Легковая машина повезла летчиков на воздушную станцию. Начальник станция сидел рядом с шофером. Обернувшись к Леваневскому, он сказал несколько торжественно: ― Разрешите вас поздравить, товарищ Леваневский, с высокой наградой.

Леваневский удивленно посмотрел на начальника станции.

― О какой награде вы говорите?

― Ну, как же, здесь у нас еще в августе писали в газетах, что летчик Леваневский награжден орденом Красной Звезды.

― А за что? ― спросил Леваневский.

― Ну, уж это, простите, вам лучше знать!

― Спасибо, что вспомнили обо мне, когда я был так далеко, ― сказал Леваневский.

Во дворе воздушной станции, выйдя из машины, Леваневский взял Левченко за локоть и сказал душевно:

― Ну, Виктор Иванович, я надеюсь, что и ваша работа будет в скором времени отмечена. Мы еще с вами полетаем.

Леваневский, заложив руки в карманы, вымеривал просторную залу авиастанции. Он шагал из угла в угол и покусывал губы, поджидая сведений о погоде.

Позвонили с ближайшей авиастанции, запросили Якутск о погоде и сообщили свою. Она была нелетной.

― Здесь мы в культурных условиях и должны подчиняться существующим правилам, ― говорил экипажу Леваневский. ― Нелетная погода значит: летать запрещено, и точка! В Якутске не зазимуем!

Через два дня Леваневский снизился в Олекминске. [50]

Здесь на станции были та же чистота и те же старые зачитанные журналы.

Станция Мача дала в Олекму сведения о тумане, Нюя ― о проходящем дожде, Витим ― летную погоду.

Леваневский не мешкал.

В тот же день самолет «Н-8» опустился в Витиме.

Витимский воздух был прян и чист. Пахло особенной свежестью тайги, Лены и Витима-реки, тянуло прохладой с недалеких горных витимских берегов. Кричали кулички над Леной. Мимо стоявшего на привязи самолета проносились быстрые воды Лены. С карандашом в руке можно было подсчитать, когда ленская вода добежит отсюда к низовьям, в бухту Тикси, откуда примчался самолет. Долог будет этот путь. Никогда самой быстрой воде не догнать самолета! Но без горючего самолет становился мертвым, безжизненным. Он терял свою силу и свою быстроту.

Трое суток жили летчики в Витиме. Горючего для самолета не давали. Леваневский выходил на высокий берег Лены и с грустью смотрел вниз, где на привязи, как цепная собака, сидел самолет.

― Обидно за машину, ― говорил Леваневский. ― Так честно поработала, столько облетела и вроде что-то сделала, а вот теперь будто никому и не нужна.

У начальника Витимского аэропорта имелось распоряжение из Иркутска: не выдавать ни грамма бензина машине Главсевморпути «Н-8» ― и это было превыше всего.

Летчики с надеждой прислушивались к каждому телефонному звонку на станции Витим, ждали телеграммы из Иркутска. Вот метеонаблюдательница вновь подбежала к телефону, за ней весь экипаж «Н-8», кроме Леваневского. Тот хмуро сидел на своей койке.

― Алло! Аэропорт? Что? Откуда? Погоду? ― надрывно кричала в телефон наблюдательница.

Заслышав о погоде, летчики с кислыми лицами отходили от телефона.

― Чорт ее возьми, погоду, нам бы керосину, ― говорил Левченко. ― Мы бы уто´пали отсюда.

Леваневский узнал, что близко, в Пеледуе есть бензин. На «Н-8» поднялся аврал. Самолет разгружали от всего лишнего. К летчикам подошло несколько человек. [51]

― Вы что же это, товарищи, самолет разгружаете ― или лететь раздумали?

― Наоборот, собираемся в полет, ― ответил недовольно Левченко.

― А куда летите?

― В Пеледуй, отец, за бензином.

― За бензином? ― недоверчиво переспросил человек. ― На бензине летаете и за бензином же летите, что-й-то не пойму я вас.

