Джин, прикусив изнутри щёку, стоял за кулисами. Грёбаная пробка так приятно, мягко елозила, давила, что он уже раза три комкал стоны на выдохе, чтобы не раскричаться в самый неподходящий момент. Сдержался, не дёрнулся в сторону стенки: потереться об неё пятой точкой, усилить ощущения, превратить из фантомных, дразнящих в реальные, тягучие, чтобы достали до чувствительного места внутри, и после расползтись подтаявшим мороженым в законном оргазме. Он сам себе покивал, избавляясь от липкого наваждения. Чуть не дёрнул накладные косички — те раздражающе болтались на периферии зрения, так и манили потянуть, в нелепой надежде, что боль протрезвит хоть ненадолго. Но фиг там, искусственные пряди были нацеплены прямо на чёрную бандану пирата, которого играл Джин — дёргай не дёргай, только наряд испортишь, а от желания не избавиться.
Комок слюны с трудом прокатился по горлу. Стык бёдер и таза между анусом и яйцами тянуло. Мышцы ног, казалось, одновременно напрягаются и превращаются в кисель, слабеют. У него на висках и шее проступил пот, и хотелось совсем по-девчачьи захныкать и…
… попросить Чонгука помочь.
От голодной, тяжёлой, искрящейся тьмой похоти разматывало в лоскуты. Вот же мелкий пиздюк, достал таки хёна! И держаться помогала только совсем крохотная капелька ядовитой неоновой злости — ну он и получит, если не сможет снять домик. Джин ему тогда эту пробку засунет туда, откуда даже проктолог не достанет!
Но ещё предвкушающим ужасом крыла мысль, что он так сильно хотел Чон Чонгука.
Парня, блять!
Тот как застыл за толпой чёрной монолитной массой, так и простоял весь спектакль. Не двигался, только глаза сверкали сильнее, когда Джин, собравшись, отыгрывал финальную сцену. Скрипел зубами, когда отважный пират слишком близко стоял рядом с главной героиней, изображая поцелуй. Шумно выдыхал, когда весь актёрский состав ушёл за кулисы, и нетерпеливо начал расталкивать толпу, чтобы первому поймать Джина в задней части театра.
— Ты переодеться дашь, придурок? — возмутился Джин, когда Чонгук потащил его из маленькой комнаты, в которой переодевался мужской актёрский состав.
Младший на это только оглянулся. Цепко прошёлся глазами по фигуре хёна. Взгляд был странным, остро-ласковым: прошёлся по коже наждачкой, а ощущение оставил — будто погладил. Зацепил по дороге весь пиратский Джинов наряд: влез под жилетку, перебрал цепочки и фенечки на груди, пошкрябал по кружеву рубашки, а штаны кожаные в обтяг вообще сдёрнул, облизнулся на крепкие бёдра. И прилип снова к лицу, к губам, которые с пиратской банданой и нелепыми накладными косичками с бусинами на концах смотрелись как чёртов вызов.
— Нет! — фыркнул Чонгук, крепко обнял пальцами его кисть, захватив кружевной манжет, и потащил за собой.
Джин шипел и айшчкал, но шёл покорно следом, стараясь удержать дрожь, чтобы хоть руки не тряслись, не выдали его младшему раньше времени.
Чонгук так и вёл его за руку через весь кемпинг, ни капли не стесняясь. Впрочем, в суматохе на них внимания вообще никто не обращал.
— Как ты… — Джин вопрос «…понял, что гей?» спрятал за искусственным кашлем, но Чонгук словно поймал с ним одну волну, догадался, о чём он. Пожал плечами:
— Да как-то сразу понял… А ты?
— А я ещё не понял! — неизвестно зачем огрызнулся Джин.
Чонгук оглянулся, бросил на него короткий взгляд — дёрнул сильнее за руку. Подловил на полушаге, отчего Джин чуть не потерял равновесие. Успел опереться о деревянные перила домика, и попал заодно в кольцо крепких рук. Те грубо, жёстко на мгновение вжали в торс, делясь жаром.
Надо же, и не заметил, как дошли, пока в панике раздумывал, о чём бы таком нейтральном поболтать по дороге.
— Щас скоро поймёшь, — пообещал ему Чонгук, и от этих слов сердце провалилось в прохладную бездонную пустоту. Младший развернул, подтолкнул — и тут же украдкой мазнул губами по шее, обжигая ворованным поцелуем.
