Ведьмины тени

Часть 1 

В двенадцать лет со мной случились две вещи — я попала в рабство и Джексон.

С рабством было всё просто.

Двенадцатилетнему ребёнку очень трудно объяснить, что жизнь несправедлива, и умирающая от рака мама — это, вообще-то, для этого грёбаного мира в порядке вещей. Я сопротивлялась самой этой идее изо всех своих детских силёнок, не желая слушать уговоры и убеждения родителей. И в какой-то момент мне очень захотелось выплакаться и выкричаться, найти, вычислить, придумать осязаемых врагов, с которыми можно бороться, но всё же мысль забраться в лес была так себе идеей.

Хотя бы потому, что мой плач и крики были услышаны. Вопль о том, какие «все сволочи и не пошли бы они все!», был прерван.

— Куда пошли? — заинтересованно перебил мой рёв глубокий и густой, как патока, женский голос, и я обернулась, отскочив от камня, по которому колошматила кулаками. Женщина была не местной. Вот совсем не местной — длинноватое лицо с крупными чертами, двойным европейским веком и светлыми глазами. Да и ростом она была выше любой взрослой девушки или женщины, которых я знала. На женщине были самые обычные джинсы, самая обычная толстовка, через плечо была перекинута самая обычная сумка с торчащей оттуда бутылкой воды. Русые волосы были завязаны в хвост, а сама она облокотилась о дерево на краю небольшой полянки, в центре которой прочно обосновался обросший мхом камень.

Кореянке я бы ещё нагрубила в пылу той ярости и ненависти, которая горела в груди, не давая даже толком дышать. Но чужестранке…

— Никуда, — буркнула я, отступая от камня и пряча за спину ладошку с каплей крови — один из выступов камня оказался неожиданно острым. Женщина вздохнула, порылась в кармане, демонстративно вытащила оттуда конфету и упаковку салфеток, и медленно двинулась ко мне.

— Руку покажи, горе луковое, — произнесла она, на ходу разворачивая конфету. С каждым её шагом злость во мне уходила, будто иностранка её то ли впитывала, то ли отгоняла. Конфету она мне поднесла к губам и я послушно открыла рот. Сладость почему-то мгновенно меня утешила. Все строгие наставления взрослых о том, что лучше с чужаками не разговаривать и уж точно у них лучше ничего не брать, вылетели из головы. Женщина завораживала — странными плавными движениями, странными глазами, странным голосом, от которого у меня по загривку бежали мурашки.

А она тем временем чуть ли не силой вытащила мою ладошку из-за спины, качнула головой, легко подула на царапину и капнула туда воды из бутылки. А затем стала салфеткой снимать верхний слой пыли и грязи.

— Тебя обидел кто-нибудь? — спокойно спросила она. — Здесь недалеко есть полицейский участок, я могу туда тебя от…

— Я знаю, где он, — прошипела я, морщась уже от вполне реальной боли. Царапина оказалась неожиданно глубокой. Женщина коротко глянула на меня, выбросила грязную салфетку, взяла чистую и снова стала аккуратно касаться раны. Она не улыбалась, но вокруг глаз вдруг у неё разбежались морщинки, и я немедленно надулась, понимая, что ей смешно.

— Вы из штатов, что ли? — недовольным тоном спросила я, надеясь, что она сама оставит меня в покое.

— Я совершенно с другой стороны. А тебя мальчик бросил, что ли? — в тон мне спросила она, и эта её мысль про мальчика вдруг показалась мне такой дурацкой и смешной на фоне маминой болезни, что чуть не вызвала новую истерику с потоком слёз. А женщина, будто уловив эту перемену в настроении, резко сжала обе моих ладошки руками и пристально вгляделась в глаза. — Нет, тут не до мальчиков, тут всё по-настоящему… родители… болеет кто-то? — а вот этот вопрос был участливым и осторожным.

И я разрыдалась снова. Я ревела, уткнувшись ей в плечо и пуская сладкие слюни прямо на толстовку — конфета ещё перекатывалась остатками во рту. Она терпеливо ждала, пока я проплачусь, сидя рядом со мной на корточках. От пачки салфеток не осталось и следа, рука с царапиной была перевязана её бактусом из тонкой алой ткани. Воду мы пили по очереди.

Не помню, сколько мы так просидели. Мне казалось, что на эту полянку я примчалась сто лет назад.

— Технически, я могу помочь, — наконец сказала женщина, допивая воду. Она подобрала валяющиеся вокруг салфетки, обёртку от конфеты и засунула всё в пустую пластиковую бутылку. Кажется, она специально отвлеклась на сбор мусора, давая мне время на раздумье. Разумеется, я купилась.

— Вы можете вылечить маму? — всё ещё всхлипывая, спросила я.

— Да.

Меня будто молнией прошибло. Этого яркого, уверенного, абсолютно-сияющего «да» мне не хватало просто адски — с тех пор, как мама рассказала мне о своей болезни, а врачи мямлили свои бесконечные «есть возможность», «вероятно, получится» и «но мы не можем дать никаких гарантий».

— Как? — я закричала, и вскочила, и схватила её за рукав. Но она лишь покачала головой, мягко выбирая свою руку из моих ладошек.

— Как — не скажу. Но помочь никому, кроме твоей мамы, я больше не смогу. И это будет не бесплатно.

Разом все предупреждения взрослых всплыли в моей голове мигающе-алыми уведомлениями. Я отодвинулась так, чтобы между мной и женщиной оказался камень. Но она не двигалась, спокойно стоя на одном месте и невозмутимо глядя на меня.

Я не чувствовала в ней угрозы — во всяком случай той, о которой меня предупреждали.

Но иную я тогда распознать не могла.

— А что вы хотите? — рискнула я задать вопрос. Впрочем, нет. Риск был услышать на него ответ и получить время на раздумья. Она дала мне четыре дня.

Через четыре дня одна из терапий не сработала снова — та, на которую были угроханы последние наши сбережения, и к маминой болезни прибавились ещё и финансовые трудности. Бабушка заговорила о переводе в другую школу и переезде в другой район — оба победнее и подешевле. Попытки объяснить взрослым, что есть возможность вылечить маму, натыкались сначала на недоверие, потом на раздражение, а потом даже на пару грозных окриков. Вот после них я снова бросилась в лес.

Она меня там ждала, озвучив условия снова.

Десять лет. С моих шестнадцати и до моих двадцати шести я буду работать на неё. За четыре дня я обдумала эту идею сотню тысяч раз, и раз уж от меня отмахнулись взрослые, то советовалась со всеми своими подругами. А те единодушно сказали мне «Да!».

Я подписала два экземпляра контракта на странной жёлтой бумаге: один женщина оставила мне, а второй забрала, и исчезла на тёмной тропинке, что вела к глухому забору, за которым была промышленная территория.

Врачи говорили, что дело в новых лекарствах, новом подходе, новом методе и даже таскали маму по всяким разным лабораториям и научным консилиумам, утверждая что это всё их усилиями. Родители проявили деловую хватку и неплохо на этом заработали, не только отбив всё, что забрали у них доктора, но и ещё наварились немного сверху. Слово «чудо» так произнести никто и не решился. Но всё это было далеко впереди, а по дороге назад, когда я шла, надёжно спрятав контракт в сумочку с альпакой, со мной случился Джексон.

— Попалась! — раздался вопль ровно в тот момент, когда спускалась по тропинке, ведущей от того самого камня к шоссе, и на меня из-за дерева выпрыгнул мальчишка. Я с перепугу шарахнулась, споткнулась, упала, а он тут же опустился на колени рядом со мной и навис, прижимая мои запястья к земле.

Был канун Хэллоуина. Все веселились — город был ярким, чёрно-оранжевым, весь в прохладном и загадочном тумане по утрам, с ало-жёлто-зелёным ковром под ногами. Осень щедра на краски — куда щедрее весны, и лишь по контрасту с серой зимой весна кажется яркой. Я искренне любила эту прохладу и этот туман, и ковёр из листьев и этот праздник, который хоть и был нездешним, но нравился мне чуть ли не больше, чем Чусок и Соллаль.

Но прижиматься к влажному пласту из листьев и хвои, наверняка ещё и грязных от сырой лесной земли, да ещё и с нависшим над собой мальчишкой было ни капли не весело.

— Помогите! — заорала я что было мочи в надежде, что та женщина ещё не ушла.

Отреагировал мальчишка странно — он удивился. Отпустил меня и сел рядом, глядя на меня круглыми глазами. Я села тут же, стараясь отползти от него как можно дальше.

— А ты чего на помощь зовёшь? — с любопытством спросил он.

— А ты чего на меня напал?

— Так ты же ведьма! — возмутился он и кинул в меня шишкой. Шишка не больно попала в плечо, хотя с такого расстояния промахнуться было трудно и он вполне мог запулить её мне в глаз. Настало моё время удивляться.

— Ты идиот? Ведьм не бывает!

— Врёшь! Я видел!

— Что ты видел, придурок?!

— Как у тебя глаза светились фиолетовым! — кажется, мы сами не поняли как, но снова оказались в той же позе — я на земле, с прижатыми запястьями, а мальчишка нависал надо мной, крепко их держа.

Его слова меня повергли в шок. Своих-то глаз я не видела, и в эту фигню поверить не могла ну никак. Глаза у меня как глаза — светло-карие, хоть и не самый частый цвет в Корее, но не такая уж и редкость. Зато у парня глаза были чёрными и блестящими, как две маслины, и пронзительными, будто он мне своим взглядом под кожу пытался забраться.

— Я тебя видел здесь поза-поза-поза-вчера, ты за камнем сидела, а потом вышла, и сегодня тоже видел с той аджуммой, и у вас обеих глаза были фиолетовые! — торжествующе прокричал он мне прямо в лицо.

Я снова захотела разреветься. Глаза у той тётки были светло-серые, не было там ничего фиолетового, и я была уверена, что мои — тоже самые обычные. Но в голосе глупого мальчишки звучала стопроцентная уверенность, и это почему-то было жутко обидно — впридачу к больной маме, расстроенной бабушке, и очень-очень уставшему папе. Я не хотела быть сейчас ведьмой, потому что только этого мне сейчас и не хватало.

— У меня мама умирает, — тихо, стараясь сдержать готовые вновь хлынуть слёзы, прошептала я сдавленно, и мальчишка немедленно меня отпустил. Кажется, он струхнул — будто это я тут умирала, а не мама. Он посидел на корточках пару минут, пока я медленно поднималась и пыталась убрать под воротник растрепавшиеся волосы. А затем тоже встал и стал чистить моё пальто от налипших листьев.

— Ты колдовала, чтобы её спасти? — спросил он мирно и немного испуганно. Я, наконец, смогла его толком разглядеть. Кажется, он был чуть старше меня, и на полголовы всего выше. У него был маленький синяк на подбородке и царапина на ухе, а недалеко я заметила брошенный скейт — явно его.

— Я не колдовала! Я не ведьма! — опять раздражённо крикнула я. Ну как этому дураку это доказать? Но он только насупился, бросив на меня недобрый взгляд и опять не поверив. — Зачем ты вообще ловил ведьму? — раздражаясь от этого недоверчивого взгляда всё больше, я отступила назад, избегая его рук. А он вдруг засунул их в карманы, чуть склонил голову и прищурился — совсем не по-мальчишески, а как-то так по-взрослому, с внезапно проснувшимся интересом не ребёнка, а мужчины. И голос у него вдруг поменялся, став разом низким и игривым, будто он пытался флиртовать.

— Желание загадать хотел, — уголок губ приподнялся вдруг в хитрой улыбке. — Говорят, если ведьме загадать на Хэллоуин желание, она обязана его будет исполнить. А если в другой день, то запросто обманет.

— Какое желание? — спросила я, оглядывая себя. Сумочка валялась где-то позади меня, но я про неё совершенно забыла, расстраиваясь из-за грязных пятен на пальто. Бабушка будет ругать — скажет, что на новые вещи теперь денег нет, и купить мы их сможем не скоро, и эти надо беречь. Из-за всего непонятого и неприятного, что происходило вокруг меня, включая этого дурацкого мальчишку, опять захотелось плакать. Вопрос я задала на автопилоте — ответ меня не интересовал. Но мальчишка вдруг смутился почему-то, отступил назад, опустив голову и подбросив носком кроссовка ворох листьев.

— Никакое, — нехотя буркнул он, глядя на меня исподлобья. — Раз ты не ведьма, всё равно же не выполнишь, так?