― Так вот и летим, ― сказал Левченко. ― Я прошлой зимой ехал по Колыме на собачках. А перед самым Среднеколымском дали мне на почтовой станции лошадей. Так мне ямщик рассказывал: едут за сеном на четырех лошадях с четырьмя возами. Пока взад-вперед оба конца сделают, ― лошади-то сами два воза сена съедят. Вместо четырех возов сена только с двумя и возвращаются. Понял, отец?

― Понял, как не понять! Да только чудно что-то.

― По-твоему чудно, и по-моему тоже, ― согласился с ним Левченко. ― Да вот у вас еще есть бюрократы на авиастанциях, канитель бумажную разводят, а горючего не дают.

― Не дают? ― удивился старик. ― Вот же язви их!..

И зашагал вместе с остальными витимцами наверх к домам.

― Людей возили, пушнину возили, медвежат для зоопарка ― и тех возили, но для себя за бензином летать еще не приходилось, ― сказал старший бортмеханик, явно недовольный.

― Становимся понемногу ломовыми извозчиками, ― заметил ему в тон помощник. ― Лет через десяток будут пассажиры к нам в порядке живой очереди подходить и требовать нахально: «Давай слетаем за валенками, за галошами, за чорт знает чем на Большую землю»...

― Нам бы давно пора быть в Иркутске, а мы все Витим обживаем, ― мрачно сказал, глядя на Левченко, старший бортмеханик. ― Вот вы, пилоты и летнабы, хоть за дело страдаете, про вас и в газетах пишут, и в журналах статейки бывают, и даже книги составляют, а вот про нашего брата много ли написано? Да ни столечки вот не написано про бортмехаников! ― (тут механик показал на кончик мизинца). [52]

― Это верно, ― подхватил помощник. ― А посмотрели бы на бортмеханика тяжелой машины во время какой-нибудь полундры в воздухе!

― Вот именно, ― почти закричал старший. ― Это же работа на одних нервах! Тут какой ни на есть зычный голос и широкие плечи тебе не помогут. Это ― умственная работа!

― А все равно, какой ты ни будь умственный механик, но при плохом пилоте ― грош тебе цена, и нечего на бога слюной брызгать! ― сказал Левченко.

К спорившим подошел Леваневский.

― На самолет пора! ― сказал командир. ― Нечего дискуссионные вопросы поднимать. Слушал я вас, мои дорогие, и вспомнил, как заспорил вот таким же манером один старший механик со своим капитаном на одном морском пароходе и порешили на ходу поменяться местами. Капитан спустился в машинное отделение, а старший механик поднялся на капитанский мостик. И кто же, вы думаете, сдался первым? ― спросил Леваневский, прищурив хитро левый глаз.

После небольшого молчания заговорили сразу все спорившие. Бортмеханики доказывали, что сдался, конечно, капитан. Летнаб уверял всех, что проиграл, разумеется, механик.

― Так вот, мои дорогие, ― со свойственной ему неторопливостью продолжал командир, ― первым сдался... ― тут он выдержал небольшую паузу, ― первым сдался капитан!

Левченко даже загрустил при этих словах командира. А Леваневский продолжал:

― Старший механик скомандовал: «Стоп машина!» А капитан крикнул, что есть силы, в переговорную трубку на капитанском мостике стоявшему там старшему механику «Я не могу остановить машину!» ― «Ол райт! И не надо! Мы уже на мели!» ― ответил старший механик.

Спорившие дружно рассмеялись.

― Так вот, друзья, каждый человек на своем месте приносит пользу общему делу, бортмеханик у моторов, летнаб за картой, пилот у штурвала! И нечего задаваться. Мы делаем общее дело.

Спор был закончен. Леваневский и старший бортмеханик улетели в Пеледуй. Не прошло и часу, как над гористым берегом Лены показался шедший на посадку самолет.

― Раз так скоро возвращаются, значит бензина нема, ― [53] уныло сказал черноглазый летнаб, разглядев приближавшийся самолет.

