Во время перерыва слушатель Военно-воздушной академии Георгий Байдуков рассказывал товарищам случай из своей жизни летчика-испытателя новых машин. Испытание скоростных машин доставляло Байдукову особое удовольствие. Ему давно наскучило летать над землей и морями с двухсоткилометровой скоростью. Ему хотелось большего. И, когда на заводской аэродром выкатили новую сверхскоростную машину, напоминавшую птицу, рвущуюся в даль, Байдуков пошел к ней с тем непередаваемо легким и радостным волнением, с каким только ученик-летчик садится впервые в самолет. Летчик-испытатель долго кружил над аэродромом, потом уносился далеко за улицы столицы, видел узкую ленту Москва-реки и как игрушки маленькие, потешно дымившие речные трамваи.

В положенном месте над пустым полем Байдуков сбросил с самолета Ивана Ивановича Пескова. Иван Иванович разбился вдребезги. Видно было, как от земли поднялось облачко пыли на том месте, где упал Иван Иванович Песков. Этим именем летчики-испытатели дружелюбно и уважительно называли брезентовую куклу, начиненную песком. Ее спускали на парашюте в виде опыта во время заводских испытаний самолетов.

― С такою скоростью пролетел, что думал: если высунешь руку ― руку оторвет, голову высунешь ― и голову оторвет, ― рассказывал слушателям Байдуков.

Отважного летчика-испытателя слушали с захватывающим интересом.

К группе приблизился дежурный.

― Товарищ Байдуков, вас спрашивает Герой Советского Союза Леваневский, ― сказал дежурный. [98]

― Меня? Герой Советского Союза? Леваневский? У меня нет ни одного знакомого Героя Советского Союза. Леваневский меня не знает. Это ― ошибка! Ты что-то, брат, путаешь, ― сказал дежурному Байдуков.

Через несколько минут дежурный снова говорит Байдукову:

― Вас еще раз спрашивает член правительства, Герой Советского Союза, товарищ Леваневский.

«Член правительства, ― подумал Байдуков, ― значит, дело серьезное. Надо итти».

До этого Байдуков знал о Леваневском только по газетам.

Разговор с героем был коротким. Леваневский назначил воздушнику встречу у себя на квартире в Конюшках и рассказал ему здесь о своем предстоящем полете через полюс из Москвы в Америку.

― Зная ваши исключительные качества как летчика, я хотел бы вас видеть в своем экипаже при перелете через полюс, ― закончил разговор Леваневский.

Байдуков дал согласие без колебаний.

― Штурманами я приглашаю для этого дела товарищей Белякова и Левченко. Белякова вы знаете сами по академии, а Левченко летал со мной по Северу. Один из этих штурманов пойдет с нами в перелет. Я уже вызвал Левченко в Москву, он приезжает завтра утром из Севастополя.

Утром рано в квартиру Леваневского позвонили. Залаяла Зита, но не злобно, а приветливо. За дверью стоял старый знакомый Виктор Иванович Левченко. Он словно вырос, получив приглашение Леваневского тренироваться для великого перелета через полюс в Америку. Он размашисто шагал по кабинету героя, цепляясь ногами за пушистые лапы белого медведя, растянувшегося ковром на полу. Летнаб был возбужден больше обычного.

― Вот, Виктор Иванович, хочется мне за вашу блестящую работу по оказанию помощи Маттерну сделать для вас хорошее. Полетим вместе через полюс. В таком полете вы как летчик-наблюдатель, как навигатор сможете показать все свои способности. Конечно, придется немало еще потренироваться и подучиться.

Черные глаза Левченко радостно блеснули.

― Вы будете во время полета безотлучно сидеть в штурманской кабине, ― продолжал Леваневский. ― Это значит от [99] Мурманского берега до самого Пирнспойта. Дойдем до полюса и оттуда, как вам известно, все направления идут на юг. Придется выбирать такое, по которому нам с вами и надо будет лететь к Сан-Франциско. Тут штурману хватит работенки. Что будет с компасами над полюсом, никто точно не знает. Слишком мало примеров у нас на практике. Придется все заранее подрассчитать. Немного ведь народу летало над полюсом, ― и Леваневский улыбнулся.

Улыбнулся и Левченко.

― Меня товарищ Орджоникидзе спрашивает в Кремле, ― продолжал Леваневский, ― когда я в первый раз докладывал на Политбюро о полете:

« ― Сколько же времени вы, Леваневский, будете всего в полете?

« ― Примерно, ― говорю, ― шестьдесят два часа.

« ― Так это, ― говорит, ― почти трое суток без сна!

