К нам с визитом приехал статный американец, брат Харбек. Он поддерживал связь между главным управлением Свидетелей Иеговы в Бруклине и швейцарским филиалом, работу которого координировал Франц Цурхер. Брат Цурхер, хорошо осведомленный о жестоких преследованиях Bibelforscher, позже принявших именование «Свидетели Иеговы», написал в 1938 году книгу «Крестовый поход против христианства». Перед войной Цурхер и Харбек познакомились с моими родителями и теперь хотели узнать, живы ли мы и не нуждаемся ли в чем-либо. Этот визит помог нам воспрянуть духом.

Цурхер и Харбек помогли папе достать американский слуховой аппарат. Поначалу ему было непривычно носить на груди две батарейки, но со временем он привык подстраивать это устройство к особенностям своего слуха и мог различать голос, если человек произносил слова не торопясь.

Отец снова стал таким, как прежде. К нему вернулось его обаяние, чувство юмора и огонек в глазах. Мало-помалу он научился справляться и с одолевавшей его дрожью. Его и наши ночные кошмары сошли на нет, хотя полностью не исчезли. Мы все равно были счастливы, просыпаясь по утрам и понимая, что это всего лишь дурные сны из прошлого. Наконец, каждый из нас троих перестал замирать на переходе через улицу, упорно ожидая приказа: «Марш!» Мы преодолели привычку механически кланяться. Мы больше не вскакивали и не вздрагивали, заслышав чьи-то тяжелые шаги, поднимающиеся по нашей деревянной лестнице.

Выздоровление отца помогло мне хоть как-то приспособиться к жизни. Занятия в художественной школе придали уверенности, освободили от эмоциональных оков, которые я тащила на себе более двух лет. Возродившееся самоуважение вновь связало меня с ранним детством, перекинув мост через унизительные переживания в Констанце. Это наделило меня решительностью, которая требовалась, чтобы одолеть застенчивость, избавиться от робости и устремиться к моей цели: стать проповедницей Библии, одновременно продолжая заниматься искусством. Бабушка была разочарована, не одобряя избранной мной карьеры — во всяком случае, до тех пор, пока священник не сказал ей, что я приняла похвальное решение.

Почти три года ушло на то, чтобы залечить раны нашей семьи, — теперь мы снова были счастливы. Эти три года понадобились, чтобы поправиться физически и эмоционально, создать прочное пристанище — дом, полный солнечного света и радости. Благодаря отцу я повзрослела. Благодаря маме ко мне вернулись эмоции, я крепко стояла на ногах!

Грохот канонады умолк, наш дом отремонтировали; Бергенбах наполнился атмосферой смеха и радости. Спустя почти сто лет после рождения дедушки, у дяди у Германа в том же доме родился его сын, мой маленький кузен. Теперь уже он резвился в зеленых лугах. И хотя глухой дядя Герман не слышал звонкого смеха сына, он наслаждался отцовством. Сможет ли мой кузен, подобно мне, разглядеть красоту этих мест, услышать их безмолвие, впитать в себя мудрость традиции, наслаждение жизнью — в том числе жизнью животного мира, — и проникнуться уважением ко всему этому? И главное, поймет ли он, как ничтожны люди? Как могучи простершиеся над долиной небеса? Найдет ли любовь к Богу благодатную почву в его детском сердце?

Многие наши христианские браться сохраняли бодрость духа и доживали до седых волос. Среди них был парикмахер Адольф. Долгие годы он служил опорой и поддержкой для всех нас, помогая духовно и материально, когда только мог.

Мне удалось найти работу художника-дизайнера на неполный рабочий день. Также, благодаря активной проповеднической деятельности, я преодолела застенчивость. И тут родители сделали щедрый подарок — предоставили возможность отправиться в Соединенные Штаты, при условии, что прежде я освою английский. Они наняли для меня лучшего педагога. А кроме того, вставая с утра пораньше, я слушала английские уроки по Би-Би-Си.

 В 1952 году, убедившись в том, что мои дорогие родители пока не нуждаются в уходе, я получила преимущество обучаться в 19-м классе учрежденной Обществом Сторожевой Башни библейской школы Галаад в Саут-Лансинге, штат Нью-Йорк. Благодарение Богу, здоровье родителей улучшилось, они снова были полны энергии и разделяли со мной мое счастье. В те годы у меня появилось много друзей в разных странах. Я наслаждалась самостоятельной жизнью, открывая для себя потрясающую разницу между европейцами, которых я знала прежде, и американцами, которых узнавала только сейчас.

Среди множества друзей не было ни одного, кого я могла бы сравнить с Марселем Зуттером. Однако время шло, и я тосковала по нему все меньше. Моя жизнь была так насыщенна, а деятельность по обучению людей приносила столько благословенных, счастливых дней! А тут еще случилась романтическая история.

