* * *
Меня не обманывали деревья,
Книг хэппи энды, вещие сны.
Зверьё не обманывало доверья,
Птиц предсказанья были верны.
Ни гриб в лесу, ни ромашка-лютик,
Ни родники, что манили пить.
А обманывали только люди,
Которых я пыталась любить.
* * *
Шарманщики, акыны, трубадуры,
Хуглары и бродячие певцы,
Как далеки вы от литературы,
Людских отар живые бубенцы.
Природный голос доброго и злого,
Вы – воплощенье всех её стихий.
Засушенными бабочками слова
Казались вам печатные стихи.
Растили музу вы не в кабинете,
Не в пыльной тишине библиотек –
Под звёздным небом, в поле на рассвете,
Там, где свободно дышит человек.
В тени оливы, в зелени ранета
Струился вашей музыки родник.
Вы были сердцем, улицей, планетой,
А не сухими строчками о них.
Поэт
Несбыточен быт, безнадёжна надежда,
Давно обносилась худая одежда,
Во рту – ни росинки, в кармане – ни гроша,
С душою бродяги – Вийона, Гавроша,
Бредёт он по жизни, Всевышним отмечен,
И строк жемчуга свои под ноги мечет.
Но люди их топчут бездумно и тупо,
И жёлуди предпочитают под дубом.
* * *
О своём я уже не заплачу,
Но не видеть бы мне на земле
Золотое клеймо неудачи
На ещё безмятежной челе.
А.Ахматова
Ты – на целую тоску
Старше, больше и богаче.
Я храню твою строку
И порой над нею плачу.
Жизнь иль смерть тебе сестра?
Вижу с болью безутешной
Отблеск адова костра
На челе твоём мятежном.
Мальчик с белых похорон
Без забрала и без кожи...
Ты из тех, других ворон,
Из породы непохожих.
Воспари же над собой,
Над обидой и бедою,
Не сгори в ночи слепой
Оборвавшейся звездою.
Нежность прячется в строфу.
Строчек сбитые коленки...
В синей папке на шкафу
Я храню твои нетленки.
* * *
Я – чокнутый, как рюмочка в шкафу
Надтреснутая.. но и ты – с приветом.
А. Кушнер
Она пьёт водку, словно подданная русская.
О. Митяев
Под этим небом, выпитым до дна,
Вернее, штукатурным небом в триста
Свечей, немного красного вина –
И мир бездомный обретает пристань.
Мы чокаемся рюмочками всклень, –
И звук стекла, как нота, ухо режет –
За этот дом, за сталинскую смерть,
За твой успех, что за горами брезжит.
"Как подданная русская..." – сей дар
Мне не был дан, расхристан и неистов.
Ты пьёшь один данайцев солнцедар.
Так спаивают русских сионисты.
Чем чаще взмах бестрепетной руки –
Тем музыка души твоей всё глуше.
Я вижу, как глотки твои горьки,
Как тело перекрикивает душу.
Остановись! Не отдавай за грош
Заветной ноты чистоту и мяту.
Пока еще ладонь не смяла дрожь,
Пока ещё душа твоя не смята.
О пьяниц и поэтов братский класс!
Бредёте вы, куда не зная сами,
То с наливными рюмочками глаз,
То с кроличьими красными глазами.
Физкульт-привет! Что – этот хмель земной
Против того небесного букета?!
Я – чокнутая рюмочка с виной
Взамен вина. Но ведь и ты – с приветом.
* * *
Ты весь – как заросший, запущенный сад,
Откуда уже нет дороги назад.
Запущенный шарик в земной непокой
В небесном угаре Всевышней рукой.
Игрушка на ёлке, кружась и слепя,
Напомнит, как в детстве дразнили тебя.
Но кокнулся шарик – такие дела.
И трещина та через сердце прошла.
Заплаканный мальчик поёт о весне,
Но падает белогорячечный снег.
Деревья, как демоны, встав на пути,
Пророчут, что выход уже не найти.
Душа-побирушка, бобылка-душа,
Всегда за тобой ни кола, ни гроша.
Но снова ты голубем рвёшься в полёт,
Где ангел невидимый в ризах поёт.
* * *
Звёзд горящий уголёк
Чертит путь ко мне.
Как безумный мотылёк,
Ты летишь на огонёк,
Что в моём окне.
Бьёшься слепо о каркас,
Что тепло дарит.
Слышу с неба Божий глас,
И не знаю, кто из нас
Раньше обгорит.
