***
С тех пор как я присвоила тебя,
казна души вовек не обнищает,
хоть нету ни щита и ни копья,
и нас одно объятье защищает.
Труднее с каждым днём держать лицо.
За горло трепет вечный страх и трепет.
Но крепко наших рук ещё кольцо,
помучается смерть, пока расцепит.
Усни во мне и поутру проснись
от щебета и лиственных оваций.
Как хорошо в тени родных ресниц...
Давай с тобой и в снах не расставаться.
***
Мы дольше серебряной свадьбы вдвоём,
и сердце моё возлежит на твоём,
ресницы щекочут ресницы.
Но вдруг померещится топот погонь,
и крепко твою я сжимаю ладонь,
мне страшно, что это лишь снится.
Я знаю на ощупь тебя и на слух,
и знаю, однажды кого-то из двух
она уведёт на рассвете,
но верю, спасёт нас живая вода,
и парно обнявшихся минет беда,
коль будем с тобою как дети.
***
Весна ещё совсем слаба,
нетвёрдые шажки.
Трещит по швам моя судьба,
расходятся стежки.
Окно открою поутру,
и слышу, не дыша,
как сжалась на ночном ветру
продрогшая душа.
Пойми меня как зверя зверь,
как мать своё дитя,
и целиком себя доверь,
навеки, не шутя.
Люблю тебя в мерцанье бра,
в обличии любом.
Нет завтра, нынче и вчера,
есть вечность в голубом.
Коснись рукой горячей лба,
прижми к своей груди.
Весна уже не так слаба.
И лето впереди.
***
Всё, что не сон — так буднично, убого.
Ты спи. Я охраняю вместо Бога.
И пусть тебе приснится на заре,
как мы с тобой бродили на горе,
купались в самом синем в мире море
ещё не зная, что такое горе.
Любовь уже не брызжет больше новью,
а пахнет йодом, шприцами и кровью.
Но пусть тебе спокойно будет в ней.
Лицом к лицу — роднее и видней.
Любовь моя вовеки не устанет
и над тобой дышать не перестанет.
Я за тебя, ты за меня в ответе.
Ты задержи меня на этом свете.
Пусть наша жизнь перетекает в сон,
который будет сниться в унисон.
Качаясь на волнах в небесном море,
мы позабудем, что такое горе...
***
... розового платья никто не подарил!
М. Цветаева
Розовое платье на морском закате,
как его беспечно ветер развевал.
Розовые клипсы, розовая скатерть,
вечер был прозрачен, ветренен и ал.
А потом попали мы в бурлящий ливень,
убегали вместе от гремящих гроз.
О прости, Марина, что была счастливей,
что была любимей, в платье цвета роз.
Волны били в берег и ласкали ноги,
облеплял колени мокрый крепдешин.
Мы с тобой как дети прятались в берлоге
и объятьем жарким ты меня сушил.
Как бы зло ни выли бешеные вьюги,
как бы ни страдала от людских горилл,
но всегда со мною, как на жарком юге
розовое платье ты мне подарил!
***
Эти ступеньки с лохматой зимы,
старые в трещинках рамы.
Как затыкали их весело мы,
чтобы не дуло ни грамма.
Наша халупа довольно нища.
Просто тут всё и неброско.
И далеко нашим старым вещам
до европейского лоска.
Но не люблю безымянных жилищ,
новых обменов, обманов,
пышных дворцов на местах пепелищ,
соревнованья карманов.
Там подлатаю и здесь подновлю,
но не меняю я то, что люблю.
Ближе нам к телу своя конура.
Как мы её наряжали!
Да не коснётся рука маляра
слов на заветных скрижалях.
Стены в зарубках от прошлого дня...
Только лишь смерти белила
скроют всё то, что любило меня,
всё, что сама я любила.
Чужд мне фальшивый гламур и бомонд.
Чур меня, чур переезд и ремонт!
***
Я Сольвейг, Ассоль, Пенелопа.
Ждала тебя и дождалась.
А что-то иное дало бы
мне радость такую и сласть?
Но знать бы тогда на рассвете
в бесплодной с судьбою борьбе,
что все-то дороги на свете
не к Риму ведут, а к тебе.