Его неуверенность вдруг придала уверенности мне. Я бросила короткий взгляд на него, но он на меня не смотрел, отступив на пару шагов. Проход к шоссе, от которого прямая дорога к моему дому, был свободен. Я рванула вниз по тропинке со всех ног.

И не удержалась, остановилась внизу, развернулась назад. Мальчишка стоял там же, глядя на меня и чуть выставив вперёд руки — будто пытался поймать, если я вдруг споткнусь.

Бесшабашная храбрость и адреналин ударили в голову, заставив меня его всё-таки поддразнить.

— Раз поймал — надо было загадывать, трус! — заорала я и, уже не оглядываясь, бросилась домой. 

Часть 2

— Поймал! — прошептал мне на ухо глубокий и низкий мужской голос.

То был разгар августа — прохлада, напоённая росой по утрам, таинственные, плотные сумерки вечером, с закатами, рисующими густой цветной гуашью на облаках. И жара днём — палящая, тягучая, заставляющая искать тени в парке, под густыми кронами деревьев, хотя так от школы до дома на двадцать минут дольше, чем по закатанному в бетон душному проспекту. Звук катящегося за мной скейта прорвался даже сквозь наушники, отвлекая от переписки и вынуждая шарахнуться в сторону. Неудачно — корень дерева в траве заставил ногу соскользнуть, и я стала падать, неуклюже заваливаясь набок. Но не успела даже вскрикнуть, как талию обхватили чьи-то руки, вернув равновесие, а спина на мгновение прижалась к чьему-то торсу позади. Наушник вылетел, а в ухо раздалось то самое «Поймал!». Скейтбордист меня тут же отпустил, обошёл и замер передо мной, насмешливо и знакомо блеснув на меня сверху вниз чёрными глазами. И произнёс негромко:

— Привет, ведьмочка.

Меня разом, как радужным пузырём, накрыло воспоминанием. Ало-жёлтая осень, запах подвявшей зелени, сырой ковёр из хвои и листьев, мальчишка, кричащий на меня… и ужас от близкой гибели самого дорогого человека на земле.

Я была не рада этим воспоминаниям. И мальчишке этому дурацкому тоже была  не рада. Узнать я его узнала, но здороваться не хотела.

— Чего молчишь? — изумился он. — Язык проглотила? — в его голосе слышались едва заметные нотки превосходства. Он точно старше и я молча поклонилась, пытаясь его обойти, а он растерянно отступил в сторону, удивившись моему насупленному виду, но не отстал.

— Я Джексон, — сказал он, пристраиваясь сбоку. Я ускорила шаги, мучительно пытаясь понять, что ему от меня надо. — Ты меня не помнишь?

— Помню, — нехотя буркнула я. Как и то, что он ловил ведьму для исполнения своего какого-то дурацкого желания.

— Йа, кто так со старшими разговаривает! — возмутился он. Я, не сбавляя шага, чисто на автопилоте изобразила поклон в его сторону и ускорила шаги опять. Ещё чуть-чуть и я бы бросилась в позорное бегство.

Но он не дал, перехватил за локоть и развернул к себе лицом. Мне пришлось задрать голову, чтобы посмотреть ему в глаза.

— Ты меня что, боишься? — он смотрел на меня удивлённо. Кажется, до него не доходило, что в обе наши встречи он меня попросту пугал: когда в первый раз уронил и заявил, что я должна исполнить желание, и сейчас, когда мы оба в безлюдном парке и восемнадцатилетний здоровый парень всяко больше шестнадцатилетней девушки. Но, наверное, догадался об этом по затравленному взгляду, потому что тут же отпустил руку и отступил, пытаясь сказать.

— Я не сделаю тебе ничего…

Я не дослушала, рванув от него со всех ног. Мне было до ужаса стыдно, до ужаса страшно и вообще, меня рвал на части такой клубок эмоций, что я предпочла задыхаться от бега и адреналина, чем в нём запутаться.

Но всё-таки, несясь сквозь редкий лес, где низких кустов было больше, чем травы, я услышала вслед его крик.

— Чон Сомин!

Преследовать он меня всё-таки не стал.

Экая глупость — перевестись в другую старшую школу на последний учебный семестр, но Джексон, однако, именно её и сделал. Девчонки не могли его не заметить — новенький, высокий, красивый, да ещё и фехтовальщик с золотой медалью — и вовсю перемывали ему косточки. Разглядывая иногда на переменах в школьном дворе статного парня с рельефными руками в майке без рукавов, пришлось признать, что он мне… понравился. Но едва его взгляд скользил в нашу сторону, как я поспешно опускала глаза и прятала их за бордовой чёлкой.

Ко мне он больше не подходил. Зато меня при одной мысли о нём (а мысли о нём очень скоро заняли почти всю мою головушку) выворачивало двумя основными эмоциями — желанием и страхом. Но он не настаивал на более близком знакомстве, а мне в жизни не хватило бы храбрости сделать первый шаг.

До Хэллоуина оставалась неделя. Предвкушение праздника плыло в осеннем воздухе вместе с летящими паутинками и медленно опадающим ярким японским клёном. Город был фиолетовым и жёлтым, страшно-нестрашные рожицы и тыквенные оскалы смотрели отовсюду, рождая на губах невольную улыбку. Я тоже была яркой — лазурное пальто отлично сочеталось с горчичным шарфом и бордовыми волосами. И эта яркость почему-то скользила по моим губам лёгкой улыбкой, заставляя чувствовать себя сегодня очень женщиной, со странным томлением и странными желаниями глубоко внутри. Казалось — вот-вот, пара аккордов любимой песни в наушниках, и я взлечу в небо птицей и умчусь куда-то вдаль и ввысь, за неведомыми этому миру чудесами.

Меня приземлили жёстко, всего лишь одним окликом, полузабытым голосом, от которого противные мурашки расползлись от загривка по всей спине.

— Чон Сомин!

Исход дня потемнел разом — он не стал вечером, таким же ярким, как и день, расцветая чёрно-оранжевыми хэллоунскими огнями, а потускнел до обычной серой осенней хмари, тяжёлой и давящей. Тщательно спрятанные где-то в глубине памяти события четырёхлетней давности выплыли наружу сами — лес и камень, царапина и договор, странные светлые глаза (почему-то они в воспоминаниях теперь действительно светились фиолетовым) и вода из пластиковой бутылки.

Женщина стояла, прислонившись к косяку дверей маленькой кофейни, всего в десятке шагов от меня. Мне показалось, что она ничуть с того времени не изменилась — джинсы, толстовка, кроссовки, вот только сумки не было, зато в руках было два стаканчика кофе. Уверенным жестом она протянула мне один. Я думала тогда, что женщина сильно старше даже мамы, и только сейчас поняла, как ошибалась. Ей было лет за тридцать на самом деле, не больше — а может, и меньше, европейцы с возрастом редко хорошо выглядят, совсем не так, как кореянки. Тогда она показалась мне некрасивой, и я подтвердила это сейчас — лицо было слишком большим, слишком длинным, она чем-то немного напоминала лошадь. И лишь светлые глаза сверкали по-прежнему льдистым блеском. Почему-то от этих глаз меня вынесло больше всего — на мне, желающей чуть приукрасить себя, сегодня были такие же светлые линзы.

На ватных ногах я подошла к ней и взяла стакан. Мне показалось, что язык прилип к гортани — так мне вдруг стало страшно. Потерянный договор железным обручем давил на мозг, сковывая — я не смогла бы признаться в том, что его потеряла, никогда в жизни.

— Зайдёшь? — она кивнула и зашла первой, придержав дверь. Это действительно было приглашение, не приказ — можно было не заходить, развернуться и уйти. Я выдохнула, глотнула кофе, обжигая язык и горло, и это непонятным образом придало мне решимости. И шагнула вперёд.

Этот дом, маленький, двухэтажный, с большими мансардными окнами, притулившийся на самом углу меж зданиями выше и современнее, я знала, хоть мой маршрут здесь пролегал редко. На первом этаже была кофейня со странным названием «Зелёный гладиолус». Помещение внутри было на удивление неуютным — низкие подоконники в двух окнах служили сразу скамейками, пара столиков, стойка, голые стены и огороженный занавеской из блестящих бусин вход, кажется, в гадальный салон. Единственный плюс — запахи кофе и свежей выпечки, дразнящие нёбо так, что потекли слюнки. На одном из столиков булочки и стояли, приглашающе заманивая присесть и угоститься.

— Что вам нужно? — грубо, пересохшим горлом спросила я.

Дети и логика — так себе явления по совместимости. Я была твёрдо убеждена, что помогла маме, но меня уверяли в обратном все, кому не лень. И постепенно из памяти всё стёрлось — женщина со странными светлыми глазами, жёлтая бумага, где-то потерянные алый бактус и сумочка с альпакой. Наша жизнь вернулась в прежнее русло, и никто так и не смог сказать, почему изменилась я, каждую минуту ожидая теперь подвоха — мамина ли болезнь или ожидание расплаты по контракту. Я стала другой — чуть более подозрительной, чуть более наблюдательной, но эти черты характера проявлялись во мне исподволь, постепенно делая замкнутой и настороженной. Мне не снились кошмары по ночам, и не преследовали страхи. Но тянущее чувство вины и неоплаченного долга всё равно угнетало. А сейчас пришёл час расплаты, и мои ладони стали липкими и холодными от пота.

Женщина удивилась моей грубости. Она осмотрела меня теперь совсем пристально, будто сквозь черты лица стараясь не только мысли прочесть, но и выяснить всё моё прошлое с того момента, когда я ручкой вывела аккуратные буквы хангыля со своим именем на ломкой бумаге.

— Чон Сомин, ты изучила наш контракт? — вопрос был мягким и очень удушающим. Я вспыхнула, как маков цвет, мучительно умоляя себя не краснеть.

Я не могла соврать.

Я не могла признаться.

Я молчала, чуя, как подступают слёзы.

— Да что с тобой? — женщина была искренне удивлена и в её голосе наконец появилось хоть что-то, от чего я могла оттолкнуться. Сочувствие и сопереживание — как тогда, на поляне.

— Я его потеряла, — еле слышно шепнула я в чашку кофе — так тихо, что не услышала свой голос даже сама. Но он всё равно будто прогремел в маленькой безлюдной кофейне, до краёв наполненной сладкими запахами.

Женщина рассмеялась — искренне, негромко и заливисто, чуть постанывая «ох же дурочка», и закрыв ладонью глаза. Я ждала громов и молний небесных, а надо мной всего-навсего смеялись.

— Я-то надеялась, что ты его изучила за это время вдоль и поперёк, и всё удивлялась, что же ты не приходишь, — улыбаясь, и всё ещё хихикая на мою глупость, она поднялась и прошла куда-то за маленькую дверь. Вернулась она со шкатулкой, вытащила оттуда тот, второй экземпляр и протянула мне.

Дрожащими руками, чуть не разлив, я отставила стакан и вцепилась в бумагу.

А через полчаса, перечитав его, наверное, сотню раз, я сидела с круглыми от удивления и ужаса глазами, не зная, как реагировать и что делать дальше. Мысли путались и только одна была боле-менее оформленной — Мара. Женщину звали Мара. Она так и сидела напротив, внимательно рассматривая меня и с каждой минутой пугая всё меньше. А может, на мой страх повлияло то, что благодаря контракту я, наконец, узнала её имя.

— Я не верю в магию, — угрюмо буркнула я.

— Так и я не верю. Магии точно не существует, — согласно кивнула Мара, и мягко улыбнулась чему-то своему.

— Но я же не ведьма, — жалобно попыталась отрицать я предложенное контрактом.

— Так и я не ведьма, — подтвердила очередным кивком Мара. Вместо сладостей она предпочла солёные орешки, по одному забрасывая их в рот. — Но чудеса случаются всё равно — как бы мы им не сопротивлялись.

Я сама этого не осознавала, но меня впервые за четыре года отпустило подспудное ощущение ужаса.

В контракте не было ничего страшного — я должна была работать на Мару в течение десяти лет. Она не требовала ничего необычного — всего лишь помогать ей по вечерам в кофейне, когда поток клиентов был самым обильным. Она же в это время предполагала сидеть в той занавешенной комнате, гадая клиентам. Работа была несложной даже для подростка.

— Вам просто нужна бариста? — недоверчиво спросила я.

— Ну да, — кивнула Мара. — Если народу немного будет — сиди, делай уроки, я не против.

Я склонила голову. Сомнения всё не отпускали.

— Лучше выскажи, но не мучай себя опасениями, как прошлые годы, — сказала Мара, внимательно глядя на меня.

