5 vecherov

Кино в Воронеже

«Пять вечеров» для освобождения от бравады 

04.02.2003 

Студентка Ренского университета Суанар Кристель приехала из Франции в Воронежский педагогический университет изучать... творчество Никиты Михалкова. Просмотры начались с «Неоконченной пьесы для механического пианино». Это – один из лучших ранних фильмов режиссера; но, откровенно говоря, французская студентка мало что поняла. Дело не только в слабом знании русского языка и нашей истории; в картине множество действующих лиц, и они без конца выясняют запутанные взаимоотношения. Иное дело «Пять вечеров» – всего двое главных героев: он и она. На заре туманной юности полюбили друг друга, она проводила его на войну. А потом он внезапно исчез – и через семнадцать лет возник из небытия. Кристель, прочитав предварительно пьесу А. Володина, легко сориентировалась в сюжете. 

Режиссер Михалков, приехав в Воронеж на премьеру «Сибирского цирюльника», поделился взглядами на отечественное кино. В последующих интервью он называл разные имена, но основная мысль осталась неизменной – разделение коллег на два лагеря: «Бондарчук, Рязанов, Данелия, Гайдай, Озеров, Таланкин – совершенно разные художники, но они делали имперское кино... Под «имперскостью» я понимаю не помпезность, а массовость. Страна – огромная империя. Когда фильм смотрят семьдесят миллионов зрителей – это серьезно. Наличие такого кино позволило существовать в его тени или, если хотите, на его свету Тарковскому, Кире Муратовой, Панфилову, Андрею Смирнову, Леше Герману, Климову, Шепитько. Однако только из фильмов подобного круга национального кинематографа создаться не может». 

Отчего не может? Не согласен! Когда, к примеру, говорим о «национальной» русской литературе, упоминаем лишь авторов шедевров вне зависимости от их прижизненной популярности. А скажем, романы Василия Вонлярлярского, сверстника и однокашника Лермонтова по школе гвардейских подпрапорщиков, имели тиражи во много раз больше, нежели сочинения гениального поэта. Но от беллетристики Вонлярлярского не осталось и следа; нынче вряд ли отыщется хоть один человек, который читал его романы. В искусстве главный критерий – отнюдь не массовость. Кино – не исключение. 

Разумеется, любая классификация условна и уязвима. У того же Данелии была комедия «Тридцать три», встреченная в штыки начальством и никак не рассчитанная на успех. А экранизация Таланкиным «Дневных звезд» О. Берггольц – типичный «трудный фильм», украшение любой киноклубной программы. Никто из журналистов не спросил Михалкова, к какому лагерю он относит себя? Судя по последним работам и многочисленным выступлениям – к тем, кто творит «имперское» (читай: массовое, народное) кино. Но ведь «Неоконченная пьеса для механического пианино», «Пять вечеров», «Несколько дней из жизни Обломова», «Родня» – серьезные работы, которые принимались на «ура» критикой и киноклубами, но не кассой кинотеатров. 

В 1979 году Михалков снимал фильм по «Обломову» Гончарова, и вдруг простой: зимнюю натуру завершили, а летняя еще «не подошла». Сидеть без дела молодой энергичный режиссер не привык; пригласил шестерых актеров, построил несколько простеньких «павильонов» и за месяц поставил «Пять вечеров» по пьесе А. Володина. В мае фильм с успехом демонстрировался в Канне. 

Осенью того года я читал лекции на курсах повышения квалификации преподавателей музыкальных школ. Для знакомства с современным киноискусством выбрал «Пять вечеров». Нам любезно показали их в облкинопрокате. Потом – обсуждение. Что тут началось, как набросились на меня «курсистки»! Главный их довод – им было скучно и неинтересно. Я понимал своих слушательниц: их приучили в кино к напряженному действию. А тут на экране ничего не происходит; непонятно, кто хороший, а кто злодей, за кого переживать, а кого ненавидеть. Они привыкли видеть героев в деле – на войне или на производстве. Еще чаще – когда кто-то нарушает закон и его преследуют. Можно поволноваться: поймают – не поймают. Вместо этого на авансцене сюжета «Пяти вечеров» – домашняя, частная жизнь. 