Он оказался прав. Бензина не достали, только свой небольшой запас зря поизвели.

Витимский таежный воздух раздражающе действовал на аппетит экипажа «Н-8». Васильевна, работница авиастанции, удивлялась волчьему аппетиту летчиков:

― Уж я вас с молитвой все кормлю, а вы то, милые, едите, как лошади!

С каждым днем все людней становилось на аэростанции в Витиме. Сюда прилетели машины из Якутска и Иркутска.

Неумолчно звенел телефон. Линейным летчикам давали погоду из ближайших радиостанций. На линии «без погоды» не летали. Как только звонили с соседних авиастанций о вылете самолета в Витим, хозяйка витимской станции начинала суетливо хлопотать о прилетающих. Надо было найти дополнительное количество топчанов, быстро выгладить выстиранное белье, приготовить заказанные обеды.

«Н-8» становился каким-то постояльцем Витима. Для него не запрашивали погоды. О нем не думали.

Линейные машины долго здесь не задерживались. Насосавшись горючего, они улетали на зависть экипажу «Н-8», продолжавшему витимское скучное сидение.

Начальник витимской авиастанции твердил Леваневскому свое:

― Я отчитываюсь перед своим начальством, а не перед международным пролетариатом, будь вы хоть тридцать два раза герои! Без разрешения бензина дать вам не могу.

На утро пришла радиограмма:

«Авиационная. Витим.

Выдать «Н-8» шестьсот кило бакинского».

― «Н-8» летит! Ура! ― оживился Левченко.

Летчики заторопились к самолету. Сговорчивым стал и подобревший вдруг начальник авиации.

Погода благоприятствовала полету, и Киренск открылся через два часа. Леваневский выключил оба мотора и спланировал на реку Киренгу.

Бортмеханик смеялся, стоя на жабре самолета:

― Челяп-челяп, вот мы и до Киренска дочеляпали! [54]

Пожелтевшая осенняя береговая тайга гляделась в спокойные воды Лены. Но было еще тепло. Моросил мелкий дождь.

Вечером Леваневский отправился в город за новостями. Дощатые тротуары Киренска стали скользкими от дождя. Подняв воротник реглана, летчик зашагал на другой конец города, разыскивая редакцию местной газеты.

Редактор вежливо усадил гостя рядом с собой и предложил ему комплект своей маленькой газеты.

― Мне всего комплекта не одолеть сразу, а вы своими словами расскажите, какие новости есть на свете, что слышно у нас по Союзу, ― сказал Леваневский.

― Да новостей особых нет никаких, ― сказал редактор, кончиками пальцев потирая себе лоб. ― Вот вам, как летчику, сообщу, что разбился польский летчик Леваневский. Он летел из Польши в СССР.

Тут редактор протянул гостю телеграмму ТАСС, полученную с последней присылкой.

Леваневский низко опустил левую бровь, прочитал внимательно телеграмму и передал ее редактору.

― Разбился мой братишка, ― сухо сказал пилот.

В телеграмме кратко сообщалось о том, что, совершая беспосадочный перелет Варшава ― Красноярск, разбился на территории Советского Союза польский летчик Юзеф Леваневский.

Летчик Советского Союза, награжденный орденом Красной Звезды, Сигизмунд Леваневский в далеком сибирском городке неожиданно узнал о гибели польского аса[2], своего родного брата Юзефа Леваневского.

Гражданская война разъединила братьев. Один остался в Красной армии и пошел с батальоном на Колчака освобождать Сибирь, другой переехал в Польшу вместе с семьей.

Молчание в редакционной комнате было тягостно. Его прервал Леваневский:

― Мы братья, но пути у нас оказались разные. Я с шестнадцати лет ушел в Красную армию и в девятнадцать лет уже командовал Дагестанским территориальным полком. А братишка уехал в Польшу. Не удалось мне его отговорить от этого переезда. [55]

Редактор заметно нервничал. Он то вставал с кресла и начинал прохаживаться по комнате, то вновь садился, перебирал какие-то бумаги, вряд ли спешно требовавшиеся ему, потом, оторопевши, сказал:

― Как все это нелепо вышло! Я невольно оказался для вас печальным вестником, товарищ Леваневский!

