50 стихов (14, 34, 2)
Я падаю... Но я ещё лечу.
***
Средь кошёлок, клеёнок, пелёнок
жизнь проходит быстрее всего.
Дома ждёт меня старый ребёнок,
позабывший себя самого.
Я любовь не сдавала без боя,
были слёзы мои горячи.
- Помнишь ли, как мы жили с тобою,
как на море купались в ночи?
Мы пока ещё вместе, мы рядом,
как друг друга нам вновь обрести?
Ты глядишь затуманенным взглядом:
- Очень смутно... Не помню... Прости...
Драгоценность былого «а помнишь?»
для меня лишь отныне одной.
Больно видеть, как медленно тонешь
под смыкающейся волной...
Раньше домом нам был целый город,
перелески, тропинки, лыжни,
звёздный полог и лиственный ворох,
укрывая, к нам были нежны.
А теперь мы одни в этом горе,
в этом замкнутом круге, хоть вой,
словно в бочке заброшены в море,
где не вышибить дна головой.
Достучаться, нельзя достучаться,
свою горькую участь влача,
до плеча, до улыбки, до счастья,
до дубового сердца врача!
Не теряя надежды из вида,
и поглубже запряча беду,
я внимаю псалому Давида,
я в Давидову верю звезду.
Было - не было... Тело убого,
ненадёжная память слаба.
Но нетленны в хранилище Бога
наша юность, любовь и судьба.
***
От школьной и до гробовой
доски, беря всё выше ноту,
прожить хотелось мне с тобой,
не разлучаясь ни на йоту.
С тобой до гробовой доски,
шагать в обнимку и под ручку,
не знав печали и тоски
иной, чем долгая отлучка.
И были общими года,
и жизнь лишь в белую полоску.
Мы были не разлей вода,
свои, как говорится, в доску.
Но в жизни каждый — новичок,
не помогла господня помочь.
Доска кончается — бычок
вот-вот слетит в глухую полночь.
Хотелось поля и реки,
а вместо этого, а вместо -
твои неверные шаги,
твои беспомощные жесты...
Обрывки снов, осколки слов,
души раздёрганные клочья...
Бессилен звон колоколов,
но как хочу тебе помочь я!
Стою на краешке беды,
на роковом её помосте,
где от восхода до звезды
мы в этом мире только гости.
И если нас сотрёт с доски
вселенной тряпка меловая -
мы станем больше чем близки,
лишь в небесах охладевая...
***
Прозрения, полные тайны,
дремавшие сладко в груди...
Я верю, что всё не случайно,
я знаю, что всё впереди.
Проснуться, исполнясь доверья,
по жизни идя без затей,
пригнуться, чтоб слушать деревья
и исповедь старых людей.
Любить без конца и без края,
взбираться на личный Сион,
и верить тому, что вне правил,
вне логики и аксиом.
Нарвём себе свежей черешни,
заварим покрепче чайку...
И, кажется, мир уже прежний,
где ангел стоит начеку.
Где жить удивительно просто,
не мудрствуя хитро.
Сползает земная короста,
а там только свет и добро.
***
Гаснет жизнь, как лампа на столе...
Но давай мы будем не об этом -
радоваться проблескам во мгле,
редким озареньям и просветам.
Знаю, не откроется Сезам,
ты закрыт на тысячу засовов.
Но читаю мысли по глазам
и ищу врачующее слово.
В изголовье жду, когда уснёшь.
Пролепечешь что-то, словно маме...
Хорошо, что ты не сознаёшь
весь кошмар случившегося с нами.
***
Небесный Доктор, помоги
офонаревшему рассудку
весь этот мрак, в каком ни зги,
принять за чью-то злую шутку.
Судьба мне кажет дикий лик,
скользят над пропастью подошвы,
но как ни страшен этот миг -
молю его — продлись подольше!
Так жизнь убога и бедна
и далека от идеала,
но слава богу, не одна
я под покровом одеяла.
Всё то же тёплое плечо,
всё та же ямка над ключицей.
В неё шепчу я горячо:
«С тобой плохого не случится!»
Не выть, не биться, не кричать,
искать ответ под облаками,
о тёмном будущем молчать
и отдалять его руками.
