Сознание в структуре самосознания (№10 1987)

ДИАЛЕКТИКА И СОВРЕМЕННОЕ НАУЧНОЕ ПОЗНАНИЕ 

Сознание в структуре самосознания 

(К философскому анализу аффективности как предметного переживания) 

Е. В. ЧЕРНОСВИТОВ, А. С. КУРАШОВ 

Научное исследование сознания в настоящее время весьма актуально, ибо связанно со многими насущными проблемами общественной практики, особенно в области формирования нового человека, раскрытия социальных, механизмом его активности, а также в поисках внутренних резервов человека. Вместе с тем не перестает быть актуальным этот вопрос и для самой философии марксизма-ленинизма, так как он непосредственно связан с гносеологической и мировоззренческой проблематикой¹. Особенно остро ощущается дефицит в исследованиях такого важного аспекта сознания, как его деструкция²: здесь еще философский и конкретно-научный подходы к сознанию не нашли необходимых для взаимного обогащения точек соприкосновения. Без этого феноменология сознания не может быть основательной. Когда мы говорили, что сознание есть субъективный образ объективной действительности и свойство личности, то эти фундаментальные качества индивидуального сознания не исчезают и в патологических субъективных состояниях. Патология (из какого бы источника она пи развивалась — психогенного, эндогенного, органического или социогенного) всегда открывает иные измерения сознания, но как его измененные состояния. И в любом случае сознание остается субъективным образом объективной действительности и свойством личности. 

Патологически деформированный субъективный образ может быть объяснён характером заболевания. Это ясно, например, в случаях галлюцинаторного или бредового интерпретирования объективной ситуации, а также, когда сознание помрачается или «отключается» при очаговых поражениях мозга. Клиника деструкции сознания имеет достаточно богатый материал, который к тому же хорошо систематизируется (на этом строится психиатрическая практика). Проблемы философского порядка возникают тогда, когда больной рассматривается не как объект заболевания, а как субъект переживания в измененном патологией состоянии. С этой. точки зрения — вместе со мной изменяется весь настоящий мир, прошлый — переоценивается заново, а будущий — теряет свою актуальность³. Драматизм ситуации особенно ощутим, когда речь идёт о последнем субъективном опыте (т. е. о переживании, сопровождающем процесс умирания), где чувство реальности выступает в неузнаваемо преобразованном виде (например, в качестве «сверх-», «сюр-» или «квази-» реальности4). 

Патология открывает эти запредельные состояния духа, но повседневно-обыденная жизнь нередко поставляет нам превосходные модели пограничного сознания. Имеются в виду сильные аффекты, связанные с витальными, т. е. с экзистенциально-целостными структурами сознания. Здесь остро встает вопрос вообще о границах нормального сознания и о пределе субъективного отражения, а в конечном итоге — об аффективности как предметном переживании. 

Таким образом, философское осмысление роли и места аффективности в механизмах деструкции сознания необходимо для раскрытия способов предметного постижения объективного мира и его ценностного (экзистенциального) освоения. 

Сознание как свойство личности 

Сознание как свойство личности исследуется в качестве феномена «Я». Возникает проблема соотношения понятий «сознание», под которым подразумевается осознание самого себя как субъекта. При этом самосознание так или иначе, оказывается элементом (видом, аспектом, стороной и т. п.) сознания5. Это значит, что пространство сознания вмещает в себя пространство самосознания, как целое — свою часть. Обратное отношение, т. е. когда пространство самосознания охватывает собой, все пространство сознания, при классических решениях проблемы опускается из виду. Солипсизм, будь он в интерпретациях Беркли или Сартра, не меняет положения дела, ибо «Единственный» имеет перед собой поле сознания, в котором самосознание занимает лишь определенную часть — в пределах отношении «Я» — не «Я». Восточная мистика в ее эзотерических видах (дзенбуддизм, тасизм, йога, суннизм, частично каббала) вообще не знает проблемы соотношения «самосознания» и «сознания». 

Современный этап исследования проблемы соотношения «сознания» и «самосознания», опирающийся на достижения нейрофизиологии и нейропсихологии и прежде всего на эмпирические данные по функциональной асимметрии мозга и психической деятельности, знаменуется пересмотром традиций, в которой самосознание есть часть сознания. Нейропсихология и психопатология очаговых поражений мозга приводят к представлениям, в которых сознание выступает составной «частью» самосознания, ибо его функциональные параметры — субъективные пространство и время оказываются индивидуализированными. 

