожную линию, огороженную от снежных заносов деревянными щитами, то оказались в сказочном мире бескрайних полей: без каких либо ориентиров я никак не мог определить - где кончается земля и начинается небо затянутое белесой наволочью то ли легчайших облаков, то ли тумана. Сверху медленно, переваливаясь с боку – набок, скользили редкие снежинки самых причудливых конфигураций. Они оседали в виде инея на все приземье, изменяя облик его до неузнаваемости. Так, отдельно стоящие деревья вблизи оказывались лишь кустиками сорняков на бугорках, а горы – занесенные снегом стогами соломы. Вскоре охотник остановился, ткнул руковицей в огромного, как мне показалось в этой сказке, зверя, который побежал туда- сюда, подпрыгнул довольно высоко… и, уткнувшись мордой в снег начал рыть его передними лапами. Трудно было понять, где резвится эта странная зверюга: на небе или на земле? Видя мое недоуение Василий Михайлович пробурчал: «Лиса мышкует»,- чем сразу развенчал небывальщину и опустил, в общем - то, небольшого хищника наземь.
Уходили мы все дальше и буквально повсюду мышковали лисы, да и не мудрено - почитай все охотники воевали на фронте. Вдруг как из под земли явился какой то зверь, а может и птица и покатил, а может и полетел по ветерку. Василий Михайлович, наконец, удостоил это вниманием - махнул рукавицей в ту сторону этого и с досадой сказал: «Ишъ ты, как далеко подхватился заяц, уж больно хрустит!»
Вскоре мы подошли к стогу и спрятались за ним от усиливающегося ветра. Охотник надергал из стога сухой соломы, привычно высек огнивом искру и с помощью тлеющего фитиля раздул костерок, возле которого мы сначала отогрелись, а затем учитель вытащил из кармана завтрак: 2 ломтика черного хлеба с небольшими кусочками сала. Мне взять с собой было нечего и он предложил половину. Сало было чертовски вкусным и, несмотря на то, что черный хлеб замерз, все угощение я проглотил с огромным аппетитом.
Посидели еще немного погрели руки, а затем учитель сказал: «Лисицу по такому хрусту не возьмем, пойдем, однако за зайцем, он – поди, уже облежался и может быть допустит!»
Сперва косой несся огромными прыжками, затем они сократились, появилась первая сметка и далее след вел в куртину сорняков: охотник снял тулочку взвел курки и стал осторожно подходить к предполагаемому месту лежки!. Последовав примеру учителя я тоже взял Зауэр на наперевес и тоже взвел курки… но среди этой травы лежки не оказалось: заяц лишь посидел, примял снег и попрямовал далее по ветру.
Убедившись, что не на таковского напали, професионал отвернулся в сторону, спустил курки и забросил ружье через плечо, я хотел поступить так же, но не знал как!
Учитель оглянулся, увидев мои затруднения, взял Зауэр, спустил курки (теперь я видел как) вернул ружье и зло процедил: « Этому дома надо учиться, а то застрелишь!» От такой несправедливости я опешил и решил, что больше не буду взводить курки!
А далее мы упорно все шли и шли по следу, изредка встречались покопки, но настоящей лежки небыло. Наконец мы оказались напротив следующего по течению речки Теши села Озерки и минули его! В общем, мы ушли по ветру не менее чем за 10 километров, а заяц все не закапывался «Видать пришлый»,- буркнул специалист и упорно повел вновь по следу. Наконец, я заметил его, уносящим ноги, на горизонте и на этом окончилась, как оказалось, бесцельная погоня?
Повернули назад, но усилившийся, теперь встречный ветер, стал просто обжигать
лицо, даже, под шапкой уши. Он беспрепятственно пронизывал мое легкомысленное семисезнное пальтишко и вязаные варежки, словно вроде бы их и не было!!! «Как помог теперь хотя бы от ветра белый халат», подумал я. (Кстати, потом, в МПМИ будучи на большой предвыпускной практитке, понял почему профессионалы Западной Сибири без плаща и отражателя пламени костра, в Урманы не ходят).
Учитель вытащил из-за пояса обе заячьи шкурки и натянул их на свои меховые варежки (так вот почему он их взял, а мне почему не дал ни одной, хотя на пялках еще были?) и покатил обратно - попеременно закрывая лицо то одной, то другой рукой, да к тому же дал издевательский совет: «Делай как я»!
