«Я обвиняю»

Газета «Л'Орор» (L'Aurore – Заря), редактируемая Жоржем Клемансо, 13 января 1898 г., в тот самый день, когда был арестован Пикар, напечатала тиражом 300,000 открытое письмо Золя президенту республики Феликсу Фору под названием, которое придумал Клемансо: «Я обвиняю» (J'Accuse).

Страница Л'Орор со статьей Золя «Я обвиняю»

Золя ни минуты не сомневался, что Эстергази будет оправдан, поэтому начал сочинять свое открытое письмо загодя, и оно было готово на другой день после закрытия процесса. Он понимал, что юридический путь к пересмотру завел в тупик. Другой путь был: добиваться поворота общественного мнения, а для этого нужно было перестать представлять дело в виде фрагментов и утечек информации, а показать целостную картину, что Золя и проделал.

Но он глядел не только на вопрос о невиновности Дрейфуса, а гораздо шире (пер. О. Пичугина):

«Я уже показал, что дело Дрейфуса стало внутренним делом Военного ведомства, поелику штабной офицер был объявлен изменником своими сослуживцами из штаба и осужден по настоянию высших чинов штаба. Повторяю вновь, что его оправдание и возвращение из ссылки означает признание вины штабного начальства. Вот почему Военное ведомство пустилось во все тяжкие, поднимая газетную шумиху, печатая ложные сообщения, пользуясь связями и влиянием, чтобы выгородить Эстерхази и тем самым вторично погубить Дрейфуса. Да, республиканскому правительству следовало бы устроить изрядную чистку в сем иезуитском приюте, как называет службы Военного ведомства сам генерал Бийо! Где же он, тот сильный, наделенный чувством разумного патриотизма кабинет министров, который найдет в себе смелость все там перестроить и обновить? Сколь многих из известных мне французов приводит в трепет мысль о возможной войне, потому что они знают, какие люди ведают обороной страны! В какой притон низких склочников, сплетников и мотов превратилась сия святая обитель, где вершится судьба отчизны! Ужас объял моих сограждан, когда дело Дрейфуса, «грязного еврея», принесенного в жертву страдальца, открыло им страшное чрево. Какая бездна полоумных затей, глупости и бредовых выдумок! Низкопробные полицейские приемы, ухватки инквизиторов и притеснителей, самоуправство горстки чинов, нагло попирающих сапожищами волю народа, кощунственно и лживо ссылающихся на высшие интересы государства, дабы заставить умолкнуть голоса, требующие истины и правосудия!

Они совершили злодеяние и тогда, когда прибегли к услугам продажных газет, когда позволили защищать себя всякому парижскому отребью. И вот ныне отребье нагло торжествует, а правосудие бездействует и безмолвствует самая обыкновенная порядочность. Они совершили злодеяние, когда обвинили в намерении смутить совесть народа тех, кто жаждет возрождения Франции благородной, шествующей во главе свободных и справедливых народов, а сами тем временем вступили в гнусный сговор, дабы упорствовать в пагубной ошибке на глазах всего человечества. Они совершают злодеяние, отравляя общественное мнение, толкая на черное дело народ, который довели ложью до исступления. Они совершают злодеяние, когда одурманивают сознание простого люда и бедноты, потворствуют мракобесию и нетерпимости, пользуясь разгулом отвратительного антисемитизма, который погубит великую просвещенную Францию — родину «Прав человека», если она не положит ему конец. Они совершают злодеяние, играя на патриотических чувствах ради разжигания ненависти, они совершают, наконец, злодеяние, превращая военщину в современного идола, в то время как все лучшие умы трудятся ради скорейшего торжества истины и правосудия.»

Это уже был разговор о чем-то большем, чем судебная ошибка, улики, судебная процедура, res judicata и т. п.

В заключение письма Золя писал:

«Я обвиняю подполковника дю Пати де Клама в том, что он совершил тяжкий проступок, допустив — хочется верить, по неведению — судебную ошибку, и в течение трех лет упорствовал в сем пагубном заблуждении, пускаясь на самые нелепые и преступные ухищрения.

Я обвиняю генерала Мерсье в том, что он явился, в лучшем случае по слабости рассудка, пособником одного из величайших беззаконий нашего столетия.

