В мае 1898 г. Бийо, предвидя поворот событий, при котором дело Дрейфуса будет передано в гражданскую юрисдикцию, поручил Гонзу навести порядок в секретном досье Дрейфуса, которое со времени первого процесса продолжало разрастаться. В помощь Гонзу Бийо назначил своего зятя Адольфа Ватина и капитана Луи Кюнье. Документы должны были быть разложены в хронологическом порядке. При этом документам без даты присваивались подходящие даты, документам с датой присваивались новые даты, документы подчищались или вовсе фабриковались. Всего там теперь было больше 360 документов. Анатоль Франс так пародировал это в «Острове пингвинов» (пер. В. А. Дынник):
«Дверь была отворена. Греток увидел на площадке лестницы длинную вереницу носильщиков, сбрасывающих со своих крюков на пол залы тяжелые кипы бумаг. Он заметил также, глядя через их головы, что подъемник еле ползет вверх, кряхтя под тяжестью документов.
— А это что такое? — спросил министр.
А это новые доказательства против Пиро, только что полученные, — объяснил Пантер.
— Я запрашивал их по всем кантонам Пингвинии, по всем генеральным штабам и дворам европейских государей; я затребовал их из всех городов Америки и Австралии, из всех африканских факторий, я жду тюков из Бремена и грузового парохода из Мельбурна.
<...>
Скажите, Пантер, среди этих документов есть и поддельные?
Пантер улыбнулся.
— Есть обработанные.
— Ну да, я это и имел в виду. Так, значит, есть обработанные, — тем лучше! Они-то и хороши. В качестве доказательств поддельные бумаги вообще ценней подлинных прежде всего потому, что они специально изготовлены для нужд данного дела — так сказать, на заказ и по мерке …»
По результатам обследования секретного досье, которое произвели Гонз и Ватин, Гонз и Буадефр написали в заключение отчета:
«Уличенный письмами Паниццарди и бордеро, раздавленный цепью доказательств и позднейшей корреспонденцией, в которой он назван полностью, Дрейфус, несомненно, предал свою страну, и можно утверждать от души и по совести, вместе с судьями трибунала 1894 г.: да, Дрейфус виновен.»
Военный министр Кавеньяк захотел закрыть дело Дрейфуса раз навсегда. Для начала он приказал начальнику Четвертого бюро полковнику Годерику Роже и капитану Луи Кюнье, который работал с Ватином и Гонзом, представить ему документы, которые, как он многократно слыхал, неоспоримо доказывают вину Дрейфуса, но которых пока никто не видал. Буадефр с самого начала оговорился: он, мол, неограниченно доверял подполковнику Анри, и ежели что не так, то только потому, что Анри этого доверия не оправдал. Люси Дрейфус 5 июля 1898 г. подала петицию новому министру юстиции Фернану Сарьену о пересмотре дела мужа на основании беззакония, допущенного в ходе процесса, а именно: судьям было передано секретное досье.
Кавеньяк, раздраженный этой новой атакой дрейфусаров, 6 июля показал 60 наиболее важных документов, среди них фальшивку Анри, премьеру Бриссону и министру юстиции Сарьену.
Документы произвели сильное впечатление, и 7 июля 1898 г. Кавеньяк произнес в Палате речь, в которой осудил дрейфусаров, пытающихся дискредитировать армию, и в доказательство вины Дрейфуса привел записку о «каналье Д.», фальшивку Анри и письмо Паниццарди Шварцкоппену, посланное в сентябре 1896 г., в котором Анри исправил год на 1894 и подчистил инициал «P.», заменив его на «D.» – документы, которыми Буадефр убеждал кабинет министров в ходе второго расследования де Пейо. Кавеньяк поручился за подлинность всех этих документов.
Кроме этого, незадолго до выступления в Палате, 4 июля, капитан Лебрюн-Рено показал Кавеньяку страницу, якобы из своей записной книжки 1895 г., в которой была запись о признании Дрейфуса. Кавеньяк скопировал страницу, а оригинал Лебрюн-Рено, по его словам, уничтожил за ненадобностью. Теперь Кавеньяк уверенно сослался на легенду о признании Дрейфуса.
В этой же речи он пообещал наказать Эстергази.
Речь была принята с большим энтузиазмом. Ни один из депутатов не вспомнил, что Шерер-Кестнер, Пикар и два десятка журналистов обличили фальшивку Анри в ходе процесса Золя. Как сказал об этом Жорес:
«Жалкое невежество и страх. Они не знали потому, что не смели знать.»
Палата постановила расклеить речь в каждой из 36,000 коммун Франции.
В действительности речь Кавеньяка принесла большую пользу ревизионистам. Кавеньяк продолжал настаивать на виновности Дрейфуса, но, сам того не сознавая, уступил во многих других пунктах: оказывается, можно публично обсуждать документы, относящиеся к делу, не опасаясь, что разразится война; оказывается, требование суда за закрытыми дверями не имело честного обоснования; оказывается, res judicata — это просто формальность, дело можно обсуждать после вынесения приговора; оказывается, можно обсуждать свидетельства иностранцев, даже будучи патриотом; оказывается, одного бордеро было недостаточно для осуждения Дрейфуса, нужны были и другие документы, а раз защита в 1894 г. их не видала, значит, они были показаны судьям тайно. Кроме всего этого Кавеньяк признал, что Эстергази — по меньшей мере, негодяй.
