Старт самолета «СССР Н-209» из Москвы через Северный полюс в Фербенкс ― Нью-Йорк был назначен на двенадцатое августа.

Сорок лет назад к тому же Северному полюсу шведский инженер Андрэ с двумя спутниками, Стриндбергом и Френкелем, стартовал на воздушном шаре «Орел», изготовленном в Париже. Местом старта был остров Шпицберген. Андрэ предполагал, что при помощи гайдропов и трех парусов он сможет уйти в нужную ему сторону от любого ветра до двадцати семи градусов.

Тогда еще не было радиостанций, и единственным средством односторонней связи служили Андрэ почтовые голуби. Их взял он с собой три дюжины. Пролетев шестьдесят часов, Андрэ вынужден был опуститься на лед, пройдя по воздуху от места старта всего лишь около трехсот пятидесяти километров.

Три смельчака пошли по дрейфующим льдам к ближайшей от них земле. После долгих и мучительных скитаний путники увидели землю. Это был Белый остров. На нем и нашли могилу три мужественных пионера, задумавших узнать тайну полюса. Останки путешественников были обнаружены совершенно случайно в 1930 году норвежской экспедицией. Возле них были найдены банки с консервами. Это говорило о том, что люди погибли не от голода, а от другой, оставшейся неизвестной причины, скорее всего от холода или болезни.

Через сорок лет после старта воздушного шара Андрэ экспедиция Папанина опрокинула окончательно все предположения о существовании какой-либо земли в районе Северного полюса. [143]

Блестящий рейд звена Героя Советского Союза Михаила Водопьянова изумил весь мир своим достижением Северного полюса.

Перелеты Героев Советского Союза Чкалова и Громова из Москвы в Америку через Северный полюс утвердили за советскими летчиками мировую славу.

Идея Леваневского была претворена в жизнь Героями Советского Союза Чкаловым, Байдуковым и Беляковым, Громовым, Юмашевым и Данилиным.

Двенадцатого августа 1937 года в 18 часов 15 минут со Щелковского аэродрома, близ Москвы, был дан старт третьего беспосадочного перелета по маршруту Москва ― Северный полюс ― Северная Америка.

Через 10 минут после взлета с борта самолета «Н-209» была принята первая радиограмма, за ней последовали с небольшими промежутками и другие сообщения.

«18 часов 25 минут. Слушайте меня на волне 55 метров. Как вы меня слышите?

Галковский»

«18 часов 45 минут. Вас слышу на волне 32,8. Слышу хорошо. Прошли траверз Загорска. Все в порядке.

Левченко, Галковский»

«18 часов 49 минут. Начнем работать по расписанию. Все в порядке.

Галковский»

«19 часов 40 минут. Пересекли Волгу-матушку, путевая скорость 205 километров в час. Высота полета 820 метров. Слышу хорошо Москву на волне 32,8. Все в порядке. Самочувствие экипажа хорошее».

«20 часов 55 минут. В 20 часов 37 минут прошли траверз озера Воже. Архангельск, передавайте на волне 512 метров. Москву слышу хорошо.

Галковский, Левченко» [144]

«22 часа 03 минуты. В 21 час. 50 минут широта 63°, долгота 40°,2.

Галковский»

«23 часа 53 минуты. 23 часа 09 минут прошли остров Моржовец. Высота полета 2600 метров. 3 часа идем ночью. Леваневский, Кастанаев ведут самолет по приборам. В самолете горят все кабинные огни. Все в порядке».

13 августа, 0 часов 35 минут. Все в порядке. Материальная часть работает хорошо. Самочувствие хорошее. Перехожу на волну 26,54 метра.

Галковский»

«0 часов 55 минут. Слушайте меня на волне 26,54 метра. Как меня слышите? 0 часов 39 минут вышли Баренцево море. Широта 68° 31', долгота 44° 10'. Позади осталась ночь. Ожидаем солнце. Высота полета 2500 метров. Все в порядке. Самочувствие хорошее.

Левченко, Галковский»

«1 час 53 минуты. Все в порядке. Ждите».

«2 часа 20 минут. 1 час 40 минут широта 70° 20', долгота 45° 15'. Высота полета 2500 метров. Взошло солнце. Внизу сплошные облака. Температура воздуха 25 градусов. Ждите».

«2 часа 54 минуты. 2 часа 25 минут нахожусь широта 72° 15', долгота 45° 47'. Высота полета 2300. Идем над сплошными облаками. Все в порядке. Самочувствие экипажа хорошее.

Левченко, Галковский»

«3 часа 16 минут. Метео принял. Ждите 40 минут. Все в порядке. 3 часа 42 минуты. Все в порядке. Ждите».

«4 часа 35 минут. 3 часа 50 минут долгота 44° 20', широта 74° 50'. Слышим оба маяка хорошо. Однако к Рудольфу по маяку итти нельзя. Высокая облачность к востоку от 50 меридиана. Идем к Земле Александры. Все в порядке. Самочувствие хорошее.