Брат по имени Макс работал наладчиком печатных машин в бруклинской типографии Общества Сторожевой Башни. Мне рассказывали о нем как о ревностном и неутомимом труженике. Однажды во время прогулки мой «приемный дедушка» Шарль Эйшер представил нас друг другу. Я знала, что Макс пережил Холокост. Он тоже был жертвой.

Поначалу меня не тянуло встречаться с Максом. Меня не интересовало его прошлое, и я не собиралась рассказывать о своем. Люди, вернувшиеся из лагерей, говорили:

— Нельзя жить прошлым. 

И это стало моим жизненным принципом. Макс был сыном скромного сапожника. Он родился в бедной еврейской семье в Рейхенбахе, маленьком городке в долине гор Оденвальд в Германии. Когда ему было четырнадцать, он переехал в Вирнхайм, в семью Оппенгеймер, и стал продавцом и декоратором. После «Хрустальной ночи» (массового еврейского погрома, учиненного нацистами 9–10 ноября 1938 года) его как еврея арестовали. Этот очень скромный, мягкий и терпеливый человек сумел вынести почти шесть долгих лет в пяти концентрационных лагерях. Вытатуированный на его руке номер 69733 был скорбным напоминанием об Освенциме.

Прошло шесть лет. Макс много раз старался привлечь мое внимание. И однажды предложил выйти за него замуж. Я вдруг осознала, что он старше, чем я думала, что у него неладно со здоровьем. И хотя тоже любила его, но колебалась. Моя близкая подруга Анна Компард, у которой уже была маленькая дочь, задала вопрос, который расставил все на свои места:

— Симон, чего ты хочешь в браке — давать или получать?

Это мне следовало бы знать лучше — ведь одной из главных тем во время обучения в миссионерской школе был текст из Библии: «Блаженнее давать, нежели принимать».

Я устыдилась своего эгоизма.

С годами в наших отношениях проявилось еще кое-что общее. Мы помогали друг другу, как помогаем и до сих пор, справляться с моментами сомнения. Столкнувшись с новой ситуацией, каждый из нас временами впадал в панику. В глубине души вновь зарождалось ощущение никчемности, негодности, немощности и слабости. Только тот, кто испытал всю глубину унижения, оскорбительный гнет и способное раздавить человека обращение, может понять, какой отпечаток накладывают они на самосознание человека, какие глубокие шрамы оставляют. Однако долгие годы самые глубинные «створки» наших сердец оставались закрытыми.

Наши ночные кошмары — страх ареста, топот сапог, самолеты в небе, крики, стрельба, голодные годы, тяжкий труд, невыносимый холод или жара, отсутствие санитарных условий, скудная одежда, оторванность от семьи — постепенно ушли в прошлое. А когда они напоминали о себе, мы спасались чтением Библии. Аудиозаписи псалмов помогали обрести душевный покой.

В последние годы работа в «CETJAD» (Cercle Europeean des temoins de Jehovah Anciens Deportees — европейская ассоциация Свидетелей Иеговы, переживших преследования нацистов) помогла нам полностью распахнуть «створки» наших сердец, не испытывая разрушительных эмоций — наследия пережитого в молодости. Со временем мы увидели многих, кому наши истории помогли стать на сторону нравственных ценностей.

В жизни мы испытали всю глубину отчаяния, но, в то же время, и торжество надежды. Я часто вспоминаю слова старого пастуха: «Все зависит от того, как смотреть. Когда ты среди них... они кажутся высокими... когда смотришь сверху... низкими!»

Мы имели возможность в течение двадцати семи лет ухаживать за моими родителями и тетей в прекрасном краю моего детства в ожидании того, что однажды всей нашей землей станет править избранный Богом Царь.

Мама стала плохо слышать. Папа уже давно был практически глухим. Его уши, как он любил говорить, годились только на то, чтобы надевать на них дужки очков! Возвращаясь домой, мы нередко заставали родителей сидящими на скамейке среди цветов и по очереди пишущими записки на «волшебной доске», которую они передавали друг другу.

Мы жили все вместе, одной счастливой семьей. Я с папой нередко писала огромные фрески, которые использовались как декорации на ежегодных конгрессах Свидетелей Иеговы. Со временем мы сделали более шестидесяти таких картин.

Я шила для мамы и вместе с нею, и каждый день Макс выводил моих родителей из дому на прогулку. Мы вместе ходили на собрания, присутствовали на конгрессах. И даже если временами наш дом походил на больницу, атмосфера мира и покоя превращала его в место, желанное для всех.

Впрочем, куда чаще наш дом напоминал ресторан. Множество друзей - как приезжавших издалека, так и живших поблизости - наслаждались общением с моими обаятельными родителями. Оглядываясь назад, я вижу одну и ту же картину, которая хранится в глубине моей души.

