• АВТОРСКАЯ КОЛОНКА / AUTHOR'S COLUMN •
Опубликовано moderator on Sat, 07/05/2011 - 13:34.
Андрей Портнов (редактор Україна Модерна)
Как правило, украинские историки сравнивают различные сферы развития своей дисциплины с таковыми у ближайших западных соседей - прежде всего в Польше или России. Гораздо реже современное состояние науки (как и общества, и страны в целом) сравнивается с тем, в каком положении она пребывала в советские времена. Если же такие сравнения и проводят, то преимущественно на поверхностном уровне, в привычных риторических фигурах «освобождения от идеологического диктата» и в рамках образа науки как «коллективной жертвы» чужеродного режима. Можно встретиться и с не менее односторонними и не менее упрощенными суждениями об «утраченном величии» и «лучшем высшем образовании в мире». Однако серьезного анализа институциональных трансформаций исторической науки до сих не было предложено. Отчасти из-за этого данные заметки сознательно провокативны и служат своего рода приглашением к дискуссии, одновременно являясь рабочими тезисами к одному из сюжетов исследовательского проекта, который автор этих строк реализует совместно с Владимиром Маслийчуком. В центре его внимания – постсоветское развитие науки в Украине. Советская система была достаточно жестко регламентированной, но, тем не менее, оставляла за историками и право выбора карьерных и исследовательских стратегий, и возможность (пусть и серьёзно ограниченную) диалога с идеологизированной властью, отводившей истории особую роль в воспитании советского человека. В брежневском СССР наиболее глубокие исследователи нередко не допускались к преподаванию. А ценой творческой свободы, пусть и ограниченной, могли стать запрет на загранпоездки (примеры Александра Зимина или Ярослава Дашкевича), или социальные льготы, пониженные в сравнении с теми, которыми пользовались их «правоверные» коллеги, или даже потеря работы (особенно, если звучали обвинения в «буржуазном национализме»). В то же время истфаки в советских университетах были, как известно, одними из самых престижных факультетов. Преподаватели «выша» (вуза) являлись уважаемыми членами советского «среднего класса», которые имели возможность получения жилья, право на оплаченные научные командировки и более длительный отпуск. В конце 1980-х–начале 1990-х гг. социальный престиж профессии историка стремительно покатился вниз. Само по себе сохранение большинства структурных элементов позднесоветской системы (от ВАКа до размера «педагогической нагрузки») не только не приостановило катастрофических темпов падения социальной роли гуманитариев, но наоборот – придало ему дополнительную скорость. Неготовность ни государственной власти, ни университетской корпорации к серьёзным структурным реформам вылилась в стремительную маргинализацию профессии на фоне практически мгновенного отмирания того, что можно назвать советскими «социальными лифтами», или проще – механизмами, позволявшими выпускникам сельских школ делать полноценную карьеру в университете. За двадцать лет после распада СССР в историческом образовании в Украине обозначилось несколько тревожных тенденций, которые я предлагаю назвать институциональной демодернизацией отрасли. Что это за тенденции? Смехотворные зарплаты (на данный момент доцент украинского университета зарабатывает в месяц в среднем до 2000 гривен, что в пересчёте не дотягивает до 200 евро), нереальность получения жилья для иногородних, необходимость (перешедшая уже в привычку) платить за «ВАКовские» публикации и участие в конференциях превратили преподавательскую карьеру в нечто вроде средневекового местничества – научное звание и должность нужно, условно говоря, выкупить, а дальше можешь сам решать, как зарабатывать. Но сама по себе университетская должность достойной жизни гарантировать не может. Стремительное ограничение коммуникативных возможностей украинских историков совпало, по иронии, с эрой интернета и информационных технологий. С распадом СССР мгновенно развалилась система книгообмена и книжной торговли. Поездка в московский или питерский архив стала для большинства украинских аспирантов малореальной мечтой. Следом за изменением финансовых возможностей быстро пришла регионализация тематик диссертаций, в которых фактически краеведческие темы получили всё большее распространение. Практически все украинские университеты до сих пор не имеют доступа к международным электронным ресурсам. Да и чёткого запроса на эти ресурсы нет, поскольку найти потенциальных читателей научной периодики на английском или польском (не говоря уже о французском или немецком) среди преподавателей современного университета тоже непросто. За знание иностранных языков в Украине доплачивают госслужащим, но не преподавателям. Заграничные публикации даже в самых престижных журналах вроде бы приравняли к ВАКовским, но системы поощрения для авторов, публикующихся за рубежом, не придумали. Степени, полученные в Гарварде или