Левченко, Галковский» [145]

«4 часа 58 минут. 4 часа 28 минут широта 76° 52', долгота 44° 50'. Все в порядке.

Левченко, Галковский»

«5 часов 43 минуты. Высота 6000 метров. Температура воздуха ―27. Все в порядке.

Левченко»

«6 часов 44 минуты. 6 часов 20 минут широта 79° 13', долгота 51° 42', перевалили фронт. Идем к Рудольфу по маякам. Как слышите? Все в порядке. Самочувствие хорошее.

Левченко, Галковский»

«8 часов 30 минут. Рудольф, я РЛ. Дайте зону радиомаяка на север».

«9 часов 15 минут. Идем по маяку. Все в порядке. Самочувствие экипажа хорошее.

Галковский»

«11 часов 50 минут. По пути к полюсу в зоне маяка. Высота полета 5400. Материальная часть работает отлично. Температура воздуха ―28°. Все в порядке. Самочувствие экипажа хорошее. Как меня слышите?

Галковский»

«12 часов 32 минуты. Широта 87° 55', долгота 58°. Идем за облаками, пересекаем фронты. Высота полета 6000, имеем встречные ветры. Все в порядке. Материальная часть работает отлично. Самочувствие хорошее.

Левченко, Галковский»

«13 часов 40 минут. Пролетаем полюс. Достался он нам трудно. Начиная от Баренцова моря, все время мощная облачность. Высота 6000 метров, температура ―35°. Стекла кабины покрыты изморозью. Сильный встречный ветер.

Сообщите погоду по ту сторону полюса. Все в порядке.

Леваневский, Кастанаев, Левченко, Галковский, Годовиков, Побежимов» [146]

В течение первой половины дня в штабе перелета получались сведения о ходе перелета Героя Советского Союза Леваневского. Перелет протекал успешно. В 13 часов 40 минут самолет прошел над полюсом и и лег курсом на Аляску. Передачу с самолета принимали береговые радиостанции Народного комиссариата связи СССР и Главного управления Северного морского пути. В 14 часов 32 минуты с самолета была передана радиограмма, в которой сообщалось, что крайний правый мотор выбыл из строя из-за порчи маслопровода; высота полета ― 4600 метров при сплошной облачности.

После этого регулярная связь с самолетом нарушилась. В 15 часов 58 минут по московскому времени Якутская радиостанция приняла следующее сообщение с самолета: «Все в порядке. Слышимость PI» (что значит ― плохая). Затем в 17 часов 53 минуты радиостанция мыса Шмидта приняла с самолета следующую радиограмму: «Как меня слышите? РЛ (позывные самолета Леваневского). Ждите».

Все военные, коммерческие и любительские радиостанции Северной Америки вели непрерывное наблюдение за эфиром, слушали позывные и передачи советского самолета. Одновременно северные и дальневосточные советские радиостанции также непрерывно следили за эфиром. Между Москвой и Вашингтоном, а также между Москвой, Сан-Франциско и Фербенксом поддерживалась регулярная связь по радиотелефону и радиотелеграфу. Однако связь с самолетом «СССР Н-209» возобновить не удалось.

Той порой Папанинская льдина, неся на себе четырех советских героев, их шелковое жилище, продовольствие, закупоренное в банки, научные приборы, радиостанцию Кренкеля, карты и пса Веселого, продолжала свой исторический дрейф на юг. Урывками после трудной и напряженной работы на льдине Иван Дмитриевич Папанин коротко записывал в свой дневник:

«12 августа. Погода продолжает свое гнусное дело. Дует ветер силой до 12 метров в секунду. Идет мокрый снег, температура ― минус 1 градус... Теодорыч[5] после завтрака лег спать. Я все время очищал базы от снега, так как они наполовину скрыты под сугробами. Баулы с керосином совсем [147] занесло... Я сварил обед. После обеда решили отдыхать. Особенно я уговаривал Теодорыча, так как ему ночью надо работать. К тому же с острова Рудольфа нам сообщили, что самолет Леваневского уже вылетел из Москвы на Аляску и надо за ним следить.

Всю ночь до утра и потом целый день Эрнст не спал: он слушал самолет Леваневского. Я пошел варить обед, потом принес чаю Теодорычу.

13 августа. Несмотря на то, что я лег в 5 часов утра, долго спать не пришлось. У нас была надежда, что Леваневский завернет к нам, сбросит горелки для примусов, которые мы просили... Я сварил чаю, предложил Теодорычу, но он не смог пить. Тогда я приготовил ему кофе и понес в радиорубку... Почти каждые 5 минут я бегал на радиостанцию, спрашивал, слышно ли что-нибудь от Леваневского.