Джин, спеша и спотыкаясь, полез по ступеням. Он взгляд Чонгука, облизывающий его спину, чуял на физическом уровне.
Обстановку домика и не заметил почти — угол кухни смазался закатным пятном, дверь в ванную призраком замаячила рядом с входом. Зато кровать — огромная, низкая, с кучей подушек, — вдруг будто заняла всю площадь комнаты, поселилась мягким облаком в голове Джина. Страх противным трусливым холодком пробрался под одежду, стёк в живот, пища мерзким комариным голосом: «Беги!»
Джин зажмурился, развернулся к дышащему в спину Чонгуку и поцеловал его.
Сам первый потянулся и поцеловал. Губы у Чонгука офигеть вкусные, но ещё вкуснее, оказывается — пробовать их самому, обводить языком мякоть, толкаться внутрь, трогать по чуть-чуть металл колечка. Не ушами, а ртом ловить зарождающийся в глубине горла макнэ нетерпеливый рык. Возбуждение, так тщательно весь день загоняемое вглубь, вырвалось, захлестнуло, накрыло с головой. Чонгук простонал, перехватил его за талию, увлёк к стенке, вжал. Оторвался от губ хёна, пробормотал что-то неразборчиво, снова приник, словно не в силах был отпустить — и наконец откинул голову, жадно глядя на рот Джина.
— Хён… сонбэ… Джин… — он, кажется, не мог решить, как обращаться к тому, кого так долго мечтал разложить. В голосе Чонгука отчётливо слышалась странная робость. — Тебе… тебе надо… — робкий кивок в сторону ванной, не поднимая взгляда, то ли боясь заглянуть Джину в глаза, то ли не в силах отлипнуть им от губ.
Джин улыбнулся. Еле-еле, тенью улыбки, потому что к бешеному, нереальному возбуждению вдруг примешалась странная, немного неправильная, злая радость от неуверенности Чонгука. За все его мытарства в кемпинге макнэ сейчас расплачивался, показав, что за внешней бравадой на самом дел нет силы, которая так долго ломала Джина.
— Я уже, придурок, — шепнул он на ухо, и Чонгук под его руками отчётливо вздрогнул. — Или думаешь, я совсем дурак, даже если у меня это первый раз?
Чонгук изумлённо выдохнул. Радостно впился засосом в шею, заставив Джина почти вскрикнуть, застонать, подставиться, откинув голову. Подтянул за талию выше, отрывая его ноги от пола и потащил на огромную низкую кровать
Джин охнуть не успел от падения, как Чонгук уже уселся сверху и сжал его соски. Прямо сквозь кружевную рубашку от пиратского костюма. Из-за ажурного рисунка ощущения казались ярче, сильнее. Уроненный на спину Джин вскрикнул, попытался выползти из-под макнэ. В голове всё перемешалось: боль от щипков с елозящей по простате пробкой крыла до тумана перед глазами. Джину казалось, что кровь гудит в венах, а Чонгук, нависая над ним, нагло посмеивается, компенсируя неуверенность.
Растерянную мысль о том, что надо бы тоже поучаствовать в ласках, Чонгук подбил на излёте, быстро забросил руки Джина ему же за голову, пригрозил, что свяжет, если тот будет мешать. Джин бросил попытки тоже пощупать накачанный торс макнэ и не мешал — поддавался чонгуковым рукам, ласковым и жёстким одновременно, пока тот нетерпеливо стаскивал с него одежду. Мял руками за головой подушку, охая и ловя касания на животе, бёдрах, ногах. Дрожал, предвкушая, что будет сейчас так же, как днём — внезапно, ярко, сильно. Но было по-другому.
Отбросив его штаны, Чонгук восхищённо присвистнул, отодвигаясь и рассматривая стройное тело под ним. Джин поймал своё отражение в тёмных алчных глазах: грудь ходит ходуном от бурного дыхания, ноги раскинуты по бёдрам сидящего перед ним Чонгука, член в полной боевой готовности, соски затвердели двумя кусочками льда — тронь пальцем и зашипят. И сам Чонгук, с такой смесью чувств на лице, что Джин постарался отпечатать их в памяти так, будто от этого зависела его жизнь.
Чёрт, он, ни разу не гей, и правда хотел с ним секса.
По-настоящему.
Чтобы его взяли.
Хотел… отдаться.