***
Облик счастья порой печален,
но он может быть лишь с тобой.
Растворяю, как сахар в чае,
я в себе дорогую боль.
Там, где тонко — там стало прочно.
Сердце, словно глаза, протри.
Счастья нет, говорят нам строчки.
Нет на свете, но есть внутри.
***
Обошла весь город — себя искала,
свою радость прежнюю, юность, дом.
Я их трогала, гладила и ласкала,
а они меня признавали с трудом.
Многолюден город, душа пустынна.
Всё тонуло в каком-то нездешнем сне...
Я скользила в лужах, под ветром стыла
и искала свой прошлогодний снег.
Увязала в улицах и уликах,
и следы находила твои везде...
Годовщину нашей скамейки в Липках
я отметила молча, на ней посидев.
И проведала ту батарею в подъезде,
у которой грелись в морозный день, -
мы тогда ещё даже не были вместе,
но ходила всюду с тобой как тень.
Я нажала — и сразу открылась дверца,
и в душе запели свирель и фагот...
Ибо надо чем-то отапливать сердце,
чтоб оно не замёрзло в холодный год.
***
Сказать что люблю — ничего не сказать.
Всё в эти пять букв не вмещается.
Но всё, что способно сердца потрясать,
убить и спасти, возносить, воскресать,
вокруг них как звёзды вращается.
Места, где ходили с тобой столько лет -
наверное, в городе лучшие.
Там воздух другой и особенный свет.
Ты больше, чем жизнь. Ничего больше нет.
А если умрёшь — так и тут же я.
***
Кручу в руках забытую игрушку,
ищу там нас в калейдоскопе лет.
Как мы нашлись и выпали друг дружке,
один счастливый вытянув билет.
Вот так тогда мозаика сложилась,
пленяя неизбалованный взор.
И сколько б ни пытала жизнь на вшивость,
я помню каждый радужный узор.
Отчаиваюсь, мучаюсь, нищаю,
но ту игрушку детскую достав,
я наших дней рисунок различаю
сквозь стёклышек магический кристалл.
***
Прошлое обещанною птичкой
выпорхнет из божеской горсти.
Память вспыхнет, опаляя спичкой,
стоит только сердце поднести.
Неужели это всё исчезнет,
сгинет без суда и без следа,
канет в Лету, растворится в бездне
и умрёт со мною навсегда?
Я тому единственный свидетель,
чтобы тот источник не усох,
я его хранитель и радетель,
неужели — как вода в песок?
Или где зацепится за ветку
ремешком от стареньких часов,
отблеском лазоревого света,
отзвуком родимых голосов?
***
Сколько бесценных и тайных сокровищ
вдруг проявляются из темноты...
Тёплое слово, нежданная помощь -
всё это, знаю, послала мне ты.
И, не боясь о стихи уколоться,
как хорошо мне бродить среди грёз,
нежностью всё заливая как солнцем,
что расцветает в кронах берёз.
С неповторимой лукавой улыбкой
ветка кивает в окошко моё,
каждою новой подобной уликой
переполняя любовь до краёв.
И, единенье с тобой не наруша,
всё безотчётно пытаюсь понять:
чьими глазами смотришь мне в душу,
чьими руками хочешь обнять?
***
И льнянокудрою, каштановой волной,
его звучаньем умывался...
О. Мандельштам
Каштановою веткою качая,
шепнёшь, превозмогая немоту,
как жил всегда, во мне души не чая,
протягивая руки в пустоту.
И я живу, у совести в опале,
слезами обливая каждый час.
Так вышло, что в любви мы не совпали -
ты так любил тогда, а я — сейчас.
Услышь меня средь лиственных оваций,
где сквозь времён распавшуюся связь
к тебе мне вечно тщетно прорываться,
каштановой волною умываться,
наивнее и чище становясь.
Старая фотография
Ни меня ещё нету, ни брата.
Папа с мамой в свой первый год.
Этих лиц не коснулась утрата,
тень печали, разлук и невзгод.
Пароходик, старинный омик,
их по волжским несёт волнам,
к новой жизни в весёлом доме,
где потом появиться и нам.