«А товарищ Сталин замечает. ― В эти часы и мы спать не будем. Весь народ будет следить неусыпно за вашим самолетом».

...Через несколько дней начались тренировочные полеты на дальность, в облаках, по приборам...

― Ну, завтра опять будем с утра с Егоркой друг друга пужать, ― сказал Наталии Александровне шутливо Левченко.

― С каким Егоркой?

― А с Байдуковым. Замечательный парень! В облаках летает как бог. Мы с Егоркой тренируемся к полету через полюс. Он в экипаже Леваневского идет вторым пилотом. Так мы вместе с ним теперь летаем. Такие номера приходится откалывать, куда там! К Черному морю вдвоем летали Москва ― Черное море ― Москва без посадки. Попали в облака на обратном пути, кружили долго. У меня у самого, как говорят на Севере, «ум кружал». Я написал Егору записку на чисто флотском языке. Смысл записки состоял в том, что ехать мне дальше некуда, бо я шляху не знаю, запамятовал дорогу. Смотал я старую карту и смайнал ее вон из кабины за ненужностью. Нам обоим стало сразу веселей. Все же над землей летим и над своей землей, над советской, керосину у нас еще много, это не то что с Маттерном над Беринговым морем... Думаю, как-нибудь выберемся из этой мути. И, верно, Егор вывел самолет к самой матушке-Москве. А другой раз мы с ним к Мариуполю подлетели, я и прошу: [100] поштопори, друг, вот над этим местечком, пожалуйста. Стал мой Егор штопорить, а я и говорю: «Вот в этом самом штопоре помещается вся родня Виктора Ивановича Левченко». Понравилось это Байдукову, смеется и все штопорит.

По утрам Леваневский часто уезжал на аэродром. Врачи из Кремлевской больницы, наблюдавшие за здоровьем героя, предписали ему строгий диэтический режим. Ранним утром Сигизмунд выпивал стакан молока. В доме на Конюшках все еще спали, когда внизу раздавался условленный гудок машины. Заслышав гудок, Сигизмунд торопливо спускался вниз с четвертого этажа по узкой лестнице. Зита провожала хозяина, ползя на брюхе, жалобно подвывая и скуля до самого порога квартиры. Зита будила весь дом своей скулежкой. Наталия Александровна спрашивала из спальни:

― Зыгма, это ты?

― Я, Наташа, ― отвечал Сигизмунд, ― ты сегодня выходи с детьми в полдень на балкон, я покружу над Конюшками, ― говорил он на прощанье и уезжал за город.

Шофер сидел рядом с пилотом в качестве пассажира.

Днем Леваневский кружил над Москвою, а в Конюших все звонил телефон.

― Леваневский дома? ― спрашивали пилота.

― Что вы! В такую-то погоду?

― Летает?

― Ну, конечно. Они и в плохую тренируются, а сегодня ни облачка нет, ― отвечала Наталия Александровна.

В полдень над Конюшковской улицей кружил краснокрылый большой самолет «НО-25». С балкона героя приветствовала его семья. Идя низко над крышами домов, пилот видел жену и детей, махавших ему платками.

По вечерам семья собиралась вместе и слушала музыку. Сигизмунда часто тревожил телефон.

― Просят сообщить, какую я хочу заказать музыку по радио к следующему выходному дню, ― смущенно сказал Сигизмунд. ― Обзванивают всех Героев Советского Союза. Можно было бы заказать на целый день, да совестно. Выбрать что-нибудь очень трудно. Ведь многое нравится. Я предложил патетическую сонату Бетховена.

В эти дни подготовки к великому перелету Сигизмунду хотелось слушать мощную музыку. Достав американские [101] пластинки, передававшие звуки органа, он часами слушал торжественную музыку.

Перед самым стартом в Америку Левченко вспомнил вдруг, что не платил два месяца партийного взноса.

― Еще, пожалуй, сказали бы: «Ишь, шустрый какой, улетел на Северный полюс, да и партвзноса не уплатил». Совсем вышло бы некрасиво! ― рассказывал Левченко Байдукову, уплатив членский взнос.

Разрешение правительства на старт самолета «НО-25» было получено. Назначен был день и час отлета. Летчики радовались, с завтрашнего дня ― долой докторов, долой диэту, долой тренировочные полеты! Не надо больше вставать на рассвете и лететь на запад, на юг, на восток или на север, тренироваться долгими часами в воздухе.