Именно этому наглому, доставучему макнэ, единственному, с кем он мог себя представить. Хотел быть открытым и уязвимым именно с ним.
Хотел этих новых ощущений с такой силой, что нарушил запрет и потянулся к Чонгуку, начал касаться, пытаясь запомнить его лицо не только глазами — кончиками пальцев, словно собирал по пикселям пазл тактильных ощущений.
Чонгук выдохнул, прихватил один из пальцев губами. Посмотрел исподлобья, зарываясь Джину в живот и снова уводя его руки назад.
— Я сам, хён, пожалуйста, — сочетание приказа-мольбы в голосе макнэ отдалось невесомостью в солнечном сплетении. Джин вцепился пальцами в подушку, Чонгук мелкими щипками поцелуев дошёл до члена.
Он вобрал головку в рот. Джина выгнуло непроизвольно, бёдра сами собой толкнулись вперёд, алкая ещё больше этих жарко-тугих, мокрых ощущений. Чонгук потянул пробку, вогнал обратно, и Джин застонал, выпуская стоном все лишние суетные мысли, падая с ним в сладкую бездну новизны, бунта и вседозволенности. Было так же хорошо, как в комнате Чонгука — хотя нет, в сто раз лучше! Не надо было бояться, что кто-то войдёт. Стыд исчез, оставив место только огненной похоти, такой чистой и яркой в своей основе, что становилось страшно. Джин метался по подушке — а Чонгук ласкал медленно, неторопливо, дразнился и иногда тихо посмеивался.
— Спорим, ты будешь кончать всю ночь? — шептал он, потираясь подбородком о костяшки таза. Кольца в его губе холодили кожу до внезапных мурашек, дрожи, сбивали дыхание. Пробку макнэ заменил пальцами, щедро политыми смазкой — Джин не видел, понял лишь по тому, как туго стало внутри, как толчки изменились, стали глубже, ощущение натянутости — полнее, хлеще. Джин погибал от того, как нежно Чонгук гладит внутри, мягко-мягко, нежнее дуновения — дразнит, паразит мелкий, а Джину хочется сильнее, ярче.
Чонгук растягивал медленно, неторопливо, и шептал-уговаривал, будто Джин не лежал уже перед ним, открытый и доступный, а шарахался, едва увидев.
— Посмотри, какой ты стал, сонбэ… мягкий, податливый, как раз для меня. Я в тебя войду медленно. Очень медленно, хён. Каждый, Джи-и-ин, клянусь, каждый миллиметр ты почувствуешь, примешь…
Пальцы потёрли ту самую точку, надавили, покружили — Джин захлебнулся выдохом.
— … всего меня примешь, я в тебя упрусь как следует…
Чонгук пережал основание члена, и туман перекрыл обзор, алыми зарницами заплясал под сомкнутыми веками.
— Вот так … вот так. Ты же не против? Скажи, если больно… Но если нет — только меня зови, понял? Хочу, чтобы ты охрип к утру…
Горячий рот снова накрыл головку. Чонугк вдохнул, прогнал по стволу волну холода, снова заводя пальцы вглубь.
— Пожалуйста… — невольно выдохнул Джин.
— Хочешь меня? Ну скажи же, что хочешь?
— Хочу-у-у-у…
— Хёном, слышишь, назови меня хёном! Нет, хённимом! Попроси, чтобы тебя трахнул хённим…
— Да выеби ты меня уже, тварь малолетняя! — натурально взвыл Джин, пытаясь цапнуть Чонгука за длинные пряди. Но тот лишь рассмеялся, снова завёл его руки назад, быстро мазнул горько-пряным кончиком языка по губам. Губами, руками промчался вниз, чертя огненные абстракции на коже — кострами зажёг соски, живот, рёбра…
— Скажи «Чонгук»? — не сдавался макнэ, лаская так, что Джин был готов кончить, если бы этот чёртов пиздюк протянул по члену чуть сильнее. У него начало сводить судорогой икры — так сильно напрягались ноги почти на плечах Чонгука, и он взмолился, не понимая, почему не может удержать во рту слова…
— Пожалуйста, Гукки…
Чонгук замер, навис над ним, восхищённо блестя глазами, хохотнул коротко, а потом перехватил за талию и стащил с дивана, переворачивая. Приник всем торсом к спине, запутал в волосы жаркие выдохи и тихий, властный приказ:
— На колени… так тебе будет удобнее, — и снова мольба вплелась в приказной тон, ломая Джина ребяческой искренностью. Дрожь обдала контрастным холодом, и он сполз с матраса, позволяя развернуть себя так, как хочет Чонгук. А тот раздвинул его колени своими, ткнул пару раз стояком в яйца, и Джин сам со стоном развёл ноги шире, наклоняясь и подставляясь. Чонгук налёг на его спину, вытянул ему руки вперёд, выцеловывая лопатки, и от ощущения, как чужой член катается по пояснице и заднице, Джин снова взмок от тугого жара, разгорающегося в паху ещё сильнее.
