Весной 1936 года Леваневский снова пересекал Атлантический океан. Теперь летчику казались обычными и табльдот с двенадцатью приборами на каждого человека и услужливый стюарт, приставленный к каждому пассажиру во время обедов, ужинов и завтраков. Это было скучно, утомительно. Скорей хотелось попасть в Штаты, к цели, изучить новейшую авиационную технику на лучших американских заводах.

Самое трудное для летчика было чувствовать себя в роли человека, которого везут пассажиром.

Летчик привык сидеть за штурвалом и управлять самолетом, властвовать над стихией.

Пароходы напоминали Леваневскому громадные дома отдыха. Завтраки, обеды и ужины проходили по расписанию, словно для больных процедуры. Но врачи, наблюдавшие за летчиком, горячо рекомендовали ему соблюдать строгий диэтический режим.

― Того не ешь, этого не ешь, того не делай, этого не делай, ― а когда жить-то придется? ― жаловался Леваневский. ― Для авиационного человека необходима какая-то скидка с этих медицинских требований.

В мае Левченко вызвали в Москву. В Управлении полярной авиации летнабу сообщили, что Леваневский приглашает его принять участие в большом перелете из Лос-Анжелоса в Москву через Арктику на новой машине. В характере Левченко было одно правило: долго не раздумывать, если предложение интересное. Левченко согласился. Пересечь полсвета на поездах, кораблях, самолетах, ― об этом мечтал еще в раннем детстве молодой штурман.

Он родился у берега Азовского моря, в Мариуполе, ходил [109] юнгой на паруснике. Он говорил, как настоящий моряк: «Мы в море родились, умрем на море». Комсомольца Левченко направили во флот. Левченко окончил Военно-морское училище имени Фрунзе в Ленинграде. После одного дальнего похода Левченко вызвали на берег и откомандировали вместе с другими товарищами в школу морских летчиков. Необходимо было пополнить ряды морской военной авиации опытными военными моряками-комсомольцами. Левченко стал воздушным навигатором. Он прокладывал курс не по морю, а над морем, по воздуху. Полет на помощь Маттерну сдружил летнаба с Леваневским.

Виктор Левченко в сером костюме, в шляпе, которую всегда презирал, в штатском пальто, окруженный товарищами, ходил по перрону Белорусского вокзала в ожидании отхода поезда к границе, к Столпце.

Провожали Левченко известные тогда еще только широким авиационным кругам ― Чкалов, Байдуков и Беляков. Обычно веселый и жизнерадостный, Левченко был молчаливым в последние минуты отъезда.

― Ты что такой скучный? ― спросил Чкалов летнаба.

― Будешь скучным в такой непривычной робе, ― сказал Левченко, показывая на свою одежду. ― Я чувствую себя в штатском костюме, как девушка в первый раз на высоких каблуках. Здорово неудобно. Как-то не по себе. И потом едешь не домой, а в чужую страну, где по-русски или по-украински не балакают.

― Ничего! Слова «Москва», «большевик», «комсомол, «советы» давно уже стали международными, ― сказал Чкалов. ― Чего стесняться? Деньги у тебя есть? Кормить будут! Одет ты как пижон! Доберешься ты до Америки, а там с Сигизмундом Александровичем вдоволь по-русски наговоритесь, ― успокаивал Чкалов.

― Все это верно, ― соглашался Левченко и продолжал быть грустным.

― Как весна только начинается в Европе, так сразу чувствуется запах войны по всему свету, ― переменил Чкалов тему разговора. ― Если война начнется, я попрошусь на восточный фронт. Пусть немцам наша молодежь себя покажет, а я попрошусь на Дальний Восток. Там, говорят, у самураев есть летчики-«смертники». Они себя заранее на смерть обрекли во имя своего императора. Они дали [110] обещание итти на таран против летчиков. Себя погубить и противника ― в одно время: так по крайней мере похваляются. Вот этих летчиков-смертников я и буду разыскивать на восточном фронте. Попробуй, возьми меня на таран! Я найду его в воздухе и скажу: «Ты смерти искал, на, получай ее, но нас на таран не возьмешь! Я еще полетаю во славу своей родины!»