* * *
Не обида больно ранится,
Не болезнь терзает плоть –
С нежностью никак не справиться,
Жалость не перебороть.
Сестры единоутробные,
Одинаков ваш звонок.
"Дитятко моё голодное..."
"Не ушибся ли, сынок?"
Страсть оставит равнодушною,
Речи, полные тоски,
Но не шея золотушная,
Не дырявые носки.
Вывернув всю подноготную,
Загрызут тебя, поверь,
Нежность – страшное животное,
Жалость – беспощадный зверь.
* * *
Детской слабостью твоей обезоружена,
Всё гадаю: кем ты будешь, кто ты есть
В этой жизни сумасшедшей, обездушенной,
Под названием "Палата № 6"?
Будешь к Бахусу кидаться за защитою
И судьбе своей препятствия чинить.
Будешь рёбрышки гитары пересчитывать,
Будешь перышки гусиные чинить.
Пусть бы музок легион на шею вешалось,
Пусть сердчишки разбивал бы им шутя, –
Что угодно, чем угодно пусть бы тешилось,
Только б лишь оно не плакало, дитя.
* * *
Меж наших душ, их полярным сиянием
Не поскупился на расстояние
Бог, разведя далеко берега.
Что ж мне дорога твоя дорога?
Я отношусь к тебе вне этих бренностей:
Всяческих нежностей, ревностей, верностей.
Кроме души, ничего не ищу.
Птицу письма в небеса отпущу.
Вновь повторяю и устно, и письменно
Вечные, кем-то избитые истины.
Рвётся душа из графлёных тенет.
Я тебя слышу, а ты меня – нет.
* * *
Я опять пишу тебе в блокноте.
Не трудись, коль мне ответишь ты
Не на той же высшей пробы ноте
Подлинности, правды, чистоты.
Я пишу, рискуя и взыскуя,
Суррогат почуя за версту.
Не тебе я строки адресую –
Богу, чёрту, в прорву, в пустоту.
* * *
Я пишу никому,
потому что сама я никто.
И. Лиснянская
Пишу неизвестно зачем и кому,
Хоть адрес конкретный указан.
То, что просияло звездою сквозь тьму,
Зачем доверяю я фразам?
Звуча потаённо на все голоса,
Оно и без писем известно.
Как бабочки, ангелы и небеса –
Безадресно и повсеместно.
* * *
Гроздья грёз, словно майских гроз…
Не нуждается сердце в роздыхе.
Незадавшийся мой вопрос,
Словно радуга, виснет в воздухе.
Не понять мне никак умом,
Что искала в тебе упорно так?
Почему я к тебе письмом,
Как лицом на восход, повёрнута?
Но молчи. Какой с тебя спрос?
Мне дороже свобода вящая,
Никогда никакой вопрос
До ответа не доводящая.
* * *
Уравнения строк не сходились с небесным ответом.
Не давался мне синтаксис боли и логос тоски.
Ты приснился мне впрок в белом облаке лунного света,
И – где тонко, там рвётся – душа порвалась на куски.
Души белыми нитками шиты, причём наживую.
Их, до нитки обобранных, чуть прикрывают слова.
А любовь – живодёрня. Люблю – стало быть, освежую.
Губ закушенных кровь. И на плахе твоя голова.
Жизнь – ловушка. Ты ищешь лазейку, какой-нибудь дверцы,
Но заводит в тупик бесконечный её лабиринт.
В стенках клетки грудной детским мячиком мечется сердце,
И не знаешь, какой оно, глупое, выкинет финт.
* * *
Новое русло моей души.
Я от прежней себя в бегах.
Здесь в тиши поют камыши.
Так хорошо в его берегах.
Только серым крадётся волчком
Страх: дознаются, обвинят...
Как спартанец, живу молчком
С целым выводком лисенят.
* * *
Не судите то, что вам неведомо,
Не глядите грязными глазами.
Светлого, заветного, неспетого
Не отдам я вам на растерзанье.
Я сама в себе свой рай и ад несу,
Пламя, что без дыма не бывает.
Ваша брань настолько не по адресу,
Что меня ничуть не задевает.
* * *
Случайно подслушанный шёпот на плёнке, –
Как с раны запёкшейся сорвана плёнка.
С дымящейся раны звериной тоски
Слова отлетают, как мяса куски.
И тянет магнитом к дорожке магнитной,
Где грязь перемешана с чистой молитвой.
Ты это письмо не сочти за письмо, –
Оно не писалось – сказалось само.
Я слышу, как больно тебе и паршиво.