— Блять! — выдохнул он. Чонгук налёг на него, целовал скулу, уголок губ, вылизывал ухо, заставляя Джина втянуть шею от щекотки. Потискал задницу и снова толкнул пальцы вглубь.
Или не пальцы?
Джин выгнулся, широко раскрывая глаза, рот, осознав, что головка члена уже в нём. Дёрнулся, будто выползти хотел, вцепился руками в простыни так, будто те его спасти могли. Тяжесть Чонгука со спины исчезла, зато жёсткая рука надавила железным уверенным движением на поясницу, а пальцами второй макнэ щекотнул Джинов член. Ласка пульнула в голову статическим разрядом, мускулы покорно расслабились, раскрывая его ещё больше — лишь бы он руку с члена не убирал.
— Хё-он, готов взять поглубже? — шёпот томно расплылся по спальне мерцающим удовольствием вперемешку со страхом, растёкся по коже, осел на пояснице, заднице. — Я же тебе обещал…
Руки макнэ твёрдо взялись за бёдра Джина. Он и правда почувствовал — каждый грёбаный крепкий горячий миллиметр, что тянулся и тянулся по раскалённой, безумно чувствительной точке внутри, заставляя дрожать, сжиматься, дышать жаром, скулить и метаться под Чонгуком.
— Ты только посмотри, как тебя кроет… Ты такой мне та-а-ак нравишься, что я буду брать тебя снова и снова. Не устану, обещаю, зато тебя оставлю без сил, не сможешь меня оттолкнуть, не сможешь даже пошевелиться…
Джину казалось, что он сходит с ума. Каждое тягучее движение Чонгука медленное, неотвратимое, а он заперт. Не между чонгучьим членом и кроватью, нет. А между алой, застилающей глаза безумной похотью и жаждой получить это невыносимо яркое ощущение, надвигающееся неумолимо, как сход ледников.
— Говорил же, тебе понравится быть нижним… Ты же создан, чтоб тебя трахали, чтобы я тебя трахал, слышишь? Мой, хён, запомни, ты только мой…
Толчок, плавное скольжение крепкого члена внутри. Рука протянула по его стволу от вершины до корня, огладила головку, оттянула кожицу. Пальцы на горле придушили, погладили, добрались до рта, толкнулись между раскрытых губ, поймали кончиками тихий несдержанный скулёж.
И все по новой. Толчок. Скольжение. Придушить, пошарить во рту, приласкать его член.
Плавные неумолимые движения крыли Джина пьяным состоянием покорности и слабости. Он, всегда контролирующий себя, никогда ещё не был таким беспомощным и податливым, и никогда ещё не хотел тонуть в этом состоянии дальше, пугаясь его и одновременно желая дойти до самого дна.
Чёртов малолетка творил с ним такое, чего не делал никто и никогда. Это было почти… непростительно.
А он… он мог лишь выкрикивать имя Чонгука в точности, как тот просил, вперемешку с охами, а наглый макнэ над ним посмеивался и тоже постанывал от удовольствия. Толкался и толкался, шлёпал бёдрами, и искренне наслаждался каждым движением, дрожью, каждым вскриком покорённого старшего.
Джин, сдаваясь и отдаваясь полностью, где-то в самой глубине развратных обжигающих мыслей нащупал тончайшую, почти невидимую пружину, взведённую в боевую готовность. Разложенный, распятый, послушно подставляясь настырному макнэ, он её видел под плотно сомкнутыми веками — легче пёрышка, тоньше шёлковой нити, она тем, не менее, просто ждала сигнала распрямиться и вытащить его с самого дна тёмной похоти.
И разлетаясь несдержанными криками на радость макнэ, кончая так, как никогда в жизни, Джин мысленно хрустнул кулаком, растирая пружинку в пыль.
