Embedded Files
Матье понимал, что только обнаружение настоящего автора бордеро может привести к пересмотру дела, и не прекращал поисков новых данных. При этом ему случалось быть жертвой мошенничества, мишенью провокаций и совершать ошибки. Поначалу с ним мало кто соглашался разговаривать.
Хватаясь за соломинку, Матье через общего знакомого связался с доктором Жибером из Гавра, гипнотизером, другом президента Фора. Жибер гипнотизировал крестьянку Леони, и она в состоянии транса сообщала разные вещи, иногда чепуху, иногда интересные. Так, она однажды заявила, что видит Дрейфуса в очках. Зная, что Дрейфус всегда носил пенсне, ей не поверили, но потом, когда Люси вернулась из Ла Рошели, она рассказала, что Дрейфус действительно потребовал в Ла Рошели очки, чтобы предохранить часто падающее пенсне. В начале февраля 1895 г. Леони проговорила в состоянии гипнотического транса: «Черт возьми, что это за документы они показывают судьям?! Это неправильно! Не делайте этого! Если месье Альфред и мэтр Деманж узнают, они сорвут эти планы.» Матье спросил, о каких документах она говорит, и Леони ответила: «Документы, о которых вы не знаете, которые были показаны судьям. Потом вы увидите.» Однажды, в 1897 г., Леони сказала Матье: «Бедный месье Альфред! Он больше не видит океан. Они построили частокол кругом.»
Комендант Шерш-Миди Форцинетти передал Матье копию обвинительного заключения, снятую Дрейфусом.
Матье обнаружил слежку за собой, его почту явно вскрывали. Матье сам нанял частного детектива, которй обнаружил, что консьерж дома, в котором жила семья, и недавно нанятая служанка состоят на жаловании в полиции.
Однако, как известно, двое могут хранить тайну только до тех пор, пока один из них мертв. О существовании секретного досье знало довольно большое число людей: семь судей Дрейфуса, Мерсье, дю Пати, Сандерр, Анри... всего около 20 человек. Незаконность этого приема, похоже, никого не смущала и оправдывалась государственной необходимостью – raison d'état.
Каким-то образом о секретном досье прознал и президент Фор. Доктор Жибер добился у него приема 21 октября 1895 г., и Фор заявил, что Дрейфус был осужден не на основании графологии или показаний в зале суда, а на основании документов секретного досье. Жибер сказал, что Матье знает о происходящей встрече, и спросил, можно ли передать ему этот разговор? Фор разрешил передать Матье, но никому больше.
В газете «Л'Эклер» 10 и 14 сентября 1896 г. появились статьи, в которых впервые было упомянуто секретное досье и пересказана записка о «каналье Д.» в форме «эта каналья Дрейфус». Такую статью мог изготовить только кто-то из внутреннего круга причастных к делу.
На основании этого упоминания о секретном досье Люси Дрейфус подала петицию в Палату депутатов о пересмотре дела, но в декабре петиция была отвергнута под тем предлогом, что дело это закрыто: res judicata (лат.), или, что то же самое, chose jugée (фр.). Во французской юриспруденции того времени закрытое дело было очень трудно открыть заново.
Матье Дрейфус убедил Бернара Лазара, анархиста и автора книги «Антисемитизм, его история и причины» (L'Antisémitisme, son histoire et ses causes) написать брошюру «Судебная ошибка: правда о деле Дрейфуса» (Une erreur judiciaire. La vérité sur l'affaire Dreyfus).
Бернар Лазар
Матье показал Лазару немногие документы, имевшиеся в его распоряжении, главным из которых было обвинительное заключение с пометками его брата. Собственно, в деле к этому времени не осталось секретов, почти все детали так или иначе просочились в прессу. Лазар рассмотрел все доводы против Дрейфуса и опроверг их по порядку.