И, мышцы души напрягая, как жилы,
Ты падаешь, рвёшься, ты входишь в пике
И кляксы кровавые в черновике
Сажаешь, и шепчешь, и дышишь неровно,
Но чучело тела её хладнокровно.
Любовь не даётся нам в руки, увы!
Не передаётся путём половым.
Забудь этот номер пустой, морг-инальный,
Смирись, как со сценой спектакля финальной.
Бессмысленно плакать, молить, угрожать.
Её не оттаять и не отдышать.
Забудь всё, что жгло, озаряло, знобило.
Не любит она, никогда не любила!
Ты сердце своё, отпустив из тисков,
Разбил об неё на пятнадцать кусков.
Послушай, ты просто споткнулся о камень.
Такое с поэтами было веками.
Не мучай себя, не жалей ни о чём,
А время всегда было лучшим врачом.
И снова я в шёпоте том пропадаю,
Как Бродский, к отчизне глухой – припадаю
С не женской – другой, материнской тоской
К шершавой кассете горящей щекой.
* * *
Поменяла душевный покой
На чужую сердечную тайну...
Сколько лет ты мечтал о такой!
А другой её встретил случайно.
И никто не повинен в вине,
Только червь этот точит и точит.
Столько лет её видел во сне!
А другой её видеть не хочет.
Мир, погрязший в долгах и грехах,
Не исправить аккордом гитарным.
Ты талантлив в любви, как в стихах,
А она достаётся бездарным.
Как в той сказке, где был соловей
Настоящим и подлинной – роза,
Но принцесса шотландских кровей
Отвергала их, точно отбросы.
Не любимый в чести, а любой.
Вот и всё, чем эпоха богата.
Как всегда, нелюбима любовь,
Но зато нарасхват суррогаты.
* * *
Ещё твои молитву шепчут губы,
Но санки приросли к чужим саням.
Опомнись, Кай, она тебя погубит!
Ты мчишься в ночь, сомненья прочь гоня.
Нельзя направо и нельзя налево…
Похищенный, расхищенный дотла,
Ты спишь у ног ледащей королевы,
Не ощущая холода и зла.
Не видя, что кривое – зазеркалье,
С душой рабыни – эта госпожа,
Желающая, чтобы песни Кая
Служили ей сонатами пажа.
Забудешь ты и бабушку, и Герду
От поцелуя хладнокровных уст
И с корнем вырвешь из слепого сердца
Ненужной дружбы расцветавший куст.
Лоб запрокинут. Путь высокий, Млечный.
И снежных вихрей злая круговерть.
Пытаешься сложить ты слово "вечность",
Но вновь рука сама выводит: "смерть."
Ад в тереме, что высится, сверкая,
Счастливее ли рая в шалаше?
Осколки. Леденеет сердце Кая.
И Герде не спасти его уже.
* * *
Так беспоследственно и бесполезно
То, что в душе я ношу.
Блажью назвать это или болезнью?
Данью ли карандашу?
Скрыть – невозможно, сказать – безнадёжно,
Молча потупить глаза.
Истину ты никогда не найдёшь, но
Знают её небеса.
Кровно, кроваво, нерасторжимо
Свяжут души миражи.
Что с этим в жизни делать, скажи мне?
Что с этим сделает жизнь?
* * *
He малодушие-великодушие
Эти слова заставляет обрушивать.
Просто душа, что хранит на плаву,
И безвоздушность, в которой живу.
Мне не хватило какой-нибудь малости –
Чуточку смелости, капельки жалости.
Я отступила, в себе унося
Острое лезвие слова "нельзя".
Всё разметало ветров дуновением,
Но и под слоем глухого забвения
Что-то живёт, не проходит, болит
И позабыть до конца не велит.
Я прислоняюсь к тебе, словно к дереву.
Пол не причём. Только сердце. Поверь ему.
Слов листопад, снегопад, звездопад.
Всё невпопад, невпопад, невпопад...
* * *
И некому послушать,
И не с кем говорить...
Кому скормить бы душу?
Кому себя стравить?
"Согреть другому ужин"...
А после ждать ножа?
Чужому ужин нужен,
А вовсе не душа.
Убережась от блажи,
Сбежит в свои края.
"На кой мне чёрт, – он скажет, –
Нужна душа твоя?"
И кличешь, как кликуша,
Того, кто скажет: "пить"...
Кому скормить бы душу?
Кому себя стравить?
* * *
Наверно, ослепил неон...
Мне показалось вдруг,
Что ты мне друг, а ты – не он.
Я обозналась, друг.