Назавтра после речи Кавеньяка Жорес напечатал в газете «Ля Петит Републик» (La Petite République — Малая республика) открытое письмо Кавеньяку. Там он писал, среди прочего:
«Вы не сказали, не посмели сказать, что секретные документы не были переданы судьям, не будучи при этом показаны обвиняемому. Более того, цитируя документы, на которых, по вашему мнению, должно основываться обвинение, но которые не упомянуты в обвинительном акте, вы объявляете об ужасной несправедливости военной процедуры, вы предоставляете своему коллеге Сарьену элемент, необходимый для ревизии.»
«Более, чем когда-либо, я уверен, что предатель — это Эстергази и только Эстергази.»
«Вы ссылаетесь на признание, якобы сделанное капитану Лебрюн-Рено. Но, если Генеральный штаб придавал значение этому признанию, почему оно не было включено в официальный рапорт и подписано? Почему оно не было предъявлено обвиняемому? Почему мы находим следы этого признания только в каракулях Лебрюн-Рено и в письме Гонзу?»
О фальшивке Анри:
«На этот документ уже ссылался генерал де Пейо, и уже тогда было ясно, что это грубая и наглая фальшивка, изготовленная как раз вовремя, чтобы выручить Эстергази. <...> Вы приписываете авторство документа 1896 г. автору документа 1894 г. [записки о «каналье Д.»], и для вас достаточно, что оба документа написаны одинаковым синим карандашом, но документ 1894 г. написан на безупречном французском, а документ 1896 г. содержит грубые ошибки. Фальсификатор, желая имитировать стиль иностранца, нашел удовольствие в приписывании ему плохого французского.»
Пикар 9 июля опубликовал письмо премьеру Бриссону, в котором справедливо оценивал документы, которыми козырял Кавеньяк. Раньше он не мог говорить о них по причине секретности, но после того, как сам военный министр продемонстрировал их Палате, о секретности больше не было речи.
Капитан Кюнье 13 августа 1898 г. работал допоздна, и ему случилось глянуть на фальшивку Анри при свете лампы. При этом он увидел то, что ускользало от зрения при ярком дневном свете: заголовок и концовка документа написаны не на той же бумаге, что его середина. Назавтра он доложил о своем открытии Роже и Кавеньяку. К чести этих троих, они не попытались скрыть это ужасное открытие.
Кавеньяк признал, что документ, на который он сослался в своей речи неделю назад – фальшивка, но ничего не сказал Гонзу и Бриссону. Буадефр был в отпуске по болезни, Анри тоже в отпуске. Когда Буадефр и Анри вернулись, 30 августа Кавеньяк вызвал к себе Анри. Присутствовали Буадефр, Гонз и Роже. После многих уверток, запирательств и многократных понуждений говорить правду Анри сознался:
Кавеньяк: Говорите правду. Вы получили конверт и заголовок?
Анри: Да.
Кавеньяк: Что там было? Только «Дорогой друг»?
Анри: Я говорил вам – начало.
Кавеньяк: Там было только «Дорогой друг». Вы ухудшаете свое положение.
Анри: Ну, вот как было. Я получил начало и несколько слов.
Кавеньяк: Каких слов?
Анри: Другие дела, не относящиеся к этому делу.
Кавеньяк: Выходит, было так: вы получили в 1896 г. конверт с письмом внутри, несущественным письмом. Вы его скрыли и изготовили другое.
Анри: Да.
Буадефр тут же, в кабинете Кавеньяка, написал прошение об отставке:
«Министр,
Я только что получил доказательство того, что мое доверие подполковнику Анри, начальнику службы разведки, не было оправдано. Это доверие, которое было абсолютным, привело меня к тому, что я был обманут и представил вам документ, не бывший подлинным, в качестве такового.»
Кавеньяк пытался его отговорить, мол, каждого можно обмануть, но Буадефр ответил, что это верно, но не каждый клялся присяжным на процессе Золя в подлинности фальшивого документа. Кавеньяк не настаивал. Позже он признался, что был рад решению Буадефра, иначе пришлось бы от него потребовать отставки.
Кавеньяк велел Анри сдать дела Гонзу и отправил его под арест, но не в военную тюрьму Шерш-Миди, как в свое время Дрейфуса, а в тюрьму Мон-Валерьен. Это было отступлением от правил, как и отсутствие при допросе и аресте Анри военного губернатора Парижа. К тому же, не было предъявлено формальное обвинение.