— Я планировала за это время заработать себе на обучение, — осторожно сказала я. Четыре часа в день у неё, ещё столько же где-то ещё: мне сейчас предстояло решать — деньги или обучение, потому что с учёбой и работой в двух местах сразу я не справлюсь.

— Я не собираюсь лишать тебя денег — твоя зарплата будет такой же, как и в любом другом кафе. А если выручка будет хорошей — то ещё и премии, — спокойно ответила иностранка. Я удивилась.

— А смысл со мной заключать этот контракт? Вы же могли просто нанять кого угодно!

— Ну, я же твою маму спасала, а не чью-то ещё.

— Просто… — я помялась, пытаясь сформулировать мысль. — Разве я тогда не могу собрать ту же сумму, что я бы заработала у вас за десять лет и отдать вам в качестве платы?

— А разве деньги помогли четыре года назад, когда ни одна из терапий и операций не сработала? — спросила Мара. И вдруг от её тона, внезапно ставшего холодным, у меня что-то нехорошо сжалось внутри. — Кроме этого, это всего лишь малая часть платы. Настоящая — одна ночь в году, — Мара указала глазами на контракт.

Пункт о ночи стоял вторым, первым были наши имена. Одна-единственная ночь в году, которую я обязательно должна буду проводить здесь, в кофейне. Точнее, не ночь, сутки — с полудня 31 октября до полудня 1 ноября.

Ночь всех святых.

Хэллоуин.

— Сутки раз в год — ночь, когда ты никому не сможешь отказать. Все произнесённые желания должны быть исполнены. И это и есть твоя основная плата по кредиту за чудо.

И вот это меня напугало. Очень. Страх противными липкими щупальцами откуда-то из живота расползся по спине, а дойдя до шеи, вдруг переродился — в чистый незамутнённый горящий гнев.

— Я не собираюсь исполнять прихоти каких-то идиотов, да и ваши тоже! — процедила я сквозь зубы.

Мара вздохнула и прикрыла глаза. Мне казалось, что она начинает выходить из себя — кажется, с воспитанием детей у неё было так себе, во всяком случае, терпения бесконечно мне что-то объяснять у неё точно не было.

— Сомин, оглядись. Это кофейня, просто кофейня. Причём в тихом и спокойном районе. Сюда приходят аджуммы и аджосси купить чашечку кофе, и поездить тебе по ушам своими рассказами про детей и внуков. Они рано ложатся спать, и Хэллоуинская ночь — это время, когда сюда забегут один-два клиента, потребовав у тебя всего лишь чашку кофе и чуть подсохшую булочку. Неужели ты правда думаешь, что я собираюсь тебе навредить? Зачем оно мне?

Я не знала и не хотела знать. Четыре года ожидаемой расплаты не прошли зря — я стала дёрганой, злой, нервной и все мои страхи выплёскивались сейчас в недоверии. Я, наконец, нашла врага, с которым можно бороться, и им оказалась Мара.

Я вскочила из-за стола, швырнув контракт ей.

— Я не буду этого делать! — развернувшись, я подхватила сумку, пальто и шарф за самый кончик, и ринулась к выходу. Я ожидала чего угодно — громов и молний, захлопнувшейся и запертой двери, гневного крика в спину, а то и руки (обязательно с костлявыми пальцами) которая схватит меня за плечо. Но настиг меня в неожиданной тишине, нарушаемой лишь моим гневным пыхтением и шагами совсем негромкий голос владелицы этого места:

— Ты не мне делаешь хуже. И даже не себе.

Не оглядываясь, я выскочила и помчалась домой, а слова липким шлейфом тянулись за мной, шёпотом продолжая звучать в ушах. Шарф, выроненный в поспешном бегстве, остался там.

На следующий день мама была бледной, уставшей и испуганной. Её врачу не понравился результат её ежегодного анализа на раковую клетку и тот подозревал рецидив. Маму отправили на повторный анализ, а я, чуть не разревевшись от беспомощности и безысходности, вернулась в кофейню. Мне всё равно нужно было забрать шарф.

Мара ничего не сказала, увидев меня. Молча выложила на прилавок фирменный пакет с аккуратно уложенным туда шарфом. Мы даже не поздоровались друг с другом и это было странно правильно, будто в нашем общении нам не нужно было обозначать кратковременное расставание. Я стояла, насупившись и засунув руки глубоко в карманы, не желая принимать даже свою вещь из её рук.

— Ты специально! — обвинила я её. Все условности, формальная речь, вежливое обращение к старшему — я нарочно грубила ей, надеясь, что моя резкость её оттолкнёт или спровоцирует, даст мне повод разозлиться и не платить по счетам. Я никак не могла смириться.

— Это не я, — спокойно и уверенно сказал та, внимательно глядя на меня.

И я поверила. Нехотя, болезненно, но поверила.

— Хэллоуин через неделю. Я уже должна буду… — подвесила я в воздухе вопрос. Мара вдруг рассмеялась, и я невольно раскрыла рот. Она смеялась завораживающе — лёгким переливчатым смехом, серебряными звонкими колокольчиками, и стала в ту же секунду такой красивой — со своим дурацким вытянутым непривычным лицом и светлыми глазами, что я замерла от удивления.

— Ох, девочка, прекрати ты бояться! Поверь мне, есть вещи и пострашнее, — Мара разулыбалась, вышла из-за прилавка, приобняла меня за плечи и потащила в сторону неприметной дверцы, за которой была маленькая подсобка — там можно было переодеться и оставить вещи. — Да, уже будешь должна. И чтобы ты не навредила сама себе, за неделю я должна научить тебя делать кофе.

Ни фига легче мне от этого не стало.

Но кофемашину за неделю я освоила. 

 Часть 3

Кофемашина затарахтела негромко, журча ароматным парующим ручейком. Первой клиенткой оказалась бабуля Чхве, с которой я уже успела познакомиться за предыдущую неделю. Она положила деньги на стол, даже не озвучивая привычный заказ — «американо» с тройной порцией молока и сахаром, и пошла в салон поболтать к Маре.

Понятия не имею, о чём Мара говорила с директором 31 октября — но ровно в полдвенадцатого меня отпустили с занятий, а Мара взяла такси, чтобы добраться до кофейни как можно скорее. Я заразилась её торопливостью, не ныла и ничего не выспрашивала, позволив без пяти двенадцать влететь вместе с ней в кофейню и облегчённо выдохнуть. Я всё-таки жутко волновалась в свой первый ведьминский Хэллоуин. Но на этом сюрпризы от владелицы не закончились.

— Идём, — она провела меня на второй этаж, показав коридор. Оттуда вели арка в большую и светлую гостиную, совмещённую с кухней, и дверь в спальню Мары. Но на этом мы не остановились, поднявшись выше. Мансарда под покатой крышей была немного пыльной, немного захламлённой — ровно до той степени уюта и очарования, которые обязательно должны быть в мансарде любой уважающей себя ведьмы. Это место вдруг мне понравилось — сильно, и я тут же захотела там остаться.

— Располагайся, — приглашающе повела рукой Мара. — На ближайшие десять лет это твоё убежище и твоя территория. Если захочешь, — уже привычно добавила она. Это был пока самый шикарный подарок, который я могла получить — моё собственное, независимое от родителей, уютное место. Я позвонила им, собираясь наплести сказку о проведении Хэллоуина с подругами до завтра, но Мара не позволила соврать. Отобрав властным жестом телефон, она рассказала маме, что в кофейне ей очень нужна помощь именно в эту ночь, пообещала, что Сомин будет накормлена, напоена, уложена спать и сделает все уроки, а как только утром поможет убраться после праздника, в целости и сохранности будет доставлена домой — слава богу, завтра выходной и в школу не надо.

Разумеется, ей поверили.

До темноты я успела прибрать мансарду — вымела пыль, пропылесосила, сдвинула потрясающие старинные чемоданы и сундуки в сторону, составив друг на друга вдоль пустой стены — получилось очень красиво. Кровати здесь не было, зато было два старинных скрипучих кресла, просто до обалдения уютных, и красивый журнальный столик между ними. Я устала, но была очень довольна — это место тянуло меня, как магнитом, и примирило в какой-то степени с моим десятилетним «рабством». Если я смогу здесь иногда бывать — это будет здорово. У меня были нормальные отношения с родителями — но какому подростку не хочется иметь свою тайную комнату? А Мара не казалось мне той, кто будет лезть в мою личную жизнь или вмешиваться в мои дела — ну, кроме тех, что касались работы с ней.

Я нервничала, стоя в этот день за прилавком. Но пока всё шло без обмана — люди в возрасте этот вечер, заполненный шумными подростками на улицах, предпочитали проводить дома, а подросткам в нашей кофейне было слишком мало места и слишком мало уюта — пустые стенки, даже нормального селфи не сделать. Немаловажный минус — со связью здесь вообще было плохо, и молодёжь, которая жить не могла без смартфонов, каким-то нюхом чуяла, что вместо приятно проведённого времени за чашкой кофе и лентами в сети их оставят наедине со своими мыслями, и стороной обходили кофейню. Следующие после бабули Чхве клиенты тоже были постоянными — пара в возрасте, у которой единственный сын ушёл в армию, и которые скуку дома развеивали ежевечерним походом в «Зелёный гладиолус». Они тоже привычно заказали два латте, и я в первый раз что-то почувствовала — слабый отголосок беспомощности и невозможности отказать. Я никак не сопротивлялась ему, но вдруг поняла, что не смогу больше сделать ничего, пока не поставлю перед ними две чашки кофе и тарелку с выпечкой. Всего лишь слабый отголосок — но именно потому что он был слабым, я вдруг отчётливо поняла, как это работает.

— Испугалась? — Мара подошла ко мне, едва пара ушла. Она внимательно смотрела на меня, будто пытаясь уловить ложь, если я буду храбриться, но я даже не пыталась, просто кивнув головой. — Я обещаю, что постараюсь изо всех сил не допустить, чтобы с тобой случилось что-то плохое. Но и ты не влипай в неприятности.

Я кивнула второй раз.

Меня вдруг отпустило — как не отпускало уже последних четыре года. Я поверила ей окончательно.

Джексон вломился в кофейню после полуночи. Кажется, он был слегка пьян — глаза подозрительно азартно блестели. А ещё он нацепил приличных размеров рога и дурацкие маленькие красные крылышки на спину. С его милой и одновременно мужественной мордашкой даже непонятно было, кого он больше изображал — то ли очень злючего ангелочка, то ли очень кавайного чертёнка. Впрочем, мне было всё равно — я перепугалась по-настоящему. Он притормозил у дверей, уставившись на меня, а затем вдруг облизнулся и обвёл взглядом пустое кафе.

— Привет, — к барной стойке он подошёл медленно и настороженно, фактически подкрался, как хищник к добыче, и уселся на стул. — Я думал, у вас сегодня будет аншлаг.

— С чего это? — слова ввели меня в ступор, а на его приветствие я лишь слабо кивнула. У меня ладошки вспотели и язык прилип к гортани — от страха и волнения одновременно.

Он опять огляделся, теперь уже очень растерянно.

— Ну, тут всё такое ведьминское… — он вяло махнул рукой вокруг, а я посмотрела на него, как на идиота. Магического антуража здесь было ровно ноль, как, впрочем, и какого либо другого. Единственной вещью, претендующей на хэллоуинское украшение, была гирлянда, повешенная Марой на полки с баночками кофе позади стойки. Стеклянные оранжевые тыквы рассеивали рыжий свет по всему прилавку и немного слепили глаза каждый раз, когда я поворачивалась за очередным сортом кофе. Мара на моё возражение лишь пожала плечами и попросила потерпеть до завтра, а на вопрос, не является ли гирлянда магической, закатила глаза и тяжело вздохнула. А в остальном — это было просто помещение, укомплектованное нужным количествам мебели, без претензий на какой-либо стиль.

— Например, что? — спросила я, по-глупому не сдержавшись.

— Например, ты, — он вдруг разом обрёл уверенность, опираясь на скрещённые локти и наклоняясь вперёд. — Где метла и шляпа?

— В другом измерении! — фыркнула я, мгновенно раздражаясь и расставаясь со страхом. Он меня выбесил — хотя бы тем, чёрт возьми, что в конечном итоге оказался прав — сегодня я была ведьмой. — Будешь что-нибудь заказывать?

Мара натаскивала меня неделю — всю неделю я выбивала из себя все наши формальные и неформальные обращения, выстраивая одну простую и вежливую фразу.