Не просыхаю от утрат.
Все в чёрном зеркала.
Ты мне не друг, ты мне не брат.
Такие, брат, дела.
* * *
Ты – то, с чем я справилась. Сердца бойня
Закончилась – скоро год.
От первой листвы ещё чуточку больно,
Но это пройдёт, пройдёт.
Июль целебной травою залечит,
Сентябрь зальёт дождём.
Зима похоронит, увековечив
Своим ледяным литьём.
Я сердцу скомандовала: "хватит!",
Стать смирным ему велев.
Теперь оно как оловянный солдатик,
Что утром нашли в золе.
* * *
Прощусь, как с душою тело.
И молча перекрещу.
А всё, что сказать хотела –
В стихи свои обращу.
И брошу тот стих с карниза.
Узнай его в двойнике –
В том ангеле в светлых ризах,
Не понятом здесь никем.
Линда
Одинокая собака.
Потерялась? Бросили?
Глазки – словно два агата.
Шерстка цвета осени.
Дети выстроили домик –
Из картонки хижину.
Там ютится песий гномик,
Жалобный, обиженный.
Хвост в колючках, лапки босы,
Вымокли на кончиках.
Ты моя теперь, не бойся.
Всё плохое кончилось.
* * *
Ваше востромордие,
Госпожа собака!
Для кого-то орды вас,
Для меня – одна ты.
Глазки словно вишенки,
Хвостик-молотилка.
Ох ты, моё лишенько,
Грязная подстилка.
Как бы ты ни гадила,
Что б ни натворила,
Дня нет, чтобы я тебя
Не боготворила.
Ваше хитромордие,
Маленькая скверность.
Ты достойна ордена
За любовь и верность.
Пусть отродье сучье ты,
Бестия-вострушка,
Для меня ты, в сущности, –
Лучшая подружка.
* * *
Иду, со сна полуслепа,
Выгуливать свою собаку.
Бежит собачая тропа
Средь лопухов и буераков.
Но Линда гордая моя
Дискриминации не знает.
На наши правила плюя,
Вновь на проспект перебегает.
Иду по-прежнему вперед,
Но мой пример ей не по нраву.
Она по улице идет,
А я – по кустикам и травам.
И, натыкаясь на бомжей,
Шарахаюсь и чертыхаюсь.
То там, то тут, гляжу, уже
Торчит компания лихая.
Куда тропа та заведет
Средь бездорожия и мрака?
И кто кого из нас ведет?
Кто человек и кто собака?..
В кафе "Манеж"
Задумав с мужем отдохнуть по-светски, –
Был летний вечер солнечен и свеж, –
Зашли мы с ним в кафешку на Немецкой
С двусмысленным названием "Манеж".
Застыли мы потом как истуканы,
Когда предъявлен был суровый счет,
Включивший вилки, блюдца и стаканы,
Столы и стулья, кажется, ещё.
А счет крутой за отбивную нашу –
Как будто бы из золота она –
Терпенья моего превысил чашу, –
В себе тогда была я не вольна.
Да лучше бы на кухне мы, ей-богу,
Домашнего вкушали пирога!
В кафе "Манеж" забыли мы дорогу,
Поскольку жизнь ещё нам дорога.
Клиентов здесь не холят и не нежат,
Улыбкою рублевой не дарят.
Обманут, обмишулят, обманежат,
А после вслед ещё обматерят.
* * *
О Волга, ты – лекарство от истерик,
Где жизни бред, мучительный и странный,
Мне бережно залечивает берег,
Где волны мне зализывают раны.
Где парус мне белеет одинокий,
И век мне не бросается на плечи,
Где мир нам расстилается под ноги
Растительный, песочный, человечный.
Где можно жить беспечно, не кручинясь,
Где мы с тобой вдали от всякой швали.
А по песочку скачет птичка чибис –
Её мы почему-то так назвали.
* * *
Лишь вбежала в комнату – звонок.
Ты сказал: "Я здесь, на Первой Дачной.
Без тебя я очень одинок."
Я к тебе рванулась со всех ног,
Всю судьбу свою переинача.
Мы брели куда-то – лишь бы вон –
Из толпы, из горя, из разлуки.
В сумочке случайно диктофон
Записал сопутствующий фон –
Нашей встречи шорохи и звуки.
Только шелест листьев и шагов,
Только шум – и ничего иного…
Стала плёнка волею богов
Эхом сокровенных дневников,
Музыкой единственного слова.
* * *
Я мечтала о свадьбе, о снежной фате,
И заранее сшила наряд:
Белый шелк, соответствующий мечте,
И жемчужные бусинки в ряд.