***
А будущее, прежде чем войти,
стучало в окна, пряталось в портьеры,
удерживало нас на полпути,
пересекало сны и интерьеры.
И вот вошло и объявило бой
душе, что мы не чаяли друг в друге.
Еврейский ангел плачет над тобой,
по-детски робко стискивая руки.
Засов закрыт, потеряны ключи...
Мне остаётся жизнь автопилота -
как тетерев, токующий в ночи,
и, как кулик, любить своё болото.
Жить медленно, мгновеньем дорожить,
лавируя среди рвачей и выжиг.
И - высший пилотаж — пытаться жить,
взмывая выше, где уже не выжить.
***
Пробежал холодок неземной...
Дай согрею озябшие руки.
Я с тобою, но ты не со мной.
В первый раз мы с тобою в разлуке.
Нашу жизнь неумело лепя,
я пытаюсь тебе улыбнуться.
Мне б дойти от себя до Себя,
мне б с собою не разминуться.
***
Оставив бесплодную тему,
устала молить я Сезам,
стучаться в холодную стену,
тетрадь подставляя слезам.
Устала заштопывать душу,
забившись в своей конуре,
и праздник отныне ненужный
зачёркивать в календаре.
Что праздновать? Серые будни,
один за другим в унисон.
И кажется всё беспробудней
страны летаргический сон.
А мне бы вернуться обратно,
хотя бы при помощи сна...
Что праздновать? Всё невозвратно -
веселье, везенье, весна.
***
Раненое солнце истекает кровью,
в небесах зияет чёрная дыра.
А ночами месяц вздёргивает бровью -
словно намекает, что уже пора.
Наш Титаник тонет, небо в звёздной кроши,
в стенах всюду бреши, трещины в судьбе.
Но не бойся, милый, думай о хорошем,
о большом и добром, праведном Судье.
Шелковистым пледом я тебя укрою,
станет телу жарко, сердцу горячо.
Да, у нас отныне поменялись роли.
Обопрись покрепче на моё плечо.
Всё сметает ветер... на последней тризне
щепки, что летели, обратятся в дым.
То обрывки судеб и остатки жизней
издали нам сором кажутся простым.
Как это ни странно, как это ни дико -
мы сумели выжить в нынешнем аду.
Но теперь Орфеем стала Эвридика,
и теперь из ада я тебя веду.
***
Заклинаю незримую силу
с человечески добрым лицом
о свече, что горит через силу,
и о сказке с хорошим концом.
Рвётся там, где особенно ломко.
Разверзается пропасть во ржи.
Удержи меня, ивы соломка,
ветка вяза, с собой повяжи.
Я соперницы сроду не знала,
ты мне был с потрохами вручён,
но опять сквозь туманность кристалла
за твоим её вижу плечом.
Только зря она в окна стучится,
пока рядом родная Ассоль
защищает тебя как волчица,
ставя палки в колёса косой.
***
Рвётся где тонко, а тонко везде.
Дыры зияют в нашем гнезде,
ставлю на них заплатки.
Мы уже где-то поодаль, вне.
Жизни осталось чуть-чуть на дне.
Только остатки сладки.
Бедный мой ангел, тяжко тебе
нас из болота тащить на себе,
вправо сбиваясь и влево.
Ты уставал, выбивался из сил,
и голосил, и пощады просил,
но всё же вытянул в Небо.
***
И от недружественного взора счастливый домик охрани!
Пушкин ("Домовой" )
Чур-чур я в домике! И домик был счастливый...
А вот теперь над бездною завис.
О берег бьётся океан бурливый.
Как страшно мне смотреть отсюда вниз.
Здесь всё, что я без памяти любила,
что мне сберечь уже не по плечу.
Прощай, наш домик! Рушатся стропила.
Я падаю. Но я ещё лечу.
Потоком волн земные стены слижет,
но я с собой свой праздник унесу.
Мы падаем, а небо к нам всё ближе.
Не знаю как, но я тебя спасу.
***
Жизнь безлюдней к концу и безлюбней,
мы срываемся в тартарары.
В небе ангел играет на лютне
и зовёт нас в иные миры.