Папа юный с кудрявым чубом
говорит что-то живо — о чём?
Мама смотрит с лукавым прищуром,
прижимаясь к нему плечом.
Как чисты ещё эти страницы
непрописанной книги судьбы!
Как наивны и радостны лица!
Неужели их спрячут гробы?
И улыбки, что так беспечны -
всё поглотит годов круговерть...
Я смотреть на вас буду вечно.
Я из тех, кто не верит в смерть.
***
Вы рай когда-нибудь видали?
Мне кажется, что это там,
где ждут, кого нигде не ждали,
и любят вопреки летам.
Где утешенье, очищенье
и все богаты без монет,
где можно вымолить прощенье
у тех, кого на свете нет.
А там, где анфилады ада?
Чудовищный в системе сбой,
где нет любви и нет пощады
за то, что совершил с собой.
Там те, кого мы позабыли,
и вечен будет их укор,
когда глаза, что так любили,
не узнают тебя в упор.
Никто не вправе бросить камень,
и рай, и ад впитались в кровь.
Они не кущи и не пламя,
они — безлюбье и любовь.
***
В снах немноголюдных -
те, что далеко.
Мне с живыми трудно,
с мёртвыми легко.
Улицы застыли.
Сердце растоплю.
Ты ли это, ты ли,
что шептал «люблю»?
Не блесну нарядом,
что когда-то шёл.
Верю, будешь рядом,
если б и ушёл.
И бегущей строчкой
летнего дождя
мне напишешь срочно,
мимо проходя.
***
Занять бы музыки у Блока
на чёрный день,
когда оставит одиноко
родная тень.
Занять бы воздуха немного
и роз в аи,
чтобы хватило до порога
своей любви.
Запомнить цифры телефона
«шесть — три нуля»
и выплыть из зоопланктона,
вскричав: «Земля!»
***
Жизнь для меня давно уже вне тел,
наполнена не плотью и не кровью.
Мир как осенний тополь облетел,
иль как воздушный шарик улетел,
но зацепился ниткою за кровлю.
И всё сейчас висит на волоске,
завися лишь от ветреного мига -
взлетит ли он, растаяв вдалеке,
иль будет биться жилкой на виске,
растягивая жизненное иго.
Всю душу уместить в свою тетрадь,
по-русски жить, исчезнуть по-английски,
воздушный шарик отпустив летать,
оставив лист осенний трепетать
взамен прощальной маленькой записки.
***
Живу — доживаю, но не заживаю.
Пустые углы в глубине обживаю.
Дыру зашиваю, где жизнью порвёт.
Пустое, до смерти ещё заживёт.
На улице серо, в дому моём сиро.
Но всё же души ещё не износила.
И Парка прядёт бесконечную нить...
А в жизни прошу никого не винить.
***
Я уже тут почти негласно,
не снаружи, а изнутри.
Надо мною уже не властны
циферблаты, календари.
Не на облаке и не в яме,
не на лестнице я крутой,
а за скобками, за полями,
по ту сторону, за чертой.
***
О жизнь, неужто уже вся ты?!
Узнать бы, в чём моя вина.
От жизни ничего не взято
и только отдано сполна.
Толпа людей моих редеет
и тонут голоса в тиши.
Но не скудеет, не скудеет
рука протянутой души.
Но время собирать каменья,
и книжки выстроились в ряд.
Стихи мои меня заменят
и за меня договорят.
***
Люблю, когда все улицы тихи.
Легко идти, пытаясь с ними слиться,
читать, как будто первые стихи,
прохожих ранних утренние лица,
ровесницею улицы своей,
отнюдь себя не чувствующей старой,
бегущей по дорожке всё резвей
за облаков курчавою отарой...
И, кажется, читаю там ответ,
что складывают облики и тени.
Перевожу себя на этот свет
с подстрочника мечты и сновидений.
***
Одиночество, таинство черт,
книги просятся на руки с полки.
Ночь бледнеет, идёт на ущерб,
разбивая мечты на осколки.
Зимы гибнут во славу весны,
звёзды гаснут во имя рассвета.
Для какой же небесной казны
моя жизнь распылилась по свету?