― Правильно ты рассуждаешь, ― сказал оживившийся Левченко. ― Ты пойдешь на восток, а я попрошусь на запад бомбить фашистов.

Летнаб стоял на подножке медленно уходившего вагона, и товарищи ускоряли свой шаг вслед за удалявшимся поездом.

В газетах не писали тогда о готовящемся полете Леваневского из Америки в Москву. Пилот избегал давать интервью в газетах, не рассказывал корреспондентам о своих ближайших планах.

― Сделаем дело, тогда пусть и пишут, ― говорил Леваневский.

Мысль о перелете из Америки в Москву сложилась у Леваневского во время его пребывания в Штатах.

Леваневский и Левченко сами следили на американском заводе за постройкой самолета «Волти» («амфибия»). Пилоту не понравился двухлопастной винт, и он распорядился заменить его трехлопастным. Пилот вооружал свою будущую машину точнейшими приборами, изобретенными лучшими авиационными умами.

В самолете можно было курить, не требовалось повышать голос, а в пассажирском отделении можно было даже выспаться в удобных и мягких креслах. Пролетая над Арктикой, не надо было укутываться в меха: самолет обогревался. Леваневский приобрел специальные антиобледенители для передней кромки крыльев и хвостового оперения.

В Вашингтоне Леваневский был принят военным и морским министрами Соединенных штатов Америки. Министры много говорили об отваге советских летчиков, их хладнокровии и выдержке. Они придавали большое международное значение готовящемуся перелету советских летчиков из Америки в СССР. Этот полет как бы закреплял дружественные узы двух великих народов.

Летчик Маттерн приехал из Чикаго в Вашингтон к [111] Леваневскому, чтобы напутствовать его в дальний полет. Леваневский выслушал Маттерна и сказал:

― Спасибо на добром слове, но я лечу в Москву, а это сильнейший магнит. Он так и тянет к себе. Стало быть, успех обеспечен.

Местом старта был намечен Лос-Анжелос. На красных крыльях нового самолета красовались огромные буквы «СССР».

Пилот посылал частые письма домой, в Москву, на Конюшковскую улицу, к жене и детям...

«16 марта 1936 года. Нью-Йорк.

Дорогая Наташенька! Вот уже шесть дней, как я в Нью-Йорке. Пребывание мое здесь совпало как раз с забастовкой лифтеров. Поднимаюсь в Амторге на двадцатый этаж. Ну, конечно, не раз проклинаешь американские небоскребы. Пока заберешься, сердце стучит, вроде вот выскочит, коленки трясутся. Сегодня уезжаю в Балтимору на завод и оттуда в Вашингтон.

Целую тебя и детей

Сигизмунд».

«23 марта. Чикаго.

Дорогая Наташенька! Это письмо пишу из Чикаго... Последнюю неделю все время разъезжаю. Был в Вашингтоне, где представлялся четырем министрам и уйме генералов. Потом в Бриджпорте, теперь в Чикаго, вечером выезжаю в Сан-Диего, потом в Лос-Анжелос, Сан-Франциско и Сиатль. Устаю основательно от всех встреч, переговоров. Ну, и тоска! Скука! Что американцу весело, то нашему брату скучно».

«24 марта.

Видел летчика Александера, который собирался прилететь в Союз. Приезжал ко мне с женой. Живет бедняга повидимому бедно. Приехал в автомобиле, рядом с которым мой «ГАЗ» показался бы «Линкольном». Я угостил его, конечно вспомнили про нашу встречу в Номе».

«30 марта. Лос-Анжелос.

Дорогая Норочка! Пиши, как живешь, как учишься? В общем все. Старайся и будь послушной. Не груби, не [112] повышай голоса, будь воспитанной и культурной девочкой. Слушайся маму и напиши, какой бы ты подарок хотела от меня получить. Целую крепко. Твой папа.

P. S. Не ссорься с Владой, будь ему примером».

«30 марта.

Дорогой Владушка! Чаще умывайся, не хулигань, не задирайся с Норой, слушайся маму, излишне не шали, а я тебе за то привезу ружье, которое стреляет дробинками (настоящее), часы и, если будешь полностью толковым пареньком, в придачу еще кое-что. Твои запросы знаю, а Нору вот спрашиваю.

