Зимой 1944-45 годов союзные войска переправились через Рейн. Нацисты приказали перевести наиболее «опасных» заключенных в отдаленные лагеря вглубь Германии. Эмму должны были отправить в Равенсбрюк. Но прямого железнодорожного сообщения из Гаггенау не было, поэтому охранники СС приказали Эмме идти с группой заключенных, которые шли в город, где находилась станция отправления. Эмма была единственной женщиной в этой группе.

Истощенных и уставших их распределили на ночь в лагере для военнопленных, а на рассвете заставили продолжить марш-бросок в сторону железнодорожного вокзала. На следующую ночь охранники заперли заключенных в пустом подвале какого-то дома, а сами пошли в комнаты наверху. Наутро один из французских заключенных обнаружил, что эсэсовцы сбежали. Заключенные взломали дверь и пошли в сторону фронта союзников. Ушли все, кроме Эммы, которая была полна решимости найти Симон.

Она оставила освободительную армию позади и направилась на юг, смешавшись с другими беженцами. По дороге водитель бортового грузовика предложил подвезти убегавших и Эмма залезла в кузов. Через какое-то время низколетящий самолет стал обстреливать дорогу, и грузовик так резко затормозил, что пассажиров выбросило из кузова. Эмма упала лицом вниз на бетон. Несмотря на травмы и кровь в моче, мужественная мать продолжала идти. В конце концов она подошла к маленькой железнодорожной станции, где кто-то раздавал горячий суп. В палатке скорой помощи Эмме обработали раны на лбу, носу и подбородке красным антисептиком.

На станцию подъехал поезд, и все беженцы бросились на посадку, но увидев крайнюю худобу Эммы, ее изодранную одежду и раны на лице, они отступили и позволили ей сесть первой. При пересадке Эмма обратилась за медицинской помощью в кабинет Красного Креста. Здесь средств для лечения тоже было крайне мало, но помимо красного антисептика был еще черный порошок, которым присыпали ее открытые раны. 

Приехав в Констанц, Эмма сразу же отправилась в больницу. Но и тут лекарств больше не было. Максимум, что медсестра смогла найти, — это розовый лейкопластырь, который она разрезала на крошечные полоски, ими она стянула края ран, и лицо Эммы превратилось в палитру красного, черного и розового.

Прошло семь месяцев с тех пор, как она получила последнее письмо Евгении в Ширмек. Бои и наступающий фронт разорвали все связи между заключенными и их семьями. Беспокойство Эммы только росло, поскольку она с тех пор не знала, что случилось с Симон.

Эмма пришла в исправительный дом Вессенберга и снова села за тот же стол. Двадцать два месяца назад она была вынуждена оставить здесь свою дочь. 

Надзирательницы привели Симон. Воспитанница вошла в комнату, поклонилась и стала перечислять свои качества прислуги, как ее учили: «Я умею готовить, шить, штопать, стирать, гладить». Потом она разложила на столе образцы своих вышивок и рукоделия, чтобы будущий работодатель их мог рассмотреть, отошла назад и застыла. Четырнадцатилетняя девушка совсем не выросла, она была такого же роста, как и в тот день, когда приехала в Констанц, тихая, молчаливая с потухшим взглядом.

Эмма не находила слов. Она не могла даже улыбнуться из-за ран на распухшем лице. Наконец, она спросила надзирательницу, можно ли забрать Симон. «Нет, без письменного разрешения суда нельзя, — ответили ей, — но Вы можете пойти туда прямо сейчас и попытаться получить необходимые документы. Симон знает дорогу, она Вам ее покажет». Мать и дочь прошли бок о бок долгий путь до здания суда, не говоря ни слова и не прикоснувшись друг к другу.

Эмма переходила из кабинета в кабинет, пытаясь получить документы об освобождении дочери. Но все судьи разбежались, а клерки не имели права выдавать ей документы об освобождении. Видя решимость Эммы, эту яркую сторону ее личности, Симон наконец узнала в этой незнакомке свою мать. Она вся задрожала и стала безудержно рыдать. Эмма обняла дочь и попыталась успокоить. Она пообещала ей найти решение. Когда французская армия приблизится к Констанцу, власти наверняка их отпустят.