Что сказать бы я близким могла,
одинокий готовившим ужин?
Что для дальних себя берегла?
Но холодный ответ им не нужен.
Руки милых, не встретив моих,
растворяются в воздухе детства.
Возвращается боль каждый миг,
потому что ей некуда деться.
***
Как несчастна, как нища ты,
можно ль выдержать ещё?
Поднебесная пощада,
заслони меня плащом,
белым, нежным и прохладным,
словно саван или бинт, -
что залечивает раны
тех, кто жизнью был убит.
О прости мою бездарность,
что не то я говорю -
чёрная неблагодарность,
белое благодарю.
***
У интроверта всё внутри.
Ты на поверхность не смотри.
Там ничего, что было прежде.
Встреть по душе, а не одежде.
То, что внутри, нельзя обнять,
зато нельзя уже отнять,
пусть будешь ты сто раз отвержен,
тебя спасёт твой стойкий стержень.
***
Мой тихий омут, где черти жили, зарос осокой.
Теперь в нём ангелы тихо дремлют с душою сонной.
Жизнь стала простой, без обиняков, в уюте халата.
Я научилась из облаков себе ставить заплаты.
В моих стихах как в безлунную ночь всё без просвета.
Уравненьям строк никак не сойтись с небесным ответом.
И только порою мелькнёт раз в год в огоньке азарта,
что есть же какой-нибудь чёрный ход в светлое завтра.
***
Я в билетик трамвайный лицо утыкаю
и встречаю там «холодно», не «горячо».
- Несчастливый? Ах, что ж я такая-сякая! -
усмехнулась кондукторша через плечо.
Надо было б мне ближе к проходу садиться...
Иль пешком, чтоб кондуктору сделать назло.
А в трамвае одни несчастливые лица
и не видно, кому в этот день повезло.
***
Остановилась. Огляделась.
И что же вижу я окрест?
Душа замёрзшая оделась
в непроницаемость словес.
Семь бед, толпящиеся кругом,
луны фальшивый золотой.
И мир с его Полярным кругом
пугает вечной мерзлотой.
***
Надо мной склонились дерева.
Под дождём в линеечку косую
ветки пишут по небу слова,
облака мечту мою рисуют.
Отчего же тусклая тоска
светится в окошках стекловидно?
И в ответ - души моей оскал...
(Хорошо, что вам его не видно).
Где вы, песен-вёсен закрома,
их НЗ уже довольно скуден.
На душе не осень, а зима.
Как мне в праздник выбраться из буден?
Где ты, то, что было и прошло?
На небе бессолнечно, безвёздно.
Радости остывшее тепло
к стёклам птичьим пёрышком примёрзло.
***
Я кормилица ворон,
опекунша голубей.
Мир становится грубей.
Побеждать его добром.
Рассыпать зерно для птах,
рассылать слова любви,
побеждая вечный страх
жизни с холодом в крови.
Открываю настежь кров,
вижу голубую твердь.
Заговариваю кровь,
уговариваю смерть.
И покуда есть кого
накормить и обогреть -
не стереть ей рукавом
дней оставшуюся треть.
***
Ветер, подуй на душу, где очень болит и жжёт,
как мама дула на сбитую в кровь коленку.
Вот и Пегас уже копытами бьёт и ржёт,
глядя в очередную скомканную нетленку.
Ветер, подуй на раны, поверив моим слезам.
Поверь, что для меня это много значит.
Как будто ангел погладит по волосам,
по волосам, по которым уже не плачут.
***
Облако на букву О похоже.
Что бы это значило, о Боже?
Отчего твой небосвод так розов?
Вот загадка, вот вопрос вопросов.
Всё не так, как есть на самом деле,
и уже давно предрешено
там, на высшем облачном пределе.
Как бы это ни было смешно.
***
Какой неохватный безудержный свет!
О мир-супермаркет, чего только нет
в витринах твоих шире моря!
Чего только нет там для горя!
Беда у ворот, перекрыт кислород,
все камни летящие — в мой огород.
Но блещут огнями витрины
и тянет туда на смотрины.
Какие хоромы, чертоги, дворцы!
А все продавцы — подлецы и дельцы.