Теперь опять, как в дни тренировки, будут слушать работу радиста Левченко радисты Диксона, Уединения и мыса Желания. Но это будет уже настоящий, не тренировочный полет. И при мысли об этом штурману Левченко становилось особенно хорошо, как бывало в детстве, в дни именин, когда все маленькие гости смотрели на именинника с завистью.

Настал день отлета ― третье августа 1935 года. Это уже был поздний срок для вылета. Немного оставалось до наступления полярной темноты над полюсом. В Москве еще было по-летнему тепло. Погодчики давали хорошие прогнозы.

На стадионе «Первое мая» против квартиры Леваневского оживленно играли в футбол. Отчетливо слышны были доносившиеся в открытое окно квартиры шумные аплодисменты с зеленого поля и гул одобрения «болельщиков».

Над Москвой, как обычно, летали самолеты. Особенно много их было над Ленинградским шоссе, Красной Пресней, Тверскими-Ямскими и над Грузинским валом. Но они только кружились над Москвой или уходили в недалекие почтовые рейсы, а самолету Леваневского путь был проложен над льдами по ту сторону земли, над шапкой мира, в Соединенные штаты Америки.

Перегруженная громадина «НО-25» бежала на отрыв по бетонной дорожке аэродрома. Горючего и масла было взято с лихвой для беспосадочного перелета из одной части света в другую. При таком перегрузе малейшая ошибка водителя [102] на взлете с узкой бетонной дорожки, бросок машины вправо или влево готовили ей и экипажу гибель.

Позади, за спиной Леваневского, стоял Георгий Байдуков и помогал в управлении на взлете. Байдуков по условию смотрел за правой стороной, Леваневский ― за левой стороной дорожки. И вот летчики, как всегда, почувствовали, наконец, отрыв тяжелой машины от земли. Это была радостная минута. Но радость оказалась недолгой.

Машина не набирала высоты, она тянула низко над самой землей. А на Щелковском аэродроме еще не расходился народ, и люди между собой с восторгом говорили о том, как изумительно поднимал Леваневский мощную машину с бетонной дорожки.

Альтиметр показывал в начале полета всего лишь пятьдесят метров высоты. И этот прибор долго не хотел говорить ничего нового. Даже на этой малой высоте перегруженная машина порою проваливалась. И летчик боролся за каждый метр высоты.

Трудно приходилось Леваневскому в Беринговом море, когда на борту машины был пассажир американец Маттерн. Еще труднее было в Охотском море, когда в сплошном тумане бреющим полетом машина шла на помощь Маттерну. Но все это казалось теперь пустяком в сравнении с полетом на перегруженной гигантской машине, плохо слушавшейся, не хотевшей повиноваться настойчивости пилота, его требованию.

Минуты казались Леваневскому невероятно долгими. Им словно не было конца. После первого часа полета, когда часть горючего и масла была истрачена и машине стало несколько легче, она постепенно начала набирать высоту.

«Сигизмунд Александрович, ― прислал командиру записку штурман Левченко, ― выбивает масло из расходного бачка».

Масло, находившееся в расходном бачке, запенилось от нагрева во время работы мотора и стало ползти. Оно уже не вмещалось в бачке и искало себе выхода наружу, забрызгивая стекла кабины штурмана. Вот показались первые масляные брызги и на стеклах кабины пилотов. Левченко поднялся с сидения, утопил створки своей кабины и протер ветошью забрызганные маслом стекла. То же делали поочередно Леваневский с Байдуковым в своей пилотской кабине.

Летя в исключительно ясную погоду, они ничего не [103] видели сквозь затянутое маслом стекло. С каждым часом полета количество масла убавлялось больше положенной нормы. При самом грубом подсчете утечка масла могла уничтожить все его запасы еще до полюса. Значит, после полюса для летящей машины нехватило бы масла, и это привело бы к обязательной и срочной посадке с остановившимися моторами в торосы Ледовитого океана, где-нибудь у полюса Недоступности.

Машина летела над Баренцовым морем. Никому из моряков и в голову не пришло бы, что над ними в далекий путь на север летит аварийная машина и что через несколько часов, как только выйдет весь запас масла, станет мотор, ― машина сядет на лед быть может в тумане, при полном отсутствии видимости. Машина продолжала свой полет, истекая маслом, как человек кровью.

Человек ранен в бою, но бежит вперед, крепко сжимая в руках винтовку, а кровь капля за каплей падает на запыленную землю...

Запасы масла истощались чрезмерно.

