Светлана Сурганова: Рано или поздно человечество наиграется в фантики
По словам Светланы Сургановой, ее песен не так много, но они удивительно живучи
Совсем скоро поэт и музыкант отмечает свой юбилей — 50 лет. Она отправляется в гастрольный тур «На контрасте» и выступит в декабре в Москве, а субботней ночью на канале НТВ сыграет у Евгения Маргулиса в «Квартирнике». «Вечерка» пообщалась со Светланой о русском роке, задачах искусства, о том, как болезненная девочка нашла в себе силы для творчества, и о том, на какие мысли ее наводит человечество и то, что оно творит и вытворяет.
— Как изменилось настроение русского рока с 70–80-х к 90–00-м? На первом этапе он был контркультурой, а на втором — пропало то, к чему можно было быть в оппозиции.
— Ой, ну во-первых, мне кажется, что я не классический рок-музыкант. Я на своей волне, которую загнать в рамки рок-музыки будет неправильно. Сейчас идет поэтическая эквилибристика. Встречаются очень остросюжетные и злободневные тексты. Но сейчас темп и ритм стихосложения другие. Поэзия стала намного многословней, ритмичней и, с другой стороны, стала потоковой. Идет поток сознания: что вижу — о том пою. Не берусь судить — время расставит на свои места. Но из этого потока слов приходится выбирать какое-то рациональное зерно, какую-то красоту, которую случается встретить. На фоне тотальной информационной зашлакованности, в том числе рифмо-ритмической, это становится все труднее и труднее делать, по крайней мере мне.
— А вы обращаете внимание на современных поэтов — молодых и не очень?
— Их немного, и я не готова назвать имена. У меня свой путь, и он не ориентирован на внешнее. Многие поднимают голову и смотрят направо-налево, выискивая тенденции. Они правильно делают, что анализируют информацию. Но мне нужна лишь крупица. Мне нужно выверенное правильное слово, строчка, которая меня пронзит, прошьет насквозь, и я буду этим жить и дышать.
Вы говорите о молодых поэтах: я их не заглатываю пачками, тоннами, гигабайтами. Лет семь-восемь назад услышала песню и влюбилась в нее. Мне ее спела наш друг Ольга Зубкова, которая помогала нам писать альбом «Увидимся скоро». Мы его писали в Гамбурге, в Германии. Она была нашим переводчиком, прописывала бэк-вокал и много помогала с музыкальной точки зрения. Когда-то она была дружна с коллективом из Новосибирска, который называется «Коридор». Солист — Алексей Костюшкин. Его, к сожалению, уже давно нет в живых: он умер от бокового амиотрофического склероза — тяжелейшее заболевание, длительный уход. Алексей до последнего трудился, писал тексты благодаря компьютеру — двигая глазами, когда остались только они. Его песня «Ночной полет» меня совершенно пронзила. Я живу песнями, вынашиваю их, и не важно, моя или не моя. И вот пришел момент, когда я смогла добраться до нее, надышаться ей, выучить и включить ее в наш репертуар — с этого сезона мы будем ее петь. Вот такой долгий путь она прошла. Но это любовь с первого прочтения, прослушивания. И я могу ничего больше о нем не знать, не знать его других песен, но эта песня стала родной. Я слышала и другие его вещи — очень достойные. Но этой песней я дышу и теперь буду петь ее на наших концертах.
— А свои собственные песни пишутся быстро или медленно?
— Очень по-разному. Мелодия к песне «Да будет свет» — ее пока еще никто не слышал, она у нас в работе пока, для нее почти готова аранжировка — родилась минут за семь, а текст рождался года полтора. Аранжировка к песне на стихи Бродского «Неужели не я» до окончательного своего варианта прошла семилетний путь. Неторопливая, скрупулезная работа. Я в этом плане не скорострел. Все песни — это мои детища. Они вынашиваются, вскармливаются, пестуются. Поэтому их не так много, как бы хотелось, но зато они удивительно живучи.
— Вы сказали, что вы не поглощаете стихи тоннами и гигабайтами, но как-то вы пришли к этой независимости?
— Я к ней не приходила, это часть меня. Она всегда была со мной — это часть моей природы.
— Изначально для вас не было маяков в этой сфере?
— Были, разумеется. Думаю, что в песне «Дождь», написанной на стихи Федерико Гарсия Лорки, читается влияние группы «Наутилус Помпилиус». И я, конечно, очень люблю творчество Вячеслава Бутусова. «Ю-Питер» мне тоже нравится, но «Наутилус Помпилиус» ближе. Но в большинстве своем это самостоятельные вещи. Поэтому у нас такая непростая дружба с радиоэфирами. Для меня до сих пор загадка, как Миша Козырев смог поставить песню «Больно» в эфире «Нашего радио» — песню, с которой и стартовала группа «Сурганова и оркестр». Ведь это песня слишком непривычная для формата «Нашего радио». Мы ни на кого не похожи. Может, мы этим и хороши.