Анри позволили заехать домой, взять штатскую одежду и туалетные принадлежности. На следующее утро Анри послал записку Гонзу, прося навестить его. Он попросил бутылку рома и получил ее, много пил и писал письмо жене:
« Моя обожаемая Берта,
Я вижу, что все, кроме тебя, меня покидают, хотя ты знаешь, в чьих интересах я действовал. Мое письмо – это копия и не содержит ничего, совершенно ничего, что не соответствует правде. Оно только подтверждает словесную информацию, которую мне передали за несколько дней до того. Я совершенно невинен; они знают это, и все узнают это потом, но сейчас я не могу говорить.»
Он начал еще одно письмо жене, но, похоже, был уже сильно пьян: он там писал, что собирается искупаться в Сене. В 6 вечера его нашли с горлом, перерезанным бритвой. Гонз не успел или не пытался с ним повидаться.
Странные порядки были в этой тюрьме: Анри позволили иметь бритву и доставили ему бутылку рома. В официальном рапорте сказано, что бритва была в его левой руке, когда его нашли, хотя он не был левшой. Причиной смерти сразу объявили самоубийство и не произвели медицинского осмотра. Все это дало пищу для толков.
Правительство опубликовало коммюнике:
«Сегодня в кабинете военного министра подполковник Анри был уличен и признался в том, что является автором письма, датированного 1896 г., в котором Дрейфус назван по имени. Военный министр приказал немедленно арестовать подполковника Анри, который был помещен в Мон-Валерьен.»
Де Пейо тоже подал было в отставку:
«Одураченный бесчестными людьми, будучи не в состоянии ожидать доверия от подчиненных, без чего невозможно командовать, не имея доверия к офицерам – моим начальникам, которые предоставили мне для работы фальшивки, я имею честь просить назначить мне пенсию согласно сроку моей службы.»
Цурлинден, однако, просил его не горячиться и придержал это прошение, а де Пейо, поуспокоившись, через день его забрал. Новым начальником Генерального штаба стал генерал Эдмон Ренуар.
Газеты обоих лагерей, кроме «Ля Либр Пароль» и «Л'Интрансижан», соглашались, что пересмотр дела Дрейфуса в свете самоубийства Анри стал неизбежным.
Воспользовавшись всей этой суматохой, Эстергази с большими предосторожностями, сбрив усы, меняя поезда, перейдя бельгийскую границу пешком, 1 сентября бежал через Брюссель в Англию, где в то время находился и Золя. Мы, однако, еще о нем услышим.
До бегства он успел договориться с издателем Файяром об издании книги о деле Дрейфуса, а по прибытии в Англию договорился с «Обсервер» о серии из пяти статей, за которые ему было заплачено 500 фунтов. Эркюль Пуаро ошибался, считая, что преступление не оплачивается.
Люси 3 сентября подала новое прошение о пересмотре, на сей раз мотивируя его расхождением экспертов в вопросе о почерке бордеро и признанием Анри, одного из главных свидетелей на процессе Дрейфуса, в фальсификации.
В тот же день, 3 сентября, подал в отставку Кавеньяк, заявив на прощанье:
«Я по-прежнему убежден в вине Дрейфуса и буду, как и прежде, решительно бороться против ревизии процесса.»
Он обнародовал это письмо, чем снова вдохновил антидрейфусаров. На посту военного министра его сменил Цурлинден. Он решил, что дю Пати следует досрочно уволить с действительной службы. Увольнение состоялось между 9 и 11 сентября.
Упомянутый выше Шарль Моррас взялся за, казалось бы, неразрешимую задачу: сделать из фальсификатора и лжесвидетеля Анри героя и мученика. В роялистской ежедневной «Ля Газет де Франс» (La Gazette de France) он писал:
«Энергичный плебей <...> сфабриковал ее [фальшивку] ради общественной пользы, никому не доверившись, даже своему начальству, которое он любил, решившись рисковать, но только собой. <...> Национальное чувство проснется. Оно победит и отомстит за тебя. В жизни и в смерти ты предводил, стоя на переднем краю. Твоя несчастная «фальшивка» будет числиться среди прекраснейших военных актов.»
В декабре «Ля Либр Пароль» основала мемориальный фонд в пользу вдовы и детей Анри и в помощь вдове в судебном иске к Рейнаку о клевете на ее мужа. Это должно было стать памятником
«храброму французскому офицеру, убитому евреями. <...> Любой, самый малый, взнос будет пощечиной гнусной роже подлого Рейнака.»
За месяц 25,000 участников внесли больше 131,000 франков.
Суммы пожертвований с подписями публиковались. Вот некоторые образчики:
Крос, священник, бывший лейтенант – 5 франков на коврик у кровати из жидовских шкур, чтоб их топтать утром и вечером.
Колло из Лотарингии, пленник пруссаков – 5 франков, будучи уверен в справедливости военной юстиции и пяти военных министров.
Военный врач, который хотел бы делать опыты на евреях, а не на безобидных кроликах.
Повар, желающий жарить евреев.
Подписчик, считающий, что евреям следует запретить путешествовать по Франции без желтого кафтана.
Анри похоронили на родине с почетом, хотя, как самоубийцу, без религиозного обряда.