Глядя на приборы, Леваневский вдруг вспоминал, как взвилась еще совсем недавно красная ракета на Щелковском аэродроме, что означало: «самолет к подъему готов». Вот вспыхнула белая ракета, и красный самолет «НО-25» начал спускаться с горки по бетонной дорожке. Вот он поравнялся с площадкой, на которой стояли провожавшие. Здесь «НО-25» оторвался от земли. Это было в шесть часов пять минут третьего августа. Дождевая мгла сразу скрыла и аэродром и провожавших.

Левченко, сидя у ключа, выстукивал телеграммы, которые слушали в те часы радисты всего мира.

Левченко сообщал по радио, что самолет имеет сильную болтанку. Первый час полета, прошедший в тяжелой борьбе со стихией, дал самолету триста метров высоты, и люди в машине почувствовали облегчение. Хотелось одного: быть как можно дальше от земли.

Погода словно дразнила летчиков своей исключительной ясностью. Забылось об утренней мгле на Щелковском аэродроме и моросившем дожде при взлете с бетонкой дорожки. При такой ясной погоде, какою встретило летчиков Баренцево море, лететь бы с песнями в любую часть мира. А здесь вот прибор, показывавший наличие масла на борту, [104] тревожил мысли летчиков своими торопливыми показаниями стремительной утечки.

Масло стало попадать на раскаленные части мотора и дымило и чадило невыносимо. Дым резал глаза. Люди, сидя в кабинах, кашляли от дыма. Надо было поставить Москву в известность о том, что произошло в воздухе на самолете.

Леваневский сообщил в штаб перелета о выбрасывании наружу масла из расходного бачка, приводившему к повышенному против допустимой нормы расходу масла. Аварийной машине приказано было вернуться. Но вернуться назад и сделать посадку на машине, не выработавшей и трети своего громадного груза горючего, было еще более опасным, чем продолжать дальнейший полет на полюс в ближайшие часы. На перегруженной машине нельзя было садиться, но слив в воздухе горючего грозил пожаром.

Выхлопные трубы метали хлопья фиолетового огня, огонь мог поджечь выливаемый бензин, и самолет, объятый пламенем, ринулся бы на землю.

Как опытный летчик, Леваневский учитывал эту возможность, продолжая полет теперь уже к югу со страшным грузом горючего. На этой машине в виде опыта сливали однажды в полете воду. Герой Советского Союза Михаил Громов сливал и горючее в воздухе с «НО-25», но при этом выключал мотор и тем устранял всякую опасность пожара. Высота, на которой шел Леваневский, не позволяла ему выключить мотор.

Отдельные теоретики находили, что слив горючего в воздухе на «НО-25» не исключает возможности пожара машины. Змеевидная струя бензина, вытекая из аварийных горловин бака, должна была забрасываться завихрением воздуха к выхлопным трубам, мечущим огонь.

Левченко по приказу своего командира сговаривался в это время с ближайшими аэродромами о том, кто сможет принять летящую машину. От нее отказались начальники аэродромов. Ее боялись. Сделав неудачную посадку, машина могла воспламениться и вызвать пожар на месте посадки, поджечь собой ангары, уничтожить материальную часть, находившуюся на аэродроме. Левченко отвечали, что для такой гигантской машины надо искать аэродромы южнее. И, действительно, южнее Ленинграда согласились принять машину Леваневского. [105]

Приближался момент посадки, неизвестно что суливший экипажу. Леваневский решился сливать бензин в воздухе. Горючее сливалось довольно спокойно. Видно было, как за самолетом выливаемый бензин превращался в облачко мельчайшей пыли.

Бензин, на котором машина должна была лететь через полюс в Америку и уже сделала первую треть пути, росой садился на поля Ленинградской области.

Совсем недавно ходил Леваневский в тренировочный полет над Мурманом. Тогда на высоте четырех тысяч метров Леваневский попал в густую облачность. Самолет обледенел. Пришлось пробивать облака, тянувшиеся нескончаемо. Но то был полет на легкой маленькой двухместной машине «Р-5» с добавочными бензиновыми баками, а теперь в воздухе шел самолет-гигант, извергавший облака бензиновой пыли. Когда Леваневский с замечательным мастерством посадил эту тяжелую, всю в парах бензина машину на аэродроме южнее Ленинграда, то экипаж «НО-25» и командир почувствовали себя так, как после перенесенной тяжелой болезни.

Леваневский, пострадав от угарного газа больше своих товарищей, потянулся к кислородному прибору.

К машине бежали люди, неслись пожарные автомобили и скорая медицинская помощь.

Леваневский, Левченко и Байдуков вышли из самолета на землю, слегка покачиваясь от усталости и пережитого. Вдруг Левченко вспомнил, что оставил в самолете выданные ему доллары. Он решил вернуться за ними.