― Наше дело такое... ― ответил Леваневский. ― Разбились же такие мировые тузы как Мадалена, Лундборг, Дитрихсен, Гильбо, Эйельсон... Да вот жалко, что братишка мой отдал жизнь во имя буржуазной Польши. И мне вряд ли придется на койке умирать. Никому не интересно раньше времени лезть в «деревянный бушлат», но, если пробьет мой час, я хотел бы отдать свою жизнь за нашу великую Советскую страну, за товарища Сталина. Да чего я о смерти заговорил! Мы еще полетаем! ― словно встрепенулся Леваневский. ― Не огорчайтесь! Ну, пока! ― протянул он руку редактору и зашагал к выходу.

― Что это наш командир такой хмурый сегодня? ― допытывался чуткий Левченко.

И, когда узнал о происшедшем, сказал товарищам бортмеханикам:

― Хорошо, если бы завтра ― погода нелетная! Или чтобы нам бензина не дали! Не люблю я подниматься в воздух, когда у нашего командира настроение перешиблено. Как-никак, а на полете настроение тоже отзывается. Душа-то ― она не железная.

Леваневский лег спать, не сказав ничего о завтрашнем вылете. Он долго курил и последним погасил огонь в пилотской комнате. На станции стало темно и тихо. Только слышалось тиканье ходиков да богатырское похрапывание Виктора Ивановича.

На утро бензина для «Н-8» не дали. Киренское сидение затянулось.

― Понимаете ли вы, что делаете? ― спрашивал Леваневский заместителя начальника Киренского аэропорта. (Самого начальника в те дни в порту не было, он уезжал на охоту в тайгу.)

― Вы мне не дадите горючего. Река через недельку станет. Значит, машину мою вы заморозите на Лене. Неужели, думаете, вам скажут за это спасибо? ― донимал Леваневский администратора аэропорта. [56]

Но на того ничто не действовало Он считал все разговоры пустой философией.

― Мне бумажку надо получить о том, что бензин вам разрешено отпустить. Если я вам отпущу горючее без этой бумажки, мне самому холку вот как надергают.

Одинокие садились около аэропорта самолеты. Летней воздушной навигации приходил конец.

Леваневский часто выходил днем на крутой берег Лены, смотрел на быстро текущие воды, на тайгу, стоящую в ярких, цветных осенних пятнах, и на свой самолет, сиротливо уткнувшийся в негостеприимный берег. Четвертые сутки сидел экипаж «Н-8» в Киренске.

Грузновка трезвонила в Киренский аэропорт, запрашивая погоду. Грузновке дали погоду, и через некоторое время над Кирненском послышался гул приближающегося самолета. Эго была летающая лодка «СКЭ-62». Она кружила несколько раз над местом посадки, хотя кружить было ни к чему. Горел костер, показывавший направление ветра, полно надувался ветром и колдунчик, также говоривший о силе и направлении ветра. С самолета не могли не видеть костра, колдунчика и начальника аэропорта, отчаянно махавшего флажком.

Весь экипаж «Н-8», заслышав машину в воздухе, выбежал из помещения на улицу. Может быть с этим, наконец, самолетом придет разрешение на бензин, и тогда конец киренскому плену!

― Куда же он садится? ― вдруг закричал Левченко, глядя на снижающийся самолет. ― Он же попадет как раз на слив Киренги и Лены, его же понесет, дьявола, прямо на кашу машину.

В это мгновение «СКЭ» села на воду и, действительно, понеслась, подхваченная течением, прямо на «Н-8».

― За мной! ― скомандовал Левченко бортмеханикам.