В небесах высоко и красиво,
там легко обитать не во зле.
Но какая-то нищая сила
крепко держит меня на земле.
Расступается мёрзлая яма
и вздыхает душа: наконец!
Из тумана встаёт моя мама
и даёт свою руку отец.
Я теперь понимаю, как просто
быть счастливым и нощно, и днесь.
Облетает земная короста...
Мой любимый, не бойся, я здесь.
***
Чтоб никогда не прервалась нить,
что нас ведёт, скрепя —
я нажимаю на «сохранить»
где-то внутри себя.
Знаю, в реальности так нельзя,
но через все клише -
я нажимаю на «взять в друзья»
всё, что мне по душе.
А чтоб никто не смог разозлить,
радость во мне убить -
я нажимаю на «удалить»
всё, что нельзя любить.
***
А жизнь, бывает, так заденет,
что долго взять не можешь в толк:
сантехник, не берущий денег,
и дочь, дающая лишь в долг.
Дары прекрасной незнакомки,
чужие в облике друзей…
Мир целый в маминой заколке
и пустота вселенной всей.
Нежданна жизнь порою вешней,
вгоняет в ступор и балдёж.
Как слово нежности нездешней
от тех, кого уже не ждёшь…
***
Строчка в книге, набранная слепо,
мне подскажет будущую даль
и покажет, как она нелепа,
как невечны — радость ли, беда ль…
Время, нам отмеренное скупо,
тень ладьи на дальнем берегу.
Тишины обугленные губы
мне прошепчут: «дальше — ни гу-гу...»
Но строка, не знающая фальши,
выведет меня из немоты.
Я прорвусь туда, за это «дальше»,
где мы будем вечно — я и ты...
Пусть будет это лето
***
Печаль сиреневая, радость золотая
блеснёт зарницею и скроется вдали…
Весна шагреневая, лёгкой дымкой тая,
мои желанья напоследок утоли.
Смешай коктейль из вешних вод в своём бокале,
чтоб воспарилось, как не снилось и богам.
Не та, что в зеркале, а та, что в Зазеркалье,
подносит палец заговорщицки к губам.
И что с того, что замок хрупок и непрочен?
намёки были так прозрачны и нежны…
Сюжет не главное, важнее междустрочье,
то, что лишь в воздухе, за гранью тишины.
***
Летняя лень моя, лютня июля,
песня без слов и мечта ни о ком...
Скрыт за вуалью оконного тюля
мир, что покуда со мной не знаком.
Знаю, недолго продлиться истоме,
скоро развеется облачко нег.
Снова разрушится карточный домик,
замок воздушный растает как снег.
Звёздные искорки неба ночного -
будто бы ангелы курят во тьме...
Завтра откроется занавес снова -
мир наконец улыбнётся и мне.
***
У деревьев неспешные длинные мысли,
и дыхание их глубоко.
Осенённые осенью, синею высью,
они пьют облаков молоко.
Словно мистик рисует волшебною кистью...
Я черты, что случайны, сотру.
Посмотри, как слова превращаются в листья
и трепещут, дрожа на ветру.
А случаются дни, когда в божьем узоре
различить не сумеешь ни зги,
и на грудь давят горы застывшего горя,
твою жизнь зажимая в тиски.
Но меня утешало чужое оконце,
где цветы полыхали весной,
словно милое сердцу домашнее солнце,
словно миру подарок цветной.
Понапрасну судьбу обвиняла в обмане,
в том, что ношу нести тяжело.
Мне казалось, что счастье исчезло в тумане,
а оно никуда не ушло.
А оно шелестело дождём и искрилось,
и чирикало звонко в лесу:
оглянись на меня, улыбнись, сделай милость,
я тебе буду очень к лицу!
А потом поднималось под самое небо
и кричало: глядите, я здесь!
Но толпа мельтешила в погоне за хлебом
и благую не слышала весть.
***
И паука, и муху,
и даже сорняки
убить не хватит духу,
рассудку вопреки.
Как будто под лопатой
не сорная трава,
а голубые взгляды
и нежные слова.
