2011/02 О пользе и вреде безупречных ссылок

• КОЛОНКА НЕДЕЛИ / WEEKLY COLUMN •

Опубликовано moderator on Tue, 15/02/2011 - 18:12.

Андрей Портнов (редактор Україна Модерна)

В изданном в 1987 году сборнике воспоминаний об академике Льве Черепнине один из авторов подчеркнул, что тот «не гнушался вспомогательной работы, сам делал выписки». Натолкнувшись на это сообщение, я подумал, что историков можно разделить, в частности, на тех, кто делает выписки сам, и на тех, за кого их делают ассистенты или нанятые коллеги из менее развитых стран. При чем употребленное советским автором слово «гнушался» представляется очень метким, поскольку в современной международной научной иерархии репутация и успех ученого определяются отнюдь не безупречностью ссылок. Недавно был завершен украинский перевод одной из всемирно признанных работ по советской национальной политике. Когда дело дошло до сверки сносок и поиска оригиналов цитируемых автором русско- и украиноязычных текстов, оказалось, что в десятках случаев приведенные в книге ссылки неверны. Обращение за помощью к автору ничего не дало. Перед издателем встал трудноразрешимый вопрос: как поступить в таком случае? Однако, данная (далеко не единичная) ситуация ставит гораздо более широкую проблему верифицируемости доказательной базы любого исследования. Но, прежде всего, исследований, претендующих на статус определяющих, классических, знаковых. С одной стороны, мы живем в мире все более узкой специализации историков. С другой стороны, международное признание и успех приходят к тем из них, кто способен в рамках такой специализации предложить наиболее красивые, неожиданные и, одновременно, созвучные ожиданиям современости, конструкции прошлого. При чем, почти как по Оскару Уайльду, красота предложенной конструкции оправдывает всё и является самостоятельной ценностью, правда, таки нуждающейся в формальном обосновании в ссылках. Как правило, до сверки этих ссылок руки ни у кого не доходят. Хотя в истории западной историографии были случаи, когда упрямые энтузиасты доказывали, что тот или иной теоретический король гол. Так случилось с изданным в 1974 году двухтомником Роберта Фогеля и Стенли Л. Энгерманна, в котором они пытались на основе статистических методов доказать, что рабство на американском Юге не было экономически неэффективным и невыносимым для рабов. Так случилось с изданной в 1981 году марксистской работой Дэвида Абрахама «Крах Веймарской республики», все ссылки которой были проверены дотошными недоброжелателями автора. Результат проверки не оставлял сомнений: Абрахам подбирал архивные свидетельства (нередко неряшливо или с ошибками переписанные) под наперед выбранную объяснительную модель. Во время обсуждения сложившейся ситуации Лоуренс Стоун высказал характерное суждение: «Я не верю, что хотя бы у одного ученого в западном мире ссылки безупречны». На всякий случай подчеркну, что я никоим образом не считаю, что научным исследованием можно считать только работу, вводящую в оборот новые источники, или что корректность цитирования избавляет автора от необходимости анализировать. Речь о другом: об угрозах и рисках, происходящих от пренебрежительного отношения историка к своим источникам. И шире: о проблеме ссылок как одном из симптомов целого комплекса проблем современной историографии. Прежде всего, я имею в виду все более очевидное подчинение исторического ремесла (или, во всяком случае, его наиболее модных и популярных сегментов) законам и нормам шоу-бизнеса. Легкость и острота стиля теперь ценятся гораздо выше источниковедческой культуры и корректности в выводах. Если мы говорим о бывшей советологии и разнообразных «восточноевропейских и евразийских исследованиях», чрезвычайно важным элементом описываемых тенденций является к тому же «разделение труда» между историками с Востока и с Запада. Первые, как правило, занимаются сбором фактографии. Вторые – её анализируют и интерпретируют. Кроме того, на Востоке появляются посредники, переводящие (в самом прямом и отчасти переносном) смысле новейшие интеллектуальные изобретения на локальные языки. Затем основной массив историков с Востока, прежде всего, под влиянием посредников, воспринимает элементы стилистики и мышления их западных учителей и начинает декорировать свои тексты «воображаемыми сообществами», «постколониальной парадигмой», «модерной нацией» и т.д. Работы, даже очень достойные, написанные на локальных языках, за редким исключением, имеют шанс попасть в международный оборот только благодаря их интенсивному использованию как источников фактографической информации модными и влиятельными западными авторами. При этом, в рамках местных интеллектуальных полей правилом хорошего тона становится вступительное цитирование «правильных классиков» (в этой роли могут выступать Мишель Фуко, Бенедикт Андерсон, Жак Деррида, Сэмюэль Хантингтон и другие). При чем, дальнейшее изложение материала может иметь очень мало или вовсе ничего общего с идеями упомянутых в начале авторов. Они, как правило, выполняют легитимизационную функцию, свидетельствуют о степени «современности» тех, кто их упоминает. В этом контексте чрезвычайно любопытный сюжет: искусство обращения с новыми классиками в контексте советского опыта историографии, когда, в частности, цитаты Маркса или Ленина нередко «позволяли прикрыть самостоятельность непривычных суждений» (высказывание Сигурда Шмидта о подходе к классикам марксизма академика Тихомирова). Безусловно, нарисованная мной картинка схематична и сознательно провокативна. Мне хотелось подчеркнуть угрозы, проистекающие из подчинения всего изложения темы, всей доказательной базы исследования некоему выбранному красивому тезису. И в который раз пригласить к рефлексии о иерархиях современной науки и их конкуренции, о ее региональных, языковых, гендерных измерениях. Такая рефлексия представляется гораздо более честным и интеллектуально плодотворным занятием, чем самоубеждение в существовании «единых стандартов» или «единого мирового научного поля». И самое важное: я бы хотел подчеркнуть возможность появления исследований, идущих «против течения» нынешней моды, даже если их авторы не проявляют таких амбиций. Более того, хотелось обратить внимание на потенциал интеллектуальной плодотворности периферии (в последнее слово я не вкладываю пейоративных смыслов и употребляю его по отношению к научным структурам и исследователям, работающим вне центров англоязычной науки).