Он писал, что доказательств против Дрейфуса просто нет: графологи разошлись во мнениях, а показания Бертильона с его схемой и вовсе смехотворны; слухи о признании, которое Дрейфус якобы сделал неизвестному офицеру, оставшись с ним с глазу на глаз – вранье: он ни с кем не оставался наедине с момента ареста1; ничто не связывает Дрейфуса ни с бордеро, ни с упомянутыми в нем материалами. Эпизод с секретным досье – попрание элементарных норм судебной процедуры. В завершение Лазар писал:
«Капитан Дрейфус невиновен. Его осуждения добились незаконными средствами. Процесс должен быть пересмотрен.»
Лазар употребил термин révision. Результатом такого пересмотра могла быть одна из трех возможностей: новый процесс; оставление приговора в силе; объявление невиновным. С этих пор сторонники и противники ревизии стали называться «ревизионистами» и «антиревизионистами».
Брошюру пришлось печатать в Бельгии, т. к. во Франции никто не хотел связываться с этим делом. Рассылку они отложили до «подходящего момента», но 10 ноября 1896 г. парижская газета «Ле Матен» (Le Matin – Утро) опубликовала фотокопию бордеро. Источником его был один из графологов, оставивший у себя фотографию. Матье решил, что подходящий момент наступил, и они разослали, брошюру, в конвертах, чтобы не перехватила почта, журналистам, депутатам и разным влиятельным людям.
Шварцкоппен до этого момента не связывал дело Дрейфуса с Эстергази, но теперь понял, что Дрейфус страдает вместо Эстергази. Поделать, однако, он ничего не мог.
Матье изготовил из этого факсимиле большие афиши, расклеил их по всему Парижу и раздал всем друзьям.
Этим была объявлена война за пересмотр дела Дрейфуса. Напомним, что это было примерно через неделю после преъявления фальшивки Анри Буадефру, Гонзу и военному министру Бийо.
12 ноября 1897 г. вышло парижское издание «Судебной ошибки», включавшее факсимиле бордеро.
Еще до выхода «Судебной ошибки», 16 мая 1896 г., в «Ле Фигаро» вышла статья Золя «В защиту евреев». В ней Золя писал (пер. Е. Бирукова):
«Прежде всего, какое обвинение предъявляют евреям, что ставят им в упрек?
Иные люди, даже кое-кто из моих друзей, заявляют, что не выносят евреев, что, прикасаясь к ним рукой, содрогаются от отвращения. Это чисто физическая гадливость, омерзение, какое испытывают друг к другу представители различных рас, — белые к желтым, краснокожие к чернокожим. Не стану доискиваться, примешивается ли к этому отвращению накопившееся веками атавистическое чувство ненависти христиан к евреям, распявшим их бога, презрение к ним и жажда мести. Пожалуй, люди, ссылающиеся на физическое отвращение, приводят единственный сколько-нибудь веский довод. Что можно ответить тому, кто говорит: «Я их ненавижу потому, что они мне ненавистны, при виде их носа я прихожу в ярость, все во мне протестует против них, до того они непохожи на меня и чужды мне».
Но, по существу говоря, этот довод нельзя признать достаточно убедительным. Если мы будем культивировать в себе расовую ненависть, то нам придется вернуться в леса и, подобно нашим диким предкам, вести племенные распри, истреблять друг друга лишь на том основании, что у нас различные голоса и волосы растут по-другому, чем у соседей. Цивилизация стремится именно к тому, чтобы погасить эту дикарскую потребность ринуться на себе подобного, когда он не совсем тебе подобен. История народов на протяжении веков учит нас взаимной терпимости, и в конце концов человечество осуществит свою великую мечту, — народы сольются в единую семью, где будет царить всеобщая любовь и общие страдания будут в значительной мере преодолены. Разве не величайшее безумие в наши дни ненавидеть друг друга и грызться из-за того, что у нас черепа различной формы!»