Твой папа».

«6 апреля. Сан-Франциско.

Дорогая Наташенька!

Погода стоит изумительно хорошая, как-то не верится, что сейчас зима, в лучшем случае весна, некоторые деревья уже отцвели, кругом сочная зелень. Сегодня выезжав в Сиатль.

Сигизмунд»

«14 апреля.

Опять устраивается в мою честь прием. Осточертело, а надо. Скорей бы попасть домой...»

«29 мая. Нью-Йорк.

Ох, скорей бы домой. Опротивело здесь все. Америка это страна в основном людей узкошкурных интересов, тупой алчности к наживе. Чем богаче человек, тем скупее. Противно смотреть, насколько могут изуродовать человека деньги. Как счастливы народы Советского Союза, что у них нет нужды и нет в крови этих порочных, омерзительных свойств.

Сижу, как на гауптвахте. Кругом все чужое, ни одного близкого человека, с нетерпением жду, когда закончу дела».

«14 июня.

Дорогая Наташенька! Вот уже я и в Лос-Анжелосе. Сегодня утром в 8 часов вылетел из Сиатля и в 4 часа прилетел в Лос-Анжелос. Пролет прошел благополучно, если не считать того, что газеты узнали по билету, что лечу и по всей Калифорния раззвонили. В результате в каждом [113] городе на пути во время посадок ― встречи, цветы, фотографы, требование автографа, а в Лос-Анжелосе приехал на аэродром вице-президент одной большой авиационной фирмы но ему-то спасибо ― довез до отеля, а то от аэродрома до отеля двадцать километров.

Уже две недели как не имею сведений из Союза, предполагаю, что через неделю увижу Левченко. Досадно, что он задержался. Ну, пока. Целую.

Сигизмунд».

«16 июня. Лос-Анжелос.

Дорогая Наташенька!

Вот уже третий день в Лос-Анжелосе. Вчера переехал в другой отель. Комната очень хорошая. Из окна вид на сад с тропической растительностью, бассейном для купания и прочим. Окружают вниманием, только что приехал с устроенного завтрака и нахожу в комнате большую роскошную корзину с фруктами и конфетами, присланную главным управлением этого отеля. Но иногда и внимание утомляет. Охотно согласился бы сменить в настоящее время свою прекрасную комнату с двумя кроватями на побережье нашей Чукотки со спальным мешком.

Характерно, что реакционная печать ― и та хорошо отзывается, а поскольку я являюсь представителем государства, ясно, что это способствует трезвому пониманию советских людей. Это меня радует. Привет всем.

Сигизмунд».

Перед самым стартом в Москву из Лос-Анжелоса Леваневский дал обед для деятелей американской авиации. Американские инженеры выступали с речами, говорили много о величии и мощи советской авиации и замечательных советских летчиках. Американский авиаконструктор и авиапромышленник Жерар Волти сказал:

― Мое сотрудничество с Леваневским и Левченко позволило мне составить новое представление о выдающихся качествах советской авиации, людях, обеспечивающих ее быстрое и мощное развитие. Американцы еще недостаточно осознали грандиозный прогресс конструкторской мысли, производства и авиационной техники в Советском Союзе, достигнутый в эти последние годы. [114]

«Деятели советской авиации, с которыми я имел дело, являются прекрасными представителями этого прогресса, понимающими с полуслова сложнейшие авиационные конструкторские проблемы. Мы не только знакомили их с нашей техникой, но за время их пребывания здесь сами заимствовали у них много новых ценных для развития авиации идей.

«Излишне говорить, что летчики проявили блестящее знакомство с арктическими условиями при выборе оборудования. Они были требовательны и настойчивы, и эти требования базировались на глубоком знании дела.

«Все участвовавшие в строительстве самолета не сомневаются, что благодаря указаниям Леваневского и Левченко нам удалось создать машину, подходящую для освоения воздушных путей в Арктике. Не сомневаемся в блестящем успехе Леваневского и Левченко, которым от всей души желаем счастливого пути в Советский Союз».

После обеда Леваневский пригласил гостей в кинотеатр, расположенный тут же в гостинице, где устраивался прием. По просьбе пилота были показаны два советских фильма: «Подруги» и «Счастливая юность», принятые гостями восторженно.