Я обвиняю генерала Бийо в том, что он, располагая бесспорными доказательствами невиновности Дрейфуса, сокрыл их и нанес тем самым злостный ущерб обществу и правосудию, побуждаемый к тому политическими соображениями и помышляя спасти скомпрометировавшее себя верховное командование.

Я обвиняю генерала де Буадефра и генерала Гонза в том, что они стали соумышленниками того же преступления, один, несомненно, в силу своей приверженности церкви, другой — подчиняясь закону круговой поруки, благодаря которому Военное ведомство превратилось в непорочную, неприкасаемую святыню.

Я обвиняю генерала де Пейо и майора Равари в том, что они произвели злонамеренное расследование, то есть расследование, проникнутое духом возмутительного пристрастия, непревзойденным по бесхитростной дерзости шедевром коего является заключение упомянутого майора Равари.

Я обвиняю трех экспертов-графологов, сьёров Бельома, Варикара и Куара в том, что оные составили лживое и мошенническое заключение, если только врачебным освидетельствованием не будет установлено, что они страдают изъяном зрения и умственной неполноценностью.

Я обвиняю Военное ведомство в том, что оно вело на страницах газет, особенно таких, как «Л'Эклер» и «Эко де Пари», грязную кампанию, направленную на то, чтобы ввести в заблуждение общественность и отвлечь внимание от преступной деятельности упомянутого ведомства.

Я обвиняю, наконец, военный суд первого созыва в том, что он нарушил закон, осудив обвиняемого на основании утаенной улики, и военный суд второго созыва в том, что он по приказу сверху покрыл оное беззаконие и умышленно оправдал заведомо виновного человека, нарушив, в свою очередь, правовые установления.

Выдвигая перечисленные обвинения, я отлично понимаю, что мне грозит применение статей 30 и 31 Уложения о печати от 29 июля 1881 года, предусматривающего судебное преследование за распространение лжи и клеветы. Я сознательно отдаю себя в руки правосудия. <...>

Мое глубочайшее почтение, господин Президент.»

В первые часы разошлось 200,000 экземпляров выпуска.

На другой день после выхода «Я обвиняю» Золя и директор Института Пастера Эмиль Дюкло сочинили петицию за пересмотр дела Дрейфуса. Собирать подписи под ней, сперва среди ученых, принялись Дюкло и Люсьен Эрр, библиотекарь Нормальной школы (École normale supérieure); к ним подключились молодые писатели вроде Марселя Пруста. Петиция была напечатана в «Л'Орор» 14 января 1898 г. под заголовком «Манифест интеллектуалов». Вторую петицию организовал профессор Гримо 15 января.

Так возникло понятие «интеллектуал» в первичном значении: активный в обществе писатель, художник или ученый. Депутаты-социалисты 18 января выпустили «Манифест о деле Дрейфуса». Они объявили о своем нейтралитете, поскольку

«Дрейфус принадлежит к классу капиталистов, к враждебному классу <...> Дело Дрейфуса стало полем сражения между двумя враждебными факциями буржуазии – оппортунистами и сторонниками церкви.»

Манифест подписали Жюль Гед, Жан Жорес, Александр Мильеран, всего 32 подписи. Жорес позже сменил свою позицию на более гуманную и рациональную. Он понял, что несправедливо осужденный и страдающий человек – это не классовый враг, а справедливость и правосудие нужны всякому, независимо от классовой принадлежности, прежде всего – обществу.

Людовик Трарье 20 февраля 1898 пригласил к себе группу юристов и ученых и предложил создать Лигу прав человека и гражданина (Ligue des droits de l’homme et du citoyen). К сентябрю в ней было 12,000 членов.

Антидрейфусары тоже не дремали. Антисемит-националист Поль Дерулед решил воскресить «Лигу патриотов» (Ligue des Patriotes). Это была правая организация реваншистов, существовавшая с 1882 по 1889 г., в котором за участие в движении генерала Буланже правительство ее распустило на основании закона о тайных обществах. Новая «Лига патриотов» собиралась добиваться конституционной реформы по американской модели. В ней скоро набралось 18,000 членов, из них 10,000 в Париже. В прессе у антидрейфусаров был подавляющий перевес: «Л'Орор» ежедневно выходила тиражом 200,000, а антидрейфусарский «Ле Пти журналь» (Le Petit Journal) – полтора миллиона, «Ля Либр Пароль» – 50,000, а еще был «Ля Кро», имевший хождение в сельской местности. Несколько позже описываемых событий, с 21 августа, в Париже стал выходить еженедельник «Антижюиф» (L’Antijuif), т. е. «Антиеврей», с иллюстрированным приложением «Иллюстрированный французский антиеврей» (L’Antijuif français illustré). Это был орган Антисемитской лиги Франции (Ligue antisémitique française) Дрюмона.