Далее Золя переходит к обвинениям общественно-экономического порядка и пишет:
«...евреи стали такими, каковы они теперь, в результате идиотских преследований, длившихся целых восемнадцать веков, — мы сами создали этот тип людей. Их чурались, как прокаженных, загоняли в отвратительные кварталы, и не удивительно, что они держались особняком, сохранили все свои традиции, создали крепкую семью и жили, как побежденные среди победителей. Их били, ругали, беззаконно преследовали и подвергали насилию, — и не удивительно, что они в глубине души мечтают когда-нибудь взять свое, твердо решили выстоять и надеются когда-нибудь победить. А главное, им предоставили заниматься денежными делами, презрительно отмахнувшись от таких занятий, создали им в обществе положение торговцев и ростовщиков, — и не удивительно, что, когда пришел конец господству грубой силы и стали править силы разума и труд, евреи оказались хозяевами капиталов, унаследовали от многих поколений своих предков острый, гибкий ум и созрели для господства.»
Дрюмон ответил статьей, в которой обвинял Золя в попытке добиться дешевой популярности. Лазар ответил Дрюмону серией статей, в которых писал, что многим евреям надоело пассивно сносить войну антисемитов против них. Дело кончилось дуэлью 18 июня 1896 г. Противники обменялись выстрелами, но никто не пострадал.
С этих пор Лазар стал считать себя защитником евреев.
Пока Пикар был в ссылке, его враги в Париже не дремали, и в конце мая 1897 г. он получил официальное уведомление о том, что против него начато расследование. Его, в частности, обвиняли в том, что он без разрешения перехватывал переписку Эстергази.
Будучи в отпуске в Париже, Пикар поделился своими заботами с адвокатом Луи Леблуа, своим другом, а тот – с вице-президентом Сената Огюстом Шерер-Кестнером.
Огюст Шерер-Кестнер
Возможно при этом заходила речь о секретном досье, что потом было поставлено Пикару в вину.
Пикар считал, что будучи офицером, он обязан оставаться в рамках армейской субординации. Поэтому Леблуа просил Шерер-Кестнера не упоминать имя Пикара.
28 октября Шерер-Кестнер заявил журналисту Национального агентства новостей (L’Agence Nationale), что верит в невиновность Дрейфуса и будет добиваться полной его реабилитации, но доводов не привел, будучи связан требованиями Леблуа; его заявление, однако, широко разошлось в прессе.
В то же время Гонз, Анри и дю Пати сочли нужным предупредить военного министра Бийо и самого Эстергази, который с 17 августа числился в отпуске по болезни, о том, что надвигается опасность разоблачения. Они послали анонимные письма обоим, в которых говорилось, что семья Дрейфуса добыла образец почерка Эстергази, считает его автором бордеро и будет добиваться на этом основании пересмотра дела. Письмо к Эстергази было подписано «Эсперанс» (Espérance). Голубая записка не была упомянута.
Таким образом, начав с фальсификации доказательств вины Дрейфуса, шайка из Статистической секции логически пришла к укрывательству германского шпиона.
Военный министр Жан-Батист Бийо
Эстергази, получив письмо, впал в панику, прибежал на квартиру к своей любовнице и два дня не выходил из комнаты. 23 октября он явился к Шварцкоппену и потребовал, чтобы тот заявил Люси Дрейфус, что ее муж – шпион. На это Шварцкоппен ответил: «Майор, я думаю, вы сошли с ума!» и указал ему на дверь. Эстергази был в истерическом состоянии, рыдал и угрожал Шварцкоппену пистолетом. Атташе сказал, что защитил бы его, если бы другой не был вместо него в ссылке.
В тот же день дю Пати, Гриблен и Анри тайно встретились с Эстергази в парке Монсури. (Гриблен был в темных очках, дю Пати с фальшивой бородой.) Они показали Эстергази факсимиле бордеро, и тот признал, что почерк разительно похож на его, но заявил, что он – жертва ужасного заговора, и даже стал говорить о самоубийстве. Собеседники успокоили его, сказали, что верят ему и помогут, но он должен во всем следовать их указаниям. После этого разговора Эстергази вернулся к Шварцкоппену и сообщил, что Генеральный штаб обещал ему поддержку. Это была их последняя встреча.