На пятое августа Леваневский назначил день старта. День за днем вместе с Левченко пилот следил за тем, как создавалась его машина «Н-208». Он был свидетелем ее зарождения и роста, сам испытывал ее в воздухе, кропотливо проверял каждую мелочь и, наконец, нашел возможным начать перелет Лос-Анжелос ― Москва.

Пятого августа на берегу бухты собрались жители Лос-Анжелоса, представители фирмы «Волти» и целая рота корреспондентов и фотографов. Накинув на плечи пиджак, Леваневский сидел вдали от самолета и курил в тени, спасаясь от калифорнийской жары. Трудно было представить, что этот человек собирается в тяжелый и малоизведанный перелет из Лос-Анжелоса в Москву через Арктику. Он, казалось, сам пришел сюда, чтобы посмотреть, как будет стартовать «Волти» в Москву.

Но вот пилот оживился, дал последние указания об отправке в СССР дополнительного авиационного оборудования, прошел сквозь ряды корреспондентов и фотографов, [115] забрался в самолет, надел свой комбинезон и спросил, показавшись на миг из кабины:

― Все ли готово?

― Все, ол райт!

― Отдать концы! ― скомандовал тогда Леваневский.

Буксир отвел самолет на середину канала, откуда начинался старт. И не успели люди опомниться, как машина Леваневского кружила над ними, помахивая крыльями в знак прощания. Корреспонденты посылали из Лос-Анжелоса в свои редакции, в Америку и Европу, информации о начале великого перелета.

Советские летчики не собирались побивать никаких рекордов. Они летели для того, чтобы проложить воздушный путь между двумя континентами.

В тот же день Леваневский и Левченко вновь попали под обстрел корреспондентов и фотографов, но уже не в Лос-Анжелосе, а в Сан-Франциско. На утро дождливая и туманная погода не остановила Леваневского. Левченко проложил курс на Сиатль-Джюно. За Сиатлем под самолетом долго тянулась величественные фиорды. Из-за облачности машина то шла на большой высоте, то снижалась до бреющего полета. Тихий океан готовил летчикам малоприятную встречу. По океану гуляли беляки. Океан дымился и пенился от свежего ветра. Начинался шторм. Чем дальше летел самолет, тем больше шторм набирал силу и туман выше поднимал свою косматую голову. Над головами летчиков была уже сплошная облачность. Машина тянула над самыми гребнями волн.

― Будем дальше лететь или вернемся? ― спросил Леваневского летнаб, сделав запись в бортовом журнале.

Лететь вслепую Леваневский не хотел. Он хотел получше изучить будущий путь из Америки в СССР, а не проскакивать его в сплошном тумане, когда с трудом можно было различить концы плоскости своего самолета. Возвращаться? Но куда? За хвостом самолета была такая же плохая видимость, как и впереди машины. Вернее, видимости не было никакой. Леваневский решил садиться в океане под берегом, если он только выглянет из тумана. Вот будто показалась слабая тень.

«Это, очевидно, остров», ― подумал пилот.

И, толкнув летнаба в плечо локтем, сказал: [116]

― Посмотри, где мы?

― Это остров Гуз-Айланд, ― ответил Левченко, словно родился здесь и знал каждую бухту.

― Я здесь сажусь, выберу местечко под берегом, где меньше будет зыби, ― сказал Леваневский.

Вот выскочили перед летчиками скалистые берега, машина коснулась воды и продолжала свой бег теперь не по воздуху, а по океану под самым берегом. Леваневский выглядывал местечко, где можно было бы понадежней спрятать самолет от зыби. Пилот подрулил в какое-то тихое ущелье между двумя полосами земли, самолет стал на якорь, и мотор был выключен. Неподалеку в открытом океане бесновался шторм, гуляла настоящая, ничем не сдерживаемая океанская зыбь. Она шумно дробилась о берега скал, защищавших хрупкий самолет, умело спрятанный советскими летчиками.

Остров оказался необитаемым. Туман совсем повис на крыльях самолета. И когда дождь начинал уныло отбивать дробь по плоскостям самолета, то в кабинах становилось скучнее, чем при тумане. Здесь на необитаемом острове и заночевали летчики.