Человек живет в своих индивидуальных пространстве и времени. Феномен сознания является как бы результатом сложного процесса переживания, которое конструирует его в пределах реальности своего предмета: «Ясность сознания обеспечивается, видимо, благодаря переживанию настоящего времени и пространства актуальными, асимметрии между прошлым и будущим временами и между правым и левым пространствами»6. В этих представлениях, самосознание не просто «боль… 

…………………………………………………………………………………………. 

Как это происходит при различных аффектах, мы рассмотрим ниже. Не углубляясь в психопатологический материал, попробуем проанализировать эффективность как предметное переживание и рассмотреть сознание как аспект («версию») самосознания. 

Аффективность как тревожный ряд 

В психопатологии выделяется некий тревожный ряд, представленный феноменами, сменяющими друг друга по мере утяжеления субъективного состояния, от психогенного (невротического) до эндогенного (психотического) уровня, Этот порядок в целом, отряжает и степени тревоги субъекта и характер измерения его активности. Так, в психотических, крайних состояниях субъект теряет свою активность и предстает в статусе овладения «чужой» силой11. Опишем несколько подробнее этот тревожный ряд. 

Отметим, что тревога является стержневым феноменом, в котором имплицитно содержатся всо остальные явления этого порядка. Через тревогу в сознание входит и боль — феномен, образующий свой, болевой, ряд, деструктурирующий сознание12. До настоящего времени существуют противоречия среди психопатологов-клиницистов и медицинских психологов в определении понятия тревоги. По Крепелину13, тревога (angst) не отражается ни одним чувством, но вместе с тем не отражает ни духовного, ни физического состояния человека. Она связана с самой сущностью сознания, его витальными основами. Клиницисты имеют дело лишь с психическими или физическими последствиями переживания тревоги. Берце14 относил тревогу к основной настроенности и определял как неописуемое жуткое изменение по взаимосвязи «Я — мир», близкое к дереализации. Она квалифицировалась им как боязливое напряжение, ожидание грозящей опасности, идущей из глубин бытия или «Я» при доминировании в переживаниях вселенского холода и пустоты. Блейлеру15 принадлежит понятие «свободно плавающая» тревога. Он указывает на разлитой, заполняющий все пустоты бытия, трансцендентный для субъекта и принципиально непознаваемый характер тревоги. На отсутствие ясного и точного чувства, которое отвечало бы феномену тревоги, указывал Ясперс16. Советский психиатр О. В. Кербиков определял тревогу как своеобразное самоощущение диффузного характера, которое входит в основу настроения человека17. 

Итак, феномен тревоги является уникальным и, пожалуй, психически самостоятельным состоянием человека, формой его духовности. Когда мы говорим о тревоге, то так или иначе касаемся витальных основ сознания, где его структурирование и деструкция есть моменты проявления внутренней жизни. Приобретение субъектом своего предмета, его утрата, смена предметов и переживаний, — всё знаменуется феноменом тревоги. Здесь необходимо подчеркнуть, что ни в рамках нормальных, т. е. повседневно-обыденных субъективных состояний, ни в патологических, будь то психогенные, эндогенные или социогенные деструкции сознания, тревога как таковая не имеет психологически понятной связи ни с одним предметом переживания. В глубине своей характер тревоги всегда немотивирован и предопределен ее оторванностью от самого субъекта («Я»). Тревога — это состояние самосознания, которое охватывает любое переживание человека. Но источники ее всегда в предметном мире. Тревога словно указывает на какое-то внутреннее противоречие между сознанием и самосознанием в предметном переживании человека, «схизис» как непременный атрибут субъективной реальности. Расщепление «Я» с самим собой, обнаруживающей себя в двух основных качествах сознания — бидоминантности («Я» — другое «Я») и бимодальности («Я» — «не — Я»), не позволяет тревоге слиться с событийной ситуацией. Субъект обращается к своему самосознанию, когда тревога ищет конкретное ситуационное» воплощение, т. е. предмет. Это тонко подметил М. Фриш в романе «Назову себя Гантенбайном»: «Человек что-то испытал, теперь он ищет историю того, что испытал»18. Предметная неопределенность тревоги субъективно выражается в её мучительности, непереносимости: «Нельзя, кажется, долго жить, что-то испытав, если испытанное остается без всякой истории»19. Но если предмет тревоги найден, то возникает другой феномен тревожного ряда — страх. Это генезис страха — весьма примечательное явление. Как бы ни мучительна была бы тревога20, как бы ни опустошала она субъекта, последний стремится не к противоположному психологическому состоянию — покою, а к ее опредмечиванию (человек, охваченный тревогой ищет не покоя, а её источник, т. е. предмет). Неудержимое влечение к страху — логика аффекта, не имеющего предмета. Сознание как предметное переживание входит в структуру самосознания через тревогу. Если говорить о пороге самосознания, значит иметь в виду этот аффект. Любая интенция сознания, будь то в функции самосознания или саморегуляции, начинается с тревоги, если она выходит за порог самосознания. 

