— Знаешь, в чём проблема? — тоскливо говорит Джин, окидывая взглядом окрестности. Туман густо стелется над озёрной гладью. Раннее утро, когда до солнца ещё далеко, а Луна над горизонтом выглядит мрачно и зловеще, давит тишиной, в которой даже комары не пищат.

— Я не должен быть здесь. Точнее, не обязан. У меня же там, — он кивает себе за плечо, на невысокий заросший папоротником и ивами холм, с вершины которого сбегает узкая тропинка к деревянному причалу с потемневшими от старости досками, — дом, знаешь ли. Да всё-то ты знаешь! Понимаешь, я же могу утром просто спать. Один. Или не один. Наслаждаться чьими-нибудь обнимашками. И кофе, который сделаю не я, — Джин ставит на край причала высокую узкую кружку, над которой медленно поднимается пар, смешиваясь с туманом.

— Вот какого попугая меня поднимает ни свет ни заря, и словно зудит в башке — иди, сходи, проверь лодку, а вдруг его там сегодня нет? И что? Каждое божье утро ты всё равно, зараза, тут! — Джин наклоняется, хватая лодку за деревянный край с облупившейся краской, подтаскивает ближе к краю причала. В древней посудине маячит фигура на одной из банок. Джин перелезает в неё, замирает на пару мгновений, и стоя начинает её раскачивать, смешно растопырив руки и делая вид, что сейчас свалится за борт. Фигура на корме не двигается, и он со вздохом усаживается на вторую банку.

— Задолбал, просто сил нет… Когда это кончится уже, а? — спрашивает Джин, отталкиваясь рукой от балки. Лодка медленно отплывает от причала, скользит по озёрной глади, минуя камыши. Джин тянет руку, хватая тёмно-коричневый початок рогоза, и тот с тихим щелчком отрывается от стебля. — Я тебя спрашиваю?! — повышает он голос, но туман поглощает звуки, и крик гасится до шороха и тихого эха от воды.

Спутник лишь усмехается. Лодка скользит к середине озера словно бы сама по себе, и туман вскоре поглощает причал, смыкаясь вокруг лодки в дымное густое ничто.

— Я же тебе тогда ещё говорил — я не вытяну, я не справлюсь! А ты? «Делай!» «Давай, всё получится!» Ну как? Доволен теперь, как оно получилось? Уже полвека как доволен? — Джин сверлит глазами спутника, но тот лишь качает головой. Лезет куда-то себе за спину, тянет оттуда телескопную удочку, выпихивает из-под банки жестянку с червями.

— И где ты их только берёшь, — безнадёжно спрашивает Джин. Он, кажется, ответа на вопрос и не ждёт. Не смотрит на спутника в лодке, только вздыхает тяжело, укладывая початок меж крупных ладоней. Те вдруг светятся, а когда Джин их раскрывает — там точно такая же удочка, только размером поменьше. Он не спеша разматывает леску, а удочка вытягивается в его руках, становится нормального размера.

— Зачем только я к тебе сюда таскаюсь, — гневные нотки утихают до тоскливого бормотания под нос, пока он цепляет к крючку червя.

Спутник молчит, проделывая то же самое. Они синхронно забрасывают удочки по разные стороны борта.

— Триста шестьдесят пять дней в году. Триста шестьдесят пять камышин этих дурацких. Или это рогоз? Рогоз, точно. Я думал, что весь берег пообдеру. Но глянь-ка, он, кажется, растёт быстрее, зараза. — Джин вздыхает, не отрывая взгляда от неоново-жёлтого яркого поплавка и разговаривая будто с ним, а не со спутником. Тот точно так же не сводит глаз со своего, только ярко-красного, что хорошо виден даже в тумане. Оба застыли на водной глади, будто впаянные в стекло.

— Ничего не меняется. Ни-че-го-шень-ки. Вторая доска слева на причале как скрипела так и скрипит, хотя уже весь причал давно сгнить должен. Мы с тобой уже сгнить должны были давно, но ты только глянь, — Джин перевешивается через борт, смотрит на отражение совсем молодого парня в болоньевой куртке невнятного синего цвета. — Лодка твоя протекать уже должна… но нет же, ни пробоины… — он снова вздыхает и смотрит на своего спутника. Тот из-под панамы с широкими полями с сочувствием смотрит в ответ.