― А, пожалуй, так машину проспим, ― сказал летнабу командир. ― Если шторм усилится или переменит направление, нас может сорвать с якоря, нанести на скалу.

Чтобы не заснуть, летчики вылезли в непогоду на плоскости и тут же заметили, что начался прилив. Приливом заметно приблизило самолет к мелкому месту, где торчали прибрежные камни.

― Здесь мелко! Прыгаем в воду и оттягиваем машину к песчаной косе! ― крикнул Леваневский и прыгнул в воду. За ним поспешил Левченко. Держа конец, крепящий самолет, тащились товарищи к песчаной косе, падали от изнеможения и снова поднимались.

Летчики оттянули самолет от опасного места и закрепили его понадежней. Теперь он был далеко от тех скал, которые совсем недавно грозили ему. Но отойти людям от машины, чтобы согреться на берегу, было нельзя. Хоть виднелся невдалеке лес и подмывало нарубить сучьев, развести пылкий костер, обогреться после холодного купания в океане, но приходилось в дождь на ветру попеременно дежурить на [117] плоскостях и следить за тем, чтобы самолет не оторвало и не разбило о скалу.

Начался отлив, и самолет обсох. Грунт был неопасен. Поплавковая машина оказалась на песчаной отмели. Вода из-под самолета ушла совершенно. Летчики вышли на песчаную косу и ждали теперь снова прилива, который должен был приподнять самолет, пригнав сюда воду. Но ближайший по времени прилив не оправдал их надежд. Он только приподнял было поплавки самолета, потом воду угнало, и самолет снова очутился на косе.

Пресной воды кругом не было нигде. В горле пересохло от сильной жажды, и совсем не хотелось ни о чем говорить. Летчики молча подкапывали под поплавками канавки. Лопат в самолете не было и в дело пошел прибрежный плавник. Погода была изменчива, то показывалось солнце, радовало и веселило глаз, то набегал туман и делал все кругом унылым и однообразным.

Вечером во время прилива машина, наконец, оказалась на плаву. Леваневский пошел на взлет с мертвой зыби. Курс был проложен на селение Свенсон-Бей.

В пяти милях от Свенсон-Бея сильный ливень съел всю видимость и прижал летчиков к самому океану. Леваневский сел на воду и рулил до самого селения. По расчетам, до него оставалось миль пять. Теперь это был не воздушный, а морской корабль. При первом хорошем ударе океанской волны самолет грозило превратить в щепы.

Сквозь дождевую завесу показалась бухта, каменные дома, фабричная труба. Но никто не вышел к летчикам навстречу. Присмотрелись летчики к берегу и поняли, что сделали посадку у мертвого городка. Нигде не виднелось на улицах ни одного автомобиля, ни одного пешехода.

Прошло около часа. Наконец к самолету подошел катерок и в нем всего один человек. Невеселая это была встреча. Прибывший сообщил, что в городе никого, кроме его брата, нет. Здесь когда-то были рудные копи. Их забросили, и все жители городка выехали на новые места.

Братья радушно приняли советских летчиков. В ход шли русские, польские, украинские слова и непередаваемая левченковская мимика, веселившая американцев до упаду.

Левченко, посоветовавшись с командиром, проложил дальнейший курс на Джюно. От Джюно снова простер мохнатые [118] рукава туман. Радиостанции Аляски настойчиво советовали Леваневскому сесть не в самом Фербенксе, а в восьмидесяти километрах от него на большом живописном озере Гардинг. Встречать советских летчиков на этом озере собралось много американской молодежи и прибыл сам мэр города Фэрбенкса Коллоинс ― председатель местной торговой палаты.

Много воспоминаний вызвала встреча Леваневского здесь на озере с американскими авиаторами Клайд Армистедом и Левери, принимавшими участие в полетах к лагерю челюскинцев.

Мэр города категорически потребовал от Леваневского погостить в Фербенксе несколько деньков. Известный авиатор Джо Кроссон доставил советских летчиков на легком самолете с озера Гардинг в город Фербенкс.

Леваневского здесь знал каждый житель. Местные газеты печатали его портреты, когда он оказывал помощь Маттерну и позднее готовился к перелету из Лос-Анжелоса через Фербенкс в Москву.