Вскоре после полудня мы узнали, что самолет идет на трех моторах. Это сообщение пронзило всех как электрическим током. Все подумали, что дело плохо. Леваневский радировал, что он летит в сплошном тумане. Все почувствовали такую боль, будто в душе что-то оборвалось.

Я сварил Эрнсту кофе, чтобы не заснул, так как он уже вторые сутки сидит с наушниками в радиорубке...

Время было уже предвечернее, от Леваневского ничего не слышно. Всех это очень волновало и мучило, но мы продолжали работать. Думаем, что он продолжает лететь вперед на трех моторах, а радиостанция у него «скисла», как случилось у нас, когда мы садились на Северный полюс. Эрнст все продолжает слушать ― неутомимо, упорно, внимательно.

Мы пошли с Петром Петровичем выбирать батометры из океана. На помощь приходил Женя, так как без смены нам двоим очень тяжело работать. Потом привез с базы бидон с продовольствием, ящик с маслом. Мы втроем перекусили, Теодорыч не снял наушников и не мог к нам присоединиться.

Через каждые 5―6 часов варю кофе и ношу Эрнсту. У него усталый вид, чувствую, что сейчас свалится с ног. У всех такое тяжелое настроение, что, конечно, не до сна. Хотел писать статью в «Правду», которую начал накануне, но не пишется. Залез в спальный мешок, но больше [148] получаса дремать не пришлось. Снова встал и пошел на радиостанцию. Женя и Петр Петрович также долго лежали и не могли заснуть.

14 августа. Спали очень мало и, будто сговорившись, пошли на радиостанцию. Теодорыч попрежнему сидит с наушниками у радиостола и слушает: не появятся ли сигналы самолета Леваневского?

В 7 часов утра прослушали «Последние известия по радио». Узнали, что Леваневский ничего не сообщает. На душе стало грустно и досадно: где же его искать? Я еще не теряю надежды. Мы попросили радистов острова Рудольфа, чтобы они дали возможность на 2―3 часа уложить Теодорыча. Он бледен и измучен без сна. Правда, Кренкель ― очень сильный человек. Но сон его одолевает.

На Рудольфе согласились.

...снова сварил кофе для Теодорыча. Он говорит, что после кофе ему не хочется спать. Нас всех очень беспокоит положение самолета Леваневского...

Кренкель настроился на станцию имени Коминтерна. Только что «Последние известия по радио» сообщили, что на розыски Леваневского вылетают Водопьянов, Молоков и Алексеев ― наши старые друзья!

Надвигается туман; очевидно, пойдет снег.

15 августа. Продолжается напряженное состояние: Теодорыч круглые сутки сидит и слушает самолет Леваневского. Но в то же время у нас не прекращаются и научные наблюдения, для проведения которых нас сюда на льдину и посадили...

Мы легли спать в 2 часа ночи. Эрнст Теодорыч до утра должен продолжать слушать. Больно смотреть на него. Он работал с нами на лебедке. Потом за чаем съел колбасу. От усталости, переутомления и систематического ограничения в пище за эти дни (он пил только кофе) у него началась рвота. Вместо того чтобы лечь спать, он все же пошел к радиостолу, надел наушники и продолжает свое дело: слушает самолет Леваневского».

* * * * * * *

Так жили и работали в те волнующие для всей страны дни великие подвижники советской передовой науки Папанин, Кренкель, Ширшов и Федоров.

Отважные люди на льдине могли при первом мощном [149] взломе льдов оказаться в весьма опасном положении. Тогда по заранее намеченному плану на помощь папанинцам пришел бы самолет дальнего действия с острова Рудольфа, где Герой Советского Союза летчик Мазурук нес «папанинскую вахту».

Случилось так, что незадолго перед стартом Леваневского из Москвы через полюс Мазурук был отвлечен с острова Рудольфа для перевозки на маленьком самолете начальника станции бухты Тихой. Этот начальник вздумал прилететь на остров Рудольфа «для обмена накопленным опытом». Свезти начальника зимовки обратно в Тихую с Рудольфа не составляло особого труда. Но попасть к себе на Рудольф из бухты Тихой Мазурук не смог в течение долгого времени.

Радист Вознесенский, безраздельно хозяйничавший на радиостанции в бухте Тихой целых два года, возмущал всю зимовку своим непонятным поведением. Он перестал передавать частные телеграммы с острова на материк, задерживал ответы с Большой земли, волнуя всю зимовку, обманывал Мазурука, давая ему ложные сведения о погоде на Рудольфе. Когда в Тихой была ясная погода, радист Вознесенский неизменно сообщал Мазуруку, что на Рудольфе в это время туман или снегопад, лететь туда нельзя. И Мазурук оставался как бы связанным в бухте Тихой. Он не мог вылететь на розыски «Н-209» немедленно после прекращения работы радиостанции Леваневского. Случись в эти дни что-нибудь с папанинцами, и к ним не смог бы прийти на помощь Мазурук.