— Ни «что вы хотите?», ни «что я могу вам предложить?» и ни «чем я могу вам помочь?», — терпеливо объясняла она мне. — Любая из этих фраз потенциально опасна — она даёт простор воображению. «Будете» подталкивает человека к решению по типу «да» или «нет», «что-нибудь» отправляет его к ассортименту, «заказывать» предопределяет его действия. Он не думает больше ни о чём, кроме кофе и булочек, или понимает, что заказывать не хочет. И не вздумай расстраиваться, если клиент уйдёт — продать как можно больше кофе не входит в приоритеты этого заведения.

Джексон не купился. Он продолжал пристально смотреть на меня — тем самым взглядом, который первый раз у него появился четыре года назад — игривый и немного расчётливый. И молчал — слишком долго для обычного заказа. А затем вдруг вздохнул и опустил глаза, но тут же поднял их снова, но уже не горящие, а обманчиво-спокойные.

— Сделай мне, пожалуйста, кофе.

— Какой? — буркнула я, отворачиваясь и доставая стакан.

— На твой вкус, — прилетело мне в спину. А меня накрыло внезапно той самой слабостью. Я будто со стороны видела, как моё тело уже привычно заряжает кофемашину, вливает на дно стакана чайную ложку Амаретто, высыпает полпакетика сахара и ставит его под ароматную струйку. Джексон молчал, сверля мою спину взглядом.

— Твой кофе, — коротко проинформировала я, накрывая стакан крышкой и поставив рядом с его рукой. Он вытащил бумажник, достал оттуда пять тысяч вон и положил на прилавок. Но едва я протянула руку, чтобы взять деньги, как он накрыл мою ладонь своей.

— Хочешь меня угостить? — он снова наклонился, пристально всматриваясь мне в глаза. У меня сердце ухнуло вниз, а затем взвилось обратно и зачастило пулемётной очередью. Кровь прилила к щекам — они пылали так, что положи туда самгёпсаль и он бы разом подгорел. Я еле слышно охнула, потому что делать я этого не хотела, но …

… но и слабостью меня не накрыло. Она будто затаилась где-то глубоко в теле, выжидая…

… его окончательного решения. Он пока не желал — лишь только спросил.

— Если этого не сделает Сомин — то я с удовольствием, — прервал нас густой тягучий голос Мары и я обрадовалась ему, как ничему ещё в жизни. Джексон убрал руку и растерянно сморгнул, а Мара улыбнулась, добавив мягко и даже немного игриво: — Грех не угостить такого красавчика.

Ей удалось вогнать его в краску, но проходя мимо меня за прилавок и возвращая ему купюру, она незаметно мне подмигнула.

— Я… — Джексон сбился и закашлялся. — Спасибо, вы очень любезны, но я заплачу, — он вернул купюру Маре и та беспрекословно её взяла, забросив в кассу. А парень встал, молча поклонился нам обеим и поспешно вышел.

— Твой поклонник? — со своим спокойным любопытством в голосе спросила Мара.

— Не… не совсем, — я едва перевела дух — оказывается, всё это время я еле дышала. — Онни, а если кто-нибудь узнает, что мы ведьмы… и что нам можно вот так отдать приказ… то… что делать? — запинаясь, спросила я.

Мара только вздохнула.

— Держаться от таких людей подальше.

У меня не получалось, как я ни старалась. Меня поочерёдно при виде Джексона накрывало то волнами паники, то какого-то дикого упоённого восторга, так что я еле сдерживалась, чтобы не заорать, лишь крепче сжимая кулаки. Ладони были исчерканы в эти дни следами от ногтей — так сильно я вдавливала их в кожу, чтобы хоть как-то справиться с собой.

Я с ума сходила эти две чёртовых недели из-за него и по нему. Мою ладошку до сих пор жгло при одном воспоминании о его руке, накрывшей её тогда на прилавке. А блестящие чёрные глаза, казалось, преследовали вообще каждую минуту. Я была уверена, что он знает абсолютно всё, и только и ждёт момента, чтобы загадать своё дурацкое желание. Ведь времени его придумать у него было достаточно, и от этого становилось до коликов страшно. Я попеременно считала его то ангелом, то дьяволом, и меня собственное тело предавало раз за разом, при мыслях о Джексоне, то желая сжаться до размеров незаметной букашки, то расправить крылья и взлететь. То, что до следующего Хэллоуина ещё год, меня никак не успокаивало.

А он, кажется, всё-таки меня преследовал.

Я не могла больше считать случайностями его присутствие в нашей столовой (что старшекурснику делать на нашей половине школы?) или его зависания на лавочках во дворе после уроков (мои занятия заканчивались на полчаса позже). Но он ко мне не подходил — хотя девчонки говорили, что видели, как он шёл за нашей компанией по проспекту. Я никогда не оглядывалась, боясь, что они правы.

В тот день я задержалась, разбираясь с громоздким макетом для проекта по экологии, который учитель позволил мне оставить в классе заранее. Я собрала его, прибрала за собой, заперла класс и помчалась сдавать ключи вахтёру. Но едва я вывернула к лестнице, мне навстречу поднялся с подоконника Джексон.

Надо ли говорить о том, что сердце у меня ухнуло в пятки?

Он замер напротив, засунув одну руку в карман, держа во второй пакет, не стараясь меня как-то задержать или остановить, и просто ждал — терпеливо и с мягкой насмешкой.

— Привет, — невозмутимо поздоровался он, а я вдруг задохнулась от внезапно нахлынувшего гнева. Серьёзно? Так банально до скрипа — привет? Я ждала чего угодно, каких угодно слов, но все они сводились к его заявлению «Ты моя!» и менялся только тон. В моих мыслях он был то злобным и торжествующим, подразумевающим, что я буду его девочкой на побегушках, послушно исполняющей все его приказы, то сладострастным и влюблённым, вызывающим томление во всём теле и полный сумбур в голове, потому что я не знала, что делать в этом случае. Чёрт, я же приличная девушка! Или не очень?

Но банальное «привет»….

Я начала медленно пятиться. Паника медленно, но верно начинала зашкаливать, грозя снести крышу к чертям. Он сделал полшага вперёд и замер, глядя, как я прошла короткий коридор и упёрлась в стенку. Джексон часто заморгал и выражение лица у него стало растерянным. Наверняка, я смотрела на него как испуганный зверёк, загнанный в ловушку. Такой я себя и ощущала, потому что единственный проход был мимо него, а я бы не рискнула пройти там ни за какие пряники в жизни.

— Чего тебе? — ни о каком формальном обращении даже речи сейчас не шло, у меня голос и так был как воронье карканье.

Парень растерялся окончательно.

— Эээ поговорить? Спросить «Как дела»? Как прошёл Хэллоуин? А ещё я хотел… — он начал приподнимать руку с пакетом.

— В задницу засунь свои хотелки! — заорала я на него. С его стороны ещё неуверенных полшага вперёд были ошибкой — страх при слове «я хотел» заполонил весь мой разум, и всё нервное напряжение двух недель прорвалось в этом безумном крике. Джексон остановился, округлившимися от изумления глазами рассматривая мою нервно дёргающуюся тушку. А мне адреналин от страха ударил в голову окончательно, я рванула мимо него торопливым шагом, успев визгливо проорать на ходу:

— И вообще, держись от меня подальше!!!

Швырнув ключи вахтёру, я ринулась вперёд — через парк, в противоположную от дома сторону. По моим щекам текли и струились слёзы — я осознала, как выглядела со стороны, там, в коридоре — как безумная рыча и ощерившись на парня, который всего-навсего поздоровался. Почти на автопилоте влетев в мансарду «Зелёного гладиолуса», я рухнула на колени перед креслом, горько-горько разревевшись. Я не знаю, сколько прошло времени, но обнаружила я себя накрытой уютным вязаным пледом. Время моей работы давным-давно началось. Поспешно вскочив и умывшись, я помчалась вниз.

Мара прощалась с клиентами, выпроводив их за дверь. А мне кивнула за столик, где уже стояли выпечка и мой любимый латте с каплей Амаретто.

— Я рада, что ты наконец-то созрела поговорить, — заметила она, присаживаясь напротив. Я из чистого упрямства впилась зубами в булочку, решив молчать как партизан.

— Ты нервничаешь, паникуешь, раздражаешься и злишься. Ты считаешь, что жизнь твоей матери не стоит десяти… ох, извини, уже девяти — ночей раз в год?

Я считала, что она стоит хоть всех моих ночей, но … избавиться от страха за себя не могла.

— Нельзя просидеть всю жизнь в раковине, — наставительно сказала на это Мара. — Кроме этого, раз уж у тебя всё так плохо, я тебя не держу — в кафе работать вовсе не обязательно, кроме Хэллоуинских суток. Остальное время делай, что хочешь.

А вот от этого стало вдруг обидно. За три недели я уже успела привыкнуть и к вроде неуютному на первый взгляд помещению, к обалденным запахам кофе и выпечки, милым и спокойным постоянным клиентам, а главное, к той мансарде наверху, где я только что так сладко смогла выплакаться. Разве получилось бы у меня это дома?

— Ну и что же тогда тебя довело до такой истерики, если не я? — спросила Мара, будто я ей и правда отвечала. Я поджала губы, быстро откинула крышку со стакана, и сделал обжигающий глоток. Слёзы на глазах у меня точно появились от горячего кофе, а совсем даже не от мыслей о Джексоне.

— А-а-а, — понимающе протянула Мара и мне это опять чертовски не понравилось. Читать мои мысли — мы так не договаривались. — Ну извини, дорогая. Я могу решить практически все твои проблемы — кроме тех, которые ты можешь решить сама — словами через рот.

И ласково потрепав мою макушку, женщина скрылась в гадальном салоне.

Совет не пригодился — Джексон больше ко мне не подходил. Иногда я ловила на себе взгляд тёмных глаз, но едва я поднимала свои, чтобы с вызовом на него ответить, как он отворачивался. Зима вступила в свои права, первый снег я встретила с семьёй на прогулке по Инвангсану. Пролетело почти весёлой вечеринкой христианское Рождество, ещё одной, поскромнее — европейский Новый год. Почти — ни на одной из них не было Джексона. Мои страхи побледнели и выцвели, как яркие осенние краски за окном, покрываясь толстым пушистым слоем снега. Я предчувствовала, что они весной покинут меня совсем вместе с талой водой.

Но в один прекрасный день осознала, что времени ждать весны у меня нет.

Девчонки сплетничали вовсю — и одна из сплетен касалась Джексона. До конца семестра и выпускных экзаменов в старшей школе оставалась неделя, и подруги перемывали фехтовальщику кости очередной раз, а я невольно подслушала местную всезнайку. И у меня сердце разочарованно ухнуло вниз.

Лондон? Ладно, я даже не знала, где он жил, у меня не было ни одного его контакта, но если бы Джексон стал студентом в Сеуле, то шанс с ним столкнуться у меня оставался, но грёбаная Европа? Пять лет?

Я не выдержала и вылетела из корпуса. Но по-настоящему набраться храбрости, чтобы найти его и поговорить смогла только через три дня. Мне не повезло — в библиотеке он сидел не один, но я всё-таки робко подошла, коснулась плеча и кивнула в сторону двери на его очень недоумённый взгляд. Хорошо, что шуметь в библиотеке нельзя — но смешки и улыбки его одноклассников всё равно прилетели мне в спину, заставляя щёки неудержимо алеть.

Мы отошли к окну в конце коридора. Я молчала и мялась, пытаясь собрать мысли в кучу, а он смотрел спокойно и внимательно, в паре шагов меня, с бесконечным терпением ожидая объяснений.

«Словами через рот» припомнила я слова Мары и выдавила наконец:

— Прости.

— За что? — тут же живо поинтересовался он, а его глаза, кажется, довольно блеснули. Это не было насмешкой. Мне показалась, что он радовался тому факту, что я вообще с ним заговорила.

— Я … я была невежлива с тобой, — я поспешно поклонилась.

— Прощаю, — ровным тоном отозвался Джексон. Я вдруг оценила его тактичность — он не насмехался, не ёрничал, не умничал и не издевался. Мало у кого хватит терпения и выдержки слушать глупую нервную малолетку. — Это всё, что ты хотела сказать? — бесконечно мягко уточнил он.

Я наконец-то рискнула посмотреть прямо ему в глаза. Спутанный клубок мыслей в голове подкинул лишь одну ниточку для дальнейшего разговора — и я за неё потянула.

— Ты сказал, что что-то хотел … тогда … что? — я едва ли смогла выразить сейчас свою мысль более чётко. Но он меня понял.