— Вы как-то раз определили жанр своего коллектива как VIP-Punk-Decadance. Помимо этого, в Википедии коллектив «Сурганова и оркестр» определен еще девятью жанрами. А есть ли смысл вообще определять коллектив через жанр? Их так много, что они, скорее, вносят путаницу.
— Мне кажется, что бывают абсолютные удачи, которые могут слушать и рокеры, и любители популярной музыки, и бардовской песни. Такие «золотые сечения», способные объединить людей разных музыкальных предпочтений. А сейчас чем дальше, тем больше идет мелкая градация клубов по интересам. И образовалось очень много ниш, в которых люди слушают определенный жанр и редко, наверное, выныривают из своей любимой музыкальной ниши. Раньше было проще: не было колоссального выбора музыкантов и жанров — были Иосиф Кобзон, София Ротару, Алла Пугачева, Валерий Леонтьев и Лайма Вайкуле. Вся страна их любила, и особых альтернатив не было. И в этом был один очень большой плюс: это объединяло людей. Были национальные герои в певческой среде. Были и ДДТ, и «Наутилус». Сейчас нет такого музыкального явления, которое могло бы сплотить большое количество людей.
— Вы чувствуете контакт с молодым поколением? Они ходят на ваши концерты?
— Да, и это очень радует. Самому молодому нашему зрителю 3,5 года. Понятно, что таких юнцов приводят родители, которым по 26, может, побольше или поменьше. А самая старшая поклонница, которая подошла и вручила мне цветы на авансцене, причем очень радостная — у нее был день рождения, и она была в восторге от того, что мы приехали в этот день в ее город, — ей было 78 лет.
— Давайте еще немного обратимся к вашей авторской кухне. В школе все время предлагают обсуждения в духе «А что хотел сказать автор?». Вы, как автор, как думаете, нужно такие вопросы ставить или каждый должен сам доходить до всего, имея перед собой открытый текст. Что нашел для себя, то и понял.
— В голову пришел такой пример: у нас есть песня «Ветер полей», и одна из ее трактовок, как убеждена часть наших поклонников, в том, что эта песня про столетие революции. Песня как раз была в 2017 году написана. На самом деле ни одной мысли, ничего похожего с этим событием у меня не промелькнуло, когда я писала этот текст. Я не стала никого разочаровывать: думаю, что каждый вправе сам фантазировать, дорисовывать и видеть свои образы. Но, конечно, автор должен отвечать за свои слова, особенно если они имеют какой-то деструктивный характер. А если это касается каких-то фантазий или таких политических образов, то эта расшифровка, мне кажется, ни к чему. Пусть каждый рисует свое. Любое искусство призвано будить фантазии, ассоциативный ряд.
— Вы оканчивали школу в эпоху перестройки: одна идеологическая система рушилась, а другой в обозримом будущем не было видно. Вы как-то осознавали это в тот момент?
— Вещи, о которых вы меня спрашиваете, мне не особо близки. Я себя осознала, может быть, пару лет назад. Возможно, это казуистика, такая феноменальная ситуация: кто-то созревает в 15 лет, кто-то в 25 уже профессор, а я более-менее почувствовала себя в этой реальности в 49–50 лет. Я мало похожа на новорожденного, но тем не менее это так. А все остальное — это были какие-то предварительные ласки. Я только нащупывала эту жизнь. Безусловно, были какие-то важные события, влюбленности и люди в моей жизни. Но что касается страны — что там происходило, смена каких-то политиков, — это проходило мимо меня.
Я жила в такой уникальной замкнутой системе под названием «Семья Сургановых». Они меня когда-то в три года забрали из педиатрического института, который выхаживал отказничков со всевозможными патологиями. Они меня взяли в свою семью, и я жила как в оранжерее. Две милейшие женщины: Зоя Михайловна Сурганова — моя бабушка, которой уже, к сожалению, много лет нет с нами, и Сурганова Лия Давыдовна — моя мама. Они создали абсолютно удивительную атмосферу. Уберегали меня от всего, от чего только можно было уберечь. И они создали такую замкнутую систему, в которой росла девочка очень болезненная, с кучей патологий, с очень серьезной задержкой и психоэмоционального, и интеллектуального развития. Тем не менее они отважились, взяли такого малоперспективного ребенка и выхаживали, оберегали. Школа давалась с трудом. Была какая-то божественная интуиция — поступить в музыкальную школу на класс скрипки. Благодаря этой мелкой моторике у меня пошла какая-то компенсация, и я смогла учиться в нормальной школе, а не в специальной. Кое-как ее окончила, поступила в медучилище — там уже стало получше.