На обратном пути нам попадались лисы, но мне уже было не до них: утренняя сказка растворилась в морозном ветре и было не до восхищения, а вопрос стоял иначе: как бы вот спасти свою душу, а по Американски - задницу! Одну спящую лисицу - подшумели: она вскочила и внимательно раглядывала, нас, стараясь определить, кто мы враги или свои. В это время профессионал, что есть мочи завопил раненным зайцем: рыжая поняла, кто мы и дала деру. Учитель смущенно пояснил, что именно эта никогда не ела раненного зайца. Вскоре охотник присел и жестом велел мне сделать то же¸ затем он указал на круглое пятныко и сказал: «Одна облежалась, вишь уши опустила, значит - спит, я поползу, а ты без белого халата – лежи и не шевелись!»
Сначала, несмотря на холод, мне было интересно наблюдать как охотник очень медленно по-пластунски, приближается к спящему зверю, но потревоженный хрустом он навострил уши, затем поднял голову и стал внимательно изучать округу. Успокоившись, опустил голову, затем уши – значит заснул. Добытчик вновь еще более осторожно продолжил скрадывание.
Мороз все более крепчал, мне стало очень холодно – я отвернулся, подставив злому ветру спину, но это мало чему помогало! «Боже, когда все это кончится», - подумал я, и надо же - мне вдруг стало тепло и я заснул! Долго ли я спал – коротко ли – ведаю, но вдруг кто-то сказал мне: «Вставай ты замерзаешь!» Повинуясь этому голосу, я открыл глаза кое - как сел и увидел, что охотник подобрался к Патрикеевне уже на дальний выстрел – значит, спал не мало. Лиса то же проснулась и не только подняла голову, но и приподнялась на передних лапах, затем встала, потянулась и, видимо, хотела выяснить что же там такое появилось, (Потом в такой ситуации я много побил лис) но воздух резанул выстрелил, затем второй и зверь умчался, что есть духу!
Вернулся учитель чернее самой - самой грозовой тучи, а скорее торнадо
: и без того его пышные усы, теперь вовсе ощетинились словно у разъяренного кота, щека подергивалась, стволы тулочки, зажатой у него под мышкой, несколько раз прошлись по мне, как безразлично словно сквозь сон, отмети я. И тут он процедил: « Еще бы метров 5 , а ты подшумел. Даже я слышал!» Закинул ружье за плечи, сунул сапоги в лыжные ремни и покатил к месту, где лежала лиса. Там осталось несколько комков шерсти, растер между пальцами один из них, вылущил довольно крупную дробину и опять процедил: «Э – эх, еще бы метров 5!»
Наконец, я не выдержал и взмолился: « Василий Михайлович, давайте разожжем костер иначе я вовсе обморожусь!». «Спичек нет», - буркнул он в ответ и покатил к дому. Еле успевая за наставником, я немного размялся, но, тем не менее, обратный путь я вспоминал как кошмарный сон. К тому же, приспичило помочиться. Еще, коекак, расстегнул ширику и сделал великую глупость: рассчитывая застегнуться, обдал пальцы теплой мочой, но они тут же одервянели и о том, что бы застегнуть прореху не могло быть и речи. Я не знал, что спасать от ледяного ветра: руки за спиной, закрывать ними лицо или гениталии!
Ужасный, нескончаемый путь в Кобылино я плохо помню, но всему бывает конец…, а у своей избы «учитель» браво выскочил из ремней лыж, обтер их рукавицами от снега и прислонил к стене, затем снял с меня опостыливший Зауэр и собрался в избу.
«Василий Михайлович, помогите расстегнуть крепления лыж», - простонал я. Тот посмотрел на меня скептически и, как показалось, в отместку за лису, не спеша, выдал вот такую присказку: «Это пошли 2 мордвина на медведя и у одного были такие же крепления на лыжах, что и у тебя. Выскочил медведь из берлоги и тот, что в креплениях, испугался, попятился, лыжи уткнулись пятками, он опрокинулся навзничь в снег и от ужаса заорал напарнику – Ванька, руби ноги!» И полагая, что я не оценил юмора и не смеюсь избитой и неуместной шутке учитель пояснил : «Это вместо креплений», вот так довольный собой, хмыкнул и скрылся за дверью.
В изнеможении я безразлично прислонился к стене дома и стал ждать, что учитель вернется и расстегнет крепления лыж, ибо сам сделать это был не в состоянии, но вместо
него на пороге избы появилась жена охотника и увидев меня запричитал: «Окаянный, что же ты с мальчонкой наделал?». Она освободила валенки от креплений, стащила варежки с белых бесчувственных рук и стала попеременно растирать снегом, то кисти рук, то лицо, то все иное и при этом по русскому обычаю все время не переставала причитать. Как только появились первые признаки незначительной чувствительности в пальцах – она повела меня в избу, налила в большую плошку холодной воды и велела опустить туда руки. С тем как они оживали - нарастала нестерпимая боль и я бы переорал у матери в роддоме любую самую горластую роженицу, если бы, как настоящий джигит и будущий охотник, не боялся уронить достоинства!