А когда ты пришел, а когда ты пришел,
Налетел, подхватил, как тайфун,
Был уже ни к чему ослепительный шелк.
Ненадетый ни разу, нелеп и смешон,
До сих пор он вздыхает в шкафу.
* * *
Лица улиц, троллейбусов морды,
Тишина берегов одичалых,
Воронья оголтелые орды –
Всё вокруг это слово кричало.
Всё об этом – и солнце, и звёзды…
И казались вторичными речи.
Мы вдыхали ворованный воздух
Нашей тайной горячечной встречи.
Жизнь летела беспамятно в осень,
Золотыми фонтанами била.
А слова не нужны были вовсе –
Всё за нас уже сказано было.
* * *
Схожу с ума, как снег в апреле,
Как сходит с курса иль с орбит
Корабль, как кожа с обгорелых
Ступней, когда земля горит.
Схожу, как сходит без рисовки
Загар с убитого лица,
Как – на конечной остановке
Пути без края и конца.
Схожу с ума. Он мне не нужен.
Он мне – как якорь кораблю.
Везувий вспыхнул. Ад разбужен.
Я без ума тебя люблю.
* * *
Наконец-то мы вместе. Окончилось бегство
От себя, от чужих и докучливых глаз.
Не от прошлого ты мне достался в наследство,
А оттуда, где Божеский слышится глас.
И открыто в обнимку с единственным другом
Я впервые свободу свою познаю.
Прижимаю к себе твою тёплую руку,
Как трофей, завоеванный в трудном бою.
* * *
Люби меня, какою я бываю
В заветный час души и забытья,
Какою я сама себя не знаю,
Какою лишь с тобой бываю я.
Не всю меня, а лучшую частицу,
Во всей утонешь, сгинешь, пропадешь.
Люби такой, какой могла б присниться,
Какой нигде ты в мире не найдешь.
Не отдавай меня промозглой ночи,
Аптекам улиц, сглазу фонаря.
Люби меня всем сердцем, что есть мочи!
И ты поймешь, что ты любил не зря.
* * *
Уткнуться в теплое плечо,
Туда, где сходятся ключицы,
И знать: что б ни было ещё –
Со мной плохого не случится.
Давид, звезда моей любви,
Не половина – пуповина
Навек связала по крови.
Я заполняю сердцевину
Одним тобой, тобой, тобой,
А всё не доверху, не вдоволь.
Срослись и телом, и судьбой.
Бывают сладостней оковы ль?
Замри, фортуна, не спеши,
Приникни тихо к изголовью.
Давид, душа моей души,
Дыши, живи моей любовью.
Как в омут, броситься в кровать,
В родную ямку носом ткнуться
И – засыпать, и – забывать,
И – никогда бы не проснуться…
* * *
Мы как будто плывём и плывем по реке…
Сонно вод колыханье.
Так, рукою в руке и щекою к щеке,
И дыханье к дыханью
Мы плывем вдалеке от безумных вестей.
Наши сны – как новелла.
И качает, как двух беззащитных детей,
Нас кровать-каравелла.
А река далека, а река широка,
Сонно вод колыханье…
На соседней подушке родная щека
И родное дыханье.
Колыбельная
Этой песни колыбельной
Я не знаю слов.
Звон венчальный, стон метельный,
Лепет сладких снов,
Гул за стенкою ремонтный,
Тиканье в тиши, –
Всё сливается в дремотной
Музыке души.
Я прижму тебя, как сына,
Стану напевать.
Пусть плывет, как бригантина,
Старая кровать.
Пусть текут года, как реки,
Ровной чередой.
Спи, сомкнув устало веки,
Мальчик мой седой.
* * *
Проснулась: слава богу, сон!
Прильну к тебе, нырнув под мышку.
Укрой меня своим крылом,
Согрей скорей свою глупышку.
Мне снилось: буря, ночь в огне.
Бежала я, куда не зная.
Деревья рушились во мгле,
Всё под собою подминая.
Но тут меня рука твоя
К груди надежно прижимала,
Разжав тиски небытия,
И вырывала из кошмара.
Благословенные часы.
Мы дремлем под крылом вселенной.
Мы дики, наги и босы,
Бессмертны в этой жизни тленной.
Дыханья наши в унисон.
Привычно родственны объятья.
Когда-нибудь, как сладкий сон,
Всё это буду вспоминать я.
* * *
А то, что было всё "по правде",
Всё, в чём душа была права,
Пускай хранят в моей тетради
Заговоренные слова.