— Юнги, ну отпусти ты меня уже, а? — говорит Джин. — Тебе же тоже от этого не легче. Ни я тут, ни ты там. Застряли как два дурака. Неужели самому не надоело? — он переводит взгляд на поплавок. Туман потихоньку рассеивается, тёмными полосами обозначая берег. Где-то в камышах пронзительно крякает утка.

— Хотя хрен тебе это надоест… Но может, я хоть завтра пропущу, а? Ну представь, вот ждёшь ты меня, а я не пришёл. Ну, потому что познакомился с кем-нибудь. Вот сейчас пойду к себе домой, и по дороге познакомлюсь. С девушкой. Или с парнем. Или с собакой. Ладно, с котом, я знаю, ты так себе с собаками. И ты меня ждёшь-ждёшь, а меня нет. И ты наконец-то свободен… Уплывёшь… ну я хрен знаю, куда ты там уплывёшь. Это мне-то кажется, что озерце маленькое, а у тебя-то там, с Той Стороны, оно точно другое… Может, ещё и с рыбой? Сколько мы тут уже, полсотни лет ошиваемся? И ни одной рыбины, эх… А вот если с котом, как думаешь, он рыбу поймает? Коты хорошо рыбу ловят…

Джин подтягивает удочку к себе, приподнимает над водой так, чтобы был виден крючок. Червяка на нём нет и он снова опускает его в воду.

— Так отпустишь, а?

— Тебя никто не держит.

Голос Юнги хрипловатый. Сочувствующий.

Тёплый.

Джин вслушивается в голос. Поджимает губы, будто пытаясь сдержать слова. Молча тянет руку вперёд, словно хочет положить ладонь на колено Юнги, и отдёргивает в последний момент. Смотрит и смотрит на лицо спутника, читая заботу в его улыбке и боль в глазах. Отворачивается, затем трёт кулаком веки. Молчит, чувствуя как капли тумана оседают на висках и скулах, чертят на тёплой коже дорожки.

— Я устал. Я очень устал, — говорит Джин, переводя взгляд снова на поплавок, и тон его правда скрипучий, измученный. — Я всё уговариваю себя, что я не виноват, но на самом деле знаю, что да. Мог бы тогда быть умнее, смелее, быстрее. Мог бы тебя оттолкнуть. Но я продолбался. Очень продолбался, ведь мог же… эхх.

— Ты не виноват. И нет, ты бы не смог. Я бы тебе не дал.

Джин снова смотрит в глаза Юнги.

Тишина в медленно рассеивающемся тумане застывает молнией в песке, хрупким прозрачным фульгуритом. Наносекунда превращается в бесконечность между зеркальной гладью воды и белым маревом. Вокруг старенькой лодки словно бы ничего нет, даже яркие поплавки будто сереют, теряя цвет. Только эти двое в утлой посудине — юный парень в грязно-синей безразмерной куртке и второй, полупрозрачный, с панамой на голове.

Джин шумно выдыхает, отворачиваясь первым. И это словно сигнал — где-то далеко, за туманом раздаётся вороний грай, крякает теперь целый утиный выводок, и даже отсюда слышен шелест рогоза.

Джин тянет удочку, подбирая и вытаскивая из воды леску. Юнги делает то же самое. Лодка сама по себе плывёт обратно к берегу.

Кофе в кружке уже давно остыл. Иногда её кто-то опрокидывает, и тогда к их возвращению кофе с досок тихо капает вниз. Нос лодки тычется в илистый берег, и Джин медленно, натужно, выбирается на причал. Поднимается, швыряя в озеро початок рогоза, распушенный от магии. Тот ныряет без плеска, без брызг, и Юнги опускает руку за борт, ловя пальцами бегущие по воде круги.

Джин переминается с ноги на ногу. Скользит взглядом за холм, смотрит на Юнги — тот возит мокрыми пальцами по губам, а затем с тихим вздохом убирает свою удочку на дно лодки.

— Я не приду завтра. Вот точно не приду, — говорит Джин.

Юнги поднимает глаза, улыбается — грустно-обречённо, и согласно кивает.

— Конечно, не приходи. Здесь всё равно рыбы нет.

Джин резко машет рукой, резко разворачивается, стремительными широкими шагами поднимается на холм. На самой вершине оборачивается и снова смотрит вниз.

Вокруг крохотного лесного озера с выжженным полстолетия назад берегом не растёт ничего.

Здесь некому строить причал.

Никто никогда не спускал в него лодки.

И разумеется, здесь не водятся утки.

— Я приду завтра, — шепчет Джин, поворачивая к дому. — И я тоже тебя люблю.