Пусть будет этот цветик
и этот, и вон тот,
ничейный, словно ветер,
нечаянный, как вздох,
пусть птицы долго-долго
кружат над головой,
и красная футболка
восходит над травой,
пусть будет это лето
и солнца тёплый круг,
как блинчик и котлета
из бабушкиных рук,
пусть видится упрямо,
что мир — одна семья.
И пусть приснится мама,
и скажет: вот и я.
***
А стаи птиц летели,
выписывая круг.
А мы на них глядели -
что это они вдруг?
Загадкою полёта
смущали нам умы,
как будто знали что-то,
чего не знали мы.
Когда душа устанет
саму себя пинать -
то их безумный танец
я стану вспоминать.
Как крылья их плясали -
как будто что грядёт.
Они нам предсказали
то, что произойдёт.
***
Плывёт туман под облаками
и в сказку сонную ведёт...
Там дворник с тонкими руками
печально улицу метёт.
Его изысканные пальцы
несут лопату и ведро,
а им пошли бы больше пяльцы,
смычок, гусиное перо.
О дворник не от сей планеты,
с дворянской косточкой внутри,
однажды мне пришёл во сне ты,
как Принц из Сент-Экзюпери.
Метла твоя волшебной кистью
всё украшала на пути...
На сердце так похожий листик
ты разгляди и не смети.
Так сны над мыслями довлели,
что на обложке я вчера
"Хочу быть дворником. М. Веллер" -
"хочу быть с дворником" - прочла.
***
Слева — магазин из унитазов,
справа — «голосуй с ЛДПР»...
Но бессильны прозы метастазы
по сравненью с музыкою сфер.
Этот день тюльпаном распустился,
тайну в сердцевине сохраня.
Ты стоял - как ты сказал — «светился»
и светился вправду для меня.
Лес был полон розового света,
купол неба нежно-голубой.
Это ведь ещё не бабье лето,
просто лето, общее с тобой.
Что-то с неба под ноги упало -
не звезда, а жёлудь молодой.
Поцелую листик пятипалый
прямо в розоватую ладонь.
***
И жёлудь на ладони,
и птица над гнездом -
здесь каждый штрих бездонен
и тайною ведом.
Грозят мне с неба кары -
и ладно, ну и пусть,
но снова я на радость
обмениваю грусть.
Судьбу свою сужаю,
до главного дойдя,
и нежность остужаю
прохладою дождя.
Пусть будет всё чудесней
и птице, и листу...
А мы с тобой, как в песне,
простимся на мосту.
***
Мост, на котором мы встречались,
висел над пропастью судьбы,
когда жила, во всём отчаясь,
от бездны в полчасах ходьбы.
Но, радость ухватив за хвостик,
забыла, что такое дно.
К самой себе спешила в гости,
которой не было давно.
Хоть Жириновского крутого
не почитаю за пример,
я ждать всю жизнь тебя готова
под вывеской «ЛДПР».
Что будет дальше — неизвестно,
насколько прочен этот мост,
но колыбель висит над бездной,
и смысл единственен и прост.
Мы снова заново родимся,
вольясь в лесную красоту.
И никогда мы не простимся,
когда простимся на мосту.
***
Когда я спешила - к тебе ли - к себе - по мосту,
ни сумок тяжёлых, ни лет не чувствуя веса,
мне показалось, как прежде, ещё за версту,
что мы заходим в сказку Венского леса.
Я здесь бывала когда-то давным-давно,
с лучами утра здесь всё оживало снова.
И дятел азбукой морзе стучал одно
казалось, лишь мне одной понятное слово.
А когда я - помнишь, твоим словам вопреки
вложила в ладонь бумажки с цифрами эти -
мне показалось, теплее твоей руки
нет ничего на этом холодном свете.
***
Зеленовато-ореховые, каштаново-золотистые -
вот какие глаза у тебя, если вблизи заглянуть.
Цвета июля и августа… Если вглядеться пристальней -
даже умея плавать, можно в них утонуть.
Путь им всегда светло будет, чтоб никогда не плакали,
чтобы только от хохота их вытирать рукой.
А ты никогда не утонешь, даже и плохо плавая -
тебя на берег русалочка вынесет для другой.
***
Теперь, когда бледнеют краски,
скудеет света полоса,
нырнуть с разбега без опаски
в листвы зелёные глаза.