Правительство приняло вызов Золя.

Процесс директора издательства «Л'Орор» Александра Перренса и Золя по обвинению в диффамации – клевете на должностных лиц всокого уровня – состоялся 7 – 23 февраля 1898 г. Если бы обиженные не занимали высокие посты, дело слушалось бы в гражданском суде, а в этом случае – в уголовном.

Золя и Перренсу ставилось в вину, что они напечатали нижеследующие строки в статье «Я обвиняю».

Первая колонка на первой странице:

«На днях военный суд, понуждаемый приказом, дерзнул оправдать пресловутого Эстергази, нагло поправ истину и правосудие. Этого нельзя перечеркнуть — отныне на лице Франции горит след позорной пощечины, и в книгу времени будет записано, что сие мерзейшее общественное преступление свершилось в годы Вашего правления.»

Шестая колонка на первой странице:

«Они вынесли неправый приговор, навлекший вечный позор на военные суды, любое решение коих будет отныне встречаться с подозрением. Если допустить, что в первый раз судьи оказались бестолковыми, то во второй раз преступный умысел не оставляет никаких сомнений.»

Вторая колонка на второй странице:

«Я обвиняю, наконец, военный суд первого созыва в том, что он нарушил закон, осудив обвиняемого на основании утаенной улики, и военный суд второго созыва в том, что он по приказу сверху покрыл оное беззаконие и умышленно оправдал заведомо виновного человека, нарушив, в свою очередь, правовые установления.»

Как утверждало обвинение, эти выражения подрывали честь военного командования Парижа, честь военного суда, оправдавшего Эстергази, и нанесли публичное оскорбление президенту.

Перренс был главным обвиняемым, Золя – соучастником. Перренса защищал брат Жоржа Клемансо, Альбер, Золя – Фернан Лабори. Жоржу Клемансо было позволено представлять «Л'Орор», но непонятно, в каком качестве.

Дополнительными советниками Золя были сенатор и бывший (с 26 января по 1 ноября 1895 ) министр юстиции Трарье, Леблуа, будущий историк дела Дрейфуса Жозеф Рейнак, Леон Блюм и Матье Дрейфус. Матье, однако, во избежание беспорядков, в здании суда не появлялся.

Председателем суда был Альбер Делегорг, обвинителем – ван Кассель.

Список свидетелей защиты включал около 200 имен, среди которых были Мерсье, Бийо, офицеры Генерального штаба, министры кабинета 1894 г., бывший президент Казимир-Перье, Шерер-Кестнер, судьи, судившие Эстергази, и он сам.

Многим из них, как следовало из их оправдательных писем, зачитанных в суде, состояние здоровья, увы, не позволило дать показания. Нашлись и такие, которые ссылались, в оправдание отказа выступать свидетелями, на знание слишком многих секретных деталей либо на полное незнание оных. Военным Бийо через Буадефра приказал молчать. Суд настоял на явке Анри и Эстергази.

Главным свидетелем защиты был Пикар, поэтому 1 февраля его поставили перед следственной комиссией, которая четырьмя голосами против одного рекомендовала военному министру уволить его из армии за серьезные служебные проступки. Повторные заявления Пикара о том, что он не показывал секретные документы Леблуа не помогли. Чтобы дискредитировать показания Пикара на процессе Золя – Перренса, рекомендация была немедленно обнародована. Бийо благоразумно отложил решение до окончания процесса Золя, а Пикар был оставлен под арестом.

В Палате депутатов радикал Годфруа Кавеньяк 22 января потребовал от правительства предъявить документы, подтверждающие признание Дрейфуса. Мелин признание подтвердил, сославшись на Лебрюн-Рено, но документов не показал. Чтобы добить Кавеньяка, он заявил:

«Мы защищаем постоянные интересы страны: военную силу и славу Франции за рубежом. Как солдаты, мы останемся на своем посту.»