В те напряженные для всей советской страны часы, когда, быть может, экипаж Леваневского обсуждал свое трагическое положение возле самолета, разбившегося в мощных торосах Центрального полярного бассейна, и надеялся на скорую братскую помощь Мазурука, несшего вахту на Рудольфе, в шестистах километрах от предполагаемого места вынужденной посадки «Н-209», человеческий выродок радист Вознесенский творил свое гнусное дело, задерживая Мазурука в бухте Тихой.

В дни перелета Леваневского Вознесенский совсем прекратил работу, сохранив лишь видимость ее. Он обманывал зимовщиков, заставлял механика запускать мотор, а сам стучал ключом, передавая будто телеграммы или [150] вслушиваясь в эфир. Он рассылал подложные телеграммы от имени Героя Советского Союза Мазурука. Он мучил механика бухты Тихой ночными вахтами. А когда механик приходил ночью, то заставал радиста спящим на станции.

― Мишка, вставай! ― будил его механик.

Радист просыпался, таращил спросонья глаза и бормотал:

― Ступай к себе, сегодня отменяется!

При полетах через полюс Чкалова и Громова бухта Тихая производила ежечасные метеорологические наблюдения, получив приказ об усилении наблюдений. Героические самолеты, совершавшие небывалые в истории трансполюсные рейсы, знали о том, что делается кругом над пролетаемыми станциями. В случае нужды самолеты могли бы совершить посадку там, где это позволили бы метеорологические условия. Леваневский, пролетая над районом Земли Франца-Иосифа, не знал о состоянии погоды в бухте Тихой, потому что рация Вознесенского молчала. «Экватора» об усилении метеорологических наблюдений метеоролог бухты Тихой не получила. Полет Леваневского бухта Тихая не обслуживала, а вредила ему по вине радиста Вознесенского, прекратившего в те дни работу.

Метеонаблюдательница бухты Тихой, узнав в последних известиях по радио о вылете Леваневского, усилила по своей инициативе метеорологические наблюдения, ведя их ежечасно. Она в мороз и в ветер ходила замерять температуру воздуха и воды, силу ветра, его направление и все эти сведения сообщала ежечасно на радиостанцию Вознесенского. А тот бросал их в корзину. Обманывая Мазурука, радист Вознесенский как бы держал его в плену в бухте Тихой. Мазурук не смог вылететь на розыски, когда еще было светлое время, удобное для полетов.

Поиски производились издалека...

Многочисленная трудовая семья советских радистов оказалась не без урода, но это был один лишь Вознесенский. Тысячи других радистов равнялись по Кренкелю. Они по целым дням не снимали с головы наушников, напряженно вслушивались в эфир, ища самолет Леваневского. Десятки лучших летчиков нашей страны, несмотря на близость полугодовой полярной ночи, беззаветно ринулись на Крайний Север. Мужественные советские моряки пошли на бой со льдами за экипаж Леваневского. Каждый гражданин, [151] раскрывая по утрам газету, трепетно искал последние известия о продвижении советских летчиков и моряков к высоким параллелям.

Ледокол «Красин», стоявший на чистой воде в Чаунской губе, был направлен на северо-восток к берегам Аляски, к мысу Барроу. Находившийся в полете Герой Советского Союза летчик Павел Головин прислал в Правительственную комиссию телеграмму: «Экипаж самолета «Н-206» считает товарищеским долгом предложить свои услуги для участия в поисковых операциях на нашем самолете, в пределах наших возможностей».

К мысу Барроу полетели машины летчиков Задкова и Грацианского с разных концов Советского Союза. Началась спешная подготовка самолетов Героев Советского Союза Водопьянова, Молокова и Алексеева, летавших к Северному полюсу.

Папанин сообщал с дрейфующей льдины, что готов принять на свое ледяное поле самолеты, ― посадка самолетов в его лагере возможна.

Герою Советского Союза Головину было предложено вылететь на остров Диксона и находиться там в резерве для полета на север в западный или восточный районы Арктики.

Вся сеть радиостанций и метеостанций продолжала свою работу. Радисты непрерывно искали в эфире позывные «РЛ». Радиостанция Леваневского, работающая на широком диапазоне волн, могла быть принята на очень большом расстоянии. Ее могли услышать в Арктике и в самых южных районах Советского Союза.

В Америке по заданию Правительственной комиссии был приобретен большой самолет ― летающая лодка «Консолидейтед». Эта машина готовилась к экспедиции на Новую Гвинею, но неожиданно маршрут ее изменился. Это был один из лучших новейших самолетов с двумя мощными моторами по тысяче сил каждый. Его переуступили для СССР за двести тридцать тысяч долларов. На этом самолете и летел по заданию Правительственной комиссии американский полярный исследователь Вилкинс. Советское правительство приняло предложение американского летчика Маттерна и финансировало его полеты.

