Мария Ульяновна Голофаева (Слесаренко)

Так рассказывала о своем подвиге сама Маня Голофаева.

Мы жили в Добруше, в самом конце города. Неподалеку от него протекает река Ипуть, а по другую сторону – луга и лес. Летом здесь было очень весело. Мы купались, собирали цветы, ходили в лес. Иной раз так заиграешься, что домой не хочется возвращаться.

Был солнечный день. В небе летело много наших самолетов. Люди заговорили, что началась война. Потом прилетели немецкие самолеты и начали бомбить город. Игры наши кончились: я сидела дома и никуда не отлучалась – мама не разрешала. «Мало что может случиться в такое лихое время», – говорила она.

Когда немцы начали бомбить и обстреливать еще сильнее, мы ушли в лес. Соседи наши тоже ушли. Папа построил шалаш, и мы жили в нем. Стало тише – возвратились домой. Хата наша уцелела, только осталась без окон. Не уцелело ни одной курицы – съели немцы. Впервые увидев немцев, я очень испугалась. Они показались мне страшными. Он взрослых я слышала, что немцы грабят и убивают людей, и мне казалось, что они готовы схватить меня и повесить. Обидно было, что немцы хозяйничают у нас в городе и что из-за них я, может случиться, не увижу своих братьев Ивана и Опанаса, которые сражались на фронте.

Отец сначала нигде не работал, но немцы заставили идти, на фабрику. Мама была занята домашними делами. Я и брат Миша помогали ей.

Так прошло несколько месяцев.

Однажды к нам пришла соседка и сказала маме:

– Ты слыхала? Немцы разграбили пионерский клуб.

– Видать, скоро они и до нас доберутся, – ответила мама.

До войны я часто посещала городской пионерский клуб. Как красиво было в нем! На стенах висели картины и плакаты. В отдельной комнате были собраны рисунки наших пионеров, вещи, вышитые в рукодельном кружке, и много другого. На сцене ставились постановки, выступали наши участники самодеятельности. Мне хотелось посмотреть, что представляет собой теперь клуб. Я оделась и, ничего не сказав маме, вышла из хаты.

В клубе я увидела своих подруг Аню Скороходову и Соню Ткачеву. Они тоже пришли посмотреть, что сделали немцы с нашим клубом. Мы бродили по комнатам. Немцев нигде не было.

В одной из комнат я увидела поломанные столы, разбросанные книги, портреты. В углу заметила красный сверток. Подошла к нему, подняла и развернула – это было пионерское знамя, то знамя, которое когда-то хранилось на самом почетном месте в клубе. Сердце мое сжалось: а если немцы найдут наше знамя и надругаются над ним. Дрожащими руками свернула полотнище, засунула под жакетку и сильно прижала к груди, чтоб незаметно было.

Вышла на улицу и осмотрелась. Поблизости не было никого. Это меня немного успокоило. Вся потная вернулась я домой. Мне казалось, что это знамя нагрело меня. Родители мои сидели на крыльце и о чем-то шептались.

– Где ты была? – спросила у меня мама.

– В пионерском клубе.

– Зачем? – удивилась мама. – Что тебе там нужно?

– Так, ничего, – ответила я и зашла в дом.

Не могла же я на улице говорить о знамени! За мной следом вошли мама и папа. Тогда я расстегнула жакетку, вынула знамя и сказала:

– Вот что я принесла!

Мама взяла сверток, развернула и тихо охнула.

– Зачем ты его принесла? – сказала она. Что мы будем с ним делать?

– Его нужно спрятать…

– Спрятать? Сжечь его нужно, а не прятать.

– Мамочка, как это сжечь? Это же наше пионерское знамя!

– Ну и что же? А ты знаешь, что будет нам, если его найдут немцы? Нас всех убьют…

– Если хорошо спрятать, не найдут, – отозвался отец.

Я обрадовалась, услышав эти его слова. А мама подумала и сказала отцу:

– И ты за нее? Если так, то поступай, как знаешь. Тебе виднее.

Я попросила у мамы что-нибудь, чтоб завернуть знамя. Она дала мне старый платок. Я стала заворачивать знамя. Отец не выдержал и вздохнул:

– Вот какое время пришло… Своего нужно бояться, прятать…

– И у меня в душе все болит, – призналась мама. – Но что поделаешь… Ну, спрячем. Возможно, когда-нибудь вернем на место.

Я завернула знамя в платок и положила в шкаф, что стоял в темном углу, за печью.

Прошел день. Из головы не выходили мысли о знамени. На второй день я не выдержала и, когда дома никого не было, достала знамя, посмотрела на него и опять положила на прежнее место.

С неделю в городе было спокойно, и знамя лежало в шкафу. Потом начались обыски. Я испугалась и спрятала знамя в старый валенок, а валенок поставила на печь. Я думала, что никому и в голову не придет, что в валенке спрятана такая дорогая вещь. На четвертый день не утерпела и опять перепрятала: теперь уже, завернув его в тряпки, положила в печку, в пепел, а маме сказала:

– В этой печке не топи, там знамя.

– Ты опять перепрятала? – спросила она. – Ну, хорошо, буду помнить.

Пришла осень. Начались холода. Надо было топить печку. Я посоветовалась с мамой – куда лучше спрятать знамя. Она подумала и сказала:

– Надо закопать в землю. Надежнее и спокойнее.