Туманы и непогоды преследовали Леваневского на всем его пути. Уэлен передавал Леваневскому по радио погоду: «Неподвижно стоит туман, сплошная облачность». Пилот невольно повернул обратно к Аляске, где было ясно, и сделал посадку у селения Тэйлор. Там некогда опускался на дирижабле Амундсен, приняв этот городок за Ном.

Американские радиостанции сообщали ежедневно одни и те же скупые и неутешительные для летчиков прогнозы: «Погода нелетная».

― Виктор Иванович, ― сказал командир самолета навигатору, ― тут, видно, нам с вами другой погоды не подберут. Придется топать и в плохую погоду. Наш конечный путь не Тэйлор, а Москва. И время идет не к лету, а к зиме.

Острова Большой и Малый Диомиды были закрыты туманами. Только скалистые вершины островов пронзали вязкую облачность, и по этим вершинам ориентировались летчики, держа курс к родной земле. Пролетев над облаками положенное время, Леваневский пытливо взглянул на Левченко. Летнаб словно в ответ командиру сказал:

― Здесь под нами должен быть сейчас Уэлен.

― Под нами пока что я вижу сплошную облачность, ― улыбнулся пилот. ― Но вы, Виктор Иванович, насквозь все видите. У вас глаз ― алмаз! [119]

И Леваневский показал на густые и сплошные облака, стлавшиеся под самолетом.

Пилот пробил насквозь один ярус облаков, другой, и очутился в туннеле между двумя ярусами. Коридору не виделось конца, и он не приводил к земле.

― Вроде как на метро, ― сказал Леваневский, показывая Левченко на облачный туннель. ― Только не так удобно, как у нас под Москвой. Не видно станций.

В нижнем ярусе облака мелькнуло оконце, машина нырнула в него, и открылась знакомая коса Уэлена, одинокие дома и чукотские яранги. Сели, как и в первый прилет, на лагуне. В третий раз видел Уэлен Леваневский. Он познакомился с ним впервые, когда доставил Маттерна на Аляску. Он видел Уэлен еще раз, возвращаясь после челюскинской эпопеи. И теперь снова подлетел к нему.

К берегу бежали чукчи и зимовщики, давно слышавшие шум мотора над своим селением и сейчас увидевшие машину, рулившую по лагуне.

Здесь, на советской земле, говорили по-русски. Отсюда вся порога до Москвы была уже знакома летчикам. И дальнейший полет казался простым.

На мысе Шмидта Леваневский встретился с Героем Советского Союза Молоковым, совершавшим облет из Москвы всего побережья Советской Арктики. Инструкторы одной и той же летной школы, вместо участвовавшие в спасении челюскинцев, два советских героя снова скрестили свои воздушные пути над одним из северных мысов Чукотки.

― Как леталось? ― спросил Молоков Леваневского.

― Обыкновенно, ― ответил Леваневский. ― Канада нам трудненько досталась. Пробивались в густом тумане вдоль скалистых берегов. Погода ― собака. В море за левой плоскостью ― шторм, а справа в тумане скалы понатыканы. Ну, как видишь, долетели. И сами в порядке, и материальная часть работает безотказно.

Встреча была кратковременной. Леваневский улетел вскоре к устью Колымы, в Амбарчик. Здесь, в Колымском устье, привелось еще раз встретиться обоим героям. Подлетая к Амбарчику, Молоков увидел с воздуха знакомую машину с красным хвостовым оперением. Это был «Н-208». Молоковцы после посадки заглянули в самолет Леваневского. [120] Восьмиместный комфортабельный лимузин так и звал отдохнуть на своих мягких креслах людей, повидавших виды во время длительного перелета из Москвы через всю Сибирь, Камчатку и Чукотку.

Вечером Герои Советского Союза вместе пили в чай в кают-компании буксирного колымского парохода «Ленин» и строили планы о дальнейших своих полетах. Леваневский рассказывал, что пытался пробиться напрямик в Булун над тундрой, но встретил сплошную стену тумана и вынужден был вернуться в Амбарчик.

Туманы и непогоды преследовали пионеров воздушного северного пути и над родной землей.