— В коридоре? Когда ты сдавала экологию? — он дождался от меня изумлённого кивка — надо же, знает, чем я тогда занималась. Но ответа не последовало. Он рассматривал меня очень внимательно и я снова стушевалась под его взглядом. А он вдруг усмехнулся, сделал один широкий шаг вперёд, разом сократив расстояние между нами. И положил ладонь мне на щёку. Я ахнула — меня вогнало в краску мгновенно, и щека под его ладонью, наверное, обжигала. Слюна во рту застряла, не желая никак сглатываться, и мне показалась, что я сейчас задохнусь. А он, кажется, наслаждался моим этим диким смущением, потому что улыбка лишь одним уголком губ не сходила с его лица. Он вдруг наклонился к моему уху и прошептал — совсем тихим, интимным шёпотом, от которого мурашки разбежались по шее и спине:

— Маловата ты для моих хотелок — подрасти немного, — низкий глубокий голос ввёл меня в ступор, а глаза будто бы стали закрываться сами. Но этого Джексону показалось мало, его горячие губы коснулись щеки, прижались в коротком и влажном касании, чуть не доведя меня до обморока. И он ушёл — вот так просто, развернулся и двинулся своей этой упругой спортивной походкой прочь.

Я поспешно облокотилась на стену.

Мне хотелось визжать, провалиться сквозь землю, упасть в обморок и оказаться на другом конце планеты одновременно. Но из ассортимента доступных мне действий я могла лишь отдышаться и медленно двинуться к раздевалке.

Ведь я не настоящая ведьма. 

Часть 4

Будь я настоящей ведьмой, я бы обязательно что-нибудь наколдовала, и это что-нибудь было бы непременно дурацким. Но требование Джексона подрасти немного запало мне в душу, заставляя мечтать о несбыточном прямо сейчас. Например, стать на два года старше. Или оставить на второй год в школе Джексона. Или наоборот — сделать себя умной настолько, что пропустить старшую школу и поехать за Джексоном в Лондон. Ну или наших родителей сделать предводителями мафиозных кланов, которым срочно для обретения перемирия приспичило поженить собственных детей. Ладно, я не хочу в мафию — просто до неприличия богатыми, и поженить нас надо было бы для…

Наверное, хорошо, что я всё-таки не настоящая ведьма.

Джексона с того разговора я больше не видела. Кажется, он и правда уехал, даже подружки-сплетницы перестали о нём трепаться.

А у меня оставались последние пара лет в старшей школе, и вроде как наступало время определиться со своим дальнейшим жизненным путём. В голове царил хаос и Джексон — мне было не до выбора будущей профессии. Но кое-как собрав мысли в кучу, я всё-таки решилась выбрать свою любимую экологию — природу я любила и её защите была готова посвятить жизнь.

Весна звенела капелью, набухала клейкими почками, буйно цвела и одуряюще пахла, а флиртующих со мной мальчиков становилось всё больше. Я за прошедший год как-то вдруг подросла, оформилась, теряя день за днём свою детскую неуклюжесть и наконец-то начала нравиться самой себе. Волосы у меня теперь были черными, с синими и белыми прядями спереди, и я с удовольствием носила всё чаще светлые цветные линзы. Джексон в голове уходил куда-то на задний план, постепенно стираясь и забываясь. Лето было радужным и тёплым, любимая осень — такой же яркой и прекрасной, как всегда, и лишь наступающий Хэллоуин заставлял иногда сердце сжиматься в нехорошем мимолётном страхе.

Всё было точно так же, как и в прошлом году — Мара явилась с утра к директору и отпросила меня с уроков, а затем посоветовала идти поспать до темноты — вдруг ночь окажется неспокойной. Я так и сделала, проснувшись, едва последние лучи закатного солнца пробились в окно, отразившись от стёкол небоскрёбов, окружавших «Зелёный гладиолус». Я быстро привела себя в порядок и спустилась вниз, разминая затёкшую шею. Надо бы притащить всё-таки сюда какой-нибудь футон или даже кровать — кресла были удобными, но просто поваляться тоже хотелось.

В кофейне было тихо. Судя по выручке в кассе, покупок было — раз-два и обчёлся. Всё было точно так же, как в прошлый раз — несколько постоянных клиентов, и даже меньше, чем в обычные дни. Я клевала носом за прилавком ближе к полуночи, когда дверь снова скрипнула. Вскинувшись, я уставилась на вошедшего, как на привидение.

В проёме дверей стоял Джексон.

Меня к высокому стулу как приклеили, а сердце ритм газануло, будто было не комком мышц, а болидом на трассе Формулы-1. Я открыла рот совершенно по-глупому, не зная, что сказать, потому что даже обычное «здравствуйте» намертво застряло где-то в глотке.

— Привет, — улыбнулся парень. Я сморгнула и заставила всё-таки себя подняться. Само появление человека, который потихоньку стирался из памяти, вдруг вызвало такую бурю эмоций, что затряслись руки. До меня не сразу дошло, что в руках он держал букет живых цветов.

— Джексон, — онемевшими губами прошептала я, кое-как сглотнув. Мара вылетела из гадального салона, застыв в проёме под звон взметнувшихся занавесок. А мои надежды, что всё до этого было лишь случайностью, рассыпались вместе с перезвоном стеклянных бусинок.

Он точно знал, кто я, и точно знал, как может это использовать. Иначе не появлялся бы в моей жизни каждый чёртов Хэллоуин.

Оранжевые тени от гирлянды с тыквами плясали не его лице, когда он подошёл к прилавку и осторожно положил на него букет.

— Это тебе, — он улыбался и мне эта его улыбка показалась донельзя злодейской — потому что мне почти стукнуло восемнадцать, по меркам запада я была почти взрослой, а я помнила его шёпот про хотелки. И это было так до боли обидно — что понравившийся когда-то парень считает тебя всего лишь игрушкой, что захотелось расплакаться. Наверное, это было на лице у меня написано крупными буквами, потому что улыбка Джексона разом потухла и на стул он присел как-то растерянно.

— Сделаешь мне кофе? Тот же, что и в прошлый раз… — это точно было желанием, потому что привычная слабость накатила изнутри. Я смогла лишь кивнуть и отошла к кофемашине. Занавеска из бусин звякнула снова, я оглянулась и чуть не задохнулась от гнева. Мара меня бросила! Она скрылась в своей комнатке, будто бы Джексон был обычным постоянным клиентом, всего лишь зашедшим за кофе! Как она могла?!

Злость неожиданно придала мне сил — я раздражённо доварила латте с «Амаретто», делая его даже с некоторым злорадством. Он больше не был моим любимым — за год я перепробовала с десяток сортов и вариантов кофе, и перешла в последнее время просто на чёрную арабику с каплей молока. Но Джексон об этом не знал. Бухнув перед ним накрытый пластиковой крышкой стакан, я потянулась за выложенной на прилавок купюрой, но парень перехватил мою руку. Я упорно не смотрела на него всё это время, а тут вскинула глаза.

Он весь светился — напряжённым ожиданием и заботой, и у него было столько нежности в глазах, что я чуть не задохнулась опять. Я честно пыталась какими-то отголосками сознания себя успокоить, потому что просто не выдерживала этого напряжения. Но Джексон мне времени на это не дал.

— Пойдём прогуляемся.

Что?

— Что?

— Я приглашаю тебя на прогулку, — он улыбнулся как-то так, что я мигом перестала бояться, и меня разом впридачу к охватившей слабости накрыло ещё и счастьем. — Хочу, чтобы ты провела со мной немного времени.

Занавеска еле слышно зазвенела — Мара явно подслушивала, но пока не вмешивалась. Она с ума сошла? А если этот маньяк меня неизвестно куда отведёт?

А «маньяк» тем временем улыбался такой солнечной улыбкой, что я невольно растянула губы в ответ.

— Почему ты не в Лондоне? — наконец догадалась спросить я, снимая фартук и забирая из подсобки куртку и шарф.

— Что мне там делать? — удивился Джексон, заматывая шарф мне вокруг шеи.

Этого вопроса хватило, чтобы меня заткнуть, надеть на меня шлем, усадить на скутер и заставить крепко обнять ладонями его талию. Я пыталась уложить в голове всё это одновременно: его неоднозначные приказы, его отсутствие в течение года, свои две слабости. Та, которая была хэллоуинской, мгновенно прошла — едва я дала согласие Джексону, но та, которая была из-за него, вернулась после года забвения, и от неё у меня приятно подкашивались ноги. Я ведь действительно его почти забыла за год. Старшая школа, новые друзья, моя проснувшаяся женственность и немного флирта с мальчиками почти вымели Джексона у меня из головы. Но вот она я — сижу, крепко обхватив его талию, а он, как мне кажется, старается выпрямиться на скутере ещё больше, чтобы тоже прижаться ко мне плотнее. У него совершенно умопомрачительный запах, а у меня очень спутанные мысли. Мне так и не терпится задать кучу вопросов, как, чёрт возьми, несмотря на все слухи о Лондоне он всё-таки оказался тут, и что он, собственно делает здесь именно в Хэллоуин, а главное, куда он меня везёт?

Ответ на последний я получила быстро. Мы очень скоро въехали в район особняков и парков, затем и вовсе остановились посреди дороги у железного высокого забора. Джексон стащил с меня шлем и тут же заставил натянуть шапку. Место было странным — пустое узкое шоссе всего с одной пешеходной дорожкой, и две стены вдоль него насколько хватало глаз. Что бы он там не задумал, на хрена ему тащить меня в такое место для выполнения желаний, я сообразить не могла.

— Пошли! — приказал он, ведя меня к стенке. Каменные широкие столбы метра эдак по два с половиной высотой и между ними фигурная железная решётка с острыми копьями наверху. Джексона это не остановило. — Лезь! — так же безапелляционно приказал он, подводя меня к бугристому граниту.

Это точно был приказ — я беспомощно на него оглянулась, но уже шла к одному из столбов, хоть на словах пытаясь возразить. Фиг, у меня и этого не получилось, потому что Джексон меня перебил:

— Смотри — одну ногу вот сюда, вторую мне, я тебя подкину, сядешь на столб, и ждёшь меня. Поняла? Вперёд! — получилось у меня всё быстро и чётко, именно так, как он сказал — я мигом очутилась на столбе. И уже оттуда любовалась, как Джексон отошёл, разбежался и почти без усилий птицей взлетел вверх, изогнулся, чтобы острые колья не зацепили его, перевернулся в воздухе и приземлился на другой стороне. Это было так ловко, что я не могла не восхищённо захлопать.

— Тсс, — прошипел он, прикладывая палец к губам и подходя ко мне. Он вытянул руки: — Прыгай, я поймаю.

Мамочки! И ведь не поспоришь, и не скажешь что страшно. Клятая слабость заставила меня оттолкнуться руками и спрыгнуть, а сердце ухнуло в пятки от страха. Испугаться по-настоящему я толком не успела, мигом оказавшись пойманной и прижатой к мужскому торсу. И рискнула открыть глаза.

Лицо Джексона оказалось совсем близко. Он крепко обхватил меня за талию и спину, рассматривая меня блестящими глазами и чуть улыбался.

— Привет, — прошептал он так, что меня дрожь пробрала от его голоса, затем совершенно внезапно чмокнул в нос и отпустил. Я тут же потёрла кончик носа и исподлобья посмотрела на него.

— Где мы? — пробурчала я.

Он переплёл наши пальцы и потащил меня между деревьями туда, где за почти голыми кронами светилась пара фонарей. Пахло здесь точно так же, как тогда, пять лет назад, в лесу — прелой листвой и подвявшей зеленью.

— Это заброшенный особняк одного богатея. Он сам переехал в Канаду, а дом продаёт. Но заломил слишком высокую цену, и его никто не хочет покупать. Здесь нет камер, зато светло, и никого нет. Так что можно погулять без риска наткнуться на людей, — он смотрел на меня с мягкой улыбкой. Я немного обалдела. То, как он подчёркивал, что здесь пустынно, меня сегодняшней ночью пугало и радовало одновременно.

— Ну ты же есть, — пробурчала я снова. Это беспрерывное бурчание не было оправданным, но как себя вести с ним по-другому, я не знала. Сейчас мне точно было не до приобретённого за год умения кокетничать.

Он расхохотался.

— Точно, — подтвердил он, всё ещё смеясь. — Я есть, — мы вышли на засыпанные листвой дорожки. — Это плохо? Только скажи правду, — попросил он, остановившись под фонарём. Он как-то странно сдвинулся вдруг, встав на свету. Ему наверняка было некомфортно — фонарь бил ему прямо в глаза, зато мне было очень хорошо его видно — искусственный свет выхватил его черты, обозначив вдруг чёткие тени. И мне было очень хорошо видны глаза — они были не чёрными, а цвета горького шоколада. Привычная уже слабость вдруг отозвалась не во всём теле, а лишь кольнула язык почти незаметным отголоском и я внезапно прозрела: она на меня накатывала лишь в том случае, если я ей сопротивлялась.