Левченко забрался первым на свой самолет, а за ним и оба бортмеханика. Все они выставили руки, чтобы принять на себя удар несущейся машины. Видно было, как на «СКЭ» бортмеханик тоже вылез наверх из кабины и, обхватив обеими руками стойку коробки крыльев, выставил вперед ноги, чтобы ими смягчить удар по «Н-8».

Без шлема, в кителе, кожаных брюках и своих порыжевших сапогах Леваневский последним выбежал из дома, когда его товарищи уже были возле самолета. Командиру [57] оставалось только наблюдать происходящее, стоя на пригорке. Он смотрел на Левченко, на бортмеханика и приговаривал:

― Толково, толково!

Из аэропорта выбежали две женщины. Они закричали голосисто, чуя неотвратимую свалку двух самолетов на реке.

Прилетевшая машина ударилась легонько в «Н-8» и, отскочив от него, понеслась дальше по течению реки.

― Пронесло! ― сказал Леваневский.

Левченко стал у козырька носовой своей кабины и по-военному семафорил руками, за отсутствием флагов, давая командиру знать, что все в порядке. Лишь на кромке стабилизатора обозначилась небольшая вмятина.

― Понимаете, к чему могут привести нерассчитанные посадки, ― говорил Леваневский, когда все летчики вместе с экипажем «СКЭ» шагали в помещение аэропорта.

― Друг, ― обратился Левченко к командиру «СКЭ», оказавшемуся приятелем летнаба, ― а ведь ты, пожалуй, так много не налетаешь. Я понимаю, что каждый летает, как умеет, но ты же чуть-чуть не испортил нам всю музыку.

Наутро, получив хорошую погоду и горючее, «СКЭ» с двумя пассажирами улетала в Бодайбо на золотые прииски. Пассажиры скучно шагали на самолет.

Вся аэростанция провожала товарищей. Самолет уже выходил на редан. Следующим был момент отрыва. Пилот «СКЭ» опять не рассчитал. Взяв полный разгон, самолет еще бежал по водной площадке, когда впереди со всей ясностью встал гористый берег, застроенный домами. В эти дома, стоящие на каменистом берегу, и должен был врезаться самолет.

― Вмажет, сейчас вмажет в берег! ― тревожно заговорил Левченко, наблюдая за самолетом. ― Что же он делает!

А машина, не сбавляя скорости, неслась прямо в гористый берег. Женщины, стоявшие на берегу, заголосили, как по покойнику. В это время самолет оторвался от воды и, видя перед собой берег, постройки, круто развернулся, не набрав высоты и удержавшись лишь на работающем в полную силу моторе. Под самолетом не было и десяти метров высоты. Он целился теперь в самый дом аэростанции.

― Мамо, мамо, куда он сыпит? ― крикнул Левченко. ― Здесь же провода!

Люди, стоявшие у аэропортовского домика, вдруг [58] побежали в сторону от летящего из них самолета, а тот промчался над самыми головами между проводом и землей, едва не задев крыши. Все на берегу разом охнули. А самолет, быстро набрав высоту, лег на левое крыло и взял нужное направление, будто ни в чем не бывало.

― Шальной парень! ― сказал Левченко. ― Я понимаю, если бы он летел один. Но в машине, кроме него, есть люди. Да материальную часть не имеешь права бить за здорово-живешь!

Весь вечер летчики «Н-8» разбирали между собой ошибки водителя «СКЭ-62». Леваневский находил, что все получилось у пилота из-за некоторой задержки соображения. В авиации нужна молниеносная сметка, опережающая скорость машины, на которой летаешь.

― У вашего приятеля, Виктор Иванович, ― сказал Леваневский, ― самая настоящая «тормозимость», как мы, инструкторы, это называем. Недолго приятель ваш полетает. Погубит себя, машину и людей.