Оксфорде, нужно нострифицировать согласно абсурдной бюрократической процедуре. Официальными оппонентами на защитах в Украине могут быть российские ученые, но ни в коем случае – специалисты из стран ЕС или США. В такой ситуации в стране практически отсутствуют межрегиональные обмены. Отказ от советского распределения привёл к жёсткой привязке места окончания университета к будущему месту защиты и работы. В старых университетских центрах среди молодых преподавателей сейчас практически нет выпускников других вузов. Отъезд из города и родного университета становится равносилен карьерному самоубийству, особенно, если человек оставляет собственное жильё. Определённый обмен кадрами происходит разве что в Киеве, он развивается по московской логике: столица высасывает из страны всё, что только может. В то же время некоторые истфаки понемногу превращаются в своеобразные семейные подряды, когда на одном факультете муж, жена, а нередко и дети возглавляют разные кафедры. Самый откровенный непотизм, немыслимый в советское время, в ближайшем будущем может стать фирменным знаком постсоветского университета. Банальная бедность университетов, их жёсткое подчинение Министерству образования, отсутствие реальной автономии приводят не только к удручающему технологическому отставанию, но и к невозможности ситуации, когда вузы конкурировали бы в процессе отбора как самих преподавателей, так и студентов, одновременно давая и первым, и вторым возможность участвовать в академических обменах как за рубежом, так и внутри Украины. Даже кажущаяся модернизация в виде существенной акселерации научных кадров – повальном распространении защит докторских диссертаций в возрасте 35–45 лет (что в советское время было редким исключением из правил) – на поверку очень часто свидетельствует о полнейшем падении стандартов, процветании плагиата и попустительском отношении к нему со стороны тех, кто, по идее, должен отстаивать стандарты науки. На чём же держится настолько неадекватная, порочная и противоречивая система высшего гуманитарного образования? Почему уже который год мы являемся свидетелями последовательной деградации отрасли под убаюкивающие рассуждения о «европеизации» и Болонском процессе? Незаинтересованность в структурных реформах «верхов» украинской образовательной бюрократии не менее очевидна, чем её неготовность к решительным действиям. А последняя во многом проистекает из пассивности, разобщённости и дезориентированности «низов» образовательного айсберга. В тоже время для наиболее активных, требовательных и способных система предусмотрела невиданные в советское время «клапаны». Первый такой «клапан» – возможность самореализации в «смежных» профессиях, где за последние годы процент историков по образованию стабильно высок – журналистике, политике, бизнесе. Второй – возможность делать научную карьеру за рубежом. Для перспективного выпускника столичного вуза, не имеющего жилья в Киеве, выбор пути фактически ограничивается этими двумя моделями. Причём, если в самом начале 1990-х система официальных научных институтов, казалось, смягчилась и предложила достаточно высокие должности ряду перспективных или ранее репрессированных исследователей, то к началу 2000-х она обрела прежнюю самоуверенность. В результате, вместо позитивной дискриминации молодых специалистов с полученными за рубежом научными степенями и международными связями, смельчаки, решившие вернуться в Украину, сталкиваются с прямой дискриминацией и разнообразными препятствиями для профессионального роста. В данный момент защита докторской работы за пределами Украины почти наверняка означает, что обладатель «западного» диплома не вернётся работать на родину, а если все-таки и вернётся, то не сможет найти достойного места в системе исторического образования. Более того, выезд на долгосрочную стипендию за рубеж обычно означает разрыв связей с украинской научной средой, прекращение публикаций в Украине по причине несовместимости двух систем координат. Тем временем, буквально десятку историков (сделавших в большинстве своем карьеру в конце 1980-х – начале 1990-х на волне открытости и границ, и архивов, первыми воспользовавшихся грантовыми программами и защитивших докторские диссертации до конца 1990-х) удалось интегрироваться в мировое научное сообщество в роли представителей там Украины. На родине же они заняли привилегированное место ретрансляторов основных западных подходов (как правило, сочетая эту роль с достаточно высокими профессорскими позициями в официальной иерархии). Однако изменить общую картину исторического образования в Украине им пока не удалось. Мне кажется, что для описания сложившейся ситуации подходит наблюдение Бориса Дубина о российском гуманитарном пространстве: вместо академической среды сформировались «команды либо тусовки», вместо научной конкуренции – «тепличные площадки для самодемонстрации». Остановить процессы демодернизации исторического образования им не под силу.