Шварцкоппена отозвали 2 ноября 1897 г. и назначили командиром Второго полка гвардейских гренедеров – весьма почетное назначение. Во время прощальной аудиенции у президента Фора Шварцкоппен заверил его, что никогда не имел дел с Дрейфусом.
Эстергази написал письмо военному министру Бийо, но оно осталось без ответа. Тогда он написал прямо президенту Фору. Читая это послание, снова видишь, что Эстергази был нарциссист и мегаломан:
«...Я обращался к моему начальнику и естественному защитнику, Военному министру. Министр не ответил. <...> Я обращаюсь к вам за справедливостью против бесстыдных подстрекателей этого заговора, передавших конфиденциальные детали обо мне заговорщикам, чтобы подставить меня на место негодяя. Если на мое несчастье меня не услышит глава моей страны, я предприму шаги к тому, чтобы мой призыв достиг главы и сюзерена семейства Эстергази – Кайзера. Он – солдат, и сумеет поставить честь солдата выше мелких и темных политических интриг. От вас, г-н Президент, зависит, толкнуть ли дело в эту область. Эстергази не боится ничего и никого, кроме Бога. Если меня хотят принести в жертву какому-то жалкому политическому плану, <...> никто и ничто не остановит меня перед действиями, которые я описал.»
Почему он считал сюзереном семейства Эстергази кайзера Вильгельма II, а не австрийского императора и короля Венгрии Франца-Иосифа?
Шерер-Кестнер добился встречи с военным министром Бийо 30 октября. Они долго беседовали. Шерер-Кестнер уверял в невиновности Дрейфуса и обвинял Эстергази, но не мог сослаться на Пикара, а Бийо ссылался на фальшивку Анри и на меморандум дю Пати, а также на недавно изготовленное, заверенное свидетелями Гонзом и Анри, показание Лебрюн-Рено о якобы имевшем место признании Дрейфуса. В конце концов Бийо уговорил Шерер-Кестнера повременить еще две недели. Беседа проходила наедине, но содержание ее было тут же сообщено Эстергази. Скорее всего, Бийо рассказал о ней Гонзу, а тот – Анри. Газета «Ле Матен» напечатала подробное изложение беседы. Шерер-Кестнер написал Бийо:
«Кто предал это огласке?2 Вас сильно подвели. <...> Я обещал вам мое молчание, а вы мне – свое. Я не сказал вам всего, что знаю, но указал вам верное направление. <...> Что станет с армией, если сами генералы поймут, что, возможно, произошло попрание правосудия?»
Шерер-Кестнер обратился к премьер-министру Мелину, и получив, наконец, разрешение Леблуа, предложил ему ознакомиться с перепиской Пикара с Гонзом, но Мелин отказался. Кабинет министров подтвердил это решение, поскольку Шерер-Кестнер не предъявил новых данных, и отказался пересматривать дело Дрейфуса, снова ссылаясь на принцип res judicata.
Таким же безуспешным было свидание Шерер-Кестнера с министром юстиции Жан-Батистом Дарланом 5 ноября. Этот отказывался рассматривать любые материалы иначе, как в официальном порядке. Мол, когда подадут петицию о пересмотре дела, тогда поговорим.
Кабинет министров 6 ноября опубликовал полуофициальное заявление в том смысле, что семье Дрейфуса остается только одно средство: подать петицию о пересмотре, которая будет рассмотрена должным порядком.
В газетах Шерер-Кестнера поливали грязью, обзывая пруссаком, германским лакеем, если не негодяем, то сумасшедшим, по которому плачет приют, и прочим в этом роде.
Эстергази не получил ответа на свое письмо президенту и написал другое. В нем он рассказал, что некая дама, по имени Эсперанс, которая еще раньше предупредила его о заговоре против него друзей Дрейфуса, передала ему ряд копий документов, которые Пикар похитил из иностранных посольств. Эстергази угрожал предать эти документы гласности, если не получит поддержки правительства. Таинственная дама получила в газетах прозвище «Дама под вуалью» (La dame voilée). Скорее всего, это был дю Пати.
