алешка нырков встретил жену, свою супругу веру сельянову, в проруби. натурально в кипяточном морозе воды вспенился вверх грудью и, раскрыв поцелуйно рот в «о-ох, как черти забрали!», воткнулся глазами в ее серые яблочные зрачки — тоже буквально заиндевевшие от мороза. «а-а-а-а!!» — закричали оба и, смутившись, тотчас расплылись по разные стороны игольчатых краев льда.
он заметил только ее в пупырках бедро и волосы кудрями по шее.
она не запомнила ничего, кроме его отчаянья. она уже тогда, в проруби, его преданно, по-бабьи жалела. ах, алеша, ах, алеша, эх, алеша-веселеша...
они поженились через месяц. он узнал, где она живет, надел рубашку, маялся с узлом бордового галстука, руки тряслись — волновался, бросил и пошел без него, как есть. рубаха на все пуговицы вверх, в воротник впивался кадык.
дома их в деревне захарово стояли близко, буквально через две улицы. наискоски так и вовсе три минуты быстрого шага. алеша шел долго. чуть завидится заветный палисадничек, ноги каменеют, в лопатках пот, волосы приглаживает сухой горячей ладонью. ходил так час. наконец справился с сердцем и, прижимая его к груди, чтоб не вылетело, взбежал по ступеням веркиного дома, как в ту самую прорубь нырнул.
я ничего не хочу править, лидия федосеева-шукшина. я вообще не знаю его, вашего мужа и вашего друга и, если позволите, вашу судьбу. мне, рожденной в 74-м году, году его смерти, не дано знать, но мне дано чувствовать и любить. и быть тонкой к вашей памяти и жизни. и, черт возьми, не пытаться пересказать своими словами учебники истории, википедию, очевидцев, критиков, да ну их всех в трын-траву. вы так несусветно влюбленно смеетесь в той самой траве, а он сидит рядом в кирзачах, и эта любовь та-а-акая яркая, нежная и такая русская любовь на печках-лавочках. она происходит у вас там, а мы ее у нас здесь по-прежнему хотим.
так вот, продолжаю… алеша идет свататься к вере, и нет у него заветной бутылки в кармане, как и сватов — их тоже у него нет. есть только его душа и его физически развитое, прекрасное юное сердце. и он приходит и стучит. и она открывает и, понимая все, тотчас кричит: «тятя, тятя, алеша пришел, алеша пришел, алеша пришел!!!» и столько мольбы в ее крике, и столько любви, и столько преданности еще не дававшей женщины. и все понимают это. и алеша, и тятя, и вера, и ее покойная мать, что всегда, и после смерти, с верой — девочкой своей: куда она ее отпустит одну в эту огромную страшную жизнь? а алеша татьяне федоровне нравится. хороший такой парень.
«тятя, тятя!» — кричит вера, и жилка бьется в ключицу, и выходит отец — мощный и больной медведь, подкидывая ноги, как перед футбольным мячом. прошаркивает и обнимает алешу. и все это без слов.
поженились. поженились, как влепились в губы друг друга поцелуем: не разнять, не унять и не расколоть. и зажили.
я не хочу ничего придумывать ради придумывать, лидия федосеева-шукшина. есть союзы людей, пары людей, на которые смотришь, и дыхания нет вовсе. его не то чтобы перехватывает. дыхание перестает быть необходимым, когда перед твоими глазами — глазами живого не изрешеченного компромиссами жизни — двое. двое самых влюбленных друг в друга человека. их нежность и притяжение друг к другу рвут экран. и расцветает мое сердце, и я улыбаюсь, наблюдая, как они поют и ласкают друг друга глазами. и это то, что для меня моя родина и моя отчизна, и мои березки и песни, и мой патриотизм, и мой шукшин, чего уж там.
алеша утонул в той же проруби, где встретил веру. остановилось сердце. внезапно. никто ничего не понял. откачать не смогли, хотя прикатили две — аж две! — бригады и делали все надлежащее споро и скоро. алеша умер моментально. вера больше не вышла замуж. и мальчики их — леня и павел — отца так и не узнали.
и я могла бы еще что-то писать и выдумывать, но не стану. я могла бы напестрить деталей и имен под шукшина, и стиль письма его настолько конкретный и яркий, что легко ткать его ткань, и ни конца этой скатерти самобытности русской нашей родной не видать, ни края. но я остановлюсь. и вместо литературы я пойду и выпью. найду своих друзей — смешных, легких и немного детдомовских, как сам вася шукшин, — найду и выпью. и продолжится во мне шукшинское русское вязкое веселье и такая легкая и глубокая русская печаль, которую не избыть.
и здесь звучит застольная!!
журнал «Русский пионер», ноябрь 2016