Быть может «Н-8» так до зимы и не получил бы разрешения на бензин, замерз бы в Киренге, если бы не вернулся из отпуска начальник аэропорта. Он читал в газетах в свое время о перелете Леваневского, о Маттерне. Начальник не был искушен в дипломатии и презирал бюрократизм. Он рассудил просто:

― Бензин вам все равно дадут рано или поздно. Но это может случиться слишком поздно, когда здесь будут уже забереги. Тогда, значит, зимовка! «СКЭ» вас немного поцарапала. Лодка ваша малость течет. Крылья ― и те пришли в ветхость. Моторы переработали свой срок. Я, конечно, отвечаю за станционный бензин. Но считаю своим долгом как советский человек, помочь нашему советскому самолету, облетевшему полмира.

«Н-8» получил горючее. Запели торжествующую песнь моторы «М-17», прощаясь с ленским городком. Напрасно уговаривал Леваневского начальник аэропорта выждать хорошую погоду, напрасно говорил, что на линии в такую погоду не летают: если перевал закроет снегопад, трудно будет найти дорогу в Грузновку.

― В Тикси у нас при взлете было похуже, чем сейчас, ― отговаривался Леваневский. ― Мы полетим.

Крупинки снега, будто пшено, залетали в люки самолета, [59] хлестали летчиков по щекам. Скалы внезапно и грозно вырастали перед самолетом. Пилот делал крутой разворот. На горизонте блеснул небольшой просвет. Машина потянулась к нему, как ребенок за игрушкой. Но и там на горизонте потемнело и закрылось. Леваневский сбавил газ, и самолет круто пошел на снижение. Совсем не стало видно извилин реки и ее берегов. Левченко поднял синюю кальку и что-то показывал в ней командиру. Где-то совсем близко с берега на берег был протянут телеграфный провод. Леваневский снизил машину до самой глади реки. Вот застучал редан по воде, и от быстроты полета и встречного течения казалось, что река бежит с какой-то волшебной скоростью.

Самолет продолжал свой бег на редане по воде. Летная машина превратилась в быстроходный катер. Она мчалась в снежном потоке по реке. Леваневский ловко рулил среди выраставших каменистых берегов. Но вот наступил конец бегу с завязанными глазами. Лететь было некуда. Облака прижимали самолет к горам, а горы закрыло пургой. Надо было переждать непогоду. Моторы замолкли. Левченко бросил из носовой кабины якорь. Машина развернулась по течению. Исчезло сразу все волшебство необычной скорости реки. Лена спокойно струила на север свои воды.

― Я всегда жалею о том, что самолеты не имеют заднего хода, как, например, автомобили, ― улыбчиво говорил Левченко, вылезая на жабру покурить.

― Я сам завидую шоферам, ― согласился с летнабом Леваневский. ― Но, пожалуй, здесь, в горах, ни один разудалый шофер не развернулся бы, если его посадить за нашу баранку.

«Н-8» ждали в Грузновке, куда телеграфировали из Киренска о вылете Леваневского. «Н-8» в Грузновку не прибыл, и там, естественно, могли забеспокоиться. Это больше всего волновало Леваневского. Чего доброго станут разыскивать самолет, забьют тревогу по линии!

А пурга то закрывала, то открывала берега.

― Где мы? ― спросил Леваневский, вылезая вслед за товарищами на жабру самолета покурить.

― Здесь на карте должна быть Казимировка, ― сказал Левченко. ― Если я наврал, можете меня бросить на минуточку в Лену.

― А как вас проверить? [60]

― Да вон, смотрите, к нам подгребают землячки.

Четыре женщины из ближайшего станка, невидимого в тумане, гребли к самолету на лодчонке.

― Здравствуйте, какой у вас самолет-то большо-о-ой! ― дивовались женщины, обходя на лодке вокруг.

― Самолет-то большой, а вас мы боимся, ― сказал Левченко. ― Вы можете носом вашего корабля нам дырку в самолете сделать.

― Да ведь он у вас, поди, железный, его не скоро сломаешь, ― сквозь смех сказала одна из женщин.

― Ты, лучше, голубушка, скажи, это что, Казимировка? ― спросил штурман.

― Она самая! ― закивали женщины в ответ.

