Речь на закрытии проекта «100 книг, изменивших жизнь»
Рассказать вам, о чем эта книга? О гробике ребенка паровозного машиниста, инженера Еношина, выпотрошенном при аресте. Про актрису Ирму Мендель в сумятице большого спектакля, раздавленную щекой о бархат стола следователя-любовника Клегеля. О камерах смертников, где сидели восьмеро в площади в два метра и седели по восемь за ночь, по одному, по даже два, ожидая, ожидая, ожидая. Где дитя зовет, токует: «Мама, мама, мама», и потом отрывает слоги: «ма… ма… ма… ну, пожалуйста». Про старшего лейтенанта, оправляющего свою ж…у в ветерке под дулом старшины СМЕРШа. «Ну, поторапливайся, у нас быстро оправляются», - говорит старшина. «Где это, у нас?» - тихо и раздельно произносит танкист, бывший старший лейтенант, теперь внезапно враг народа. «В контрразведке СМЕРШа». «А у нас медленно», – отвечает танкист, и попа его проветривается на ветру, возможно, в последний раз, обдуваемая вольным ветром. «Где это, у нас?» - спрашивает СМЕРШ. «В Красной армии».
И расстрел. И расстрел. Расстрел – это клево, господа, когда он сразу. Однако перед ним – непременно арест, пытки, пересыльные лагеря, унижение, и как ни странно, это вообще детский лепет, в сравнении с картиной маслом, когда идет Александр Исаевич и чекистам пусть стелет – от стола комбрига Захара Георгиевича Травкина. «Желаю вам счастья, капитан», - последние слова Солженицыну на воле. И далее до Белорусского вокзала и потом до Лубянки. И три смершевца-дармоеда, волокут свое барахло трофейное, награбленное в Германии. Дороги на Лубянку не знают. А Саня Солженицын ведет их, ведет и кричать не смеет. Ни в метро, ни в лицо тем, кого видит. В последний раз, кстати.
Надежда – она, как известно, последняя. Однако что с нее взять, с изнасилованной? Она мертва. И мы сидим, сидим с 17 года, б…ь. Страна, засекреченная в стране. Архипелаг в Гулаге, Гулаг в архипелаге. Сидим через одного, сидим, то есть, все.
Хорошо: мы выбираем эту книгу в книги столетия. Это хорошо. Мне чрезвычайно приятно, что страна выбрала книгу-язву, книгу-погибель. Книгу, взрывающую нашу страну как таковую. Страну-раковую опухоль. Книгу про каземат, про фашизм, который не снился Гитлеру. Подлинно массовое уничтожение своих близких. И началось это не в 37-м. Начало придумал Владимир Ильич. Глухая, именно глухая расправа над миллионами, началась и велась с самого начала. Сталин довел все до ума, как старый соло-гитарист оттачивает свое единственное звездное соло единственной лебединой песней. Уничтожать – «Да». Зачем – «Да». Может, объясните? – «Да». За что? – «За то, что спросили, понятно?» – «Да». И так по кругу. В круге первом, и втором, и раковый корпус, и Иван Денисович.
В главе «История нашей канализации» Солженицын пишет: «Когда теперь бранят произвол культа, то упирают все снова и снова в настрявшие 37-38-й годы. И так это начинает запоминаться, как будто ни до не сажали, ни после. А только вот в этом 37-38-м. Не боюсь, однако, ошибиться, сказав: поток 37-38-го ни единственным не был, ни даже главным. До него был поток 29-30-го годов, и после был поток 44-46-го. С добрый Енисей. Гнали по сточным трубам целые нации и еще миллионы и миллионы – побывавших в плену, увезенных в Германию и вернувшихся потом. Но и в этом потоке народ был больше простой и мемуаров не писал».
