[Большую часть 1936 года Сигизмунд Александрович Леваневский провёл в США. Он выехал из СССР в самом начале марта и примерно 10 марта прибыл на трансатлантическом лайнере в Нью-Йорк. 5 августа Леваневский вылетел из Лос-Анжелоса на «Н-208», но перелёт до Берингова пролива проходил в основном по территории США. В конце ноября Леваневский опять выехел в США и провел в США, вероятно, весь декабрь 1936 года. То есть Леванеский провёл в США не менее шести месяцев и посетид не менее десятку крупных городов.
В «Книге Зингера 1939 года» опубликованы 13 писем Леваневского из США к своей семье (10 писем из первой поездки и 3 письма из второй поездки). Первые десять писем опубликованы в «Глава XII, 1936 год» на страницах 111-113, ещё три письма Леваневского (и одно письмо Побежимова) опубликованы в «Глава XIII, 1936―1937 годы» на страцницах 125-127. В папке на сервисе Google.Диск можно посмотреть «Фотографии всех страниц книги».
Опубликовано мало произведений, которые написал лично Леваневский. Леваневский официально считается одним из многих соавторов известной книги «Как мы спасали челюскинцев». Но это своебразная книга, в этой книге трудно отделить работу авторов от работы редакторов. Леваневский в этой книге скорее рассказчик, а не соавтор. Поэтому письма Леванеского из США очень интересны для изучения характера лётчика.]
16 марта
23 марта
24 марта
30 марта
30 марта
6 апреля
14 апреля
29 мая
14 июня
16 июня
2 декабря
8 декабря
14 декабря
Пилот посылал частые письма домой, в Москву, на Конюшковскую улицу, к жене и детям...
«16 марта 1936 года. Нью-Йорк.
Дорогая Наташенька! Вот уже шесть дней, как я в Нью-Йорке. Пребывание мое здесь совпало как раз с забастовкой лифтеров. Поднимаюсь в Амторге на двадцатый этаж. Ну, конечно, не раз проклинаешь американские небоскребы. Пока заберешься, сердце стучит, вроде вот выскочит, коленки трясутся. Сегодня уезжаю в Балтимору на завод и оттуда в Вашингтон.
Целую тебя и детей
Сигизмунд».
«23 марта. Чикаго.
Дорогая Наташенька! Это письмо пишу из Чикаго... Последнюю неделю все время разъезжаю. Был в Вашингтоне, где представлялся четырем министрам и уйме генералов. Потом в Бриджпорте, теперь в Чикаго, вечером выезжаю в Сан-Диего, потом в Лос-Анжелос, Сан-Франциско и Сиатль. Устаю основательно от всех встреч, переговоров. Ну, и тоска! Скука! Что американцу весело, то нашему брату скучно».
«24 марта.
Видел летчика Александера, который собирался прилететь в Союз. Приезжал ко мне с женой. Живет бедняга повидимому бедно. Приехал в автомобиле, рядом с которым мой «ГАЗ» показался бы «Линкольном». Я угостил его, конечно вспомнили про нашу встречу в Номе».
«30 марта. Лос-Анжелос.
Дорогая Норочка! Пиши, как живешь, как учишься? В общем все. Старайся и будь послушной. Не груби, не повышай голоса, будь воспитанной и культурной девочкой. Слушайся маму и напиши, какой бы ты подарок хотела от меня получить. Целую крепко. Твой папа.
P. S. Не ссорься с Владой, будь ему примером».
«30 марта.
Дорогой Владушка! Чаще умывайся, не хулигань, не задирайся с Норой, слушайся маму, излишне не шали, а я тебе за то привезу ружье, которое стреляет дробинками (настоящее), часы и, если будешь полностью толковым пареньком, в придачу еще кое-что. Твои запросы знаю, а Нору вот спрашиваю.
Твой папа».
«6 апреля. Сан-Франциско.
Дорогая Наташенька!
Погода стоит изумительно хорошая, как-то не верится, что сейчас зима, в лучшем случае весна, некоторые деревья уже отцвели, кругом сочная зелень. Сегодня выезжав в Сиатль.
Сигизмунд»
«14 апреля.
Опять устраивается в мою честь прием. Осточертело, а надо. Скорей бы попасть домой...»
«29 мая. Нью-Йорк.
Ох, скорей бы домой. Опротивело здесь все. Америка это страна в основном людей узкошкурных интересов, тупой алчности к наживе. Чем богаче человек, тем скупее. Противно смотреть, насколько могут изуродовать человека деньги. Как счастливы народы Советского Союза, что у них нет нужды и нет в крови этих порочных, омерзительных свойств.
Сижу, как на гауптвахте. Кругом все чужое, ни одного близкого человека, с нетерпением жду, когда закончу дела».
«14 июня.
Дорогая Наташенька! Вот уже я и в Лос-Анжелосе. Сегодня утром в 8 часов вылетел из Сиатля и в 4 часа прилетел в Лос-Анжелос. Пролет прошел благополучно, если не считать того, что газеты узнали по билету, что лечу и по всей Калифорния раззвонили. В результате в каждом городе на пути во время посадок ― встречи, цветы, фотографы, требование автографа, а в Лос-Анжелосе приехал на аэродром вице-президент одной большой авиационной фирмы но ему-то спасибо ― довез до отеля, а то от аэродрома до отеля двадцать километров.