Это нужно пояснить. Предмет всегда является сознанию в качестве «не—Я», т. е. с непременным атрибутом чуждости. Еще до того, как он должен вписаться в субъективные пространственно-временные параметры и осмыслиться как свой, он будет представлять для самосознания некую оппозицию: он стоит перед его порогом. Новый предмет всегда переструктуирует и самосознание, и сознание. Отсюда он изначально угрожает стабильности и невозможности субъекта, следовательно, обоснованно вызывает у него тревогу. Только сконцентрированное на самом себе в пустом самосознании «Я» сознание не знает тревоги. 

Переходим к более подробному рассмотрению феноменов тревожного ряда. Здесь необходимы следующие пояснения. Если разворачивается тревожный ряд, то он заполняет всё пространство сознания как в бидоминантном, так и бимодальном качествах (тревога касается любого отношения с другим человеком и всякой связи субъекта с внешним миром). Сознание входит в структуру самосознания, следовательно, как «Я» — тревожный ряд — «другое Я» (бидоминантность) и «Я» — тревожный ряд «не—Я» (бимодальность). В этих субъективных условиях осуществляются основные функции сознания — самосознание и саморегуляция. Особо необходимо сказать об отношении феномена тревоги к другим явлениям тревожного ряда. 

Тревога для субъекта в каждое мгновение, т. е. при каждой интенции сознания спонтанна и таким образом предпослана всем другим феноменам. Последние обнаруживаются уже в ее условиях. Акт сознания в себе тревоги (в рефлексии) полагает развертывание явлении указанного порядка. Только страх, ибо он всегда связан с конкретной ситуацией, и боль, так как она сама образует свой «ряд», могут выступать самостоятельно. Вслед за рефлексией тревоги ее ряда разворачивается независимо от изменяющегося при этом предметного содержания сознания (я еду в поезде, смотрю в окно, вижу сменяющиеся картины — лес, поляна, деревенька, полустанок, пригород и т. д., мысли мои далеко отсюда — о доме, о семье, о работе, о друге и т. д., а на душе тяжесть — неясное тревожное предчувствие, которое трудно определить словами, оно нарастает, возникает внутреннее напряжение, скованность, пейзаж за окном уже не радует, он все больше и больше превращается в «мелькание слайдов», мысли становятся также механистическими, они не фиксируются мной, вытесняются из самосознания — все заполняет тревога). Каждое явление тревожного ряда как бы манифестирует тревогу: ни одно из них не является в этом отношении привилегированным. 

Субъективные состояния и деструкция предметного переживания 

Напряжение — феноменологически первое явление тревожного ряда. «Дурные предчувствия», «враждебная настороженность», «прикованность внимания к своей соматической сфере» — основные его знаменосцы. Самосознание конфликтует с самим собой и с другим, если бидоминирует. В бимодальном качестве субъект подвергает порядок в мире сомнению. Переживания в этом состоянии всегда «беспредметны», ибо предмет растворен в аффекте. Таковыми же являются все внутренние и внешние, личностные и просто персонифицированные конфликты. Нет четкой дифференциации сознания на «экстра-», «иитро-» и «конверсию». Это приводит, во-первых, к внутренней дезориентировке субъекта, ибо субъективная актуализация переживаний теряет свою определенность: любой внешний и внутренний импульсы одинаково равнозначно усиливают состояние напряжения и способствуют тревоге; во-вторых,— к нарушению мышления21. Так, психологически понятно, что всякое неприятное, мучительное, приковывающее к себе внимание, пусть самое элементарное ощущение (например, зуд), нарушает ход мысли. И это происходит не по принципу слабой воли, когда человек не может «забыть» о боли (а ведь так можно пересилить и зубную боль). Но в состоянии напряжения возникают ощущения другого рода — сенестопатии22. Деструкция предметного сознания приводит к расстройству логических форм самосознания и прежде всего в процессах самоидентификации. «Я—есмь—Я» может тотально замениться формулой «Я—есмь—боль». Дезориентировка в собственном самосознании и нарушении предметного мышления — две стороны одного явления субъективной деструкции — схизиса предметных и смысловых компонентов переживания. Напряжение непосредственно переходит в тревогу. 