Рекой изобилие льётся,
всё куплено, всё продаётся.
О мир-супермаркет, я вечный банкрот,
но вечно раскрыт удивлённо мой рот.
Я вся в твоей пагубной власти!
Чего только нет здесь для счастья!
Дожди, снегопады, деревья в цвету,
сиянье сгоревшей звезды на лету,
закаты, рассветы, объятья
и мамины старые платья.
Мосты и огни на другом берегу,
всё то, что сродни я в себе берегу,
любимые лица и тени,
и всё это можно без денег!
***
Как выбросить старую юбку?
В ней тонкой была, молодой.
Бретельки, оборки и рюши -
свидетели моды былой.
Не сбросить, как старую кожу...
И думалось мне со смешком:
вот только оденусь похоже
и, кажется, стану такой же,
и влезу в иголье ушко.
***
Словно заначку зарою в душе
этого лета излишки.
Горечь они подсластят как драже
или «на севере мишки».
Их по карманам запрячу
и целый год не заплачу.
***
В жизнь выглядываю, заглядясь в окно.
(Та, что в зеркале — это уже не я).
Там стоит с фонариком старый гном,
освещает дом, где жила семья.
Иногда заглянет в гости звезда,
чтоб со мной о главном поговорить.
Словно птица, вырвавшись из гнезда,
она может всю ночь над окном парить.
Подмигнёт — мне намёк прояснится сам,
задрожит от холода или слёз -
я читаю по звёздам как по глазам
письма тех, кто душу мою унёс.
Всё, что вижу, таит для меня ответ
на извечный невысказанный вопрос.
Вещий знак, таинственный лунный свет,
отголоски далёких весенних гроз.
***
О, эта летняя прохлада!
О, это зимнее тепло!
Какая горькая отрада,
когда нежданное пришло.
Люблю, когда всё против правил:
слеза в глазах у гордеца,
бессребренность у тех, кто грабил,
улыбка хмурого лица.
Привычное не удивляет.
Ценнее то, что не с руки,
что словно чудо нас цепляет
наперекор и вопреки.
О неожиданности свежесть!
Как снег на голову весной,
Сезамова засова скрежет,
любовь в обнимку с сединой!
***
Был человек. Он так смотрел, робея,
конфеты нёс, закутав в целофан.
Жил, ничего не смея, не имея,
в любви и в жизни лузер и профан.
Ничем не примечательная внешность,
но вспоминала я уже потом,
как в каждом жесте трепетала нежность
не смевшая себе признаться в том.
То ящик яблок, то бумаги пачку,
и уходил, не перейдя порог,
ни взглядом и ни мыслью не запачкав
того, что глубоко в себе берёг.
Стыл у подъезда со стыдливой розой.
Небрежно я взяла её, спеша.
И сжалась на ветру как от мороза
чужая бесприютная душа.
Какая-то бесхитростная сила
вела его, и ею был томим.
Я краем глаза смутно уловила
движенье губ, протянутых к моим.
Смутилась я ль, не придала ль значенья,
он канул в дымке сумерек и лет,
но слабое вечернее свеченье
напоминает мне, что смерти нет.
За призраком захлопнутая дверца,
растаявшее в воздухе словцо...
Но слышу в тишине, как бьётся сердце,
и вижу беззащитное лицо.
Не нищий, ожидавший подаянья,
не Мышкин, или попросту дебил.
Сейчас иное вижу с расстоянья.
Я поняла, что он меня любил.
***
И сколько б я себя ни грызла,
с души ни требуя отчёт,
а жизнь течёт, не зная смысла,
и дни уже наперечёт.
Живу сомнамбулой в тумане,
неся как в вазе из стекла,
избыток снов, воспоминаний,
нехватку денег и тепла.
***
В снах такие глубинные двери я
открываю, что боже избави.
Дуновение света, преддверие,
обещание будущей яви.
В состоянии смутном, разбавленном
больше истины, чем в настоящем,
в грубой форме нам кем-то предъявленном
и название жизни носящем.
***
Как хлопьям снега, радуюсь стихам.
Я их тебе охапками носила.
И мир в ответ задумчиво стихал,
поверив в их бесхитростную силу.