Когда-нибудь ночной порою
Открою старую тетрадь,
Как будто из души отрою
Всё, что зарыто умирать.
Земля качнется, уплывая,
Как в тот негаданный визит…
И слов моих вода живая
Всё воскресит.
* * *
Вся суета, вся злость и грязь
Бессильно выпадет в осадок.
Очищенный от пут и дрязг,
Вкус жизни первозданно сладок.
Как песня из небесных уст,
Нам эта мудрость вековая.
Вот ты. Вот я. Вот наш союз.
И просто жизнь как таковая.
* * *
Запахи, звуки, шорохи, тени
Давних событий, прошлых волнений,
В памяти тая, как облака,
Нас окликают издалека.
Неуловимы и бессюжетны,
В хронике жизни всем не заметны,
Но в глубине сокровенно тая
Неизреченную суть бытия…
Наши земные очарованья,
Там, за размытой временем гранью,
На перепутье и на краю
Не покидайте душу мою!
Памятью детства, памятью крови
В час наш последний слетят к изголовью,
Став на мгновенья до боли ясны,
Запахи, звуки, тени и сны…
* * *
Вновь гадалки дотошные
Потрошат легковерных дебилов…
Отгадайте мне прошлое!
Объясните, зачем оно было.
Веет будущность холодом.
Мило то, что исчезло из виду.
Там наивная молодость,
Там родимые тени Аида.
Я взываю к незримому.
– Ну чего тебе надобно, старче?
– Возврати мне любимое!
Отвори этот сказочный ларчик!
В нем сокровища кроются,
Избавленье от боли и горя…
Но Сезам не откроется.
Брошен ключ на дно синего моря…
* * *
Я беру, как собака, след,
Пробираюсь к далекой Лете я.
Я ищу прошлогодний снег,
Свет ушедшего в ночь столетия.
Вижу вещий сон наяву,
Словно Пруст, неразлучна с комнатой.
Я который уж год живу
С головою, назад повернутой.
* * *
Мне прошлое дышит в затылок,
А я обернулась – и вот
На долгие годы застыла.
Не я, а оно лишь живет.
Скорее очнуться, проснуться…
Но смерч настигает, грозя.
Нельзя мне к нему обернуться.
И не обернуться нельзя.
* * *
Что живо в тебе закипанием крови
И нежностью памяти – живо и впрямь.
Пусть хмурит суровей действительность брови –
Полет в никуда неуклонен и прям.
Взываю не к людям, не к ветреной Музе –
К тому, что кричит из-под мраморных плит.
Защитная сила бессмертных иллюзий
Мне душу, как ангел небесный, хранит.
Все жду, что наступит он, миг обретенья,
И видится в снах, как при ясности дня:
Родные, любимые, мертвые тени,
От радости плача, встречают меня.
* * *
На клеёнке блик играет,
Щеки жаром обдает.
Это свечка догорает,
А не солнышко встаёт.
Стук в окошко поминутный.
Сердце, стихни, наконец!
Это ветер бесприютный,
А не умерший отец.
Кто так, воя и стеная,
Сводит медленно с ума?
Это вьюга ледяная,
А не смерть ещё сама.
* * *
В альбоме старом дремлет времечко,
Где каждым мигом дорожу.
Ещё я маленькая девочка
И за руку тебя держу.
Дрожу над этой фотографией,
Где я ещё пока твоя
И где на фоне печки кафельной –
Вся наша целая семья.
И в доме мирный был уклад ещё,
Ещё ветров не пел хорал,
И незнакомо было кладбище:
Никто ещё не умирал.
* * *
Какое странное посланье…
Скользят туманные слова
И уплывают в мирозданье,
Блеснув прозрением едва.
Глухие завеси сомкнулись.
Строка размыта, неясна.
Мы вновь с тобою разминулись
В дремучих коридорах сна.
Тот шифр моею кровью набран,
Но тщетно силюсь до конца
Я разгадать абракадабру –
Посланье мертвого отца.
Мне не прочесть, и не ответить,
И не дождаться ничего,
И снова биться рыбой в нетях
В тисках сегодня своего.
* * *
Я видела ад. Это мир без любви,
Что длится, сердца не затронув.
Там нету различия между людьми.
Обличье у них эмбрионов.
Пространство стерильной пустой тишины.
Души перманентное тленье.
Там мучает боль безысходной вины,
Не ведающей избавленья.
Там вечно живыми пребудут враги
И трупом – казавшийся другом.