Уже две недели как не имею сведений из Союза, предполагаю, что через неделю увижу Левченко. Досадно, что он задержался. Ну, пока. Целую.
Сигизмунд».
«16 июня. Лос-Анжелос.
Дорогая Наташенька!
Вот уже третий день в Лос-Анжелосе. Вчера переехал в другой отель. Комната очень хорошая. Из окна вид на сад с тропической растительностью, бассейном для купания и прочим. Окружают вниманием, только что приехал с устроенного завтрака и нахожу в комнате большую роскошную корзину с фруктами и конфетами, присланную главным управлением этого отеля. Но иногда и внимание утомляет. Охотно согласился бы сменить в настоящее время свою прекрасную комнату с двумя кроватями на побережье нашей Чукотки со спальным мешком.
Характерно, что реакционная печать ― и та хорошо отзывается, а поскольку я являюсь представителем государства, ясно, что это способствует трезвому пониманию советских людей. Это меня радует. Привет всем.
Сигизмунд».
Так вышло, что по условиям работы Побежимов и Чечин жили в двадцати километрах от Леваневского под Лос-Анжелосом. Но товарищи с одинаковым волнением думали о родине, вспоминали ее с любовью и с радостью говорили о скором возвращении домой. Всем хотелось скорей к Москве, видеть настоящую русскую зиму и большую советскую жизнь. Письма Побежимова и Леваневского к своим семьям как бы перекликались меж собой.
«2 декабря 1936 г. Лос-Анжелос.
Дорогая Наташа! Остановился в настоящее время не в отеле, а в так называемых меблированных комнатах. Здесь меньше встречаешь людей и больше похоже на домашнюю обстановку, хотя бы в том, что есть кухня, посуда и всякая такая мелочь.
Купил продуктов: яиц, грудинки, томату, соли, масла. Завтра принесут свежее мясо, устриц и буду сам себе готовить. Объявляю бойкот ресторанам. Запасся даже кофе, молоком и чаем. Кроме дела, не хочу никого видеть, так как по делам наулыбаешься за день настолько, что пропадает аппетит. Рад, что Норочка охотно занимается, это польза. Надеюсь, Влада на мягком месте не съезжает со снежной горы.
Твой Сигизмунд»
«8 декабря 1936 г. Лос-Анжелос».
Дорогая Наташенька! На-днях переехал в другое место на житье. Только что пообедал. Сварил суп, сосисек, испек картошек. Вот так и живем. Глаз зажил[3]. В связи с задержкой приходится ругаться. Ругаться здесь приходится с улыбкой на лице, благодаря чему это страшно изматывает. Был на-днях на заводе «Волти». Ну, приняли там очень хорошо, радушно. Погода днем стоит жаркая. Побежимов и Чечин купаются. Живут от меня в двадцати километрах. Так что вижу их не каждый день. Страшно скучаю, Наташенька, без вас. Если бы не серьезность дела, кажется, плюнул на все и приехал бы в Москву. Как-то вы там живете? Я полагаю, что хорошо.
Из разговоров с Побежимовым выяснил, что его жена Мария Максимовна с большим уважением относится к тебе; если хочешь, не плохо было бы, чтобы ты ей позвонила, ведь она тоже скучает, пожалуй.
Целую тебя, дорогая, и ребят.
Сигизмунд».
«14 декабря 1936 г. Лос-Анжелос.
Я живу своими старыми методами в отношении кухни. Готовлю себе сам, тем паче, что больше двух раз харчить не хочется. Сегодня приготовил на обед куриный бульон, на второе ― курица же и на третье ― молоко. Завод от города далеко. Пришлось арендовать автомобиль, что значительно стоит дешевле, чем платить за каждодневные поездки. Получаю, хотя и не регулярно, «Правду». Сегодня получил за 26 ноября. Читал доклад товарища Сталина на Съезде Советов.
Сигизмунд».
В те же дни бортмеханик Побежимов писал в Москву из Лос-Анжелоса письмо своей дочурке Ляле:
«Добрый день, Лялюська! У вас теперь холодно. Вы можете кататься на санках, на лыжах, на коньках. Я посылаю тебе эту лихую тройку[4] с санями из такого места, где могут только рассказывать детям в сказках, что такое лед и что такое снег. Здесь снега никогда не бывает, и о льде не может быть и речи. Сейчас самое холодное здесь время, но и при этом холодном времени спеют мандарины, лимоны, а они вообще здесь растут два раза в году. В общем, дорогая Лялюся, сейчас у меня лето. А летом была зима.
Помнишь, когда ты меня встречала на Москва-реке. Я тогда прибыл от зимы. Был там, где вечно плавают льды. [127]
С каким бы наслаждением я сейчас почувствовал под ногами хруст снега и щипанье щек от мороза. Поздравляю вас с мамой и всех с новым годом, с новой радостью всей страны, с новой Конституцией, о которой человечество только мечтало.
Целую всех. Гриша».
Письмо Побежимова, его тоска по хрусту снега и родимой стороне, перекликалось с письмом Леваневского, где тот охотно соглашался сменить свою прекрасную, с двумя кроватями комнату в калифорнийском городе на побережье нашей Чукотки со спальным мешком.