Был каждый день как новая глава.
Мне нравилось в шагах теряться гулких
и близко к сердцу принимать слова,
что бродят беспризорно в переулках.
Их мёрзлый бред отогревать теплом
единственно нашедшегося слова,
и дальше жить, мешая явь со сном,
во имя драгоценного улова.
***
Твой звонок из больницы, ночное тревожное: «Где ты?
Я тебя потерял и никак не могу тут найти...
Я схожу в магазин... в доме нет ничего, даже хлеба...
Я приеду сейчас. Что купить мне тебе по пути?...»
«Что ты, что ты, - тебе отвечаю, - усни, успокойся.
Я приеду сама, не успеет и ночь пролететь.
Отойди от окна, потеплее оденься, укройся...».
И пытаюсь тебя убедить и собой овладеть.
Но звонишь мне опять: «Ну куда же ты делась, пропала?
Здесь закрытая дверь, в нашу комнату мне не попасть...»
Я молюсь, чтобы с глаз пелена твоих чёрная спала,
чтоб ослабила челюсти бездны развёрстая пасть...
Что ты видишь в ночи проникающим гаснущим взором,
что ты слышишь в тиши, недоступное смертным простым?
Засыпаю под утро, прельщаема сонным узором,
видя прежним тебя, быстроногим, живым, молодым...
***
Мой бедный мальчик, сам не свой,
с лицом невидящего Кая,
меня не слышит, вой не вой,
меж нами стужа вековая.
Но жизни трепетную треть,
как свечку, заслоня от ветра,
бреду к тебе, чтоб отогреть,
припав заплаканною Гердой.
И мне из вечной мерзлоты
сквозь сон, беспамятство и детство
проступят прежние черты,
прошепчут губы: наконец-то.
Благодарю тебя, мой друг,
за всё, что было так прекрасно,
за то, что в мире зим и вьюг
любила я не понапрасну,
за три десятка лет с тобой
неостужаемого пыла,
за жизнь и слёзы, свет и боль,
за то, что было так, как было.
***
Ветхий, слабенький, белый как лунь,
как луна, от земли отдалённый...
Но врывается юный июнь,
огонёк зажигая зелёный.
Я тебя вывожу из беды
по нетвёрдым ступенчатым сходням,
твоя палочка, твой поводырь,
выручалочка из преисподней.
Вывожу из больничной зимы
прямо в сине-зелёное лето.
Это всё-таки всё ещё мы,
зарифмованы, словно куплеты.
Видим то, что не видят глаза,
то, что в нас никогда не стареет.
И всё так же, как вечность назад,
твоя нежность плечо моё греет.
***
Латать стихами и залечивать
то, что уже неоперабельно.
Мне в этом мире делать нечего.
Я неуместна и неправильна.
Душа затрахана, запахнута,
удача птицей вдаль уносится.
Хочу с судьбой сразиться в шахматы,
она ж — доской по переносице.
Мне не впервой себя обкрадывать,
травить небесными отварами.
Но есть кого спасать и радовать.
И этим жизнь моя оправдана.
***
Упало яблоком лето и обернулось в осень.
Жизнь стала другого цвета, чуть бледней, холодней.
Сквозящая в листьях просинь похожа уже на проседь,
но мы у неё не просим тех прежних погожих дней.
По небу плывут овечки, и это светло и вечно.
Берёзы стоят как свечки, на нашей светясь тропе.
Ах, как бы нам научиться, чтоб стало мягчей и легче,
залатывать облаками прорехи в своей судьбе.
***
За тобой была как за стеною каменной,
за меня готов был в воду и огонь.
А теперь порой рукою маминой
кажется тебе моя ладонь.
Как наш быт ни укрощай и ни налаживай -
не спасти его от трещины корыт.
Ускользаешь ты из мира нашего
в мир, куда мне ход уже закрыт.
Подбираю шифры и пароли, ключики,
и шепчу тебе: «Откройся, мой Сезам!»
По утрам ловлю проснувшиеся лучики
и читаю сердце по глазам.
***
Членства и званий не ведала,
не отступав ни на шаг,
высшей считая победою
ветер свободы в ушах.