Жизнь нашей семьи начиналась как журчащий горный ручей, преодолевающий преграды повседневного бытия, бегущий по цветущим полям, пронизывающий ледяные туннели. Потом этот радостный поток сорвался в нежданную пропасть. Он разделился на три водопада, бившихся о камни, и с громовым рокотом достиг самого дна. Вода его вспенивалась, закручиваясь в водовороты. Однако со временем потоки воссоединились, и течение их вновь стало спокойным. Потом с ручьем слился еще один переживший падение поток — мирный, принесший новую радость и новое счастье.

Страшно было смотреть на этот ручей, когда он переливался через край водопада, когда его бросало от скалы к скале. Но даже и в эти мгновения над ним можно было увидеть радугу и освежиться его холодной водой. Мои родители, где бы они ни появлялись, приносили умиротворение и покой. Даже в самое тяжелое время их лучезарные лица отражали Божий мир — глаза их сияли, точно бриллианты. Их ободряющие, утешительные слова и мягкий юмор были подобны прохладной, кристально чистой реке жизни.

Софи рассказала, что составила завещание, в котором просила, чтобы ее сына никогда не помещали в сиротский приют, даже если он останется сиротой. Я спросила ее: «Почему?»

— Я сама попала в сиротский приют, а закончила «Вессенбергом». Меня пугала жизнь вне нашего дома. Когда заболела кухарка, я попросила дать мне работу на кухне. Просьбу исполнили. Однажды меня послали с кухни отнести какие-то бумаги доктору. Он запер дверь и изнасиловал меня. И мне пришлось сносить эту боль и позор в одиночестве.

Софи продолжала:

— А недавно к нам пришел мужчина. Он назвался моим отцом. Сказал, что, поскольку моя мать была еврейкой, он потерял бы работу на таможне, если бы продолжал жить с нами. И потому он меня бросил!

Все пережитое подействовало на Софи так сильно, что она серьезно заболела. У нее обнаружили диабет, и прожить долго она не рассчитывала.

— Я многое перенесла, живя среди людей, — понизив голос, добавила она. — Мне кажется, что любой может предать меня. И я не хочу того же для моего мальчика.

Она предпочитала, чтобы его поместили в частный дом.

— Даже если он будет страдать, он не озлобится на людей... и, может быть, научится любить и быть любимым. Я просто не хочу, чтобы он жил в неволе!

Я помогла Софи наладить связь с немецкими Свидетелями Иеговы. И она нашла утешение в чтении Библии, успевшей за оставшуюся ей недолгую жизнь исцелить израненную душу Софи.

Я была благодарна Андре, который помог мне встретиться с Софи. Мы остались с ним добрыми друзьями. Но чтобы стать супружеской парой, требовалось большее.

Перед тем как покинуть Эльзас, я получила письмо из Берлина. И хоть в нем содержались грустные известия, оно одновременно доставило мне радость. Письмо было написано мужем одной из моих сверстниц по «Вессенбергу». Он благодарил меня за поддержку, которую я оказала ей в то время. Его жена умерла от сердечного приступа — всего лишь за несколько дней до того, как креститься, чтобы стать Свидетелем Иеговы.

Посетив Констанц в марте 1999-го, я узнала, что Эрна, девочка, когда-то укравшая колбасу, после войны осталась служить в доме кухаркой. Она боялась жизни «снаружи». А когда дом на четыре года закрыли на ремонт, Эрна покончила с собой.

Сейчас в «Вессенберге» расположен социальный центр. Великолепные розы исчезли вместе с парком и полем. Перед выкрашенным в белую краску домом раскинулась большая лужайка и детская площадка. Внутри комнаты увешаны рисунками детей. Директор дома, фрау Баутенбахер, обратила его в мирное прелестное место, где играют и смеются дети.

У каждого, кто пережил нацистский террор, имеется своя уникальная история. У каждого — личный опыт, из которого есть что почерпнуть. Все, происходившее тогда с людьми, испытывало не только границы человеческих возможностей, но также и силу человеческого духа. Нам было ради чего жить, бороться, терпеть, и это давало нам силы. Нас направляло безграничное доверие к Божиим обещаниям и желание сохранить верность Ему.

Однажды я спросила маму, как ей удалось выстоять, когда нас насильно оторвали друг от друга.

Она ответила:

— У меня не было возможности помочь папе или тебе. Наши жизни были в Божьих руках. Входя в тюремную камеру, я просила у Бога одного: «Дай мне сил перевернуть страницу. Я хочу жить и справляться с трудностями каждого нового дня», — именно так и было. Бог даровал мне покой.

Как верны слова, написанные Марселем Зуттером в моей «золотой книге» (в то время так в Европе называли записные книжки, в которые собирали памятные комментарии от друзей):

«Надежда — величайшее из сокровищ. Когда человек теряет все, у него еще остается надежда!»