От Булуна машина летела на юг, к Красноярску и далее к Москве, где Леваневского ждали жена, дети, друзья и вся советская столица. Полет над Леной казался отдыхом после тревожных дней в поднебесье Аляски и Канады.

Всего лишь три года назад, когда Левченко вот так же рядом сидел бок о бок с Леваневским на «СССР Н-8» во время полета над Леной, командир передавал другу и помощнику штурвал, приучая к искусству пилотирования. Теперь рядом с Леваневским сидел тот же Виктор Иванович Левченко, но уже не только штурман-навигатор, а и пилот, окончивший перед самым полетом на «Н-208» школу пилотов и сдавший экзамен на звание летчика.

Леваневский часто в полете передавал управление Виктору, а сам занимался съемками из кинамки.

На берегу Енисея Леваневского ожидало много народу. Машина с большой быстротой подошла к Красноярску. Кинооператоры снимали самолет, когда тот дважды покружил над городом, и приготовились запечатлеть на пленке подход Леваневского к самому берегу. Каково же было их удивление, когда из машины первым показался пилот и сам усердно принялся снимать кинамкой встречавших его кинооператоров и фотографов.

― Считайте, что мы уже в Москве, ― сказал вечером летнабу Леваневский.

― Да, я тоже так считаю, Сигизмунд Александрович, Москва ― наша, согласился Левченко с командиром.

... «Амфибия» Леваневского вскоре кружила над Щелковским аэродромом. Он низко пронесся над трибуной. Это была [121] старая привычка пилота распознавать с самолета людей на земле.

― Кажется, Москва готовит нам парадную встречу, ― сказал летнабу Леваневский. ― Если не ошибаюсь, я видел на трибуне товарища Молотова.

«Н-208» приземлился и рулил по аэродрому. Навстречу самолету неслись автомобили. Передняя машина остановилась. Из нее вышел глава советского правительства. Из самолета, обнажив голову, выскочил штурман Левченко и быстро приблизился к В. М. Молотову.

― Приветствую, поздравляю вас, очень рад вас видеть, ― сказал Левченко председатель Совнаркома Союза ССР.

― А вот вам лично от товарища Сталина, ― сказал Левченко Лазарь Моисеевич Каганович, протянув ему большой красный конверт. ― Такое же письмо у меня есть от товарища Сталина и товарищу Леваневскому, ― продолжал Каганович.

Левченко тут же раскрыл письмо, пробежал его засиявшими глазами и опрометью кинулся обратно к самолету, где еще находился командир. Когда мотор был заглушен, Левченко прочел Леваневскому письмо товарища Сталина. Леваневский выслушал содержание письма, находясь еще в кабине самолета. После чего быстро спустился на землю и подошел к членам правительства.

― Товарищ председатель Совета Народных Комиссаров! Разрешите доложить, что перелет Лос-Анжелос ― Москва благополучно завершен, ― отрапортовал Леваневский.

Пилота все поздравляли, жали руки, а Каганович передал Леваневскому письмо от товарища Сталина.

«Герою Советского Союза летчику Леваневскому.

Штурману Левченко.

Братский привет отважным сынам нашей родины!

Поздравляю вас с успешным выполнением плана исторического перелета.

Крепко жму ваши руки.

И. Сталин»

Леваневский снял с себя шлем и отдал его встречавшему сынишке Владику. Сам подошел к трибуне, чтобы ответить на приветствия. Пилот долго не мог начать свою речь. Потом сказал тихо: [122]

― Машину посадил и голос посадил. Говорить трудновато...

Пилот откашлялся, обвел взглядом всех и продолжал:

― Товарищи, по той встрече, которую я вижу здесь, мы вместе с Левченко чувствуем, что сделали вроде что-то хорошее. И мы хотим, если это можно, труд, который мы вложили в процесс перелета, ― посвятить товарищу Сталину, как и всю свою жизнь.

Таково было краткое слово советского пилота.

Пролетая в густых туманах и жестоких штормах над северными морями, побережьем Канады, горами Аляски, чукотскими скалами, в якутских снегопадах над тайгой, Леваневский в своей груди нес великое имя вождя народов. Оно звало к новым и новым победам. [123]