Советское правительство предоставило комиссии по организации перелетов неограниченные материальные и [152] денежные средства для розыска экипажа Леваневского. Непосредственное руководство операциями Правительственная комиссия возложила на Главсевморпуть. Всего на розыскные работы были двинуты первоначально девять больших советских самолетов четырехмоторных и двухмоторных, а также шесть советских одномоторных вспомогательных самолетов.

С каждым днем сокращалось количество светлого времени для полетов на Север. На высоких северных параллелях наступала уже зима, а с нею долгая темная ночь. Солнце перестало показываться над Северным полюсом, и он погружался в полугодовой мрак. Полеты советских летчиков с каждым днем усложнялись.

Со стороны Америки в Ледовитый океан летели самолеты Вилкинса, Маттерна и должны были присоединиться к этой работе машины Задкова и Грацианского.

Джо Кроссон совершил полет на «Локхиде Электра» из Фербенкса до острова Флаксмен, но, не обнаружив никаких признаков самолета, вернулся обратно в Фербенкс.

Пилот Роббинс вместе с Армистедом вылетел из Фербенкса на север, покрыл расстояние в четыреста километров и вернулся обратно.

Самолет «Фейр чайльд», пилотируемый Меррейем Стюартом, после безуспешных поисков также вернулся в Фербенкс.

Судя по скорости, с которой продвигался самолет «Н-209» до полюса, и считая, что посадку Леваневский совершил вскоре после его последнего сообщения с борта самолета, в Главсевморпути предполагали, что экипаж «Н-209» должен был находиться где-нибудь к югу от 88° северной широты и на меридиане Фербенкса, на 148° западной долготы. Во всяком случае, точка местонахождения экипажа представлялась близкой к так называемому Полюсу недоступности в центре Северного Ледовитого океана. Полюс недоступности покрыт ледяными полями. Как показал опыт экспедиции на Северный полюс, на этих полях были возможны посадки тяжелых самолетов. Дрейфующие мощные поля наблюдались от полюса на юг до 82° северной широты и в районе архипелага Франца-Иосифа. В летние месяцы поверхностный слой льдин несколько оттаивал под влиянием тепла, но одновременно снизу этих полей происходил новый нарост льда.

По сто сорок восьмому меридиану и направлялись все [153] летные машины, искавшие Леваневского и его товарищей.

Сподвижник Леваневского Герой Советского Союза Беляков, разбирая возможные варианты посадки «Н-209», приходил к заключению, что посадка машины всего вероятней в районе 89° северной широты и 148 меридиана. Он рекомендовал обыскать тщательно в первую очередь этот район в радиусе ста километров. Но не исключалась возможность поворота машины Леваневского в сторону ― к Земле Франца-Иосифа, к льдине Папанина или, наконец, к берегам Гренландии и архипелага Перри. Такое решение Леваневского было мало вероятным, но и оно казалось возможным, если экипаж видел в этой стороне просветы в облачности, окутавшей самолет в последние часы его полета.

Пилотировать самолет в облаках на трех моторах крайне сложно. Снижаясь, самолет безусловно попадал в облака со снегом, а возможно и с дождем. Чем ниже, тем условия полета осложнялись. Не зря Леваневский рассчитывал преодолеть полюс на большой высоте, для чего запасся значительным количеством кислорода. При снижении из-за порчи мотора машина могла обледенеть в дождевых облаках, что и привело к срочной вынужденной посадке. И то, что радист не успел передать больше радиограмм, давало повод к догадкам, что самолет сел в районе своего последнего местонахождения, т. е. на 89° северной широты и 148° западной долготы.

Герой Советского Союза Байдуков находил, что такой большой и хорошо известный ему самолет, как «Н-209», не мог разбиться так, чтобы весь экипаж погиб одновременно. Байдуков слишком хорошо знал эту машину, на которой сам побивал с Кастанаевым международный рекорд на дальность с грузом. На худой конец Байдуков предполагал, что Побежимов и Годовиков, находившиеся в центре самолета, в случае его срочной посадки имели время, чтобы отбежать в хвост самолета и тем спасти свои жизни.

Если машина села на мелкобитый лед, то и на нем, несмотря на свой большей вес, она при своем габарите и выносе крыльев не могла сразу затонуть, а, прежде чем погрузиться в воду, держалась еще некоторое время на могучих крыльях. Сперва мог затонуть фюзеляж, а лишь потом весь самолет. Это происходило не сразу, не в одно [154] мгновение. И люди, уцелевшие в машине при посадке, могли найти время, чтобы выбраться на лед.

Непогоды задерживали продвижение поисковых воздушных кораблей к Земле Франца-Иосифа. Когда, наконец, экспедиция достигла острова Рудольфа, она оказалась в долгом плену у непогоды. Поисковый самолет должен был находиться в воздухе пятнадцать часов, отправляясь с Рудольфа на север. И для этих пятнадцати часов надо было синоптику экспедиции подобрать подходящую погоду.