И меркнут Вергилия с Дантом круги
Пред этим замкнувшимся кругом.
Там холод могильности слова "живу"
И смерть без минуты покоя.
Я видела ад, не во сне – наяву.
Я знаю, что это такое.
* * *
На удочку – ах! – уличного сходства
Попалась, уличив себя в тоске.
И жизни поступь, прерывая ход свой,
Споткнулась, как о камень на песке.
И сердце кровоточило и билось,
Как пойманная рыба из тенет.
Душа моя, тоска моя забыла,
Что уж давно тебя со мною нет.
* * *
Вас жизнь разметала, смела, растоптала.
О, что с вами было? И что с вами стало?!
Один – всем ненужный – в холодной земле,
Другая – в недужной прижизненной мгле.
Я руки к их лицам с тоской простираю.
На зыбкой границе меж адом и раем
Должна быть хоть щелочка, крохотный лаз –
Пробиться, вернуться , увидеть хоть раз…
Она – на садовой скамейке над книжкой.
Он сзади маячит безусым парнишкой.
О, старые фото…Не жизни – огня
Мне жаль, уходящего в ночь без меня.
Я память и душу огнем обжигаю,
Я встретится вам в облаках помогаю.
Когда-то жила на планете семья:
Вы оба и бабушка, брат мой и я.
Не раз вспоминали, наверно, друг друга…
Следы заметает январская вьюга.
О как ваши жизни легко было смять!
Родные, чужие…Отец мой и мать.
* * *
Нет очевидцев той меня,
И, значит, не было на свете
В ночи сгоревшего огня,
Что плачет, уходя навеки.
И, значит, не было в миру
Той девочки босой, румяной,
Гонявшей обруч по двору,
Рыдавшей над письмом Татьяны.
Ни старой печки, ни плетня,
Ни сказочной дремучей чащи,
Раз нет свидетелей меня
Тогдашней, прежней, настоящей.
Цепь предков, за руки держась,
Уходит в темный студень ночи.
Времён распавшаяся связь
Отъединённость мне пророчит.
Протаиваю толщу льда
И жадно собираю крохи:
Мгновенья, месяцы, года,
Десятилетия, эпохи…
Законам физики сродни
Тот, что открылся мне, как ларчик:
Чем дальше прошлого огни –
Тем приближённее и ярче.
Любовь, босая сирота,
Блуждает во вселенной зыбкой.
В углах обугленного рта
Застыла вечная улыбка.
Она бредет во мраке дней,
Дрожа от холода и глада.
Подайте милостыню ей.
Она и крохам будет рада.
* * *
Спешу я к родной могилке
Исхоженною тропой.
Тринадцатая развилка
От будки сторожевой.
Кладбищенская ограда –
Награда за все в тиши.
Ты – нищенская отрада,
Отрава моей души.
Не кладбище, а кладби'ще.
Размеренные ряды.
Пристанище и жилище,
Убежище от беды.
Очищу литьё от сажи,
Надгробие приберу.
Как будто лицо поглажу
И лоб тебе оботру.
И мертвецу надо ласки,
Как дереву и птенцу.
Анютины светят глазки.
Они тебе так к лицу.
А небо с чутьём вселенским
Заплакало вдруг навзрыд
Над кладбищем Воскресенским,
Где брат мой родной зарыт.
Письмо отцу
Ветер или ты листы колышешь?
Пробирает медленная дрожь.
Почему-то знаю, что услышишь.
Как-нибудь по-своему прочтешь.
Нет тебя давно у нас в квартире.
Где же в этом мире ты теперь?
Каждый вторник, как пробьёт четыре,
По привычке я смотрю на дверь.
Как наш Денди прыгал, обезумев,
В нетерпенье сверток теребя!
Ты ещё не знаешь: Дендик умер.
Ровно через год после тебя.
Стало страшно выходить из комнат, –
Вдруг споткнусь внезапно при ходьбе:
Кто-то обязательно напомнит
Мне тебя на улице в толпе.
Твои книжки выстроились ровно,
Говорят со мной наперебой.
Детские стишки мои, любовно
Все переплетенные тобой.
Письма, и статьи твои, и речи –
Не волнуйся, всё сохранено.
Я лишь в ожиданье нашей встречи
Поняла, что мы с тобой – одно.
Ты приснишься мне на день рожденья?
В небе ковш изогнут, как вопрос.
И твоё реальное виденье
Проступает сквозь завесу слез.
Из кривых и прыгающих строчек
Словно перекидывая мост,
Вижу твой замысловатый росчерк,
Вижу руку с родинками звезд.