Основные формы треножного состояния: 1) «тревожность как общее настроение» есть диффузное разлитое чувство, имеющее предметом ощущение самости (чувство «Я»), 2) «ипохондрическое настроение» —от непонятного внутреннего дискомфорта до ясного переживания соматической разложенности, и немощи, то есть деструкция базиса самосознания, 3) «тревожная ажитация» — речевое, двигательное беспокойство, проявляющееся, например, беспорядочным чередованием громких и тихих фраз ускоренного или замедленного темпа речи, затянувшихся пауз, перебиранием руками, изменением поз, оглядыванием по сторонам и т. п. «Чистая» тревога, подчеркиваем, неудержимо стремится к своему предмету — страху конкретной ситуации. Эта ситуация всегда оказывается определенной той или иной версией самосознания — экстра-, интро- или конверсией. Угроза для субъекта идет, следовательно, от внешнего объекта (экстроверсия), от внутреннего предмета (интроверсия), из недр своего соматического существования (конверсия)23. 

Состояния страхи только в том случае необходимо считать патологическим, если страх переживается в связи с ситуациями и объектами, обычно его не вызывающими. Например, страх при виде красного яблока, или при произношении слова «интеграл», или от дуновения теплого ветерка и т. п. Немотивированные страхи, т. е., состояния, когда страх предшествует своему предмету (например, остаться одному в пустой квартире; при виде похоронной процессии; когда вызывает «на ковер» начальник и т. п.), — это тревога, для которой воображение вынуждено находить «предмет». В основе немотивированных страхов при глубоком психоанализе обнаруживается интераперсональный конфликт (разлад с самим собой, как у Фауста — «две души во мне, и обе не в ладах друг с другом», разлад с «миром», из которого исчезает порядок, психоматическая дезинтеграции). Страх в виде различных фобий24 психологически непонятен (например, страх замкнутого пространства или мелких животных), ибо предмет его всегда чужд содержанию переживаний. Он привносится в субъективную реальность как симптом какого-либо психического расстройства, необязательно деструктурирующего сознания (например, при астено-невротических реакциях). Если же психическое заболевание вызывает деструкцию сознания (например, шизофрения), то фобия непрерывно выступает в двух основных моментах — бидоминантности (тогда страх всегда персонифицируется как «враг»: «Я» — «враг») или бимодальности (тогда страх предстает как безликая угроза": «Я — моя гибель»). 

Основные формы страха: 1) отвага — отчаяние, 2) панический страх, 3) неистовое возбуждение, внезапно возникающее, подобно взрыву, прерывающиеся заторможенностью или ступором, 4) нарастающее чувство напряженности, тревоги, таящейся угрозы перед ситуацией, подобное переживанию гладиаторов перед выходом на арену: в некоторых случаях возможно при этом и повышение настроения26, 5) деперсонализация27, когда в состоянии страха возникает психологически защитное переживание — «это происходит не со мной!» или «это мне снится!». В этих формах происходит деструкция субъективной реальности, характеризующаяся нарушением границы самосознания. Субъект теряет очертания своего «Я» (экзистирует по Ясперсу). «Я» как предмет и как собственный смысл исчезает. Самосознание определяется категориями «небытия» и «ничто»: субъект заглядывает в бездну, бездна отражается в его глазах (Вяч. Иванов). 

В этих видах нарушения самосознания происходит расстройство его основных функций — самопознании и саморегуляции. Теряется ценностное основание аутоидентичности и «конечный» смысл аутоидентификации. Происходит нарушение ориентировки в предметно-смысловом мире28. Если говорить о беспредметном переживании, то ближе к нему эти формы аффекта. Так, страх, феноменологически всегда определенный конкретной предметной ситуацией, в основных своих формах, деструктурирующих сознание, обнаруживается как пустое переживание. 