Джексону же я хотела ответить сама.

— Нет, — мотнула я головой. — Это хорошо, — прошептала я.

У меня сердце тут же забилось заполошно от его улыбки. До меня дошло, что моего ответа он ждал, затаив дыхание, а сейчас улыбался — ярко, широко, мне. Он не стал переплетать пальцы снова — обнял меня за плечи и пошёл медленно по дорожке, а я смущённо потёрлась щекой о его плечо. Вся неловкость, что была между нами, дымом улетела в звёздное осеннее небо. С Джексоном оказалось неожиданно легко и потрясающе клёво — мы, как два старинных друга, болтали обо всём и ни о чём, и не могли наговориться, будто навёрстывая упущенное. Прошло несколько часов, когда он щёлкнул внезапно меня по носу и тут же с криком «Ты же совсем замёрзла!», потащил к выходу из парка. Мы вернулись в «Зелёный гладиолус». Мара, клюя носом за прилавком, лишь окинула нас внимательным взглядом, и бросив мне: «Твоя очередь», сбежала спать к себе на второй этаж. Я сделала нам напитки погорячее и подогрела немного в микроволновке остатки выпечки — так она стала мягче и ароматнее. Я собиралась устроиться напротив Джексона за столиком у окна, но он протянул руку и подтянул меня к себе, усаживая рядом на подоконник. А затем вдруг обнял, внимательно глядя в глаза.

— Что? — смутилась я, не зная, куда девать глаза, руки, и вообще как дышать.

— Поцелуй меня, принцесса, — вдруг низким голосом прошептал он, не отрывая от меня взгляда. Я еле слышно выдохнула. Он приказывал, это было желание, но меня вдруг впервые окатило не слабостью, а томным удовольствием. Я не умела целоваться — кроме пары поцелуев в лоб от кузенов и родственников по мужской линии, мне достались лишь те два чмока от самого Джексона. Но сопротивляться я не могла, да и не хотела — губы медленно двинулся ему навстречу. Впрочем, он ждать не стал — наклонился и поцеловал первый.

Мне показалось, что я сейчас умру.

Мне показалось, что я сейчас взлечу.

Мне показалось, что я сейчас растаю.

У меня в голове была звонкая пустота, сердце качало кровь с бешеной скоростью, было жарко в груди так, что впору тушить пожар, а руки и ноги вдруг заледенели и задрожали. И когда он, наконец оторвался (мне казалось, что прошли столетия), то наверняка подумал, что я сошла с ума — наверняка мой взгляд был очень безумным. Я чуть не захныкала «ещё!», но чёрт знает как смогла сдержаться, впившись пальцами в подоконник. Но «ещё» хотел и он сам, и едва оценив мой вид, вдруг разулыбался и снова склонился к моим губам.

Спрашивать, понравилось ли мне, у него необходимости не было — у меня на лице всё было прекрасно написано.

Так мы и встретили утро — за поцелуями, тихими смущёнными признаниями, комплиментами и кофе. Я закрыла кофейню с рассветом, а Мара деликатно оставалась до полудня у себя, позволив мне убрать помещение самой и побыть нам ещё немного вдвоём.

Он попросил о поцелуе ещё раз — после полудня, когда тени стали совсем невидимыми и бледными, а время желаний закончилось. Я с радостью подарила ему его. Мара, наконец-то появившаяся со своего второго этажа, едва Джексон ушёл, лишь качнула в непонятном жесте головой, скользнув по мне нечитаемым взглядом и коротко констатировала:

— Да ты влюбилась. 

Часть 5

Влюбилась я действительно по уши. Если раньше Джексон и заполнял мои мысли, то ненадолго, зато сейчас, впридачу к мыслям, он регулярно являлся сам. Как оказалось, ни в какой Лондон он не уехал, поступив на финансиста тут же, в Сеуле, в университет Сонгюнгван.

Он заявился ко мне на следующий же день после Хэллоуина с официальным предложением стать парнем и девушкой. Это, кроме внезапного прилива вполне понятного счастья, вызвало у меня ещё одно неожиданное облегчение — признание в том, что я иногда бываю ведьмой, можно отложить почти ещё на год.

Мансарда, в которой мы тусовались теперь регулярно, его не устраивала по двум причинам. Во-первых, ему казалось, что где-то рядом постоянно околачивается Мара. Владелица кофейни вообще ему откровенно не нравилась и он уже не раз предлагал мне уйти и устроиться на другую подработку, но я упиралась всеми четырьмя лапами. А второе упущение, то есть отсутствие кровати, где можно поваляться за снэками и киношкой на ноутбуке, он быстро исправил сам, притащив как-то раз кучу деревянных поддонов, присобачив к ним LED-ленту и бросив сверху аж три футона. Место получилось шикарным, широким, да ещё и с подсветкой.

На дворе царила весна, лишь усиливая эффект головокружения от одного присутствия Джексона рядом. Мне казалось, что сердце у меня теперь будет вечность работать с перебоями, едва ему стоит на меня посмотреть. Он развеивал мои страхи раз за разом, многократно подтверждая мою уверенность в том, что я любима. Я буквально утопала в его нежности и заботе. А ещё он признался, что следил за мной издалека, через друзей, потому что думал, что вызывал у меня страх и отвращение, но выкинуть из головы не мог.

— А ближе к Хэллоуину не выдержал, представляешь? — виновато каялся он мне. — Как подумал, что тебе тут что-нибудь… — он споткнулся на полуслове.

— Что что-нибудь? — уточнила я, но он лишь мотнул головой, отмахиваясь от вопроса и отвлёк меня поцелуем. И лишь когда я пришла в себя, чуть ревниво, с залёгшей меж бровей складкой, добавил:

— Опередят. Побоялся, что меня опередят. Пришлось действовать быстро.

Это не слишком-то бурное проявление ревности заставило меня в него влюбиться ещё сильнее. И разумеется, я ни капли не сомневалась, когда решилась на свой первый раз.

Он был болезненным и неприятным, второй через пару дней — не лучше. Джексон волновался не меньше, в какой-то момент вообще струхнув, и так старался, что я, кажется, готова была словить оргазм только от одной его заботы.

— Не то, чтобы я был против, но ты хоть понимаешь, что ты у меня первая девственница? — спросил он, нависая надо мной и целуя с таким растерянным видом, что я невольно рассмеялась. — Эй, прекрати хихикать!

Но остановиться мне было трудно — выражение на его лице было таким забавным, что я засмеялась ещё громче.

— Ну держись! — он попытался меня припугнуть, но несмотря на грозный вид, обращался он со мной, как с хрустальной вазой.

С третьего раза всё стало намного лучше, а потом нас было уже не остановить.

Как-то вечером он, нежно поглаживая мою разгорячённую после ласк кожу и иногда касаясь её губами, негромким голосом произнёс мне на ушко, наблюдая, как очень уставшая я понемногу уплываю в страну снов:

— Хочешь, я расскажу тебе сказку? Однажды один мальчик услышал легенду про ведьм. И в ней говорилось о том, что они могут исполнять желания, но лишь одну ночь в году — на Самайн. Только в эту ночь можно победить ведьму, только в эту ночь она не посмеет противиться твоей воле — нужно лишь найти её и встать на её тень… Так вот, этот мальчик как-то гулял в лесу накануне Самайна и увидел девочку — очень красивую и очень грустную. То ли ему показалась, то ли это было на самом деле, но её глаза светились фиолетовым. Он тут же решил, что она и есть ведьма, и даже её поймал, но глаза у неё стали совсем обычными. А ещё девочка была очень испуганной и почти плакала. А сам мальчик даже ещё толком не знал, что ему загадывать — поймать ведьму ему было интереснее каких-то там желаний. Впрочем, мальчик до своего желания додумался потом — когда эта маленькая ведьмочка сбежала, он решил, что загадал бы с ней подружиться.

— И чем же закончилась сказка? — спросила я.

Джексон наклонился и поцеловал меня — глубоко и нежно, не спеша исследуя языком и губами мой рот, бережно оглаживая пальцами затылок и шею, так что я чуть не начала задыхаться от удовольствия и этой мягкой нежности.

— Ну… — прошептал он, не отрывая от меня тёмных блестящих глаз. — Я её поймал. И я в неё влюбился.

— Я не ведьма, — на автопилоте пробурчала я, не желая открывать глаза и утыкаясь ему в грудь. Его рука, ласково поглаживающая мою спину, замедлилась, а сердце вдруг в груди заколотилось слишком быстро. Я отодвинулась и попыталась заглянуть ему в глаза. Он мялся, глядя куда-то в стену и будто не зная, как продолжить разговор. А затем вдруг пожал плечами, встал, добрался до куртки и вытащил из внутреннего кармана какой-то свёрток. Мне показалась, что я смутно припомнила такой же чёрный пакет в его руках почти полтора года назад.

— Я… — он запнулся, поджал губы, а затем посмотрел меня прямо в глаза. — Я пойму, если ты разозлишься.

Я развернула пакет, и у меня рот открылся от изумления, когда я увидела два предмета.

Сумочку с альпакой.

И алый бактус.

— Аффф…. ффигеть, — выдохнула я. Полузабытые предметы лежали в моих руках, и я тут же лихорадочно принялась расстёгивать сумочку. Пуговица-нос с трудом поддавались задрожавшим пальцам, и Джексон вдруг уверенно накрыл мои руки горячими ладонями. Смотрел он на меня с сочувствием. Я выдохнула и наконец-то откинула клапан.

Он был там, мой договор, ни капли не изменившись, всё так же свёрнутый в трубочку.

— Можешь меня побить, — тихо заметил Джексон, упреждая мой вопрос. — Но уйти не проси — всё равно силой ты меня не выгонишь. И тебя не отпущу.

— Почему…? — севшим голосом спросила я, и в этом вопросе было чертовски много невысказанного. Он всё знал? Почему не отдал вещи раньше? Почему ошивался каждый Хэллоуин рядом? Почему так ничего толком и не пожелал, кроме пары дурацких поцелуев?

Кажется, он догадывался о каждом из них, потому что протянул руку и нежно провёл пальцами по моей шее и подбородку, посылая по коже тёплую волну.

— Ну, а как я ещё мог тебя уберечь?

— Уберечь? — ошалело спросила я. Развернув бумагу, я перечитала контракт будто в первый раз и глазами совсем постороннего человека. Чёрт, он действительно звучал странно — можно было подумать, что меня на один в день году превращали в послушную игрушку, рабыню чих-то прихотей.

— Мара пообещала, что со мной не случится ничего страшного.

— Ну, я с твоей хозяйкой…

— Она мне не хозяйка! Она друг!

— Хорошо, я с ней знаком не был, а когда сюда пару раз приходил за кофе, она мне показалась не самой добродушной персоной. Поэтому… я решил, что буду за тобой присматривать. И в школу твою ради этого перевёлся. Но с тобой было всё в порядке, а потом… — он запнулся на мгновение.

— Что потом? — спросила я. Мне хотелось разозлиться или хотя бы обидеться, но не получалось — он был искренним в своей немного медвежьей заботе, и не желал мне ничего плохого. А ответ немного виноватым и до мурашек пробирающим голосом растопил меня окончательно, вызвав снова жаркую волну желания.

— Я уже говорил — потом я влюбился.

В мой третий Хэллоуин директор отпустил меня ещё до приезда Мары, просто передав через старосту класса, что я свободна. Кажется, он немого побаивался владелицу «Зелёного гладиолуса». Джексон обещал приехать сразу после обеда, едва закончатся уроки в университете и забрать меня на целый день. Мы здраво рассудили, что раз уж я вынуждена день в году исполнять чьи-то желания, то почему бы и не его? Мару я пока ни о чём не предупреждала, струхнув в последний момент, и решив объявить о том, что я сбегу, как минимум в присутствии Джексона. Его поддержка всегда придавала мне сил.

Она не успела даже возразить, когда Джексон влетел в кофейню и выпалил, не отрывая от меня глаз:

— Хочу, чтобы эти сутки ты провела со мной!

Мара, достающая выпечку из духового шкафа, грохнула дверцей. Но сказала совсем негромко, когда мы оба уже почти покинула кофейню:

— Плохая идея.