Занятия музыкой мне очень помогли в плане развития. И из-за страха с раннего детства быть хуже других, слабее других у меня была мотивация в меру своих возможностей, а иногда и превозмогая их, заниматься саморазвитием. И все, что вы видите сейчас, — это итог той работы из, прямо скажем, малоперспективного материала. Благодаря моей семье, друзьям, учителям, любимым людям, которые были добры ко мне, питали меня, вдохновляли, я стала той, кем являюсь сейчас.
Что касается страны, как там, чего — талонная система или не талонная, социализм или капитализм — это проходило мимо. Когда вовсю гремел в Ленинграде «Рок-клуб», я что-то слышала, знала, что он есть, но в первый раз на Рубинштейна, 13, я оказалась, когда его уже закрыли.
— В предисловии к «Тетради слов» вы написали, что задача любого творчества — волновать человеческие души. А не исследовать ли их и менять?
— Исследовать, наверное, задача ученых, а искусство должно провоцировать, порождать чувства, эмоции, отклик. Оно должно делать человечество более человечным, более живым. Вы когда-нибудь чувствовали вдохновение? Скажите, ведь это самое прекрасное чувство? Сродни любви. Или я даже осмелюсь поставить его на полдюйма выше любви. А творчество — это то, что способно подарить вдохновение. Отдохновение и вдохновение. Неправильно думать, что вдохновением страдают только творцы: музыканты, художники, поэты. Они пишут в первую очередь для того, чтобы вдохновлять слушателей, остальное человечество. Если ты вдохновлен, ты, разумеется, изменишься. Станешь богаче, лучше, глубже, твоя палитра восприятия жизни расширится. Научишься сочувствовать, сопереживать. Задача творчества, искусства — делать человечество более человечным.
— А не было ли такого, чтобы человечество вас разочаровало? Столько всяких гадостей творится вокруг.
— Я отвечу вам, наверное, довольно странным образом. Я к человечеству отношусь как к взбалмошному, еще не очень разумному подростку. И он находится в такой стадии развития, когда его колбасит яростный пубертат. Если он сейчас выскочит из этого, одумается, урезонит себя и сможет выбрать правильный вектор, тогда выживем. Если нет — все может окончиться очень печально. Подростковые суициды встречаются, к сожалению, часто. И тут все тоже может закончиться самоумерщвлением. Не хотелось бы.
Но это не разочарование: представьте, у вас сын или дочь переживает это буйство гормонов, совершает какие-то яростные и необдуманные поступки. Вы же не разочаровываетесь в своем ребенке. Вы терпеливо — личным примером, хорошими книгами, фильмами, словами мудрых людей — стараетесь его как-то гармонизировать и поставить на нужные рельсы. И моя задача, как и других мыслящих, творящих людей, с любовью, терпимостью, очень тонко, с отцовской или материнской заботой править это человечество, выруливать его. А чем мы можем это сделать? Только создавая что-то прекрасное, настоящее, глубокое, что имеет под собой серьезную почву, основательность, глубину. Я думаю, что рано или поздно человечество наиграется в фантики.
— Ваша «Лирическая-геополитическая» заканчивается таким рефреном: «Вселенной нужен человек». Если бы человека не было, имела бы вселенная смысл?
— Я отчасти согласна с Бернаром Вербером в том, что этот паразит, который появился на планете, паразит в виде человека, был явлен для того, чтобы сохранить эту уникальную планету. Пока человечество не очень хорошо оправдывает эту возложенную на него миссию, но я надеюсь, что скоро опомнится. Вселенной нужен человек. Чтобы сохранить эту уникальную планету под названием Земля — с ее водой, растительностью, животными, уникальными пейзажами. Я думаю, для этого. А может, все совсем иначе: может, мы только мешаем. Думаю, что очень скоро либо мы найдем ответ, либо ответ найдет нас. Не хотелось бы быть олухами и подводить замысел Всевышнего. Задумка-то неплохая, но мы ее как будто профукали. Боюсь, что можем профукать. Но пока есть такие люди, как Михаил Казинник, Татьяна Черниговская, Паола Волкова, в информационном пространстве, но уже не лично, к сожалению, пока есть Дмитрий Быков, Вениамин Смехов — люди, которые пытаются просвещать нас, привить нам прекрасное, я думаю, что у нас есть все шансы.
корреспондент - Камиль Айсин