Тут Левченко горделиво подбоченился и смешливо притопнул ногой.

― Вы, Виктор Иванович, я вижу, неплохо штурманите, ― сказал ему скупой на похвалы Леваневский.

― Мы слышим ваш самолет, а не видим его в пурге, ― рассказывали женщины. ― Наши-то мужики говорят: может пособить придется летчикам, может заблудились летуны. Вот мы и вышли на реку в лодке. А потом и вас увидели.

На северо-западе понемногу открывались берега. И на берегу показались конные и пешие.

― Наши идут, ― сказали женщины.

― Ну, передайте им горячий привет, а мы улетаем, ― сказал Леваневский и полез в пилотскую кабину, бросив в воду папиросу.

Между гор стлался слежавшийся белый туман. «Н-8» набрал восемьсот метров высоты. Но земля все еще казалась близкой. Ровно выбелило ее снегом. Копны ржи внизу в долинах стояли еще не убранные. Лес был закуржен будто по-зимнему. Моторы ревели дружно и чуть трясли лодку самолета. Винты не сменялись с самого Севастополя. Их изъели туманы, дожди. Лак местами начисто слез.

Леваневский резал тайгу напрямик для сокращения пути, теряя временами под собой голубую ленту реки. После долгого полета нестерпимо хотелось поразмяться. Леваневский при каждой посадке в новом месте приходил в хорошее настроение и иногда вслух мечтал:

― На будущий год пойду опять на Север. Подучу Левченко пилотированию, он будет мне помогать вести самолет. [61] И пойдем мы с ним разыскивать Землю Санникова или Землю Андреева.

В Грузновке дали горючего в самый обрез. Леваневский из скромности не захотел воспользоваться и без того небольшими запасами местного аэропорта.

― Нам бы только добраться до Иркутска, там машина становится в ремонт, ― говорил командир. ― Ей в этом году дольше не летать. Отлеталась она.

― Когда пойдете на взлет, держитесь середины реки, а то выскочите на мель, ― предупредил начальник аэропорта.

― А как перевалы здесь, высокие? ― спросил Леваневский.

― Один в шестьсот метров, другой малость пониже будет.

― А телеграфные провода? Много ли их на пути?

Начальник аэропорта указал Левченко на его карте те точки, где летчикам должны были встретиться провода, протянутые с берега на берег. Левченко засек эти места на карте цветным карандашом.

― Как вы думаете: открыт или закрыт сейчас перевал? ― спросил Леваневский.

― Думаю, что закрыт. Там сейчас либо туман, либо снегопад. У нас здесь в такую погоду линейные летчики не летают. Идемте к нам на станцию, отдохнете, а завтра утречком и полетите, ― решительно предложил начальник.

― Нет уж, спасибо, нам пора, будем пробиваться! ― сказал Леваневский.

― Вам лучше знать, ― согласился начальник. ― Вам только бы перевалить хребты, и вы на Ангаре! ― напутствовал он летчиков.

― Да, тогда уж мы дома! ― подтвердил Леваневский, застегивая шлем.

От Грузновки лететь на юг было теплее. Летчики уже не хлопали себя по коленям, не потирали меховыми рукавицами мерзнувшие кончики носов. Леваневский шел напрямую к Ангаре по компасу через леса и горы.

― Сыпать так сыпать, ― сказал перед отлетом Левченко.

Летчики «сыпали» напрямую.

Самолет набирал высоту.

Но и горы будто набирали высоту.

Вот Леваневский задрал машину, чтобы перелезть через высокую сопку. Пилот вел машину над морем, тундрой, [62] тайгой и горами один, без второго пилота, в последнем полете летнаб перешел из носовой кабины в кабину командира корабля. Леваневский давал иногда летнабу подержать штурвал. Когда машина клевала носом или присаживалась слегка на хвост, все в самолете понимали, кто сидит за штурвалом.

Леваневский оглянулся на моторы, вслушиваясь в их работу. Дотянут ли они до Ангары?