Палата встретила это заявление бурными аплодисментами и вставанием. В этот момент Жорес впервые занял ясно определенную позицию:

«Не те готовят будущую катастрофу, кто предупреждает вовремя о наших ошибках, а те, кто совершает их. Вчера Империя защищала генералов в суде, сегодня Республика защищает генералов, вскормленных иезуитами. <...> Знаете, от чего мы страдаем, от чего умираем? Я скажу со всей ответственностью: с самого начала этого дела мы умираем от полумер, скрытности, уверток, лжи и трусости! Да! Уверток, лжи и трусости!»

Поднялся страшный шум. Депутат граф де Берни обозвал Жореса адвокатом синдиката, а Жорес ответил:

«Месье де Берни, вы ничтожество и трус!»

Началась потасовка, солдатам пришлось очистить помещение.

Через два дня, 24 января, Жорес продолжил свое выступление. Он заявил, что не знает, виновен Дрейфус или нет, но требовал от Мелина ответа о беззакониях, которые совершались одно за другим в этом деле три года:

«Ответьте мне да или нет: должны ли мы уважать законные гарантии, общее наследие всех граждан, даже если они защищают евреев?»

Мелин презрительно заявил, что слишком уважает вынесенный вердикт и не скажет ничего, что открыло бы путь к ревизии.

Палата выразила доверие правительству: 360 голосов против 126.

Дрейфусары собирались через процесс Золя разыграть новый процесс Дрейфуса, а обвинители стремились, сузив обвинение до предела, не позволить им этого. Однако, было ясно, что совершенно исключить обсуждение дела Дрейфуса не удастся.

Зал был набит битком, а перед Дворцом Правосудия, где проходил процесс, известный журналист и антисемит Жюль Герен разогревал толпу.

В первый день обвинитель ван Кассель потребовал ограничить обвинение против Золя одним пунктом, а именно судить его за диффамацию, якобы заключенную в словах

«военный суд, понуждаемый приказом, дерзнул оправдать пресловутого Эстергази, нагло поправ истину и правосудие.»

Председатель это принял. Разумеется, Золя подвел его темперамент: наличие такого приказа было невозможно доказать. В то же время председатель Делегорг оказался перед трудной задачей: отводить все вопросы, касающиеся невиновности Дрейфуса, но допускать вопросы, касающиеся вины Эстергази.

Выходя из здания суда в конце первого дня, Золя едва пробился через толпу, вопившую «Смерть евреям», «Смерть предателям» и прочее в этом роде.

В следующие дни Делегорг отводил все вопросы, связанные с делом Дрейфуса. Буадефр показал, что не знает, кто такая «дама под вуалью», отказался говорить про документ-защитник, настаивал на том, что Дрейфус был осужден справедливо и по закону. Дю Пати отказался отвечать на большинство вопросов.

Буадефр заверил, что вина Дрейфуса никогда не вызывала сомнений и, ссылаясь на военную тайну, отказался приводить подробности. Гонз повторил показания своего начальника. Мерсье отрицал, что он якобы похвалялся передачей секретного досье судьям, но отказался ответить на вопрос о существовании этого досье. Он заверил судей, что Дрейфус – изменник, осужденный справедливо.

Эстергази не ответил ни на один вопрос. Клемансо спросил, состоял ли он в сношениях со Шварцкоппеном. Тут председатель суда пришел на выручку Эстергази:

– Давайте, мэтр Клемансо, не говорить об иностранных офицерах.

– Почему, господин председатель?

– Потому, что есть вещи превыше всего другого: честь и безопасность страны.

– Из этого я заключаю, господин председатель, что честь страны позволяет офицеру совершать такие дела, но не говорить о них.

Дю Пати отказался отвечать на большинство вопросов.

Анри проковылял на свидетельское место, вооруженный медицинской справкой о сильной простуде. О секретном досье он сказал, что получил его от Сандерра, а потом его забрал Пикар. О том, что было в этом досье, он говорить отказался. Леблуа напомнил ему его обвинение, будто Пикар показал Леблуа это досье, и спросил, когда это было? Тут Анри стал путаться и был отпущен по причине болезни.

Пикар, доставленный из тюрьмы, говорил более часа. Он рассказал о голубой записке и о том, как он не нашел в секретном досье ничего, подкрепляющего обвинения против Дрейфуса. Он считал, что люди из Военного министерства защищали Эстергази, но Равари отказался их разоблачать. Он говорил, что де Пейо показывал ему документ-защитник, но это была просто копия записки о «каналье Д.»