До зрительниц не дошел смысл фильма – попранное достоинство, человеческое и гражданское. В войну Ильину и миллионам его товарищей по оружию удалось избавиться от страха. Победители надеялись на послабления режима, но столкнулись с еще большим «завинчиванием гаек». «Я имею право жить, как мне нравится, и не перед кем не отчитываться», – заявляет Ильин. А для чего тогда бесчисленные парткомы, месткомы и прочие руководящие органы? Володинская драматургия недаром считается выразителем «оттепели». В финале картины Ильин уверяет: «Запомните: я свободный, веселый и счастливый человек. И еще буду счастлив по разному поводу». Увы, «оттепель» оказалась краткосрочной; тому, что происходило в нашей стране в дальнейшем, радоваться не приходилось. 

«Мы с ней до войны познакомились, – рассказывает Ильин о Тамаре, – я у нее комнату снимал... Мы с ней всю войну переписывались. Потом по причинам некоторых обстоятельств я перестал писать...». Что это за «обстоятельства» и куда он сгинул на семнадцать лет? Подсказка – в рассказе Ильина о своей нынешней работе: «У черта на куличках есть поселок Усть- Омуль. И морозы там – за сорок градусов, воздух замерзает. Машину с места не сдвинешь, нет сцепления с почвой, от скатов резина кусками отваливается. А ты знай, целый день крути баранку. А срочный рейс – и ночь не поспишь». Почему Ильин очутился на Крайнем Севере? Послушаем Тамару: «Он талантливый человек. Его даже в школе называли «химик-гуммирабик», такие у него были способности к химии. А что из института исключили, так он не виноват. Этого декана, которому Саша тогда нагрубил, его и сейчас все студенты не любят». 

Все намеками, скороговоркой. Если вспомнить, что пьеса написана в 1959 году, домыслить пропуски не составит труда. Володин не стал дразнить цензуру (или, напротив, согласился на купюры), не сказал прямо: влюбленных разлучил ГУЛАГ. Ильин, опасаясь за любимую, не писал ей из мест заключения. После освобождения, думая, что та его не дождалась, остался шоферить на Севере. 

ГУЛАГ – не только миллионы невинных жертв, но и бессчетное количество разрушенных и несостоявшихся семей, неродившихся детей. Тамара уверяет, будто «живет полноценной жизнью». Это – неправда. Она и Ильин смирились с одиночеством и на протяжении пяти вечеров медленно оттаивают, освобождаются от бравады. 

Двадцать лет отделяют «Пять вечеров» от «Сибирского цирюльника». За это время режиссер успел покинуть лагерь «Леши Германа, Климова, Шепитько», снять «Автостоп», «Очи черные». Уму непостижимо, как серьезный, талантливый художник вдруг совершил поворот на 180 градусов и выдал бездарную «клюкву» в стиле «а-ля рюсс». Французы по поводу тех лент остроумно заметили, что Михалков попался на коммерческий крючок. 

Л. Шепитько предупреждала, что компромисс бесследно не проходит, распрямиться после него никому не удается. Ради чего потрачены гигантские деньги (слизавшие бюджет всего российского кино за несколько лет) при постановке последнего михалковского блокбастера? «Цирюльник» метил в «Оскара». И не за лучшую иностранную картину (такая награда у Михалкова уже есть за «Утомленные солнцем»), а за лучший фильм вообще – как у Спилберга. Иначе зачем крестьяне, юнкера и прочие русские персонажи в «Цирюльнике» «спикают», т. е. болтают по-английски. Но в последний момент, испугавшись мощных конкурентов, режиссер снял свой фильм с соревнования. «Как бы то ни было, – сокрушалась пресса, – Михалков поступил непатриотично и не по-товарищески. Ведь страна могла выдвинуть на «Оскар» лишь один фильм. Михалков, нисколько не смущаясь, перекрыл дорогу другим российским картинам». 

Никита Сергеевич любит вспоминать молодость: «Я чувствовал себя потрясающе, когда одновременно снимал «Обломова» и «Пять вечеров», был занят 20 часов в сутки». А когда заходит речь о переходе в лагерь лидеров кассы, режиссер ссылается на мнение старших: «Как мой отец замечательно говорит: «Лучше пусть завидуют, чем сочувствуют».