Следующий за страхом феномен тревожного ряда — депрессия. Депрессивные состояния предстают в переживаниях широкого диапазона — от светлой печали (Л. С. Пушкин), до мрачно угнетенного состояния духа. Сниженное настроение «из-за пустяка» или на «плохую погоду», переживание утраты близкого и дорогого человека («моего значащего другого»), здесь же — несбывшиеся и неоправданные надежды, крушение иллюзорных ценностей до потери смысла жизни и переживания абсурда — всё способствует духовной депрессии. Но в каждом конкретном случае, и этo необходимо подчеркнуть, феноменологически депрессия связанна с тревогой29. Последняя как бы представляет собой квинтэссенцию депрессивного переживания. Рассматривая взаимоотношение сознания и самосознания в единой структуре субъективной реальности, депрессию можно образно охарактеризовать как состояние, в котором сознание подавляет самосознание или как тяжкий гнет сознания иного. В экстроверсии это всегда внешний предмет, непереносимый моим самосознанием (например, измена друга), В интроверсии это всегда внутренний предмет (и, как правило, муки совести; но могут быть переживания и другого рода, например, несовпадение желаемого и действительного или те же утраченные иллюзии). В конверсии депрессия выступает в «маскированном» виде, «предмет» ее зашифровывается и предстает в неприятных мучительно-непереносимых телесных ощущениях — сенестопатиях. Эти ощущения являются знаками значащих депрессивных переживаний. В трех версиях обнаруживается конфликт человека с миром, с самим собой и со своим телесным существованием. И этот конфликт подавляет субъекта. Начинается же он со спонтанной тревоги. В депрессивных состояниях отчуждение наблюдается во всех типах отношений субъекта: «Я — другое Я» предстает как «Я — он посторонний»30, «Я — не-Я» — «Я — деперсонализированная чуждая вещь» («механизм» «сила»), «Я — мое тело» — «Я — болезнь»31. Если сознание наполнено депрессивным предметом, то самосознание оказывается в меланхолической ситуации, «предмет» есть, но он входит в самосознание в состоянии отчуждения. Предмет и смысл противостоят друг другу в схизисном переживании (при этом нередко возникают амбивалентные тенденции). Чувство отчаяния — наиболее типичный в этих случаях аффект32. 

Депрессивный предмет дается самосознанию в измененных пространственно-временных параметрах: витальное пространство субъекта предельно сужается, время замедляется или даже останавливается33. 

Рассматривая аффективность в виде тревожного ряда, в конце его находим депрессию, непосредственно смыкающуюся с другой феноменологией субъективной деструкции — болью. Это «пространство» между тревогой и болью заполняют состояния депрессии — боли как особые статусы самосознания. В удивительном положении оказывается при этом предмет переживания. Рассмотрим данные явления подробнее. 

«Депрессия — боль» — состояние, хорошо определяемое клинически. Оно может встречаться при различных психических расстройствах, соматических заболеваниях, а также в отдаленном постонерационном периоде (например, при удалении желчного пузыря в случае желчно-каменной, болезни, когда объективных причин, то есть сомато-органической основы, для боли нет)34. Человек жалуется на боль, четко её локализует («болит в правом подрёберье, жгучая, режущая, кинжальная боль!»). Тщательные инструментально-лабораторные исследования не находят какой-либо патологии. Психиатр диагностирует угнетенное настроение, что психологически вроде бы понятно, ведь человек страдает от сильнейшей боли. Но обычные аналгетики и даже наркотические вещества эту боль не купируют. Тогда назначаются антидепрессанты — боль затихает и исчезает. Следовательно, имело место состояние депрессии — боли. В других случаях аффективными (наряду с антидепрессантами) оказываются анксиолитики — препараты, купирующие тревогу и страх. Субъективно и клинически постонерационные депрессивные больные состояния идентичны болевым расстройствам, возникающим непосредственно вслед за операцией, когда боль вполне объяснима притоком нервных импульсов из поврежденной ткани (кстати, в этот ранний период она хорошо купируется аналгетиками). 

Рассматривая состояния «депрессии — боли» с точки зрения структуры субъективной реальности, взаимоотношения сознания (предметности) и самосознания (смысла), мы ясно видим механизмы монтажа наших переживаний. В какой бы версии ни выступало сознание, то есть где бы ни находился предмет во внешнем мире, в моем воображении или в сфере моей телесности, смысл придается ему структурой самосознания, то есть всей совокупностью отношений субъекта — «Я». «Предмет» соединяется или разобщается со «смыслом» через аффективность. Когда субъект — смысл теряет предмет, возникает тревога, витальное чувство внутренней и внешней дезориентированности (неопределенности, дезинтегрированности). Неудержимое стремление к предмету порождает страх. Предмет подавляет субъекта в депрессивных состояниях. Если на этом феноменология аффективной деструкции не заканчивается и возникает боль, то субъект оказывается перед качественно новой внутренней ситуацией — собственной смертью. Витальные негативные переживания наполняются ощущениями небытия. «Ничто» субъективно есть крайняя степень боли. Не случайно отечественный психиатр В. Ф. Чиж подчеркивал, что боль возникает как ответ только на те раздражители, которые могут убить человека (сильный свет, сильный звук, отвратительный запах или вкус веществ), раздражители, не разрушающие дыхательных путей и пищеварительного канала, не могут убить человека и поэтому не причиняют боли35. Страх смерти опережает боль. Её чистое сознание обретает себя в предмете, который не может быть найден в пределах человеческих переживании. Смерть есть момент истины боли, ибо она расшыфровывает её скрытый объективный смысл. Только в этом аспектео боль есть страдание, т. е. переживание не просто осознанное (как предмет), но осмысленное (как субъект). 