В плохую видимость можно было пройти над терпящим бедствие самолетом, не заметив его в тумане или пурге. Надо было ясно видеть, чтобы различить на льдине людей с вещевыми заплечными мешками.

В туман или снегопад лететь рассыпным строем было невозможно. Полюс сообщал, что и у него видимость плохая, туман до самого льда. Решили двинуть с Рудольфа на поиски один самолет из всей летной группы. В полет пошел самолет Героя Советского Союза Михаила Водопьянова.

Четвертого октября в районе полюса установилась ясная погода, но в этот день Рудольф закрыло сплошной облачностью, снегопадом и туманом. Ночью под шестое октября летчики снова дежурили на куполе острова Рудольфа, где находились самолеты. На куполе только под утро стало проясняться. В восемь часов открылся весь купол. Но моторы остыли на морозе, и вылететь можно было только через два часа с тем, чтобы возвращаться при полной темноте обратно на базу к Рудольфу. Пришлось снова отложить полет.

Все сроки были на исходе, и подконец выбора другого не осталось как лететь в любую погоду. А вдруг где-нибудь впереди есть просветы и в одном из таких просветов удастся обнаружить «Н-209». И хоть полюс не давал никаких благоприятных сведений и прогнозы на седьмое октября не предвещали ничего хорошего, начальник поискового звена самолетов Герой Советского Союза Шевелев, посоветовавшись с Водопьяновым и Спириным, решил лететь на полюс.

На широте 84° началась сплошная облачность. Она постепенно прижимала самолет. На восемьдесят восьмой широте самолет Водопьянова встретил фронт. Прошли его бреющим полетом, в густой темноте, быть может над самыми маковками торосов. За фронтом облачность повысилась, и это давало какие-то надежды на успех работы. [155]

Полюс сообщал, что в его районе погода ясная. Это вдвойне окрыляло летящих людей. Высота полета стала возрастать с каждой новой милей, которая приближала к летчикам заветный полюс.

Машина шла на высоте пятисот метров.

По расчетам Спирина, к моменту вылета самолета Водопьянова с Рудольфа самолет Леваневского должен был находиться в полосе, ось которой ― меридиан 122 западной долготы, между полюсом и широтой 88° 30’. Для большей уверенности предполагали дойти до 82° северной широты по ту сторону полюса. От полюса пошли курсом параллельно меридиану 122 западной долготы в двадцати километрах западнее этого меридиана.

За 89° северной широты вновь стали встречаться полосы тумана. Он густел и в пределах видимости простирался до самого горизонта. Этот туман делал бесцельным дальнейший полет к югу в сторону Америки.

Самолет Водопьянова повернул. Сбросили три осветительные ракеты с расчетом, что их, быть может, заметит экипаж Леваневского и успеет подать какие-нибудь сигналы.

Не при звездах, не при луне, а в сплошной темени летел самолет Героя Советского Союза Водопьянова над шапкой мира в зимнюю пору, и штурман Герой Советского Союза Спирин умело использовал в этом полете гирополукомпас, радиомаяк и ненадежный в высоких широтах магнитный компас. Спирин точно провел самолет по всем курсам. Никаких признаков самолета Леваневского при тщательном наблюдении в этом районе не было обнаружено...

После одного из очередных рейсов машина Сикорского, закупленная в Америке Леваневским, возвращалась с Севера в Красноярск. Эта мощная машина работала на линии Красноярск ― Диксон. За штурвалом сидел летчик Грацианский. Пилота окликнул бортрадист. По его лицу можно было сразу понять, что принята какая-то важная телеграмма. Экипажу предлагалось немедленно прибыть в Красноярск и снарядить самолет для поисков экипажа Леваневского.

Вспомнились летчику широкоулыбающееся лицо Сигизмунда, Севастополь, где вместе испытывали американские машины. Неужели погиб Сигизмунд? Как-то не вязалось представление об этом человеке со смертью. Летчик [156] прибавил газ. Скорей в Красноярск и оттуда на помощь товарищам, быть может терпящим бедствие!

Ледокол «Красин» тем временем шел полным ходом из Чаунской губы к мысу Барроу. Самолет Грацианского показался под мысом Барроу уже в то время, когда экипаж самолета Задкова вынужден был оставить во льдах свой раздавленный самолет, отказаться от дальнейших розысков и перейти на борт ледокола.

Маттерн, вызвавшийся искать самолет Леваневского, затребовал сто тысяч долларов в залог за свою машину. Он полетел на Фербенкс, куда должен был вслед за ним прибыть его заливщик (самолет-бензиновоз). Но летчик на бензиновозе сделал посадку не в Фербенксе, а в двадцати километрах от него в топком болоте, разбив свой трехмоторный летающий «Форд». Этот древний самолет был также застрахован предприимчивыми авиаторами. Предполагалось, что «Форд» зарядит самолет Маттерна над Ледовитым океаном. Пришлось Маттерну, не дождавшись заливщика, лететь одному из Фербенкса на мыс Барроу.