Глядеть, покуда не отыщешь
хоть промельк проблеска любви...
А ты напрасно, ветер, свищешь -
лампаду не задуть в крови.
Я отыщу любую щёлку
хоть в самой непроглядной тьме
в Сезаме отомкну защёлку,
и солнце улыбнётся мне.
***
Бес попутал или ангел осенил?
Суп в осколках или вдребезги душа?
Хоть бы кто-нибудь доступно объяснил,
для чего живу, на мёртвое дыша?
Всё отлюблено и кануло давно,
похоронено под тяжестями плит.
Почему же мне всё так не всё равно,
что порез чужого пальчика болит?
***
Если плохо — то значит, ещё не конец,
а в конце обязательно хэппи.
Добровольное рабство мне как леденец,
я люблю свои крепкие цепи.
Я люблю этот ад ожиданий пустых
и обид, исцеляемых словом,
и горящие вновь за спиною мосты,
что как замки построются снова.
Я люблю сковородок звенящую жесть,
когда сердце сжигаешь на ужин,
свой олимп, что на пятом всего этаже,
а заоблачный рай мне не нужен.
***
Губы о твоё имя больше не спотыкаются,
им так легко и естественно вымолвить стало: «ты».
Хочется верить, что в этом мне не придётся раскаяться,
что не заметёт позёмкою тёплые слов следы.
Как я люблю просматривать по вечерам твои ролики,
где про окно, или прошлое, или про твой завод...
Если же скажешь сызнова - шарики мол за ролики -
ни обижаться, ни спорить я даже не буду, вот.
***
Разрушили «Семейный магазин»,
с такой весёлой жёлтенькой расцветкой.
Он здесь стоял десятки лет и зим
и мне служил таинственною меткой.
За ним — лишь перейти наперерез
дорогу, где прохожих единицы --
и начинался Берендеев лес,
где Венский вальс насвистывали птицы.
Разрушили… Он был как светофор,
что жёлтым ожиданьем не обманет.
И жизнь моя разрушена с тех пор,
и новая забрезжила в тумане…
Мы видели закрашенный торец,
там стройка небольшая копошилась.
О что же здесь пребудет под конец?
Воздушный замок? Сказочный дворец?
Хотела я спросить, да не решилась...
***
Снова сегодня простимся до завтра мы,
чёрные рамки ночей мне тесны,
но оставляю я звёзды присматривать,
чтоб тебе снились чудесные сны.
Кто-то за облаком видит и знает всё,
наши сердца беззащитнее птах.
Пусть тебе мишка по-детски признается
в том, что сказать невозможно в летах.
Завтра проснёшься и будешь во вторнике,
ну а пока засыпай как дитя.
Мишки тебя охраняют на коврике,
бархатной лапкой беду отводя.
***
Смотрю на кактус: как тебе в оконце,
мой маленький спартанец, травести?
Обходишься без влаги и без солнца,
и даже умудряешься цвести.
А мне вот мало ручки и бумаги,
чтобы как ты жила бы и цвела,
мне хочется животворящей влаги,
и ласкового света, и тепла.
Мой кактус-недотрога, ёжик, злючка,
иголок ощетинившихся рать.
А у меня хоть бы одна колючка,
и голыми руками можно брать.
Как бы защитным обрасти покровом,
у кактуса спрошу я твоего,
и стать таким же гордым и суровым,
чтоб жить без никого и ничего.
Остановка
***
Когда я не жила, а погибала,
держа судьбу за рваные края, -
вдруг в глубине случайного прогала
футболкой алой вспыхнула заря.
Как будто по божественной указке
из облака родился облик твой
и породнил меня с лесною сказкой,
с тропинкой в поле, с каплей дождевой.
Всё понимая, влагой обнимая,
текла с небес пречистая вода,
и мы пересеклись, как те трамваи,
кто знает — на мгновенье? На года?
На остановке этой неслучайной
в проёмах павильона брезжил свет.
«Мы только тайной живы, только тайной» -
писал печальный сумрачный поэт.
***
Дворник, так далёкий от народа,
над заснувшим городом парит,
и его дворянская порода
никому о том не говорит.
