Мы должны были помочь дедушке с бабушкой, проработав несколько дней на ферме. Я совсем недавно приняла крещение. Это наполняло меня таким счастьем, что мне хотелось кричать, однако тетя посоветовала держать язык за зубами. Но почему? Что дурного в том, что я посвятила свою жизнь Богу? Почему мы должны скрывать от кого-то нашу надежду на Рай, на воскрешение? Бабушка так набожна, почему же то, что я учусь быть хорошим, честным и милосердным человеком, ей не нравится?

И я рассказала ей о своем крещении. Глаза бабушки, пока она меня слушала, становились все круглее. Прежде чем заговорить, она несколько раз набирала полную грудь воздуха. И наконец заговорила — да как!

Подумать только, она решила, будто родители заставили меня креститься? Что она понимает в этом? Больше двух лет родители твердили, что мне рано брать на себя связанную с крещением ответственность, потому что я еще ребенок. Я перестала играть с Клодин, мыла посуду, ходила за покупками, помогала прибираться в доме. Когда я довязала второй свитер, мама даже сказала мне, что теперь я — взрослая девочка. И все же, стоило мне попросить у родителей разрешения креститься, как они снова повторяли, что я слишком мала. Но как же можно быть и большой, и маленькой одновременно?

Впрочем, возможности все объяснить бабушка мне не дала, а отправила меня присматривать за коровами. Иначе я рассказала бы ей, как требовала, чтобы меня допустили к крещению, и как родители в конце концов сдались.

Следующий день выдался дождливым. Бабушка послала меня в лес, отнести дедушке «кофе». Кофе варился из поджаренного ячменя и цикория, к которым добавлялись мед и вишневая водка. Края бабушкиной шали, которую я накинула на голову, скрестив концы на груди и завязав их узлом сзади, доходили мне до колен. Дорогой я повторяла последние наставления бабушки: «Держись тропинки, чтобы не потревожить змей в их гнездах! Прежде, чем войти в лес, прислушайся к стуку топоров, они укажут тебе направление. По пути тебе придется перейти ручей. Если увидишь в ручье запрудившие его листья или ветки, убери их. Когда дойдешь до большого камня, позови и не трогайся с места, пока дедушка не ответит!»

Вершины гор накрылись шапками туч, в долине стоял сумрак. Но, даже несмотря на угрюмость окружавшей природы и суровость бабушки, дикая земляника и малина подняли мое настроение. Как и перезвон колокольцев на шеях пасущихся коров. Да и запах влажной земли подарил чудесное ощущение свободы.

Я с осторожностью миновала небольшое болотце и место, где гнездились змеи. Временно пронявшая меня дрожь сменилась чувством победы. Вот какая я помощница, даже бабушка мне доверяет! И я решила, прежде чем войти в темный, жутковатый лес, глотнуть немного дедушкиного кофе. Дойдя до камня, я забралась на него, покричала. Никто мне не ответил. Неожиданно до меня донесся страшный треск, сменившийся мертвой тишиной. Даже птицы перестали щебетать, будто вся жизнь в лесу прекратилась.

Я двинулась на окликавший меня голос: «Kleimaidl, Kleimaidl». У ног дедушки лежало большое, обвязанное веревкой дерево. Сам дедушка в коричневых вельветовых брюках и широком вязанном кушаке стоял, опершись на топор. Мне он казался каким-то рыжеволосым великаном. Работавшие с ним вместе мужчины начали обрубать ветви. «Испытывает ли оно боль?» — подумала я.

Еще разок отхлебнув дедушкиного особого кофе, я отправилась в обратный путь, получив на прощание напутствие не наступить в змеиное гнездо.

— Может, найдешь по дороге грибы — то-то бабушка удивится! — сказал дедушка, подмигнув так, что усы едва не достали ему до глаз. Они всегда покалывают мне щеку во время дедушкиного поцелуя. Под его внимательным взглядом я поднялась в гору и, действительно, нашла несколько грибов, которые и сложила в опустевший котелок.

От радости, а, быть может, и от спиртного, которым было заправлено кофе, я запела во все горло. Позже люди, жившие в долине, говорили, что слышали мое пение. На повороте тропы мой голос вернулся эхом — лес ответил на мой зов, заставив остановиться и прислушаться. Я ощущала себя щедро одаренной и обильно благословленной Иеговой, исполненной большей, чем когда-либо прежде, решимости возносить ему хвалу.

Вершина горы Трекопф, как и вершины соседних гор, выглянула из-за облаков. Я стянула с головы шаль. Августовское солнце усердно трудилось, просушивая и согревая воздух. Невдалеке из трубы, врытой в землю, бил родник. Вода собиралась в выдолбленный наподобие корыта ствол дерева, служивший поилкой для двух десятков коров с ягнятами.

Всего несколько дней назад мы останавливались здесь, чтобы передохнуть. Коровы лежали, жуя жвачку. Пастух, двоюродный брат бабушки, отвел меня в тень высоких папоротников и, срезав с них несколько листьев, соорудил что-то вроде матраса.

— Они высокие, а мы маленькие, — сказал он. — Под ними очень легко укрыться.

Затем пастух растянулся на земле, надвинул на глаза шапку и захрапел. Он спал, пока колокольчики, висевшие на шеях коров, не известили нас, что животные поднялись с земли. Я вглядывалась в морщинистое лицо пастуха и размышляла, удастся ли оживить его кожу подобно тому, как бабушка оживляла сушеные груши. Она укладывала их на ночь в воду родника и все морщинки исчезали. Может быть, это поможет и ему?

Однако сегодня у родника никого не было. Пастух перегнал стадо в другое место, трава подрастала заново. Я знала, что выше по горному склону есть большая скала. С нее открывался прекрасный вид на всю долину — просто дух захватывало. В ясную погоду оттуда видны швейцарские Альпы — пики Айгер, Мёнх, Юнгфрау и даже Финстерархорн. Я вспомнила о показанном мне пастухом месте в папоротниках. Он сказал тогда: «Посмотри вон в ту ложбину. Помнишь, какими высокими были папоротники? А теперь они кажутся совсем маленькими. Видишь? Все зависит от того, как смотреть!»

«Из этого могла бы получиться мудрая притча», — подумала я. Слишком мудрая для моего понимания, и все же я никогда не забывала этих слов, произнесенных седовласым стариком с загорелым, небритым лицом.

Бергенбах с его запахами фермы, журчанием родника, прохладным ручьем, жужжащими пчелами, скачущими повсюду кузнечиками и разноцветными бабочками представлял собой мир, в котором не было страха. Бродя по его шершавым скалам и сосновым лесам, слушая музыку ветра, я быстро забывала обо всех тяготах города. Звуки природы внушали ощущение свободы. Забираясь на скалы, я обнаруживала на горизонте незнакомые мне горы, смотрела вниз, на долины, связанные одна с другой извилистыми дорогами, и словно уносилась в иной мир. В рай. Мой прекрасный Бергенбах!

Моя душа, разум, глаза повсюду видели живописные полотна. Темно-синяя горная цепь растворялась в голубизне горизонта, контрастируя с красными ягодами горной рябины. Иссохшие, сожженные солнцем травы подступали к темному лесу. Искривленные ветрами деревья, облака, отражающиеся в воде, стрекозы, бабочки, кузнечики — мне хотелось нарисовать все это, однако рукам не хватало умения. Акварельная бумага была редкостью, к тому же дорогой. Да и папа посоветовал первым делом закончить начатый рисунок. Розы, я должна дописать розы. А райские виды Бергенбаха придется сохранить в глубине моего сердца.