Мне показалось, что она вообще не собиралась этого говорить и слова вырвались непроизвольно.

Но я услышала.

Год у Джексона прошёл так себе — одна из старых травм разболелась снова и ему окончательно пришлось отказаться от профессионального спорта. Впрочем, он не унывал — учёба на финансиста его вполне устраивала, а становиться всемирно известным спортсменом он и не планировал. Теперь свободное от тренировок время он посвящал подработкам и мне, что меня, разумеется, радовало. На эти сутки он снял для нас домик на почти безлюдной окраине Сеула. Я же чувствовала себя немного виноватой почему-то перед Марой — всё-таки чёрт знает, кто забредёт в кофейню, и мне казалось, что я бросила её там одну. Но мой парень долго переживать мне по этому поводу не дал.

— Смотри! — Джексон вывел меня на середину комнаты и указал на почти пустую, ничем не декорированную стенку. Камин светил нам в спину, и тень плясала и металась от огоньков пламени. Но я всё равно ахнула, когда поняла, что именно Джексон хотел мне показать.

У моей тени были отчётливые рожки. Я схватилась за голову, надеясь, что это так неудачно волосы встали дыбом от наших с Джексоном игривых шалостей пару минут назад, но голова была в порядке.

— А ты не знала? — удивился Джексон, а я, онемев, лишь помотала головой, рассматривая свою тень. Все Хэллоуины до этого мне было точно не до своей тени, да кто на неё обращает внимание? Чёрт, теперь я догадалась, зачем Маре была нужна та стеклянная гирлянда из тыкв. Она рассеивала свет по всему прилавку так, что теней почти не было видно.

Было странно и стрёмно подтвердить свою принадлежность к нечистой силе. Я испуганно покосилась на парня, но он жестом фокусника извлёк из-за спины ободок с рожками, нацепил себе на голову и приобнял меня со спины. Теперь наши тени на стене смотрелись гармонично, но Джексон и по этому поводу переживать мне не позволил.

— Приступим к желаниям? — прошептал мне на ухо он таким шёпотом, что меня обдало обжигающей волной. Вроде в словах ничего пошлого не было, но подтекст был настолько непристойным, что я чуть не застонала, чувствуя, как стягивает низ живота.

Желаний у Джексона было много.

Я с удовольствием выполнила все.

Рано утром он отвёз меня в школу, а сам отправился в университет. Пропускать занятия я не могла — выпускной семестр был напряжённым. И если я хотела поступить на ту специальность, которую планировала, мне нужно было постараться. Мара же на следующий день после Хэллоуина поздоровалась со мной сухо. Я думала, что она будет злиться, но она лишь странно и сосредоточенно молчала.

Едва Джексон объявился под вечер, я убежала переодеваться. И почти спустилась вниз, когда услышала два голоса в пустой кофейне. Тон разговора был слишком наряжённым, чтобы я избежала искушения подслушать. Спрятавшись за углом на лестнице, я навострила уши.

— … защищаю свою девушку от посягательств всяких идиотов! Вы не знаете, кто сюда может заглянуть и чего может потребовать! — тон Джексона был злым и негодующим.

— Не смей разговаривать со мной обвиняющим тоном! — кажется, Мара тоже не сдерживалась.

— Простите… — парень замолчал на мгновение, чуть сбросив обороты, но продолжал настаивать на своём. — Я знаю, что вы для неё делаете, но вы тоже не застрахованы от случайностей. Я знаю, как это работает, поэтому и хочу её защитить на эти сутки!

— Знаешь, как работает? И как же, Джексон? — тон Мары вдруг стал язвительным, а у меня почему-то сердце ушло в пятки. Ни разу за всё это время мне даже в голову не пришло такое у неё спросить. Будто я боялась, что у меня отберут чудо, если я вдруг узнаю, как именно оно происходит.

— Разве смысл не в том, чтобы вместо вас исполнять желания?

— Вместо меня? Ты совсем идиот? Посмотри, что ты видишь?

Я не удержалась и выглянула. Мара стояла, прихватив моего парня за локоть и развернув к пустой стене кофейни так, чтобы свет ламп бил им в спину. На стене были две тени — немного рассеянные при вечернем свете, но вполне обычные тени.

— Тень, разумеется! И даже без рожек!

— Оу, ты заметил? Мило! И откуда тут тени?

— Ну как откуда, потому что свет… — Джексон вдруг заткнулся. Выглянуть снова я не рискнула, но мне показалось, что напряжение в воздухе рассеялось, сменившись тревогой.

— Свет, Джексон. Без света не будет тени, — подтвердила Мара его догадку. — Ты идиот, пытаясь обвинить меня хоть в чём-то, потому что Сомин ничего не делает за меня. Мы не ведьмы, мы всего лишь хранители баланса. Представь себе горе маленькой девочки, которая потеряла мать. Я отвела от неё это горе, но баланс должен быть восстановлен. И контракт — это что-то вроде кредита, а Сомин, вместо того, чтобы платить по нему равнозначным горем, сама взимает плату с других людей. Понемногу с каждого. Кому-то кофе, проданный ею, покажется невкусным, кто-то споткнётся по дороге домой, кто-то поругается — не слишком сильно — с родственниками, а у кого-то ненадолго заболит живот. Со всех по капле — и её кредит будет погашен. Но ты решил расплатиться по счёту один, захапав весь лимит на желания. Ну и как оно тебе? Место в спортивной команде ты за прошлогоднее свидание уже потерял. Чем расплатишься за этот Хэллоуин, мальчик? Отношениями с родителями? Отличной учёбой? Своим будущим бизнесмена? Или, возможно, своими отношениями с Сомин? Как думаешь, какую боль контракт Сомин стребует с тебя?

Голоса умолкли, и я не вытерпела, выскочила к ним в зал.

Джексон стоял, тяжело дыша и сжав кулаки. А Мара… смотрела на него с бесконечным сочувствием. Меня она пока не видела.

— Тебе придётся довериться мне и моему обещанию, что с ней ничего не случится из тех ужасов, что ты себе навоображал. И оставить её в покое на одни сутки раз в год, — она оглянулась вслед за взглядом Джексона, который немедленно обратился ко мне, едва я оказалась в поле его зрения. Он мотнул головой, справляясь с собой, схватил меня за руку и вытащил из кофейни. Я едва успела оглянуться и увидеть, как Мара осуждающе качает головой нам вслед.

Он нёсся по шоссе, я же свернулась клубочком на переднем сиденье. Мы оба молчали: я иногда боязливо поглядывала на него, а он смотрел вперёд, но я была уверена, что дороги он почти не видит, полностью погрузившись в свои мысли. Мы колесили по улицам бесцельно и всё счастье от вчерашней Хэллоуинской ночи развеивалось вместе с остатками яркой мишуры на улицах.

— Джексон… — начал я, но заметила, как крепко сжались ладони парня на руле.

— Я от тебя не откажусь, — негромко, но твёрдо произнёс он.

 Часть 6

Отказаться придётся мне.

Я поняла это, когда на христианское Рождество Джексон попытался познакомить меня с родителями, а они отнеслись ко мне более, чем прохладно. Они были совсем немного выше моей семьи по социальному статусу, но за всё время ужина так подчёркивали эту разницу, что не выдержал Джексон, и побыстрее увёл меня от них. Он долго извинялся, не зная, как оправдать вроде лояльных до этого родителей. Лишь потом я узнала, что ему вроде бы приготовили свидание вслепую и парень здорово сбил их план непонятно откуда взявшейся постоянной девушкой.

А ещё он завалил пару экзаменов и не попал в 10% лучших учеников университета, хотя до этого был в пяти. Мелкие пакости сыпались на него со всех сторон, но хуже всего было то, что наши отношения из-за его неурядиц тоже начали портиться. Да и я, к сожалению, не могла уделять ему столько внимания, сколько хотела — выпускные экзамены и поступление в KAIST отнимали всё моё свободное время. Мара даже хотела освободить меня от работы, но я упрямо продолжала таскаться в «Зелёный гладиолус», неожиданно обнаружив, что клиенты мне совершенно не мешают мысленно прокручивать в голове вопросы тестов, а мансарда идеально подходит для того, чтобы как следует сосредоточиться. Но разумеется, Джексону там не нравилось и мы всё меньше времени проводили вместе.

И когда он позвонил мне из больницы, я, ещё даже не зная, в чём дело, приняла решение окончательное и бесповоротное — нам надо расстаться. Ничего слишком страшного не произошло — в его машину врезался полупьяный водитель, но Джексон рассёк кожу на лбу и сильно ушиб руку.

Хоть решение и было мгновенным, но далось мне не легко — сердце разламывалось на тысячу мелких кусочков, и каждый отрывался так болезненно, что кружилась голова и становилось трудно дышать. Я любила его до безумия. Представить свою жизнь без Джексона мне казалось невообразимым.

Но я не могла позволить ему из-за меня испортить себе жизнь.

С тяжёлым сердцем после принятия решения я спускалась с мансарды в кофейню. Джексона ещё не было и мне предстояло не только набраться храбрости, но и как-то сыграть перед ним сцену, а я этого совсем не умела. Как заставить его поверить, что всё, любовь прошла, завяли помидоры? Я была уверена, что разревусь или рассмеюсь, но никогда не смогу разыграть перед ним холодность. У меня даже сейчас, при одной только мысли о предстоящем разговоре слишком сильно стучало сердце и пылали щёки. Я решила, что подожду его на улице — не по-весеннему холодный день, возможно, сможет охладить пылающую головушку. Но Мара неожиданно окликнула меня.

— Сядь, — она кивнула столик, а сама принялась колдовать над чашкой и через пару минут поставила передо мной моё любимое ныне Борджиа, куда он предусмотрительно не добавляла апельсиновых крошек — у меня на них была аллергия. — Выпьешь — полегчает. Как раз успеешь до Джексона.

Она как в воду глядела — последний глоток я сделала ровно тогда, когда звякнул колокольчик у входа. Отставив кружку, я посмотрел на парня.

Сердце у меня билось абсолютно спокойно.

Больно мне было потом — когда разговор, крики, мольбы и угрозы парня были уже позади, как и нелепые попытки шантажа и даже слёзы. Ни одно из проявлений его сильных чувств меня не тронули — я будто наблюдала сама за собой со стороны. Меня немного пугала эта неожиданная холодность, но я была ей всё же рада — всё прошло по плану. Джексон уехал, разбитый и злой, а мне пришлось добираться домой на такси. Может, и стоило набраться наглости и потребовать, чтобы он отвёз меня домой из немноголюдного парка, где мы проводили время, но мне казалось, что это было бы уже слишком.

Разумеется, я пошла не домой, а в кофейню, и, едва переступив порог, вдруг прочувствовала разом всё — и свои холодные и жалящие слова, и его боль. Меня накрыло так, что я даже плакать не могла от страданий, дыша, как вытащенная на берег рыба, широко раскрытым ртом. Мара затащила меня наверх, буквально толкнув к кровати, а сама умчалась вниз, вернувшись с термосом и чуть ли не силой влив в меня какой-то чай. Горячий и пахнущий травами напиток обжёг горло, зато слёзы хлынули потоком.

Но возможности выплакаться я не получила — не знаю, что намешала Мара в чай, но буквально сразу меня унесло в сон.

Он не был исцеляющим — кошмары один другого страшнее мучили меня, и лишь иногда сквозь сон я чувствовала, как чья-то рука осторожно ложится на мой лоб, прогоняя ужасы ненадолго. Утром я проснулась ещё более разбитой, чем накануне. Хорошо, что был выходной и никуда не надо было торопиться. Позвонив родителям и успокоив их, я спустилась вниз. Завтрак и кофе меня уже ждали, но вместо привычного Борджиа, к которому я внезапно почувствовала отвращение, на столе стояла чашка с Маккиато.

— Разве тем, что я чувствовал вчера, нельзя было расплатиться по кредиту? — спросила я Мару, едва та присела за столик, чтобы понаблюдать, как я запихиваю в себя яичницу. Есть не хотелось. Жизнь словно разломилась на две половины, и вчерашняя — яркая, весёлая и счастливая, теперь осталась лишь в моей памяти. А та, что ждала меня впереди — лишь тоскливое и серое времяпрепровождение без любимого человека.

Но владелица кофейни лишь покачала сочувственно головой на мой вопрос, никак не возмутившись факту, что я подслушала вчера:

— Ты проводник, а не плательщик. Но то, что почувствовал Джексон… — она запнулась, а потом вздохнула. — Других неприятностей у него больше не будет. Он расплатился сполна за ту ночь. У него всё будет дальше хорошо — с родителями, с учёбой, с друзьями, с работой.