Аристократические пальцы
тёплым мехом варежек обнять.
Ты, прохожий, из окна не пялься -
ничего оттуда не понять.
Что мне этот мусор и окурки
перед синевой без берегов,
что мне эти мелкие фигурки -
их не разглядеть из облаков.
***
На остановке памятной сойти
и ждать на самом деле не трамвая.
Как бы потом ни разошлись пути -
здесь их соединяет кольцевая.
Дорога без начала и конца,
но собственная ноша рук не тянет,
как будто я спешу кормить птенца,
что без меня и часа не протянет.
Душевный голод, радостный недуг,
не излечить его травой аптечной.
Как будто клюва птичий перестук
из сумки слышен околосердечной.
Птенец пушистый, кактусик в руке, -
никто не догадается, о ком я -
тобой согреюсь в Стиксовой реке,
минуя лет кладбищенские комья.
***
Вот блинчики, кофе, вот свежий бульон.
А вот моё сердце в придачу.
Кто был хоть однажды смертельно влюблён —
тот знает, что всё это значит.
Нам тут обживаться с тобой не впервой -
по сговору тайного знака.
Смотри, даже крыша есть над головой,
и кошка пришла, и собака.
«Тепло ль тебе?» - спросит Морозко с небес.
- О да! - моё сердце что печка.
Трамвайный шалашик из сказки воскрес...
Шикарное наше местечко.
***
А из проезжающих трамваев -
чудище стоглазое глядит.
Варежки зеваки разевая,
не поймут, зачем мы тут сидим.
За каким сюда нас гонит бесом,
что мы тут забыли под дождём,
на скамье часами под навесом,
где трамвая вовсе и не ждём.
А на остановке — слой окурков,
засоряют, сволочи, наш дом!
Из окон взирающих придурков
придушить мне хочется гуртом.
Но дарить рука не оскудеет,
и в охоту киселя хлебать.
В дождь скорее лавка опустеет.
Будем зябнуть, но не прозябать!
Если есть и кофе, и печенье,
птицы и летящая листва,
сумерек волшебное свеченье,
тёплая иллюзия родства.
Никакая грязь к нам не пристанет,
нас ничто не сможет запятнать.
И когда нас больше тут не станет -
на том свете буду вспоминать...
***
Как многое за кадром остаётся
невидимым для посторонних глаз,
что плачет, улыбается, смеётся
иль корчится в мученьях без прикрас.
Как многое выносится за скобки,
когда редактор-разум слишком строг,
но не сгорает в этой адской топке,
а остаётся где-то между строк.
Но ничего не лишне, не случайно,
всё главное в себе — не напоказ.
Боюсь спугнуть застенчивую тайну
и на тебя не подымаю глаз.
***
Подарю не камень, не колечко,
не платок, не мягкую игрушку -
подарю тебе своё сердечко,
пока чёрт не взял его на мушку.
Пусть взамен часов тебе бы билось
и напоминало среди быта -
то ли это всё тебе приснилось,
то ли было, но давно забыто.
Я твоя покорная овечка,
с бубенцом бредущая к убою,
на окне трепещущая свечка,
у которой ты сидишь с другою.
До свиданья, доброй ночи, с богом,
мой родной, несбыточный, хороший.
В этом мире, сиром и убогом,
никого нет ближе и дороже.
***
Тоска по плечу твоему в ночи,
по рук кольцу, уходя,
от счастья неотличима почти,
как радуга от дождя.
«Мы просто знакомы» и «лишь друзья»,
когда душа во хмелю,
неотличимы почти от «семья»,
от «радость моя», «люблю».
На остановку нашу лечу,
живу всему вопреки.
Тебя от себя я не отличу,
как пальцы одной руки.
Моя осень смешалась с твоей весной,
как теперь я их разделю?
Словно листьями на тропинке лесной
путь твой нежностью устелю.
Пусть тебе эти листья потом смести
и смахнуть, как слезу с ресниц.
Они снова будут расти, цвести
и кружиться, и падать ниц.
А бесследье, канувшее в ночи,
эфемерность и зыбкость встреч -
от бессмертия неотличимы почти,
как от книги живая речь.