Когда я, наконец, оттаял снаружи, хозяйка достала из русской печи чугун и налила мне полную тарелку перепревшей картофельной похлебки да вдобавок положила целую лопатку зайца. Съел это не притязательное Волжско-Камское русское угощение без вкуса, без аппетита, а так просто потому, что надо было оттаять изнутри! И как только это случилось меня стал бить непередаваемый озноб, да так, что челюсти клацали словно у голодного волка, но я засобирался что бы вернуться домой засветло. Как мне было холодно всю дорогу трудно передать, но когда я, наконец, добрался до крова родного, то там меня ждала с большим нетерпением вся родня…! Если сказать, что у меня был вид несчастный, то это ничего не сказать, семья не удовлетворившись этим, злорадно, и как мне показалось, отрепетированным хором буквально пропели: «А где же твои лисы, не прячь, не томи… не уж-то ни одной, как же так, первый блин да комом!» И с еще большим ехидством и неуместным злорадным поучением заключили: «Ну, так что, пойдешь еще на охоту?» Не знаю, как бы все сложилось дальше, уж слишком суровым было Испытание, но жестоко обмороженный и оскорбленный я прокричал с русской печки: «Пойду» и пошел! Несмотря на то, что вскоре обмороженная кожа почернела и сошла, прошло пол века, а руки и уши не терпят холода и зимняя рыбалка для меня заказана. Нос почти до 40 лет был красным словно у не просыхающего алкаша, да, хорошо «Испытали!». А на большой практике в Урманах Сибири, когда на градуснике температура опускалась ниже - 40*С и деревья лопались с пушечным грохотом, разносившимся в стыни далеко по округе - оказалось, что у меня после Испытания появилась благоприобретенная еще и холодовая аллергия и из носа буквально текло ручейком, и посему выбор мой при распределении на работу пал на должность республиканского охотоведа в Тбилиси но, по капризам судьбы, попал, минуя столицу Грузии, в заповедники Южного Каспия!
Примерно через год до меня дошли слухи, запущенных в свет добродиями, что Васька Баторин баял, будто чуть не застрелил меня из-за лисицы, что у него до меня не было ни одного ученика, а родного брата Ивана чуть не порешил за то, что он не хранил семейных охотничьих секретов. Однако все эти добрые слухи ни на что не повлияли, ибо дошли до меня после того как мы Василием Михайловичем побывали на разных охотах. К тому же он за это время научил меня делать дробь, самым трудоемким способом: сначала на тянулке (доске с конусными уменьшающимися отверстиями) протягивали заготовки свинца до нужного диаметра, затем на «резалке» измельчали полученную «проволоку» примерно на «квадратики», которые катали в 2-х разного диаметра сковородках. Все это очень трудоемко – посему каждый патрон был дорог! Время от времени он одаривал меня дефицитными: дымарем и капсюлями, пока не стал сдавать шкуры лисиц и с порохом у меня был достаток. Сделал из огромного гвоздя для моей до нельзя потрепанной ижевки 24 калибра боек и т.д. и т.п., но об этом особый разговор.
На 2 курсе, что бы меня не уговорила мать бросить Пушно-Меховой институт, для чего была задействована очень красивая соседка. Я влюбился в нее, но Институт не бросил, и поэтому на зимние каникулы поехал не в Одессу, а в Михайловку Шатковского района. Там отправился в Кобылино навестить учителя и похвастаться довоенным безкурковым Зауэром 12 кал., отличного боя, с обоими сильными чеками и укороченным патронником до 65мм. Кроме того, хотя дело прошлое, но с высоты полученных знаний, хотелось спросить: зачем увел за зайцем по ветру за 10 км, а также - почему не взял для меня на первую охоту, хотя бы одну заячью шкурку, почему не дал одну свою, не уж то чуть не застрелил меня из-за лисицы, но …опоздал: умер от язвы желудка мой наставник в больших мучениях. Попросил фото на память, но мне показали одну единственную сделанную перед смертью карточку. На ней на мученическом лице знатного охотника - была печать смерти. Туго тогда было с фотографиями. Поэтому я скопировал ее, а вот от его старшего брата Ивана Михайловича и этого на память не осталось, но надеюсь, что внуки сохранили фото (или хорошую копию) и через охотоведа Ланцова Виктора Михайловича пришлют мне.
И С П Ы Т А Н И Е
В.С.Греков, биолог-охотовед разлива МПМИ 1953
Памяти знатных охотников Волжско-Камья: Ивана и Василия Михайловича Фокиных в известных в обиходе под кличкой Баторины.
