Комментарии В. Котовер-Казанера

В. Котовер-Казанер

Очерк хороший, даже очень. В меру интереса, его можно читать внимательно или просто пробежать, как говорится, по диагонали, или хотя бы посмотреть иллюстрации. И действительно, на русском языке ничего лучшего нет. Клянусь своим весьма долгим читательским опытом. В. К.-К.

«Почему они берут сторону Роллана и Толстого, а не Золя и Чехова?»

Это автор зря. Ничего нет удивительного и предосудительного в том, что два совка пользуются возможностью свистнуть на подмогу великих писателей. Роллан – Бог с ним, не он один был такой. Остались воспоминания, что Александр Блок примерно так же отнёсся, когда к нему обратились с просьбой выступить в защиту Бейлиса. А Лев Толстой высказал не столько своё отношение к делу Дрейфуса, сколько характерное для нормального обывателя, коих миллионы. Мало ли что каждый день печатают всякие газеты – своих дел достаточно. Цитата, кстати сказать, взята из эссе о Шекспире; Дрейфус там помянут мимоходом.

Автору (и мне тоже) более симпатично мнение Чехова. Но и оно тоже принадлежит обывателю, хотя и не вовсе лишённому понятия о справедливости. Антон Палыч на этой почве даже поссорился со своим издателем – но и только. Возвысил ли он голос протеста, занял ли активную жизненную позицию, говоря совковым новоязом? Вроде нет.

То ли дело Золя и Пикар! Ни тот, ни другой не питали к евреям особой симпатии (может, и вовсе никакой), но оба желали, чтобы в их прекрасной Франции царили Закон и Справедливость. Они пошли на немалый риск (каково, к примеру, полковнику перечить генералам), каждый пострадал так или иначе. Есть версия, что Золя угорел не по случайности, а отдал жизнь за своё дрейфусарство. Вот герои.

Историческое чтение имеет, в частности, то достоинство, что побуждает думать и сравнивать. Предлагаю сравнить различные модели демократии: насквозь прогнившую буржуазную рубежа XIX – XX веков;

советскую времени победившего социализма. (Прекрасная Конституция, предмет такой был в школе. По сей день помню: гражданам предоставлены все права с одной-единственной оговоркой: пользоваться ими – правами то есть – дозволяется только в интересах народа);

народную, установившуюся в Восточной Европе после войны (одна Штази в ГДР чего стоит);

позднесоветскую и нынешнюю, молодую, расцветающую и набирающую силу с каждым годом – суверенную.

Может, что забыл? Не претендую на полноту. В. К.-К.

25 сентября 2017 г.

У них «есть тысячи дел, гораздо более близких и интересных, чем дело Дрейфуса».

Тут, во последних строках, автор делает распространенную ошибку: приписывает Толстому то, что по совершенно справедливому мнению Льва Николаича, изложенному в цитате, относится к некоему заурядному обывателю. Нет, отнюдь! У Толстого не было тысячи дел; он был всецело поглощен размышлениями о высочайших материях: о душе, о смерти, о религии и пр. А на тысячи обычных дел у него была дворня, окружение и главное – Софья Андреевна.

Коли зашла речь о Толстом, то не лишне привести такой отрывок:

Отношение Толстого к делу Дрейфуса

15 октября 1894г. во Франции был арестован и предан военному суду офицер генштаба Альфред Дрейфус. А 22 декабря его признали виновным в шпионаже и государственной измене, приговорив к лишению чинов и званий и пожизненной ссылке во французскую Гвиану. Французская печать обвинила всех евреев в предательстве интересов Франции. Знаменитый писатель Эмиль Золя, отличавшийся характерным для французов отвратительным антисемитизмом, который сполна проявился в его еврейских персонажах, готовых на любые преступления ради денег, власти, сластолюбия и славы, опубликовал в газете "Фигаро" статью "В защиту евреев", где утверждал, что травля евреев выходит за границы здравого смысла, истины и справедливости. Несмотря на резкие нападки антисемитов, Золя продолжал писать против "ненавистного и безумного явления". 13 января 1898 г. в газете "L'Aurore" появилось его знаменитое письмо президенту Франции Фору "J'Accuse...! ("Я обвиняю!"), в котором он обвинил правительство и армию в сокрытии подлинных фактов и государственной измене. За оскорбление чести правительства и армии Золя был приговорен к штрафу и тюремному заключению и вынужден был бежать в Англию. На улице его преследовали толпы разъяренных антисемитов.

