Сперва он не любил меня. Я не особо переживала, но сердце моторило с перебоями и воленс-ноленс приходила фраза: не любит, а жаль.
Потом все изменилось. Полюбил. Потребовалось семь лет изгнания, бесконечные гостиницы – как дурдомы, мои слезы – как кисель по щекам, мои аварии и полеты в космос «на слабо» (а потом вдруг полетела по-настоящему), перебежки из Москвы и, нескончаемо, обратно – в Петербург… А Петербург – как эмиграция: лето-зима-осень, лето-зима-осень, лето-осень-зима, и, наконец, мы стали вместе. Он поверил - и я имею право писать о нем, а если глубже – я уже имею право признаться ему в любви.
Для меня он разный.
Я не люблю: Выборгский район; район Финбана. Для меня это низина города, в которой мне неуютно и пресно. Броневичок деятеля коммунизма, разумеется, не спасает, а убивает вокзал, и это все по-большевистски очень примитивно и конкретно, сиречь – не интересно.
Озерки завораживают. Никогда там не плавала. Хотела, но остерегаюсь (стоит ли верить русским водоемам?). Особый шарм имеет слово Коломяги. О них писал Бродский, а у меня там жил барабанщик Алик Потапкин и ни в какую не хотел уезжать из своей вотчины, имея в кулаке все сложившиеся с ней обстоятельства.
Я люблю Адмиралтейство. Это единственный архитектурный подвиг, который оставляет меня молодой, несмотря на количество прожитых лет. Мне нравится, что я никогда не смогу поцеловать кораблик на его шпиле, не говоря уже о том, что ни один курсантик из Адмиралтейства не станет моим мужем. Если помните, перед Адмиралтейством существует фонтан, как и перед Казанским собором. Так вот, я говорю о том, что у Казанского плавали все кому не лень, и я в том числе, и монетки швыряли, а в фонтане супротив Адмиралтейства я даже пальчик не помочила, не говоря уже о заплывах – магия места диктует свои права.
К Невскому отношусь странно. Для меня он слишком линеен. Даже когда его затыкают пробки, он не угнетает так, как все остальные улицы, на которых они присутствуют. По Невскому хорошо, когда с вокзала пехотинцем до Дома книги. А если каждый день, то скучно. И намеки на пешеходные зоны двусмысленны по-московски.
Кстати, вы знаете, что такое Грибонал? А Климат? А вот не знаете! Это сердце Невского, напротив Казанского собора, увидев который, моя мама, схватив полотенце, поскакала через ступеньки креститься и стала набожна, и мне это передала. Спасибо. Помню еще свой приезд в Питер, уже после крещения, когда пришла на «Казань» и меня перед ней узнали. И была глубоко растрогана, когда на паперти обступили – за автографами, и каждая ступенька вниз давалась с большим трудом. До милостыни ли мне было в тот момент?
А как можно забыть Гуся? Вальрана? «Арт-Коллегию»? Галерею «Борей»? Ленинградский зоопарк? Как можно забыть жирафа, который на наших глазах родил маленького жирафенка – перед одним из последних акустических концертов в лектории ленинградского зоопарка? А как можно забыть постоянную дорогу домой к «Казани»? Без копейки в кармане, но с абсолютным счастьем за пазухой и выдохом традиционного зоопарковского напитка – грога? Никогда не смогу.
Самая изощренная публика – питерская. То ли это дань месту, то ли ненависть к российским перифериям, но факт остается фактом. Питерскую публику удержать невозможно. И мы с ней схожи в этом: меня никто еще не смог удержать. Есть ли в этом глубина? Не уверена. По прошествии лет позы перестают быть многозначительными, а морщины становятся все глубже. И вранье лейтмотивом обескураживает только того, кто врет. Иные не верят, как в сказке про мальчика и волков…
Особое состояние Питера – белые ночи. Не люблю. Люблю, когда ночью темно, а днем – солнце. И даже они перевернули этот чертов город. Магистрали запружены скейтбордистами, которые кружат вокруг Александрийского столпа, а на нем ангел с моим кольцом на пальце (в бытность существования в «Ночных Снайперах» Света Сурганова поднялась на этот столп и оставила там кольцо), по Невскому – пьяные толпы, в колодцах дворов – аммиак до неба, а мне хочется спать. А спать – не можется. Вот такая моя сказка о белых ночах.
Я люблю мосты и Неву. Этакие лиминальные пространства. На них большая ответственность, в них дерзновенная глубина и огромная невозможность жить долго.
А особенно я люблю Финский. Я там живу и выбрала это место – место, будто бы изгнание – абсолютно осознанно. Там дует очень сильный ветер и нет шанса быть несобранным. Своеобразный реванш после чудовищных разочарований, после которых на удивление – радость. И больше не нужно ничего.
Литейный и Лиговский мне сродни. Две магистрали, которые запружены днем – и свободны ночью, когда я по ним езжу на велосипеде. Вообще, средство передвижения в Питере – велосипед. Питер – он же тот же Амстердам, с каналами, речками, переходами. Только вот оставлять велосипед невозможно, потому что тырят. Приходится закрывать на замок. И вот обычно бывало так. Просыпаюсь в 6 утра: коммунальная квартира – коммунальная кухня – коммунальный умывальник – личная зубная щетка и паста – в седло велосипедное – и радость по всему городу. Колесить, колесить, колесить… От Марсова поля до Новой Голландии, потом к конюшням около Спаса – с заездом на Климат, кружок вокруг Казанского, потом по маршруту 17-го троллейбуса по Гороховой – до ТЮЗа, чуток – на Московский, по Загородному – и снова к дому.
Мой адрес был прост: Казанская, 4, кв. 22. Именно там родились «Ночные Снайперы». И до этого охота к перемене мест была более вынуждена, чем желанна. Я не помню очень многих чукотских поселков, северных городов, в которых мне довелось жить (без обид), и я не понимаю, почему, когда я вышла на перрон Финляндского вокзала в 1991 году, мое сердце, внезапно для меня, дало сбой. Именно в этом городе, который я полюбила, тотчас, молниеносно, необъяснимо и навсегда. Наверное, именно так и любят.
журнал «Путешествия», 2007