Через час после своего вылета из Фербенкса Маттерн прекратил всякую связь с землей и даже перестал отвечать на вызовы. Запеленговать его не представлялось возможным.

За полет он заломил бешеную цену и установил большую страховую премию в случае поломки своей машины. Бедняге не так хотелось лететь, как заработать монету. Он совсем забыл о благородстве советского летчика Леваневского, оказавшего Маттерну помощь в самый тяжелый момент его летной жизни, запамятовал, как Леваневский из сожаления к неудачливому американцу, уступая его мольбам, выгораживал летчика от множества нападок американской прессы и упреков в малограмотности и трусости, заставивших Маттерна прекратить свой скоростной кругосветный перелет на кочках Анадырской тундры.

Грацианскому было дано из Москвы задание начать розыски в северо-западном секторе от 148-го меридиана, а американскому полярному исследователю летчику Вилкинсу поручили вести поиски на северо-восток от 148-го меридиана. Всю площадь, которую надо было обследовать обоим самолетам, разбили на квадраты в пятьдесят километров шириной каждый. Самолет Грацианского бороздил небо Аляски на высоте [157] трехсот―четырехсот метров и спускался над самым льдом в поисках самолета Леваневского. Разводья, едва затянутые молодым льдом и чуть запорошенные снегом, издалека выделялись своей темноватой окраской. Причудливые формы разводий порой напоминали распростертые крылья самолета. И машина Грацианского подолгу кружила над этими разводьями.

С середины сентября по самый конец октября Грацианский сделал шесть полетов. Сорок два часа в воздухе над льдами американской Арктики находился его самолет. Десять тысяч километров было пролетано над льдами Центрального полярного бассейна, скалистыми мысами северного уголка Америки ― и безрезультатно.

Леваневского знала вся Аляска. Каждый житель самого маленького селения на Аляске говорил о нем как о выдающемся советском летчике, мужественном человеке, выручившем из беды их соотечественника Маттерна и проложившем воздушный путь из Лос-Анжелоса в Москву.

Грацианский обыскал все побережье Аляски от мыса Хоп до устья реки Мекензи в Канаде и летал на запад от 148-го меридиана до мыса Барроу и 87° северной широты.

Американский исследователь Джордж Губерт Вилкинс поступил не так, как его соотечественник Маттерн. Он широко не вещал о своих операциях в Арктике. У всех в памяти остался отважный полет Вилкинса вместе со своим сподвижником Эйелсоном[6]. Вилкинс вынужден был опуститься однажды на 78° северной широты и 115° западной долготы. Эйелсон возился с мотором, пытаясь его запустить, а Вилкинс, не теряя времени, измерял глубину океана там, где еще никогда не было ни судна, ни человека, ни самолета. Когда мотор удалось наладить и взять глубину океана на месте посадки, пионеры освоения американского Севера продолжали полет к родным берегам. Но до материка не хватило бензина, сели на лед. Одиннадцать дней брели летчики по льдам и благополучно достигли берегов Аляски.

18 сентября 1937 года Губерт Вилкинс отправился в свой последний полет, пятый по счету, на поиски самолета «Н-209». Между тем наступавшая зима гнала летчика с Крайнего Севера. С острова Бартера Вилкинс вылетел в снегопад. [158] Видимость была не больше полмили. Американский исследователь поступил подобно Леваневскому: он не выбирал погоды.

С самолета Вилкинса приходили радиограммы о том, что он летит над сплошной облачностью на высоте свыше тысячи метров. Он рассчитывал на улучшение погоды. Над семьдесят пятой параллелью Вилкинс вынужден был лететь на высоте около полутора тысяч метров. С такой высоты трудно было разглядеть на льду человека, облака же и без того скрыли под самолетом льды океана. Полет производился впустую. Сквозь облачный покров нельзя было ничего видеть, что делается внизу на льдах. А машина Вилкинса, обледеневая по временам, проносилась уже над семьдесят девятой параллелью по тому 148-му меридиану, где, возможно, летел и Леваневский.

Высокая облачность, простиравшаяся от самого льда, неожиданно встала снова перед Вилкинсом. Летчик стал набирать высоту. Достигнув 86° 10’ северной широты на том же 148-м меридиане, Вилкинс продолжал полет над высокой облачностью. Альтиметр показывал четыре тысячи двести метров. Облачность продолжала неизменно повышаться. Забираться выше было бессмысленно. Вилкинс вернулся в более ясный район на 83° 30’ северной широты, чтобы оттуда попытаться пройти под облаками. Но в первый час обратного полета летчик попал в тяжелое положение. В слепом полете, ведя машину по приборам на высоте свыше трех тысяч метров, Вилкинс нырнул в открывшееся оконце. Он опустился до трехсот метров и снова пошел над льдами.