* * * 

Итак, мы рассмотрели аффективность в её крайних (психопатологических и «пограничных» с психопатологией) степенях выражения, в которых она всёже сохраняет статус предметного переживания36. Это необходимо для анализа деструктивных аспектов субъективной реальности. В связи с этим рассмотрением два основных момента постоянно находились в центре внимания: 1) взаимоотношение сознания и самосознания и 2) механизм предметно-смыслового содержания субъективной реальности. Здесь необходимо более подробно остановиться на этих моментах. 

Подчеркнем, что в плане содержательного анализа субъективной реальности, взаимоотношение сознания и самосознания предстает как предметно-смысловая взаимосвязь. В структуре субъективной реальности самосознание «больше» сознания, ибо смысл «больше» предмета. Сознание есть версия смысла. Смысл конструирует и конструирует свой предмет, полагая тем самым его реальность как субъективную структуру (в двух качествах — бидоминантности и бимодальности)37. Этот процесс внутреннего порождения предмета для самого субъекта предстает как его переживание. Аффективность можно определить как конкретную форму переживания. Вся наша внутренняя жизнь — предметна. Аффективность — это предметное переживание. Она социальна по своей сути, ибо таково наше сознание. 

Анализ аффективностн как социальной формы индивидуальных переживаний позволяет осмыслить такое явление деструкции сознания, как исчезновение в переживаниях пространственно-временной определённости предмета. Речь идет о частичной или полной дезактуализации предметного сознания при тотальной сохранности самосознания. Это феномен, когда различие «мига» и «вечности» в субъективном времени исчезает. Выше мы говорили, что клиника фиксирует эти состояния в онейроидных и психоделических переживаниях. X. Л. Борхес нашел для них яркие художественные образы в рассказах «Тайное чудо», «Юг» и «Другая жизнь»38. Во всех случаях автор подчеркивает свободу выбора субъектом собственного смысла. Путем творчества («Тайное чудо»), деяния («Юг») и нравственного поступка («Другая смерть») герой подчиняет себе объективное течение времени, предопределяя конечный результат событий: опережая свое время, выступает в качестве его субъекта. И это одинаково в отношении настоящего («Юг»), будущего («Тайное чудо») и прошлого («Другая смерть»). В поисках смысла жизни и бессмертия человеческое «Я» сотворяет свой предмет как мир во всей его пространственно-временной определенности — субъективную реальность. 

X. Л. Борхес серьезно полагал, что «люди вообще ошибаются, когда считают, что лишь повседневное представляет реальность, а всё остальное ирреально. В широком смысле страсти, идеи, предположения столь же , реальны, как факты повседневности и более того — создают факты повседневности»39. Это утверждение можно принять безоговорочно, когда речь идет о субъективной реальности, где реально всё (будь то игра воображения, галлюцинации, бред или агональные явления), что ценностно, значимо и имеет смысл для субъекта. В крайних ситуациях поиска оправдания своему существованию герои Борхеса испытывают соответствующие аффекты, деструктуирующие их реальность (иначе каким образом мир в одно мгновение может быть перекроен согласно субъективному желанию?). Это тревога («Юг»), страх («Тайное чудо») и депрессия («Другая смерть») — основные феномены тревожного ряда40 Самосознание героев явно вступает в противоречие с собственным сознанием: внутренний смысл отчуждает свой предмет. Это один момент кризисного переживания. Снятие этого противоречия не может быть обусловлено объективной ситуацией, которая во всех трех случаях фактически для субъекта завершается. Это другой момент внутреннего кризиса. Будущее дезактуализируется, но сохраняется собственный смысл. Противоречие между самосознанием и сознанием снимается в сюрреальности последнего переживания. 