***
Нам только кажется, что мы не одни на свете,
а мы — заблудшие осиротевшие дети,
не важно, какого возраста, роста, пола,
одни на этой планете замёрзшей, голой.
Мы на задворках жизни, обочине, свалке,
и наши попытки выжить смешны и жалки.
Пустынны улицы, ветер пыльный зловеще свищет,
и вся земля - большое кладбище, пепелище.
Но где-то там, глубоко внутри, на задворках сердца
печной заслонкой хранит тепло потайная дверца,
души тоннель, переход надземный, судьбы уловка -
наша отдушина, передышка в пути, остановка.
***
Уж промокли твои кроссовки,
и скамью занесло пургой.
Мы простимся на остановке,
от одной идя до другой.
Неприкаянные изгои
и счастливые без прикрас...
Я машу тебе вслед с тоскою,
словно это в последний раз.
А всё то, что не досказала -
долепечут тебе потом
ветка вяза, что нас связала,
тополя шелестящим ртом.
Что ни дерево — то попутчик,
сердцу голос его знаком...
Ты прислушивайся на случай,
когда выйдешь на свой балкон.
***
Ты мои ночные письма
не читай холодным днём.
Там безудержные мысли,
опалённые огнём.
Утром тайна испарится,
забиваясь между строк,
если Золушка от Принца
не вернётся точно в срок.
Не читай посланий глупых,
уничтожь, сотри, порви.
Лучше съешь кастрюлю супа,
сотворённого в любви.
Вот нашла себе заботу
на свою ли на беду -
с понедельника субботу
словно проклятая жду.
Чтоб душа рвалась на части
и горела в холода,
чтоб твои слова о счастье
не кончались никогда,
чтобы в облаках парилось,
чтоб зимой была весна...
А вселенная смирилась.
И она была за нас!
***
Ах, как жаль, что не носят вуали,
в крайнем случае, паранджу.
Прохожу, о тебе вспоминая -
и улыбки не удержу.
Неудобно, что люди глянут -
и плечами пожмут в душе,
что, мол, рот у меня растянут,
как у маленькой, до ушей.
И ладонями прикрывалась,
забивала в рот круасан...
Никогда я так не смеялась!
Говорят, что это к слезам.
***
Пока я выживать училась -
со мною столько не случилось!
И только ты помог понять,
что я жива, жива опять.
Спасибо нашему трамваю,
что вёз друг к другу, понимая,
где то пристанище в пути,
какого лучше не найти.
Спасибо нашей остановке,
судьбы нечаянной обновке,
за эту встречу навсегда,
за то что «нет» отныне «да»!
***
Худое горлышко укутать,
на лоб надвинуть капюшон...
Продлись, мгновение, покуда
ещё наш час не завершён.
Твои замёрзнувшие пальцы
своею варежкой одеть,
твердить про рыбий жир и кальций
и долго-долго вслед глядеть.
Пусть всё как прежде, как в начале,
не «будь со мной», а просто «будь»!
Лишь бы глаза твои сияли…
Не уходи! Счастливый путь!
***
Как опять на холоде застынешь -
жалости сдержать я не могу.
Мой найдёныш, выкормыш, любимыш,
пёсик андалузский на снегу!
Застегну как маленькому ворот,
чтоб воды туда не натекло.
Пусть лишь мне одной мороз и холод,
а тебе тепло, тепло, тепло!
Чтоб часы пробили час твой звёздный,
чтоб венок сонетов лёг у ног...
Никогда не будешь больше мёрзнуть,
никогда не будешь одинок!
***
Ты праздник мой вечнозелёный.
Всё остальное - мишура.
Варю тебе глинтвейн Вийона,
творю салаты на ура.
Спешу на нашу остановку -
гнездо минуточное вить, -
любви невинная уловка -
твою улыбку уловить.
Мой виноград вечнозелёный,
не пригублю, не погублю,
а лишь любуюсь умилённо
и только издали люблю.
Тебя порадует обновка,
о нас на память сохрани...
О остановка, остановка,
мгновение, повремени!
И слышу как в каком-то трансе
все производные слова:
Остановись… оставь… останься…
останки дружбы и родства.