Пилот редко давал полный газ, не разрешал винтам делать наибольшее количество оборотов, не утомлял и без того уставший от долгой работы механизм.

― Будем пробиваться! ― сказал перед отлетом Леваневский, когда начальник аэропорта стращал его закрытыми перевалами.

Раскидались над горами клочья тумана, будто потрошило снежные тучи над горизонтом. Моторы шумели, взрезая воздух могучими винтами. Это были советские винты, их крутили советские моторы, и советские летчики вели самолет после побед на Северном воздушном пути.

Снегопады висели по горизонту. Ветер нес снежный заряд на самый перевал. И самолет держал тот же путь к перевалу. «Еще немного ― и перевал будет закрыт», ― думал каждый в самолете, наблюдая бег снежных облаков.

Леваневский взглянул на часы.

― Кто скорее долетит до макушки перевала ― самолет или пурга? ― как бы говорил глазами экипажу Леваневский.

Самолет обогнал пургу. Самый высокий перевал был под ногами летчиков. Шли напрямую: «Сыпать так сыпать!»

Заметно вечерело, хмурились горы и леса. Опять Леваневский глядел на часы. Кто скорее долетит до второго и последнего перевала: ночь или самолет?

Если первой дойдет ночь, а за нею и прохлада ― повалят вниз облака, закроются горы, и самолет с опустевшими баками попадет в ловушку между двумя перевалами; неизбежна посадка морской тяжелой машины на сушу. В такие минуты у пилота не должно было зародиться сомнение в работе мотора. Это понимал бортмеханик. Он полез в моторную гондолу, где следил за моторами. Привстал и Левченко на своем сидении. Он всматривался туда, где, словно живые, бродили туманы и снегопады.

Горы в лесах. Леса в снегах. Снега в облаках. В облаках [63] самолет. В самолете люди, живые, думающие, любящие свою родину советские люди, ищущие путей к Ангаре.

От холода закоченели руки и ноги. Ветром обжигало щеки. Иглами колол мокрый и мелкий, как крупа, снег. Но в той стороне, где должен был открыться Иркутск, светило небо яркой серебристой полосой. Значит, впереди было чисто. К этой светящейся полосе и вел Леваневский машину. Моторы попрежнему работали дружно. Советские моторы не изменили летчикам, не подвели их в тумане над камнями гор.

Сияющая под самолетом Ангара казалась при вечернем освещении бесконечным потоком расплавленного металла.

«СССР Н-8» пробился к Ангаре над горными перевалами, закрытыми сплошной стеной снегов. Промелькнул городок Балаганск. Моторы гудели и гудели. Но вдруг в их стройном оркестре послышались нелады. Самолет на одном кормовом моторе начал быстро снижаться, ― носовой мотор отказал. До Иркутска оставалось еще добрых двадцать километров. По трапику спустился из моторной гондолы вниз к бакам старший бортмеханик. Засорилась левая магистраль, питающая моторы горючим. Младший бортмеханик ужом ползал по бакам. Он догадался пустить бензин кружным путем через правую магистраль.

И снова зашумел носовой мотор, завертелся с чертовской силой, самолет стал набирать высоту. А вдалеке виднелся Иркутск ― дома, улицы, железная дорога, поезда.

Сумерки сгущались над Иркутском, и в окнах домов уже мерцали огоньки. В вечерней синеве кружили над городом иркутские машины, будто встречали «Н-8».

Здесь командир простился со своим воздушным кораблем.

― Жаль мне с тобой расставаться, ― сказал Леваневский самолету, ― потрепали тебя непогоды, побывал ты в разных переделках. Но ты честно послужил нам на Севере.

Леваневский глядел на потрепанный в боях со стихией Севера самолет и думал, что не за горами то время, когда такая машина как «Н-8» будет стоять где-нибудь в музее и экскурсовод скажет изумленной аудитории: вот на чем пионеры северной советской авиации покоряли стихию Арктики! [64]