Дама под вуалью – Старая открытка
Президент отнесся к угрозам Эстергази серьезно и обсудил положение с Бийо. В начале ноября Эстергази послал третье письмо президенту, угрожая опубликовать некий документ, который опозорит Францию или вызовет войну, если президент не поспешит на его защиту. Этот мифический документ тоже получил специальное название: «документ-защитник» (document libérateur). Когда Сосье вызвал Эстергази, и указав ему на недопустимость писать президенту в подобном тоне, потребовал предъявить этот документ, тот заявил, что отослал документ в Англию для сохранности. Врал, разумеется.
Внушение Сосье не возымело эффекта. 10 ноября Эстергази послал ему наглое письмо, требуя «официальных или неофициальных мер для защиты репутации человека, как они знают, совершенно невинного». Тогда же он послал две телеграммы Пикару в Тунис, вероятно, в надежде, что они будут перехвачены и вызовут подозрение, что Пикар сотрудничает с Матье. Одна телеграмма была такая:
«Останови Полубога. Все открыто. Дело очень серьезное. Сперанса (Speranza).»
Другая такая:
«У нас есть доказательство, что голубую подделал Жорж. Бланш (Blanche).»
Еще он послал Пикару анонимку печатными буквами:
«Берегись; все предприятие открыто; удались осторожно; не пиши ничего.»
«Speranza» – по-итальянски «надежда»; Бланш – так звали родственницу и подругу Пикара, графиню Комменж, хозяйку салона любителей музыки. «Полубог» было прозвище завсегдатая этого салона, капитана Лаллемана. Эти подробности знал дю Пати, бывший любовник графини Комменж.
Пикар, подозревая ловушку, отослал обе телеграммы своему начальнику генералу Леклерку, а тот – министру Бийо, но они и без этого, вместе с заполненными почтовыми бланками, были перехвачены Службой безопасности (Sûreté) и переданы Анри, который, заметим, примерно в это время сравнялся в чине с Пикаром – стал подполковником. Из телеграмм следовало, что Пикар ознакомил кого-то за пределами Генерального штаба с секретными материалами. Кроме телеграмм, Пикару было послано письмо таинственного содержания, о котором он даже не узнал, поскольку оно было перехвачено, чего и хотел его автор:
«Я ухожу из дома. Наши друзья очень недовольны. Ваш отъезд создал неудобства и все смешал. Ускорь свое возращение. Поспеши! Праздничный сезон весьма благоприятен для нашего дела. Мы на вас рассчитываем к 20 числу. Он готов, но не может и не будет действовать, пока не поговорит с вами. Когда Полубог скажет свое слово, мы начнем действовать. Сперанса (Speranza).»
Афиши с увеличенной фотографией бордеро принесли результат 7 ноября 1897 г.: некий биржевой маклер Жак де Кастро, имевший прежде дела с Эстергази и сохранивший его письма, увидел одну из афиш и опознал почерк Эстергази. Он связался с Матье, а тот – с Шерер-Кестнером, который сказал, что его расследование тоже указывает на Эстергази. Это же они рассказали Деманжу. С этого момента дрейфусаров не связывало требование Пикара не разглашать историю о голубой записке: у них появилась улика против Эстергази другого происхождения, но, в сущности, эта улика была не сильнее улики против Дрейфуса – совпадение почерка с почерком бордеро.
Шерер-Кестнер, Матье, Леблуа, Деманж, Шерер-Кестнер и сенатор Эмманюэль Арен 12 ноября решили начать кампанию в прессе с целью добиться ревизии приговора.
Арен напечатал 14 ноября в «Ле Фигаро» под псевдонимом Vidi статью «Досье месье Шерер-Кестнера», в которой утверждал, что бордеро написано не Дрейфусом и никак с ним не связано; что настоящий предатель – некий известный в Париже офицер со связями, который служит в гарнизоне близ Парижа; что новые документы, якобы уличающие Дрейфуса, на которые ссылается министр Бийо, – подделка.