Так и произошло. Когда армия вошла в город, директор, фрейлейн Ледерле, передала Симон Эмме, сказав: «Мы возвращаем вам Симон с теми же взглядами и убеждениями, с которыми она к нам поступила». Эмма едва сдерживала свою радость.

Швейцарская граница проходила сразу за пределами дома Вессенберга. Швейцарцы открыли рядом центр Красного Креста и Эмма пошла туда с Симон. Как и другие жертвы из лагерей, все кто там оказывался, должны были пройти дезинфекцию, а затем медицинский осмотр. Потом их временно разместили и накормили. Наконец, им выдали бесплатные билеты на поезд до центров французского Красного Креста в Эвиане и Лангре. Во время поездки на поезде Эмма пыталась побудить Симон открыть ей свое сердце, но безуспешно: молодая девушка оставалась замкнутой и молчаливой.

Мать и дочь покинули Лангр как свободные граждане. Они сели на поезд Париж-Базель и доехали до Мюлуза. Когда они вышли на платформу, то услышали, объявление по громкоговорителю, что их поезд был последним спецтранспортом прибывшим из Германии и перевозившим, бывших узников лагерей. Они переходили пешеходный мост через рельсы, и вдруг оттуда Симон увидела, маленькую фигурку, уныло идущую к выходу: это была тетя Евгения! День за днем, неделя за неделей Евгения ходила на вокзал, ожидая поезда, возвращающих депортированных, в надежде встретить родных. И вот огорченная, что в последнем поезде никого из семьи не было, она шла вдоль путей.

Евгения, потрясенная видом Эммы, с трудом узнала ее. Две сестры обнялись, плача от радости. Еще до того, как они подошли к выходу со станции, Эмма получила утешительные ответы на свои вопросы. Бергенбах был цел, Кёли — в безопасности. Только Адольф еще не вернулся, и о нем никто ничего не слышал.

Эмма нашла свою квартиру в хорошем состоянии. Она даже не пострадала во время последних шестинедельных уличных боев между французскими и немецкими солдатами. Квартира была опечатана, потому что гестапо и Отдел благосостояния молодежи наложили на квартиру и находящееся в ней имущество арест с целью возмещения расходов, причиненных Германии содержанием Симон в исправительном доме!

В конце мая раздался звонок в дверь. Симон открыла дверь и увидела Марию Кёль, которая что-то прошептала ей на ухо. Внезапно на лестнице появилась то, что было лишь тенью человека, который с трудом поднимался по последним ступенькам и вошел в квартиру. Эмма узнала своего мужа и упала к нему в объятия. Так они долго стояли и не отпускали друг друга. 

Огромное облегчение и радость не смогли стереть шок: Адольф с его серым цветом лица, отсутствием зубов, глухотой и одышкой был похож на умирающего старика. Началась новая схватка. Эмма вложила все свои силы в борьбу за его жизнь, ухаживая за ним день и ночь. Она искала советы в книгах по питанию, по лечению травами и делала все возможное, чтобы помочь ему снова спокойно спать.

В то же время Эмма беспокоилась о Симон, которая нуждалась в помощи другого рода: юная девушка была послушна и охотно участвовала в религиозной деятельности, но, казалось, потеряла все желания и чувство инициативы. Она становилась все более и более замкнутой и почти всегда держалась особняком.

Среди разбомбленных руин город погрузился в тяжелую послевоенную атмосферу, пропитанную духом мести. Те, кто сотрудничал с немцами, жили в постоянном страхе перед арестом. Миссис Эгвеманн, соседка по многоквартирному дому, была одной из них. Каждый день Арнольды слышали, как она кричала в истерике за дверью: «Почему они не приходят за мной…?»

