Ковальчук Иван Кондратьевич

Привозили на машине партизан, избитых, замученных, ставили их прямо на  машине, набрасывали на шею веревку, машина отъезжала, а повешенные еще долго бились в конвульсиях. «Зрителей» фашисты заставляли на это смотреть. Это было устрашение людей – так будет с каждым, кто помогает партизанам. Повешенных запрещали доставать из петли, они висели по нескольку дней.

Отец был связным партизанского отряда имени Пархоменко. Когда ночью к нему приходили партизаны, он выгонял меня из комнаты, чтобы я ничего не знал. Но и мне приходилось помогать партизанам. У нас был конь Жук, и отец отправлял меня с обозом по окрестным селам в Танежицы, Садовичи и др. за провизией для отряда.  Швагер отца, Адам Чигирь, хотел забрать меня в отряд, сделать ординарцем, но отец не отпустил.

Во время войны тяжело было с одеждой, носили у кого что было. Но особенно проблемы были с обувью. Сам сапоги не сошьешь. Выход из ситуации был таким: брал кусок коровьей кожи, накручивал на ноги, обвязывал веревкой и так ходил. Такая «обувь» быстро разбивалась, разлезалась от воды и грязи.

Помню, как партизаны выбивали немецкий гарнизон из Красной Слободы. Был сильный бой. А потом партизаны вывели офицера, главу гарнизона по фамилии Бош (Буш) и запороли штыками.

Самое страшное воспоминание - расстрел евреев возле Красной Слободы, свидетелем которого стал случайно. Подростки во время войны всегда были при деле. Семьи, в которых были коровы, отправляли детей пасти их. Каждый пас свою. Выгоняли за Красную Слободу к лесу у деревни Поповцы. Однажды, как всегда утром, выгнали коров с хлопцами и увидели две вырытые глубокие траншеи. Подошли ближе, заглянули, а потом стали прыгать через них, играть. Но тут приехали полицаи и прогнали всех, сказали уходить подобру-поздорову. Отогнали коров подальше от того места, но любопытство взяло верх и мы вернулись и стали наблюдать, что же задумали полицейские. Через некоторое время подъехала машина, из нее стали выгружать людей. Это были евреи. Их расстреливали и сбрасывали в траншеи, затем подъезжала новая машина, и всё начиналось сначала. Машины ехали одна за другой, весь этот ужас продолжался часа 3-4. Полицаи расстреливали людей перед лесом справа от дороги. Когда расстрел закончился, траншеи присыпали сверху землей. На следующий день, пересиливая страх, вернулись на это место. Могила была засыпана землей, но, как вспоминает Иван Кондратьевич, земля «дышала», шевелилась. Видимо, ночью на это место приходили волки или дикие собаки – кое-где земля была разрыта, вокруг лежали обглоданные руки, ноги. Даже спустя столько лет пережитый ужас не отпускает меня, и на глазах выступают слезы. Эти воспоминания даются очень тяжело.

Как-то и сам попался немцам под горячую руку. Приехали немцы из Семежева (там был немецкий гарнизон). Мы пасли коров за поселком. Немцу что-то не понравилось, он выхватил  плетку и изо всей силы ударил меня по спине. Целый месяц после этого гнила спина. Рана долго не заживала. 

В 1943 году передали, что кто-то выдал нашу семью. Чтобы спастись, отец перевез нас в Пружанку к тетке мачехи. Там прожили зиму. Но и в Пружанке стало опасно. Тогда отец перевез нас в партизанскую зону за деревней Добрая Лука на Красные Хутора. Там жили с весны 1944 года до самого освобождения.

После войны работал в промкомбинате. Окончив школу механизации, до самой пенсии работал трактористом. Сначала в Бучатинской МТС, потом в колхозе «15 партсъезд» (д. Дубово), затем, после объединения колхозов, в Красной Слободе. Пришлось поработать на тракторе  на хлебозаводе, пока начальник РСУ  Григорий Борисович Найман не переманил к себе. Там и работал до выхода на пенсию».