Подумайте, подумайте, просто возьмите в свою голову, что они с нами сделали. Беломорканал – 32 год. Волгоканал – 36-й. Волгодон – 52-й. Конечно же, нужна была бесплатная рабочая сила, которую к тому же можно было не считать: и не считать за людей, и вообще – не пересчитывать. Которых можно было уничтожать на каждом таком объекте. Дальше, железная дорога Котлас-Воркута, ветка на Салехард. Салехард-Игарка, Караганда – Мойынты – Балхаш, 36-й год. Вторые пути сибирской магистрали – 33-35-й. Начало БАМа, автотрасса Москва-Минск. Это все строили люди, миллионы невинных людей, и там же погибали, совершенно без роду и без племени. Постройка Усть-Каменногорской ГЭС, Балхашского медеплавильного комбината – 34-35-й, Соликамский бумкомбинат, Березняковский, Магнитогорский, строительство Сов.Гавани, строительство Магадана…
Вот вы спросили по поводу Магадана. Я жила в городе, который построили зэки. И на самом деле, кто такие зэки? Это же были не уркаганы, это же была 58-я статья. Совершенно невиновные люди, которые вообще больше после этого ничего не знали. И приспособиться бы не смогли. И когда были освобождены либо амнистированы, они даже не уезжали обратно в Москву, они не могли просто найти себя здесь. И оставались жить в Магадане. Вот такое у меня было детство.
Строительство Норильска, Воркуты, порт Находка, нефтепровод Сахалин. Список долгий.
А дальше я хотела прочитать вам список глав: для тех, кто не читал, станет отчасти ясно, что я здесь не просто так. Но я решила список глав книги не читать. Я думаю, что все-таки это излишне.
За что меня это? Что мне это? Я – такой маленький человек, на такой маленькой земле, да мне бы хотя бы аршин земли, неважно где, неважно почему, просто дайте мне не право быть свободным, а свободу. Свободу ходить, где хочу, говорить, что хочу, говорить о том, что болит, летать, куда крылья несут. Не кормите меня идеалами. Идеалами, пулями, религиями, не пугайте меня, я все равно воскресну и напишу, пусть для этого буду мерзнуть, прикипая лопатками к печке, как к грелке, горчичнику в Эстонии, пусть буду латать пулеметные машинописные ленты в Рязани, а после буду передавать «Архипелаг» во Францию, и, с…а, как мне страшно, что перехватят, что перехватят и уничтожат! Я – Саша Солженицын, вещдок умерших, затравленных, сгинувших, бежавших, и через это расстрелянных, я – память, сердце, легкие, горло, я – язык, я – ноты. Я – голос, голос, голос! Детство, ребячество. Колыма. Вологда. Питер. Соловки. Енисей. Страна, уничтоженная самой собой.
Бродский сказал: «Возможно, через 2000 лет «Гулаг» будет доставлять то же удовольствие, что чтение «Илиады» сегодня». Но если не читать «Гулаг» сегодня, вполне может статься, что гораздо раньше, чем через 2000 лет, читать обе книги будет некому.
Наше право – наша история. Все верно, как верно. А я – часть истории. И все, о чем я могу просить – внемлите. Прочитайте. Запомните. Ибо все это оттого, что мы молчим. Соглядатаи, немые современники. А ребята, Гулаг – он ведь работает. Он жив, он кует кузницу кадров, в его жерновах именно сейчас мелется Андрей Барабанов, Артем Савелов, Ярослав Белоусов, Михаил Косенко, Александр Марголин, Степан Зимин, Леонид Ковязин, Алексей Полихович, Маша Алехина, Надя Толоконникова, Сергей Кривов, Денис Луцкевич, Николай Кавказский, Владимир Акименков, Мария Баронова, Саша Духанина, и возможно, после этого вот доклада, там буду и я. И возможно, каждый сидящий в зале. Ибо времена диктатуры отличаются только фамилией и профилем диктатора, разносолом приемов и количеством убийств он полнится ежедневно в этой стране, и почерк каллиграфичен, а методы отточены, как мы видим.
Мы все знаем. О нас знают все. Мы отважны. Но можно ли быть готовыми к смерти?
ЦДХ, 1 декабря 2013