Итак мы рассмотрели некоторые аспекты сложной проблемы «сознание в структуре самосознания» путём анализа аффективности как предметного переживания. Примеры деструкции субъективной реальности в качестве феноменов тревожного ряда выбраны не случайно. Ибо эти негативные аффекты — тревога, страх, депрессия — по сути представляют собой глубинные механизмы изменённого сознания. Крайние состояния человеческого духа предстают всегда как внутренний разлад. Сцена, где разыгрывается эта личностная драма, может меняться — внешний мир, внутренний мир воображения или телесность. Сюжеты драмы подсказываются смыслом переживания. Но обращаясь к аффективности как социальной форме переживаний, мы оказались бы на ложных позициях замкнутой в себе субъективности, утверждая, что самосознание полагает свое сознание. Именно эти позиции отстаивают трансперсоналисты, которые строят новейшие модели сознания на основании эмпирических данных по функциональной асимметрии мозга, интерпретируя их в духе эзотерической мистики41. Но вот что знаменательно — негативные аффекты не укладываются в красивые древние схемы человеческого духа. Тогда они психологизируются, биологизируются или просто отбрасываются в призыве к гносеологической невозмутимости. Без аффектов личность — субъект предстает в этих концепциях в статусе постоянно ускользающего от познания «Я». 

Вместе с аффектами исчезают все краски чувственного бытия человека, отражающего многогранный природный и социальный мир. 

Дальнейшие исследования субъективной реальности с марксистских позиций необходимо проводить, на наш взгляд, в свете ленинского указания о постоянном союзе философии и естествознания. Философское понятие сознания как субъективного образа объективной действительности и свойства личности должно непременно развиваться на базисе конкретно-научного знания и общественной практики. И это важно не только для конкретных наук, но и для решения актуальных гносеологических и мировоззренческих задач сегодняшнего дня. 

¹ Эта статья является продолжением статьи «О двух функциях сознания (К анализу субъективной реальности — философский и психопатологический аспекты)». См. «Вопросы философии», 1985, № 10. 

² Некоторые аспекты этой проблемы см. в работе: Черносвитов Е. В. К философскому анализу деструкции сознания личности.— «Философские науки» 1982, № 2 

³ Например, острое нарушение мозгового кровообращения, вызывающее очаговое поражение мозга, навсегда уводит субъекта в «сюрреальным мир» болезни или психического дефекта. О соответствующих переживаниях и прежде всего времени и пространства см. Доброхотова Т. А., Брагина Н. Н. Функциональная асимметрия и психопатология очяговых поражений мозга. М., 1977. 

4 Проблема «измененных сознаний» частично рассматривалась нами в работе «Об основных функциях сознании»;— «Философские науки», 1983, № 6. 

5 См. Шорохова Е. В. Проблема сознания в философии и естествознании. М., 1961; Дубровский Д. И. Психические явления и мозг. М., 1971: Спиркина А. Г. Сознание и самосознание. М., 1972; Лекторский В. А. Субъект, объект, познание. М., 1980. 

6 Доброхотова Т. А., Брагина Н. Н. Функциональная асимметрия и психопатология очаговых поражении мозга, с. 181. 

……………………………………………………………………………………………… 

11 Этому состоянию соответствуют психопатологические синдромы, описанные Кандинским и Клерамбо. См. Маграбян А. А. Общая психопатология. М., 1972, с. 234. 

12 Боль связанна с тревогой и частично входит в тревожный ряд. Не случайно Эпикур, Сенека, а вслед за ними Спиноза рассматривали боль кок печаль, охватившую тот или иной участок тела. В словаре Российской академии, изданном в 1789 г., боль определяется как -«чувствование скорби в какой-нибудь части животного тела, от чрезмерного напряжения чувственных жил встречающееся». Тем не менее необходимо говорить о самостоятельном болевом ряде или даже «болезни», по выражению Рене Лериша. См. Leriсhe R. La Chirurgie de la douleur. Paris. 1949, p. 9, 37. 

13 См. Кpепелин Э. Учебник психиатрии. M., 1910, с. 237—240. 

14 См. Berze Т., Genle H. Psychology der schizophrenic. Berlin, 1929. 

15 См. Влейлер E.. Руководство по психиатрии. Берлин, 1920, с. 30—317. 

16 См. Jaspers К. Allegemeinc Ppychopathologie. Berlin, 1923, p. 77—84. 

17 См. Кербиков О. В. Острая шизофрения. М., 1949, с. 58—62. 

18 Фриш М. Назову себя Гантенбайном. М., 1975, с. 204. 

19 Там же, с. 207. 

20 «Несчастнейшее самосознание» с феноменологической и клинической точек зрения — это состояние тревоги, опустошенного переживания. 