Возможно ли появление неанглоязычной работы, совмещающей источниковедческую скрупулезность, языковую культуру, выверенную филигранность и, в тоже время, неожиданность и яркость выводов, панорамичность изложения, глубину знания разнообразных контекстов, свободу от комплексов неполноценности по отношению к модным словам, книгам и теориям? Положительный ответ на этот вопрос дает, в частности, недавно опубликованная монография польского историка Яна Яцека Бруского «Между прометеизмом и Realpolitik: Межвоенная Польша по отношению к Советской Украине, 1921–1926» (Między prometeizmem a Realpolitik: II Rzeczpospolita wobec Ukrainy Sowieckiej, 1921–1926). Яна Яцека Бруского интересует не поиск красивого тезиса или жонглирование модными терминами, а воссоздание истории межвоенного периода во всем ее многообразии при помощи привлечения самого широкого круга новых и уже известных источников. Впечатление естественно богатого и многопланового описания событий скрывает под собой титанический труд историка, тонкость его чутья прошлого. В книге Бруского убедительно показаны внутрипольские противоречия при определении стратегии восточной политики: ставка на интервенцию и игру на распад советского государства по национальным границам или признание статус-кво и выстраивание экономических и других отношений с соседом. Ярко отображена роль случая и отдельных исторических персонажей (в частности, руководителей польской делегации на переговорах с Советами в Риге). Благодаря подчеркнутому вниманию к деталям (от воссоздания условий функционирования польских диппредставительств в СССР до реконструкции филигранной разведывательной работы советских спецслужб в польских и эмиграционных украинских кругах) историку удалось отобразить чувство неуверенности, незнания будущего, присущее принятию любых судьбоносных решений. Бруский точно реконструирует ситуацию молодого польского государства, неуверенного в устойчивости своих границ и на западе, и на востоке, раздираемого как экономическими проблемами, так и идеологическими разногласиями. Отсюда и ситуативный подход к судьбе десятков тысяч «петлюровцев» – украинских политических эмигрантов, недавних военных союзников Пилсудского; и то поразительно неверные, то безошибочные оценки советской действительности в рапортах польских дипломатов из Харькова. Автор убедительно показывает растерянность Варшавы в связи с созданием СССР и практически одновременным провозглашением большевиками политики «коренизации». Не меньшей неожиданностью для другой стороны, вызвавшей буквально истерическую реакцию советской власти, был майский переворот и приход к власти Пилсудского (реакцией на это событие стало убийство Петлюры). Автор с должным вниманием и пониманием анализирует развилки истории, ее нереализовавшиеся проекты. Например, планы советской власти создать отдельную или автономную Польскую ССР по примеру созданной в границах Советской Украины Молдавской АССР. Или планы Польши по экономической экспансии за восточной границей, достигшие апогея на Генуэзской конференции, и, одновременно, ее неспособность предвидеть, что тактическое сближение с Варшавой было для большевиков лишь инструментом для давления на Германию. Когда же оказалось, что путь из Генуи вел к Рапалло, польской дипломатии оставалось смириться с фактом чрезвычайно опасного для страны немецко-советского союза. Исследовательское чутье и эрудиция ни в коей мере не изменяют автору, когда он пишет о Советской Украине. Как и в анализе польской ситуации, он последовательно избегает упрощений или банальности, демонстрирует удивительное тонкое чувство терминологической и языковой корректности. Где это только возможно автор усложняет и углубляет изложение, одновременно оставляя в нем место для сомнения и читательской интерпретации. Здесь стоит еще раз упомянуть о ссылках. В отличии от преобладающей в польской научной литературе практике транслитерации латиницей названий работ, изданных на языках, пользующихся кириллическим письмом, Бруский приводит название публикаций языками оригинала. При этом, ни разу не ошибается в написании ни одной буквы! Такая скрупулезность (к сожалению, даже не редкая, а исключительная в наше время) свидетельствует о высокой планке научного стандарта, поставленного перед собой автором, стандарта, по которому в научной книге все должно быть прекрасно... Глубокое знание автором историографии вопроса лучше всего видно в разбросанных по книге оценках текстов своих предшественников. Бруский не скупиться на похвалу для серьезного исследования украинской политики межвоенной Польши пера Яна Писулинского или пионерской биографии одного из ближайших сподвижников Пилсудского – Тадеуша Голувко – пера Иво Вершхлера. Во втором случае автор особо подчеркивает, что эта работа была издана в коммунистической Польши, что, тем не менее, не отразилось на ее научном уровне. О широко известной и популярной биографии другого интереснейшего соратника маршала – Генриха Юзефского – пера Тимоти Снайдера, Бруский деликатно отмечает, что «владеющий легким пером и поразительным чувством синтеза» автор «иногда» предлагает «слишком широкие обобщения». В тоже время, оценка историком одной из недавних польских публикаций о украинско-польском военном союзе 1920 года принципиальна и однозначна: «компиляция, приближающаяся вплотную к плагиату». Оценка французской биографии Христиана Раковского еще более красноречива: Бруский называет ее «написанной в невыносимо панегирическом тоне». Последняя формулировка, как представляется, раскрывает одну из важнейших особенностей авторского стиля. Он не выносит панегиризма, преувеличений, передергиваний, приукрашивания истории. В тоже время, он украшает историю другим: любовью к деталям, вниманием к контексту, чуткостью к языку и терминологии, тактом по отношению к своим героям и предыдущим исследователям. Такие работы, как книжка Яна Яцека Бруского, являются достаточным поводом для историков, чтобы выучить польский язык. Неизвестно, выйдет ли эта монография по-английски или по-украински. Во всяком случае, две предыдущие чрезвычайно важные работы Бруского не были переведены. Речь идет о фундаментальном исследовании «Петлюровцы» (2004), реконструирующей деятельность институтов украинской политической эмиграции в межвоенной Польше, и не имеющем себе равных сборнике польских документов о голоде 1932–1933 гг. в Украине (со вступительной статьей и комментариями составителя).