Шерер-Кестнер напечатал в газете «Тан» (Temps – Время) открытое письмо сенатору Артюру Ранку, в котором перечислял доводы, убедившие его в невиновности Дрейфуса. Он писал, что не может жить спокойно, постоянно помня о том, что невинный страдает за преступление другого.
На это Анри, дю Пати и Эстергази напечатали в «Ля Либр Пароль» статью под псевдонимом Dixi, в которой говорилось, что некий неназванный офицер в Военном министерстве, (имеется в виду Пикар), которого поддерживает семья Дрейфуса, пытается очернить другого офицера, (имеется в виду Эстергази), свалив на него преступление Дрейфуса. В статье также намекалось на существование голубой записки, которая объявлялась подделкой3, и на секретное досье, в котором якобы содержатся многочисленные дополнительные улики против Дрейфуса.
Матье 16 ноября поместил в Национальном агентстве новостей, в «Ля Фигаро» и в «Ле Радикал» (Le Radical) открытое обращение к Бийо:
«Единственное основание обвинений 1894 г. против моего несчастного брата – неподписанное, лишенное даты письмо, позволяющее предположить, что военные документы были переданы агенту иностранной державы. Я имею честь информировать вас, что автором этого документа является г-н граф Вальсен-Эстергази, майор пехоты, с прошлой весны находящийся во временном отпуске по болезни. Почерк майора Эстергази идентичен почерку вышеозначенного документа. Для вас, г-н министр, было бы просто получить образцы почерка этого офицера. Более того, я готов указать, где вы можете найти его письма несомненной аутентичности, датированные прежде ареста моего брата. Я не могу сомневаться, г-н министр, что узнав имя человека, совершившего измену, за которую мой брат был приговорен, вы не замедлите и добьетесь торжества правосудия.»
Одновременно с публикацией этого письма Пикар подал формальную жалобу военному министру против Эстергази, который
«...будучи проинформирован неизвестным лицом о расследовании, которое я вел против него в порядке моей служебной деятельности, выдвинул клеветнические обвинения против меня сперва в виде частных писем, а затем в виде телеграмм.»
Эстергази не смолчал, и в следующие дни дал интервью многим газетам. Да – говорил он – я был дружен со Шварцкоппеном, бывал в посольстве; что из того? Это еврейский синдикат старается меня погубить! Они подкупили Шерер-Кестнера и Пикара! Эстергази говорил, что готов ответить на любые вопросы и грозился привлечь Матье к суду за клевету.
С этих пор в обращение вошел термин «синдикат». В «Ля Фигаро» 1 декабря вышла статья Эмиля Золя «Синдикат». Золя защищал идею группы людей, объединившихся для правого дела, и заявлял о своем желании принадлежать к этой группе.
Эмиль Золя
Слово приобрело двойное звучание: гордое в устах дрейфусаров, презрительное в устах антидрейфусаров. Бийо, в ответ на обращение Матье, заявил в Палате депутатов, что Матье должен представить доказательства в подтверждение своих обвинений, и приказал Сосье начать официальное следствие. Сосье назначил следователем генерала Жоржа Габриэля де Пейо.
25 ноября в «Ля Фигаро» вышла статья Золя «Г-н Шерер-Кестнер». Она кончалась словами, которые стали девизом дрейфусаров:
«Правда идет вперед, и ничто ее не остановит.»
1 Слухи о признании Дрейфуса исходили от капитана Республиканской гвардии Лебрюн-Рено, который конвоировал Дрейфуса к месту церемонии разжалования, и от дю Пати, утверждавшего, что при последнем разговоре Дрейфус косвенно признался в сношениях с германским атташе. Очевидное вранье: в официальном рапорте за этот день Лебрюн-Рено написал: «Нечего докладывать.»
2 Вероятнее всего, Бийо.
3 Позже Пикара официально обвинили в том, что он подчистил голубую записку.
Google Sites
Report abuse