21 Вопрос о взаимосвязи сознаний и мышления, точно так же и познания и переживания, в нашей философской литературе фактически остается открытым, хотя его актуальность очевидна для каждого, кто занимается теорией познания. Он четко сформулирован В. А. Лекторским. См. Лекторский В. А. Субъект, объект, познание, с. 55. 

22 Подробнее об этом см. Эглитис И. Р. Сенестопатии. Рига, 1977; Десятников В. Ф. Соматическая депрессия. М., 1979 и др. 

23 Клинически это предстаёт в различных вариантах ипохондрических переживаний. 

24 О фобиях подробнее см. Меграбян А. А. Общая психопатология, с. 85. 

25 «Громада» в рассказе Г. Паризе «Человек-вещь», в котором передаются нюансы переживаний страха, возникающего перед безликой силой, грозящей человеку непременно гибелью. См. Паризе Г. Человек-вещь. М., 1970, с. 157—163. 

26 См. «Справочник по психиатрии» (под ред. А. В. Снежневского). М., 1985, с. 53. 

27 Об аффективной деперсонализации писали Корсаков С. С. Блейлер Е., Ясперс К. См. в этой связи: Нуллер Ю. Л. Депрессия и деперсонализация. Л., 1981. 

28 Клинически при этом определяется помрачение или сужение сознания. 

29 Как международная, так и отечественная классификация психических расстройств предусматривает четкую дифференциацию между тревогой и депрессией. Однако в клинической практике наиболее часто встречаются смешанные состояния. См. в этой связи например, Torgerden S. Development differentiation of anxiety and affective neuroses,— «Aсta psychiatr Seand», 1985, № 71. 

30 Феноменологии субъективного бытии Постороннего показана в «Постороннем» Камю. 

31 В последнем случае имеет место ипохондрия. Здесь хорошо вспомнить высказывания Гегеля об ипохондрии: «В этом болезненном состоянии человек не хочет отказаться от своей субъективности, не может преодолеть своего отвращения к действительности и именно потому находится в состоянии относительной неспособности, которая легко может превратиться в действительную неспособность» (Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук, т. 3. М., 1977, с. 89). 

32 О меланхолии с клинической и психологической точек зрения см. Те11еnbach H. Melanholie. N. Y., 1983, p. 215—220. 

33 О метаморфозах субъективных пространства, и времени см. Брагина Н. Н., Доброхотова Т. А. Функциональная асимметрия человека, с. 126—128. 

34 Cm. Lindsay P. G, Wyekoff M. The depression pain syndrome and its response to antidepressants.— «Amer. J. Psychiatry», 1985, № 3. 

35 См, Чиж В. Ф. Лекции по судебной психопатологии. СПб., 1880, с. 40. 

36 Глубокая психическая патология, например, при шизофрении в органическом поражении мозга характеризуется распадом структуры переживаний. 

37 Подробное об этом см. в статье «О двух функциях сознания (К анализу субъективной реальности — философский и психопатологический аспекты)». 

38 В «Тайном чуде» герой Яромир Хладик, приговоренный немцами к расстрелу, стоя под дулами их ружей, выпрашивает у судьбы год для завершения своей пьесы, только тогда жизнь. его имела бы смысл и можно было бы умирить. Тайное чудо совершается, но каким образом? «Немецкая пуля убьет его в назначенный срок, но целый год протечёт в сознании между командой и её исполнением» (Борхес X. .Л. Проза разных лет. М., 1984, с. 116). В «Юге» герой, скромный библиотекарь Хуан Дальман, погибая от воспаления мозга (случайная царапина), сказал себе: «Завтра проснусь и Эстансии»,— ибо чувствовал себя природным аргентинцем и настоящим мужчиной. Он умер во время нейрохирургической операции. Но перед лицом своего «Я» он пал от удара ножа в схватке с буйным гаучо. См. там же, с. 120—126. В «Другой смерти» аналогичным образом умирает Педро Дамьян: как трус в Энтра-Риос в канун 1946 г. и как герой в сражении под Масольером в 1904-м. «В агонии он снова бросился в бой, и вел себя как мужчина, и мчался впереди в последней атаке, и пуля попала ему прямо в сердце». См. там же, с. 154. 

39 Там же, с. 20. 

40 Аффекты играют не маловажную смыслообразующую роль в рассказах X. Л. Борхеса. Не случайно он говорит не только о «заветных желаниях», но «заветных страхах» человека. См. «Лотерея в Вавилоне», там же, с. 74. 

41 См. в этои связи коллективную монографию «The Stream of Consciousness (Ed by К. Pоре, J. Singer)». N. Y.—London, 1980.