Пикар дает показания на процессе Золя

Лют, де Пейо, Гриблен и Равари пришли в ярость и обвинили Пикара в том, что он приказал им фальсифицировать голубую записку и показал секретное досье Леблуа.

Анри снова был вызван. Он показал, что видел, как Пикар совещался с Леблуа, а на столе лежало секретное досье, причем он, Анри, опознал записку о «каналье Д.». Пикар объяснил, что на таком расстоянии, как описал Анри, он не мог видеть эту записку. На вопрос, который ему задавали еще на процессе Эстергази, когда он все это видел, Анри назвал ноябрь 1896 г., когда Леблуа отсутствовал в Париже. Между Анри и Пикаром едва не дошло до драки.

Деманж на вопрос, считает ли он первый военный суд незаконным по причине секретного досье, переданного судьям, прежде чем Делегорг успел отвести вопрос, воскликнул: «Ну конечно!»

Опять выступали разные графологи. Все они, кроме Бертильона, свидетельствовали, что почерк бордеро идентичен почерку Эстергази. Бертильон снова показывал свои псевдонаучные схемы и вызывал смех в зале. Раздраженный этим и не умея ответить на вопросы Лабори, Бертильон заявил, что не может обсуждать дело 1894 г., и покинул свидетельское место. Лабори воскликнул: «Вот вам обвинение 1894 г.! Там единственное обвинение: бордеро. И это – главный эксперт!»

Де Пейо заявил, что дело не в почерке, а в документе, «неопровержимо доказывающем вину Дрейфуса», и по памяти цитировал фальшивку Анри. Это было большой ошибкой: итальянцы и немцы знали точно, что ни Паниццарди, ни Шварцкоппен дел с Дрейфусом не имели, значит записка, в которой упомянуто его имя не может не быть фальшивкой. Франция низко упала в международном общественном мнении.

Гонз подтвердил слова де Пейо и сослался на Буадефра. Защита потребовала предъявить документ. Буадефр документа не показал, а обратился с краткой речью к присяжным, предлагая им выбрать между армией и Дрейфусом:

«Вы, присяжные, представляете нацию. Если нация не доверяет лидерам своей армии, <...> они готовы оставить эту трудную задачу другим. Только скажите. Я больше ни слова не добавлю.»

Лабори не позволили подвергнуть Буадефра перекрестному допросу. От внимания суда также ускользнуло то обстоятельство, что угроза отставкой с целью помешать правосудию – преступление.

Пикар, зная дело лучше кого-либо другого, на следующий день вернулся на свидетельское место и заверил судей, что документ, о котором говорил де Пейо, – фальшивый.

Золя в своей заключительной речи клялся своей репутацией и плодами своей работы в невиновности Дрейфуса, но доводов не привел.

Лабори в заключительной речи подробно говорил о первом процессе, разрушил легенду о признании Дрейфуса, назвал фальшивкой документ, который цитировал де Пейо, т. е. фальшивку Анри, и зачитал письмо Дрейфуса к жене. Обращаясь к присяжным, он сказал: «Пусть ваш вердикт означает, во-первых, «Да здравствует армия», но также «Да здравствует Республика», «Да здравствует Франция», что означает: «Да здравствует справедливость», «Да здравствуют вечные идеалы!»».

Пока он говорил, многочисленные офицеры в зале стучали ножнами сабель об пол. Дрейфусары издавали одобрительные возгласы, антидрейфусары – оскорбительные. В зале возникла потасовка.

Клемансо, выступая в защиту Перренса, критиковал raison d'État и res judicata. Указывая на распятие, он воскликнул:

«Вот ваше res judicata!»

Ван Кассель напомнил присяжным, что перед ними один вопрос: были ли судьи, оправдавшие Эстергази, «понуждаемы приказом».

Посовещавшись 40 минут, большинством голосов восемь против четырех, 23 февраля 1898 г. Золя был признан виновным и приговорен к году тюрьмы и 3,000 франков штрафа. Перенса приговорили к такому же штрафу и четырем месяцам тюрьмы.

Приговор был встречен народным ликованием и манифестациями в нескольких городах, однако, в ходе процесса было слишком много отказов отвечать, отступлений под прикрытие «военной тайны», «государственных интересов», res judicata, требований верить на слово. Это была скорее победа дрейфусаров.

< >