О тебе узнаю всё из сна я.
Как тебе в обители иной?
Я тебя ничуть не вспоминаю.
Просто ты по-прежнему со мной.
* * *
Я хотела бы на кладбище еврейском
Успокоиться среди оград и трав.
Вот на этом облюбованном отрезке.
Только нету у меня на это прав.
Ни Ваганьково, ни даже Сан-Микеле
Не прельщают дерзновенную мечту.
Я хотела бы на этом, в самом деле,
Что от дома за какую-то версту.
Пусть бы люди проходили только мимо,
Пусть бы имя позабыли все давно.
Я хотела бы лежать среди любимых.
Почему-то это мне не все равно.
Боже, как бы я хотела в эту землю!
Вижу Парку, обрывающую нить.
Если я ещё немножечко промедлю –
Будет некому меня похоронить.
Не сочтите за дурную юмореску,
Не кривляясь говорю и не кичась:
"Боже, сделай, чтоб лежала на еврейском.
Если можно, то, пожалуйста, сейчас."
* * *
За окошком ветра вой.
Мне опять не спится.
Бьётся в стекла головой
Вяз-самоубийца.
Капли падают в тиши,
Разлетясь на части.
Но не так, как от души
Бьют стекло на счастье.
Струи поднебесных вод –
Острые, как спицы.
Сам себя пустил в расход
Дождь-самоубийца.
Как струна, натянут нерв.
Лунный диск нецелен.
Обоюдоострый серп
На меня нацелен.
* * *
Дни холодней и короче.
Лето подводит черту.
Вкус недописанной строчки –
Горькой травинкой во рту.
Ах, на пороге ненастья
Не расплескать бы, спеша,
Пену шампанского счастья,
Что пригубила душа.
Листопад
Посланцем неба или ада
Из неизведанной дали
Он падал, падал, падал, падал
В объятья грешные земли.
И пó ветру пускал конвертцы,
Чтобы оставить где-то след,
И плавно опускался в сердце
Осадком отшумевших лет.
А листья – будущая падаль –
Летели чисто и светло.
Им было падать, низко падать
Не больно и не западло.
* * *
Стара для жизни, молода для смерти,
Стою у ресторана бытия.
Между людской и звёздной круговертью
Лежит дорога узкая моя.
Стара для счастья, молода для горя.
Дух или тело первыми избыть?
Уйти, чтобы остаться, песне вторя?
Или остаться, чтоб уже не быть?
Жизнь то хрипит, заглохшая под пылью,
То бьётся, словно жилка на виске.
Так и живу – меж нежитью и былью,
На грани, на краю, на волоске.
* * *
Нет уж тепла в помине.
Листья шуршат, шуршат…
Словно угли в камине –
Жизнь мою ворошат.
Все оставляет след свой
В памяти о былом.
Кажется , моё детство
Где-то за тем углом…
Листья летят устало.
Долго ли им кружить?
Сколько уж их упало…
Листья устали жить.
* * *
Я продлевала вечера,
Не выпускав из рук.
Сегодня – всё ещё вчера.
Держусь за этот звук.
Вчера – ещё почти в руках,
Оно со мной срослось.
Ещё в пространстве и в веках
Худого не стряслось.
Повремени, чужой рассвет,
Несущий тень беды.
Сияй, сияй вечерний свет
Негаснущей звезды.
* * *
Увядая, облетая,
Листьев кружится метель.
Золотая, золотая,
Золотая канитель.
Я нисколько не тоскую,
Не устану я смотреть
На красивую такую
Листьев золотую смерть.
Осени конец летальный…
Как бы, прежде чем умру –
Научиться этой тайне
Красной смерти на миру.
* * *
Как завести мне свой волчок,
Чтоб он жужжал и жил,
Когда б уже застыл зрачок
И кровь ушла из жил?
Как превзойти в звучанье нот
Себя саму суметь,
Когда окончится завод
И обыграет смерть?
Как скорость наивысших сфер
Задать своей юле,
Чтобы хоть две минуты сверх
Крутиться на земле?
* * *
Я пишу никуда, потому что сама я нигде.
И. Лиснянская
Чья вина или Божья немилость
В том, что место моё так убого,
Что под солнцем не уместилось?
Где родилась – не пригодилась.
Числюсь разве что в списках у Бога.
Может, время такое крутое –
Не пробьёт его голос мой тонкий.
Я живу без минуты простоя.
Почему же нигде и никто я –
В этом пусть разберутся потомки.