Повсюду царило недоверие и подозрительность. У Эммы тоже появилась возможность отомстить. Однажды она получила повестку явиться в качестве свидетеля на проходящий в Страсбурге процесс против Леман, бывшей надзирательницы лагеря Ширмек, той самой, которую заключенные прозвали «гиена». Про Эмму рассказали во время расследования девушки, которых Леман избила, изуродовав их лица на всю жизнь своим кольцом, за то, что они слушали, как Эмма читала Библию.

Когда судья вызвал Эмму изложить свои обвинения, она не стала говорить о неделях, которые она провела в одиночной камере бункера из-за охранницы. Бывшая узница только попросила разрешения посмотреть Леман в глаза. Ей разрешили. Она подошла к обвиняемой, молча встала перед ней и долго смотрела пронизывающим взглядом. Годы спустя Эмма узнала, что Леман сказала: «Этот взгляд был самым худшим наказанием. Я не могла его забыть. Я видела эти глаза повсюду». 

Еще одна повестка, на этот раз в полицейский участок Мюлуза, давала Эмме шанс отомстить — по выражению, употребленному тремя годами ранее немецким полицейским, — «псам», преследовавшим «кролика». Полиции нужна была только подпись Эммы, чтобы арестовать их. К удивлению полицейского, Эмма сказала, что как христианка она хочет следовать библейскому принципу «отмщение принадлежит Господу». Она только спросила, кто ее предатели. Он показал ей список: за арестом Эммы стояли католический священник, протестантский пастор и фрау Эгвеманн.

Полицейская охота на тех, кто сотрудничал с нацистами, продолжалась годами, прежде чем этот район стал считаться «чистым». Страх госпожи Эгвеманн и ее мучительные крики постепенно утихли. Однако затем они возобновились, когда у нее диагностировали рак. Лекарств, способных облегчить невыносимую боль, не было. У нее было сильное кровотечение, и некому ей было помочь переодеться или сменить постельное белье. Тогда Эмма продемонстрировала всю силу христианской любви, заботясь о соседке, которая написала на нее донос, до конца жизни фрау Эгвеманн. Эмма приходила два раза в день многие недели и ухаживала за ней. 

Собственное здоровье Эммы пошатнулось. Когда у нее случился первый сердечный приступ, к счастью, Симон была рядом и смогла позвать на помощь.

Семья снова сблизилась благодаря своей христианской деятельности. Несмотря на ограничения, вызванные проблемами со здоровьем, Арнольды пытались наладить свою жизнь, какой она была до войны. Симон закончила художественную школу. Адольф достаточно поправился, чтобы снова заниматься творчеством. За два года после освобождения они окрепли и могли часто ездить в Бергенбах помогать стареющим родителям Эммы с работой на ферме.

Эмма посвятила всю свою энергию на обучение других Библии. Вместе с Адольфом они смогли передать библейскую надежду большому количеству людей. Также Эмма связала много свитеров в подарок единоверцам. Товары по-прежнему продавались по карточкам, но Эмма нашла способ сшить много одежды для Симон, которая хотела переехать в другой город, где не хватало проповедников, чтобы обучать Библии.

В 1950 году, всего через пять лет после воссоединения семьи, Симон уехала из дома. Эмма всем сердцем поддержала цели дочери, но когда она съехала, обеденный стол показался ей слишком большим. Ей было невыносимо смотреть на пустой стул. Адольф был близок к пенсионному возрасту. Поэтому они решили, когда он выйдет на пенсию, переехать в область, где требовалось больше возвещателей (проповедников Свидетелей Иеговы). Эмма захотела научиться водить машину в 60 лет. Автомобили в те дни были редкостью, но Эмма хотела иметь возможность свободы передвижения, чтобы навещать людей.

В 1961 году, всего за несколько месяцев до выхода Адольфа на пенсию, у Эммы случился серьезный сердечный приступ. Симон и ее муж Макс Либстер, выполнявшие свою миссионерскую работу в Париже, по очереди приезжали помогать в течение нескольких недель. Когда врач предположил, что Эмма не проживет более пяти лет из-за серьезных проблем с сердцем, Арнольды и Либстеры решили жить вместе. Они переехали в Экс-ле-Бен, красивый городок в Савойе, где еще не было Свидетелей Иеговы.