― Где ты там впотьмах разберешься! Ты ничего не найдешь сейчас в самолете, ― предупредил его Байдуков.

― Чорт и в аду привыкает, ― сказал Левченко. ― Разберемся и в потемках.

Левченко поднялся на самолет, и не прошло минуты, как раздался взрыв. Самолет, освобожденный от бензинового груза, был весь еще в его огнеопасных парах. Пламенем вмиг охватило правую плоскость. Левченко едва успел выскочить из горящей машины.

Выключатель навигационных огней и нажим для спуска ракеты находились настолько близко друг от друга, что впотьмах Левченко, нажимая выключатель, коснулся и [106] ракетного спуска. Ракета зажглась и не выскочила из самолета. Пожарные быстро сбили огонь.

― Чорт возьми, ― сказал Байдуков, обнимая спасшегося Левченко, ― когда я вытирал пилотскую кабину в воздухе над Баренцовым морем, моя голова так близко ходила от рубильника ракет, что могла невольно задеть его. Вот бы мы зажаренные и упали в море. Люди бы долго ломали голову над тем, где, когда и отчего погибла наша машина. Так бы навсегда и осталась тайной наша гибель.

― Какая-то странная конструкция ракетозажигания, ― сказал в ответ Левченко, придя в себя после всего происшедшего.

Леваневский с товарищами и начальником аэродрома молча уходили от самолета. Под ногами была твердая неколеблющаяся земля. Пахло травой и бензином. Шестнадцать часов в воздухе на «НО-25» представлялись тяжелым сном, и командиру все еще казалось, что он сидит за баранкой и ведет самолет вперед к полюсу над Баренцовым морем. Это было третьего августа в двадцать два с половиной часа, ровно за час до передачи последних известий по радио.

В доме Леваневского в Москве на Конюшках еще ничего не знали о случившемся. Наталия Александровна уговаривала своих детей ложиться спать и не ждать до полночи последних известий по радио. Она обещала Норе и Владику разбудить их, как только услышит весть о перелете отца...

Наутро весь мир уже знал о прекращении полета. Леваневскому на квартиру стали поступать вновь письма со всех концов Союза и даже из-за границы. Его оберегали, отговаривали от полетов на полюс. Из Соединенных штатов было получено короткое письмо от незнакомки:

«Среда, 7 августа 1935 года.

Мой дорогой Сигизмунд Леваневский!

Я ― американка и пишу вам от всего своего сердца. Я умоляю вас беречь себя. Вы рискуете своей жизнью, а эта жизнь так драгоценна. О ваших подвигах писали все американские газеты. Вы ― великий человек, благородный и храбрый. Россия и мир нуждаются в вас. Если с вами что-нибудь случится, я буду плакать, пока не умру. Итак, снова, пожалуйста, берегите себя...

Я отчасти русская по крови, но русские предки были [107] у меня сотни лет назад. Имеет ли это какое-нибудь значение. Ваша фотография мой постоянный спутник. Да, я просто, но искренно

Диана».

Мужественный летчик, не раз побеждавший стихию, вернулся из полета еще более замкнутым и молчаливым. Он не рассказывал никому о шестнадцати часах, проведенных им в воздухе. Безудержно-храбрый человек, предаваясь теперь своим мыслям, опасался лишь одного, как бы его не посчитали на родине трусом, повернувшим назад. Это мучило героя. Заложив руки в карманы, ходил и ходил Сигизмунд по квартире. И даже музыка перестала тешить его. Больше всего волновало одно: как отнесется товарищ Сталин к его возвращению, как он расценит полет Леваневского? Неужели подумает, что Леваневский сдрейфил?

Потерять доверие Сталина было страшнее всего для летчика.

Но Сталин встретил Леваневского как своего сына, обласкал приветливым словом, улыбкой, вдохновил к новым полетам. Леваневский ожил, вернувшись из Кремля после свидания с вождем народов. Предстояла поездка в Америку на заводы для знакомства с новейшими машинами и авиационной техникой Соединенных штатов.

Дорога жизни пилота снова вела его через Атлантический океан к той самой Аляске, где он совершил свой первый геройский подвиг, когда доставил американца Маттерна сквозь туманы Берингова моря на износившейся машине.

Вспоминал пилот слова своего друга Левченко о том, что хорошая жизнь это вечная нарта, вечное движение к лучшему. И в каждом новом путешествии пилот с радостью думал о предстоящем возвращении на родину, в Москву, к семье, друзьям, к товарищу Сталину. И было в этих проводах и встречах всегда радостно-волнующее и увлекательное. [108]