Погода не позволила далее продолжать полет, и Вилкинс повернул свою машину, одевшуюся тонкой ледяной корой. Он радировал с воздуха, что идет в Аклавик, но вскоре дополнительно сообщил, что потерял ориентировку и кружит на большой высоте в ожидании восхода солнца. К вечеру 19 сентября Вилкинс закончил свой полет, опустившись на озере близ Аклавика.

Самолет Леваневского обнаружен не был. Наступала полярная ночь. Стали замерзать лагуны. Грацианскому из Москвы было предложено заканчивать поисковые операции и сниматься в бухту Провидения.

Грацианский взял курс на Фербенкс, пересек горы Эндикотта, реку Юкон и благополучно снизился на аэродроме в Фербенксе. Все население этого небольшого северного [159] города вышло на встречу советского самолета. Здесь еще совсем была свежа память о Леваневском. Здесь мужественного советского летчика знали и на аэродроме, и в отеле, и в парикмахерских, и в фотоателье.

Мэр города Фербенкса на обеде, данном американской общественностью в честь советских летчиков, сказал:

― Если бы вы к нам привезли Леваневского, мы бы вам такую встречу устроили, какую в Америке еще не видывали!

В отель, где остановился экипаж Грацианского, то и дело приходили американцы и расспрашивали о Леваневском, судьбе его экипажа и дальнейших розыскных полетах.

Имя Леваневского слышалось по всем улицам северного американского городка. Леваневского Аляска привыкла видеть за последние годы частым гостем у себя.

Проходили дни за днями. Радиостанция «Н-209» не «вылезала» в эфире. Такие опытные радисты, как воентехник первого ранга Галковский и штурман Левченко, такие бортмеханики, как Годовиков и Побежимов, не могли наладить ни одну из радиостанций своего самолета. Это наводило на тяжелые предположения: материальная часть разбита настолько, что у людей, если они даже уцелели, не оказалось возможности восстановить связь с внешним миром.

Следующей весной, когда снова стало светло в высоких широтах, советские летчики, проведшие зиму на Рудольфе, возобновили свои смелые полеты в район полюса. И все эти полеты, несмотря на большое искусство, с которым они были проведены, никаких результатов не дали.

Прежние частые отлучки Леваневского из дома в длительные полеты были обычными для семьи героя. Окруженная заботами партии и правительства и лично товарища Сталина, семья Леваневского всегда спокойно и уверенно ожидала прилета своего отца. Он улетал надолго, всегда возвращался радостным, оживленным и в первые же дни своего прилета говорил о новых предстоящих делах.

Прошел год после старта «Н-209». Накануне этой годовщины правительство спросило Героев Советского Союза ― летчиков и полярных исследователей ― о возможности и целесообразности дальнейших поисков. По единодушному их мнению, дальнейшие поиски не могли иметь никаких шансов на успех и экипаж самолета «Н-209» следовало считать погибшим. [160]

В связи с этим Совет Народных Комиссаров Союза ССР постановил дальнейшие поиски самолета «Н-209» прекратить.

В кабинете пилота все оставалось так, как в последний раз видел его Леваневский. На полу лежала шкура белого медведя ― подарок зимовщиков острова Врангеля. В книжном шкафу попрежнему стояли книжки Фритьофа Нансена, Руала Амундсена, Вильялмура Стефанссона и томик старинного издания Михаила Ломоносова с вещими его словами о ледяном пути, отворенном русскими на восток к американской державе.

Владушка Леваневский учил уроки за письменным столом своего отца. Когда мальчик отрывался от работы, он видел перед собой портрет того человека, о котором всегда с таким сыновним уважением и любовью говорил, бывало, отец Владика.

К этому великому человеку в самые радостные и в самые тревожные минуты своей многообразной и выдающейся жизни обращал свой ясный взор мужественный советский, безудержно храбрый летчик, гражданин Социалистической страны, зачинатель великой идеи перелета через Северный полюс из Москвы в Америку, человек-самородок, прошедший путь от рабочего завода «Рессора» через красные фронты до всемирноизвестного пилота. Одаренный дерзновенным умом и сильным характером, он жизнь свою положил вместе с преданными ему товарищами, покоряя во славу своей родины жестокую полярную стихию.

По утрам Нора и Владик вставали рано и рассказывали матери о сновидениях. Они видели отца, идущего с товарищами по льдам, говорили с ним во сне, он обещал скоро вернуться.

Детям Леваневского и после первой годовщины старта самолета «Н-209» все еще казалось, что улетел их отец в долгий полет и вот откроется дверь, приветливо залает Зита и он войдет в свою квартиру и деланно-строго спросит:

― Ну, как ваше здоровье, как успехи в ученьи?