В тяжелый 1941г. мы вынужденно оставили Одессу и на время войны обосновались в райцентре Шатки Горьковской (ныне Нижегородской), области и в 10км от затерянного в глуши села Михайловки, откуда тянутся родовые корни по материнской линии и там жили 2 сестры и брат матери. Именно там я стал охотником, но прелюдией к этому была рогатка с которой я отменно преуспел. Однако, путь мой в охотники был необычайно труден и связан с преодолением упорного противостояния: школьных учителей, с которыми советовалась мать по этому поводу и всех домочадцев. Среди них особенно упорствовала бабушка, считавшая себя первой дичью! Между тем, все препятствия лишь способствовали прогрессированию инфекции охоты, подогреваемой к тому же вечерними чтениями книги Арсеньва : «В дебрях Уссурийского края». Десятки сотни раз мы с Володькой Бедовым читали друг-другу выдержки о метких выстрелах Дерсу Узала. Особенно это эффектно выглядело у друга: слабо освещенного мерцающим светом от дымящих и шипящих в подтопке сырых осиновых дров. В финале эпизода он принимал особо торжественный вид, замирая в красноречивой и трудно описуемой позе, выражавшей многое и была козырным доводом, словно у защитника экстра класса в суде на едкую реплику обвинителя!
Растопило лед сердец совершенно непредвиденное: однажды намаявшись за день , я тут же заснул на постели разосланной, как всегда, на полу избы и тут же заснул, но вдруг, как сказывают очевидцы, сел, начал судорожно хватать руками вокруг себя с дикими воплями: «Где, где, где…?» На испуганный вопрос взрослых: «Что где?» Я уже четко помню, что ни с того, ни с сяво в мое просветленное сознание, буквально вставлен в рот чужой ответ: «Ружье»! Все просто ахнули от неожиданности, а я тут же опрокинулся навзничь, как ни в чем небывало и отошел в мир Орфея, да еще и захрапел!
До сих пор не могу понять, как это получилось. Но, анализируя происшедшее, не могу не согласится, что ничего более убедительного нельзя было придумать! Получается, что само проведение нашло за меня единственно правильный сногсшибательный ответ!
Случившееся произвело на домочадцев сильное впечатление! На семейном совете решили, что нельзя меня больше мучать, но после всего, что было они вот так сразу не теряя лицо не могли согласиться на покупку ружья и… после некоторых терзаний как поступить – было принято Соломоново решение: Испытать и уже тогда станет ясно насколько все серьезно! В общем, тронулся господа присяжные!
Шла тяжелейшая война. Фронт требовал все новых людских пополнений, а моя мать была в призывной комиссии, поэтому мужчины с ней особенно считались. К сожалению, ей подсказали, что в Шатках имеется организация «Заготживсырье» и ни словом не обмолвились о второй заготовительной конторе «Промкооперации» поэтому, как потом выяснилось, судьба моя решалась в наихудшем варианте!
К моей великой детской радости с начало все шло гладко: с запиской матери я был радушно принят начальником Загоживсырье. Он в свою очередь тут же написал записку наиболее результативному охотнику чуть ли не во всей Горьковской ( ныне Нижегородской) области -Василию Михайловичу Фокину, В которой говорилось, что бы тот сходил со мной на охоту и при этом еще дал принадлежавший ему Зауэр! Что еще надо было мальчишке на первых порах!
Затем начальник подробно объяснил: « Пройдешь Шатки, затем село Ничаевку и половину села Кобылино (Архангельское) по главной улице, то слева будет приметный ветельник (Белая верба), а также слегка покосившийся погреб перед 4-х стенным домом – приметы верные, найдешь, в крайнем случае, спросишь, кстати, там его знают как Баторина»
С приключениями и расспросами я нашел таки Баторина ( о Фокине никто ничего не ведал) и предстал перед высоким довольно тощим мужиком с копной черных волос на голове, с изможденным лицом, украшенным пышными усами
Встретил меня Фокин неприветливо. Несколько раз перечитал записку, поискал разъяснения на ее обратной стороне и ничего не обнаружив, приступил к идентификации визитера. После расспросов – кем я прихожусь начальнику Заготжывсырья и узнав, что никем – лицо его стало жестким, но пообмяк и подобрел лишь после того, как узнал, что я сын уважаемого всеми врача да еще и члена призывной комиссии при военкомате.
После, так сказать вручения верительных грамот, Василий Михайлович снял со стены висевший на гвозде курковый Зауэр и дал мне его посмотреть. Естественно, что подержать в руках недоступную прежде драгоценность для меня то же было величайшим удовольствием!
Между разговорами я осмотрелся и проникся к хозяину уважением: там и сям на пялках сушились шкуры лисиц, зайцев и среди них выделялась размерами огромная шкура волка. А на стене, как водится в деревнях, висели фотографии, согласно которым хозяин воевал в 1 Мировую войну, о чем также свидетельствовал простреленный вражьей пулей безимянный палец