Папа тоже согласился, что так будет лучше. Хмурым, туманным утром я взяла лопату и ушла на огород. Там, где был картофель, выкопала ямку и положила туда знамя. Чтобы его не испортило сыростью, обернула в толь. Ямку засыпала и землю разровняла так, что даже вблизи нельзя было узнать это место.

Мой отец где-то достал коровью шкуру и хотел сделать из нее сыромятную кожу. Но он плохо просолил ее, и в ней появились черви. Тогда отец взял и закопал ее под забором. Соседка наша Шура Исарова, жена полицая, заметила это. Она побежала в комендатуру и заявила, что Голофаевы спрятали советское добро. Назавтра пришло шесть немцев и полицаев. Они начали допрашивать отца, где и что он прятал. Отец подумал, будто это они про знамя спрашивают, и ответил, что ничего не прятал. Ему не поверили и начали обыск. Перевернули все в доме, но ничего не нашли… Вышли во двор и стали присматриваться, нет ли где свежевскопанной земли. Я вертелась около них и дрожала. Очень боялась, что они пойдут на огород. Отец понял, какая опасность грозит нам, если найдут знамя. Вспомнил про кожу и показал, где она закопана. Кожу откопали. Немцы посмотрели и ушли.

Скоро начались дожди. Земля набухла. Я начала беспокоиться, как бы не пострадало знамя. Вечером, когда стемнело, откопала его и принесла в хату. Знамя было сухое. У меня отлегло на душе. Мама спросила, зачем я откопала знамя.

– Боялась, что сгниет, – ответила я.

– Положи на печь. Там будет сухое, – посоветовала она.

Я опять спрятала знамя в валенок. Утром неожиданно пришли немцы и опять начали обыск. Они копались в комоде, в кроватях, в шкафу. Видимо, искали оружие. Я была на кухне и от страха не находила себе места. Я боялась, что они сейчас полезут на печь, найдут знамя, и тогда все мы пропали. Но если они спросят, зачем я взяла и прятала его, все равно не скажу. На каше счастье, они обрыскали всюду, но в валенок на заглянули.

Однажды я играла на улице. Смотрю, бежит незнакомая женщина. Нигде никого не видать. Я забеспокоилась и подбежала к ней.

– У Кукобничихи обыск, – сказала она и побежала дальше.

У Кукобничихи – это совсем близко от нас. Я вбежала в дом, схватила с печи знамя, сунула его под полу – ив лес. Забралась в чащу, но так, чтобы видеть, что делается на улице. Села на пень и давай следить. Просидела в лесу, пока полицаи не обыскали всю улицу. Вернулась домой поздно вечером и спрятала знамя в тот же валенок.

В пятый раз немцы делали обыск во дворе, а в дом уже не заходили. Я и тогда натерпелась страху, но не так, как в первые разы. Мне теперь почему-то казалось, что немцы ни за что не найдут знамя.

Как-то младший брат Миша возился на печи, залез в валенок и вытащил оттуда знамя.

– Смотри! Смотри, что я нашел! – крикнул он мне.

Я испугалась. До сих пор мы ничего ему не говорили о знамени. Я хотела отнять у него знамя и спрятать, но Миша привязался: «Покажи, покажи, что это такое…» Я вынуждена была рассказать ему все и попросила:

– Молчи, Миша, и никому об этом не говори. Если скажешь, всем нам будет плохо.

– Не учи, сам знаю, – сказал он и дал слово, что никому и ничего не скажет.

Свое слово он сдержал. Даже со мной потом он ни разу не заговорил о знамени.

О том, что я прячу пионерское знамя, кроме нашей семьи, никто посторонний не знал. Об этом я не говорила даже своим подругам и тете. Иной раз играешь с девочками, а саму так и подмывает рассказать им о своем секрете. Но ведь они могут кому-нибудь похвастаться или проговориться… Я ждала дня, когда можно будет достать знамя и пронести его развернутым по улице, как это было до войны.

Было лето 1944 года. Люди все чаще говорили, что наша армия наступает и что скоро будет здесь. Через некоторое время загремело около нашего города. Мы бросились в лес. Сколько там были – не помню. Но однажды в лесу разнеслась радостная весть: «Наши пришли!» Мы бежали в город. На улицах было полно наших бойцов. Как радостно было видеть их! Я подбежала к бойцам и спросила, скоро ли кончится война.

– Для тебя она уже кончилась, – ответили они и засмеялись.

Я вспомнила о знамени. Захотелось показать его воинам-освободителям. Я помчалась домой и рассказала об этом отцу. Он выслушал и сказал:

– Обожди немного. Я выстругаю древко и тогда понесем.

Я достала знамя, развернула и сказала:

– Вот и дождались, когда тебя не надо прятать.

Отец сделал древко, покрасил в красный цвет и прикрепил знамя. Я взяла его, и вместе с отцом мы пошли в райком партии. Теперь я смело несла знамя. Люди смотрели и удивлялись: откуда у меня знамя?

В райкоме зашли к секретарю Николаю Степановичу Клюеву: я первая, а отец – за мной. Поздоровались с ним.

– Добрый день! – ответил он и спросил: – Что скажете?

– Принесла пионерское знамя, которое прятала и берегла всю войну, – сказала я и передала ему знамя.

Секретарь взял его и ласково сказал:

– Благодарю, Маня. Ты – настоящая пионерка.

Маня Голофаева (1932 г.)