Толстой не ответил на многочисленные обращения выступить в защиту невинно осужденного во Франции А.Дрейфуса. И только во время суда над Эмилем Золя он дал ряд интервью русским газетам ("Курьер", "Русский листок"), где заявил: "Я не знаю Дрейфуса, но я знаю многих дрейфусов, и все они виновны..."

"Лично уверен в вине Дрейфуса..." ("Процесс Эмиля Золя", Москва, 1898). И это говорилось в то время, когда большая часть людей уже убедилась в невинности Дрейфуса. Лишь после освобождения Дрейфуса, беседуя с французским публицистом Ж. Бурденом в марте 1904 г. Толстой признал, наконец, как бы с сожалением: "Да, да, он невиновен. Это доказано. Я читал материалы процесса. Он невиновен, опровергнуть это теперь невозможно".

Просьбы возвысить свой голос в защиту невинно осужденного Дрейфуса вызывали у великого писателя, защищавшего убийц и преступников, страшное негодование: "Кто-нибудь, когда-нибудь сможет объяснить мне, почему весь мир проникся интересом к вопросу - изменил или не изменил своей родине еврей-офицер? Проблема эта имеет ничтожное значение для Франции, а для всего остального мира она совсем лишена интереса... Нам, русским, странно заступаться за Дрейфуса, человека ни в чем ни замечательного, когда у нас столько исключительно хороших людей было повешено, сослано, заключено в одиночные тюрьмы". Как можно не возмущаться отношением Толстого к мучениям невинно осужденного человека, когда теплые слова и даже слезы находились у чувствительного писателя при сообщениях о казни ужасных преступников! И дело тут совсем не в том, что это происходит во Франции, а "у нас столько исключительно хороших людей повешено" и т. д. Дело в том, что Дрейфус – еврей. И евреями, столь неприятными ему, были и жертвы погромов, в том числе и кишиневского. И именно этим объясняется то, что муки голодных крестьянских лошадей, которых он предложил брать в город на зиму и возвращать весной их хозяевам, муки бессловесных животных, вызывали у него больше жалости и сострадания, чем придавленные двойным гнетом евреи. И не нашлось у него никаких гневных слов, осуждающих погромщиков и бандитов. Единственным публичным заявлением для заграницы было его интервью американской газете "Норт америкэн ньюспэйпер", в котором он сказал, что в кишиневском погроме "виновато русское правительство".

http://world.lib.ru/s/shwarc_n/tolstoy.shtml

Там же:

Толстой ни разу, несмотря на многочисленные просьбы публициста Ф. М. Геца и писателя Шолом-Алейхема, ни разу не выступил от своего имени с осуждением погромов или хотя бы просто с выражением сочувствия пострадавшим и отказал Шолoм-Алейхему в письме для сборника, выпущенного в помощь жертвам кишиневского погрома. Почти двадцать евреев просили человека, считавшегося совестью России, публично осудить этот погром. Вместо этого Толстой пишет одному из просителей (27 апр. 1903 г.), писателю Э. Линецкому, что "все пишущие так же, как и Вы, требуют от меня, чтобы я высказал свое мнение о кишиневском событии. Мне кажется, что в этих обращениях ко мне есть какое-то недоразумение. Предполагается, что мой голос имеет вес, и поэтому от меня требуют высказывания моего мнения о таком важном и cложном по своим причинам событии, как злодейство, совершенное в Кишиневе. Недоразумение состоит в том, что от меня требуется деятельность публициста, тoгда как я человек, весь занятый одним очень определенным вопросом, не имеющим ничего общего с современными событиями: именно вопросом религиозным и его приложением к жизни.

Вот оно что!

…я человек, весь занятый одним очень определенным вопросом, не имеющим ничего общего с современными событиями: именно вопросом религиозным и его приложением к жизни.

Впрочем, в статье под ссылкой убедительно показано, что врал старик.

Случалось ему отзываться и на злободневные вопросы, а когда не хотелось – прибегал к отговоркам. Но никогда он не отвлекался на тысячи интересных мелочей.

В. К.-К.

28 сентября 2017 г.

< >