— А он будет счастлив? — прошептала я, и Мара лишь прикусила губу. Вопрос повис в воздухе и мы в странном печальном единении уставились в окно, глядя на яркий осенний листопад.

Время с тех пор ползло улиткой, сезоны за окном впервые в моей жизни сменялись бесцветно — они все казались мне одинаково серыми и безрадостными. Пустые страницы в книге Стефани Майер вдруг стали моей реальностью. Я лишь по количеству верхней одежды отделила зиму — от весны, а весну — от лета. Дни были однообразны до зубовного скрежета, но в какой-то момент это стало меня устраивать — универ, уроки, кофейня, снова уроки и выматывающий, почти не дающий отдыха сон. Я не видела и не слышала ничего о Джексоне всё это время, никто из моих друзей или подруг не был связан ни с ним, ни с его знакомыми. Все напоминания о нём были убраны в дальний шкаф, но я ни разу не поддалась искушению на них взглянуть. Я равно боялась любого исхода: и того, где он бы по мне страдал, потому что все мои усилия тогда пропали бы впустую, и того, где он меня забыл и был бы счастлив.

Хоть что-то почувствовать я позволила себе лишь в конце лета — день рождения одной из подруг Мара позволила отметить в «Зелёном гладиолусе», вопреки своим правилам разрешив притащить туда алкоголь. За всё это время я не пила ни разу, боясь, что сорвусь, как наркоман, и начну звонить Джексону или искать его в соцсетях. Но ничего подобного не произошло — подруги заняли всё моё внимание, дурацкими шуточками сумев отвлечь и впервые за всё это время заставив меня до коликов хохотать.

Я немного ожила после той вечеринки. И даже согласилась на свидание с парнем, которого упорно сводили со мной родители. Он оказался не так плох — был в меру весёлым, в меру заботливым и спокойным, увлекался коллекционированием насекомых и неожиданно на этой почве нашёл с будущим экологом много общих тем для разговора. Анализируя вечером наше с ним свидание, я подумала, что хочу с ним как минимум подружиться.

О том, что нас, общающихся в одном из открытых кафе на берегу реки Хан, видел Джексон из окна своей машины, я так и не узнала.

Мара была единственной, кто не пытался «привести меня в порядок» — она молчаливо отошла в сторону, давая мне самой этой пережить. И лишь новые сорта и виды кофе, которые она неизменно мне подсовывала, давали понять, что она сопереживает и сочувствует. Но я не ощущала вкус — мне было теперь почти всегда всё равно, что пить и что есть. Осень радовала яркими красками всех, кроме меня — я её будто не видела. С тем парнем со свидания мы действительно подружились и он пару раз в месяц вытаскивал меня прогуляться. Не знаю, надеялся ли он на что-то — мне было не до его эмоций, они оставляли меня совершенно равнодушной.

Но Хэллоуин всё же заставил сердце биться чуть чаще. С лекций я отпросилась сама заранее и в полдень к «Зелёному гладиолусу» подходила, волнуясь, переживая и… мечтая.

Где-то в глубине души я всё же надеялась на чудо.

Дверь в кофейню привычно звякнула колокольчиком, впустив меня внутрь, я поздоровалась — Мара сидела в салоне с откинутой занавеской, раскладывая Таро, и я двинулась к подсобке, оставить пальто и шарф. Но тут же звон колокольчика раздался снова и дверь хлопнула во второй раз.

Я оглянулась — прямо за мной на пороге стоял Джексон.

Мне показалось, что где-то в голове у меня раздался ядерный взрыв. Всё мгновенно стало слишком — слишком громко зашумела кровь в ушах, слишком слепил свет, не давая толком рассмотреть мужской силуэт, слишком пересохло в горле, а холод и жара где-то в животе стали слишком яркими и острыми, болезненно растекаясь по венам. И воздух вдруг стал слишком плотным, я не могла его вдохнуть толком, открыв рот и безуспешно пытаясь его проглотить. Восторг и ужас накрыли одновременно, вымели мысли из головы, оставив только тоненький беспрерывный писк где-то не периферии: «онздесьонздесьонздесьонздесь!».

Ни черта я не забыла, ни черта ни стёрлось из памяти. Силой загнав себя в одиночество ради его же блага, я ни на секунду на самом деле не забыла о бесконечно прекрасном чувстве, наполняющем меня силой и жизнью — моей всепоглощающей любви к Джексону. И сейчас я задыхалась, отчётливо понимая, как бесполезен был весь прошедший год.

И в тёмных, почти чёрных глазах напротив я читала всё то же самое — голод, и боль, и отчётливое облегчение от того, что со мной всё в порядке. Он был будто зеркалом, в котором я видела саму себя.

— Сомин, — негромко произнёс он. Что-то упало в гадальном салоне — возможно, стул, когда Мара слишком быстро вскочила из-за своего столика, чтобы вбежать в зал.

Но она опоздала. Джексон парой широких шагов сократил между нами расстояние, схватил меня за плечи и развернул так, чтобы моя тень падала на него.

— Я хочу, чтобы твоя душа принадлежала только мне, — твёрдым голосом произнёс он.

— Джексон, не смей! — тут же раздался крик Мары со стороны, рассыпавшись осколками эха по пустой кофейне. Он зазвенел и затих вместе с перезвоном бусин на занавеске, а я в ту же секунду почувствовала такую слабость, будто из меня вытягивали всю кровь разом. Ноги не держали, я стала падать, но Джексон, только собравшийся пожелать что-то ещё, прервался и мигом меня подхватил, крепко прижав к себе. Меня от его рук обдало жаром. Но ещё появилось странное чувство — тихий звон не исчез, он будто бы закружился вокруг нас, медленно, но неумолимо нарастая.

— Нет! — выдохнула Мара. Слабость прошла, но тело успело покрыться испариной, и я всё равно висела в объятиях Джексона тряпичной куклой. Мы оба обернулись на это «Нет!» хозяйки «Зелёного гладиолуса» — она стояла, прижав ладонь ко рту, и глядя на нас круглыми от ужаса глазами.

— Что же ты наделал… — прошептала она почти неслышно, опуская руку и сама опускаясь на стул у ближайшего к ней столика. Джексон подвёл меня туда же и усадил, и сам вдруг тоже уселся рядом со мной на скамейке, неожиданно тяжело и неловко, глубоко дыша, будто ему тоже было плохо. У меня всё прошло — я неожиданно почувствовала себя отлично, но зато он побледнел, а под глазами у него вдруг явно обозначились круги.

— Я всего лишь не захотел расставаться с той, кого люблю больше жизни, — ответил он охрипшим голосом. Он с вызовом смотрел на женщину, непримиримо сдвинув брови.

— Ну… — Мара не отводила от него неожиданно потемневшего взгляда. Её глаза, всегда светлые, сейчас были как мрачное море. Хотелось бы мне сказать, что она злилась, но я вдруг отчётливо увидела, сколько боли и сострадания было в этом взгляде. — Ты её получил.

— Сомин же больше не придётся исполнять желания? — требовательно спросил парень. Звон вокруг нарастал — он будто бы вышел за пределы кофейни, стучал в стены снаружи листопадом, как барабанной дробью, добавив свист ветра в свою тревожную мелодию нарастающим диссонансом.

Мара будто её не слышала — помолчав, она вытянула перед собой руки, сцепила пальцы в замок. И ответила:

— Ей — не придётся, — её голос был негромким и ломким, шурша бумагой и вызывая у меня мурашки, неприятные и кусачие. Меня снова всю внутри перекорёжило, заставляя напрячься от неприятного предчувствия. — Придётся тебе.

— Что? — онемевшими губами спросила я.

— Потребовать себе душу другого человека — это не просто желание. Это чудо. И ты его получил.

— Отлично! — коротко и зло припечатал парень. Он вёл себя спокойно, а мне всё казалось, будто мы в центре дикого шторма и просто попали во временное затишье — так велико было напряжение где-то рядом с нами, за стенами кофейни. — Лучше пусть десять лет желания исполняю я, но Сомин будет в безопасности!

— Десять? — странным голосом спросила Мара.

Напряжение достигло пика, мелодия подобралась к финалу. Я зажмурила глаза — мне казалось, что сейчас кофейню просто снесёт, как в тех фильмах-катастрофах, где за постепенным нагнетанием следует кульминация.

В гадальном салоне что-то негромко звякнуло — будто лопнула старая лампочка, сверкнув напоследок жёлто-синей вспышкой и разлетевшимися осколками стекла обозначив свою кончину.

И напряжение ушло.

Мара поднялась, вздохнув, прошла в гадальный салон и вернулась — с двумя шкатулками. Одну я знала — в ней лежали наши контракты — свой я отдала ей на хранение, едва Джексон мне его вернул. Эту шкатулку она открыла первой.

Вместо бумаги на тёмном бархате лежала горстка тёмно-жёлтой пыли.

Она открыла вторую. Контракт там был только один, и она подвинула шкатулка Джексону. Тот протянул руку – у него немного дрожали пальцы — и вытащил свиток. Развернув и прочитав, уронил на стол, глядя на владелицу кофейни круглыми от шока глазами.

— Пятьдесят четыре года, — подтвердила она. — Ты не со мной заключил контракт, Джексон. Ты потребовал невозможного — и тебе ответили. Пятьдесят четыре года — полагаю, последнюю каплю ты выплатишь за минуту до своего последнего вздоха, Джексон. Но что хуже — тебе принадлежат теперь две души и платить вы будете вдвоём.

— Почему? — побелевшими губами спросил парень. Мара лишь устало вздохнула.

— Вылечить болезнь вроде рака — да, чудо, но вполне себе управляемое. Маме Сомин могла помочь какая-то из терапий. Организм справился бы сам. Сработало бы что-то из экспериментальных лекарств. Я лишь сместила баланс, чтобы крошке Сомин было не так больно. Ты же его нарушил, и настолько сильно, что вы оба будете теперь платить по нему всю жизнь. Нельзя забрать чью-то душу, Джексон, даже если ты делаешь это из любви.

Я сидела, не зная, что говорить и думать. Странные ощущения плавали вокруг меня и во мне, и слова Мары лишь усиливали их, не давая возможности сосредоточиться. Единственное, на что меня хватило — протянуть руку и переплести свои пальцы с его. Он сжал наши руки и кажется, нам обоим это придало сил.

За прошедшие сутки ни один клиент не зашёл в кофейню — будто кто-то оградил нас невидимой стенкой, давая разобраться с произошедшим. Мы с Джексоном сидели всю ночь в старых уютных винтажных креслах, и говорили, и говорили, и говорили. Мы признавались: я в том, что обманула, а он в том, что сдался и испугался, хоть и не поверил моей лжи. Мы обвиняли: он меня — в самопожертвовании, а я его — в глупости. Мы рассуждали и думали, как найти выход и как нам жить дальше. Мы не сделали всего двух вещей — ни разу не дотронулись друг до друга, и ни разу не усомнились в нашей с ним любви.

У нас теперь впереди была целая жизнь, чтобы ею насладиться.

А наутро, когда тени метались, странно переплетаясь в неверном свете, Мара позвала нас попрощаться.

— Здесь документы на кофейню, — она выложила на стол тяжёлую кожаную папку, набитую бумагами. — В моём присутствии здесь больше нет смысла, а я всегда хотела попутешествовать. Но вы звоните, если что — я обещаю, что приду на помощь всегда, если в ней действительно будет необходимость.

— Мы не знаем, что делать, — угрюмо сказал Джексон. В наших с ним головах всё ещё царил сумбур, но даже так я понимала, как ему нелегко в этом признаться.

— О, вы во всём разберётесь. Те книги в сундуках в мансарде — они вам точно помогут, — ответила женщина. Она ни капли не изменилась за все прошедшие годы — те же джинсы, толстовка, кроссовки, сумка и торчащая из неё бутылка воды. Следующей она вытащила шкатулку и положила её на папку. — Думаю, Сомин справится с гаданием, а из тебя выйдет неплохой бариста. Впрочем, если вы не хотите работать тут — найдите другое место. Просто здесь безопаснее всего. Но не старайтесь сбежать от исполнения желаний — сами видите, к чему оно может привести, — посоветовала она напоследок.

А затем крепко меня обняла, махнула рукой Джексону и ушла в сторону ближайшего парка — туманная улица быстро скрыла её силуэт. Мы вернулись, на мгновение застыв на пороге. Восход бил нам в спину и на пустой стене кофейни отчётливо высветились наши тени.

Две чуть размытые рогатые тени. 

Конец