И, зазываема кланами,
я не вступала туда,
где продавались и кланялись,
Бог уберёг от стыда.
Выпала радость и таинство -
среди чинов и речей,
как Одиссей или Анненский,
зваться никем и ничьей.
Но пронести словно манию,
знак королевских кровей -
лучшую должность и звание -
быть половинкой твоей.
***
Наша жизнь уже идёт под горку.
Но со мною ты, как тот сурок.
Бог, не тронь, когда начнёшь уборку,
нашу норку, крохотный мирок.
Знаю, мимо не проносишь чаши,
но не трожь, пожалуйста, допрежь,
наши игры, перебранки наши,
карточные домики надежд.
В поисках спасительного Ноя
не бросали мы свои места.
Ты прости, что мне плечо родное
заменяло пазуху Христа.
Будем пить микстуры, капать капли,
под язык засунув шар Земной,
чтоб испить, впитав в себя до капли
эту чашу горечи земной.
...Мы плывём, как ёжики в тумане,
выбираясь к свету из потерь.
Жизнь потом, как водится, обманет,
но потом, попозже, не теперь!
Небо льёт серебряные пули,
в парусах белеют корабли,
чтобы подсластить Твою пилюлю,
в небеса обёрнутой земли.
***
Мир, оставь меня в покое!
Я — отрезанный ломоть,
но не дам себя легко я
молоху перемолоть.
Как лицо твоё убого,
руки жадные в крови,
купола, где нету Бога,
и дома, где нет любви,
где законы волчьи рынка,
сгинь, отринь меня, гуляй!
Только ты, моя кровинка,
не покинь, не оставляй.
Перед смертью мы как дети,
страшно ночью одному.
Нужен кто-то, чтоб приветил,
обнял, не пустил во тьму.
У меня в душе такое -
без тебя не потяну.
Не оставь меня в покое,
не оставь меня одну.
***
Цветики счастья средь серых камней,
звёздные лучики света,
вы словно руки протянуты мне,
словно подобье ответа.
Вид из окошка, как проба пера,
робок, младенчески розов,
из серебра, тишины и добра -
Божий наивный набросок.
Словно в преддверье великих потерь
кружимся на карнавале...
Но отворится заветная дверь —
и поминайте как звали.
***
Жизнь без быта, со множеством без -
без удачи, добычи, улова.
Отделяет её от небес
волосок или честное слово.
Было счастьем, звездою, мечтой,
стало участью, жребием, роком.
Млечный путь по дороге ночной -
указатель в пути одиноком.
Но ценить и беречь, словно крохи,
то, что тянет нас вниз, а не ввысь:
и малейший цветок у дороги,
и любую весёлую мысль.
Если холодно в небе бесстрастном
и дорога ослепла от слёз -
не чурайся того, что прекрасно
по-земному, легко, не всерьёз.
Как чудесны простые напевы,
золотистый струящийся мёд...
Пусть Лилит не стесняется Евы,
а Татьяна и Ольгу поймёт.
Если звёздного шифра не видно -
опускайте глаза свои вниз.
Это лёгкий такой, безобидный,
безопасный с собой компромисс.
***
На чёрный день копила радость,
в надежде, что ещё не он,
что есть ещё чернее гадость,
которая возьмёт в полон,
а этот — временной полоской
уйдёт, дав ночи полчаса,
как пуля, не затронув мозга,
как туча, прячась в небеса.
Ещё не он, ещё не скоро,
и всё на чёрный день коплю
крупинки слов, и крохи спора,
и каплю сладкого «люблю».
Когда же он придёт однажды -
тот свет, накопленный в углу,
сверкнув улыбкою отважной,
испепелит любую мглу.
***
Жизнь становится чёрно-белою,
как старые строгие фильмы.
Я срастаюсь в единое целое
и делаюсь более сильной.
Всё зачёркнуто и запахнуто,
не прельститься цветным форматом.
Чёрно-белые мои шахматы
хэппи-энд заменяют матом.
Чёрно-белые дни и ночи,
да и нет или чёт и нечет.
С каждым новым всё одиноче
и надеяться уже нечем.
***
Позабыла, что такое смех.
Всё в слезах окно.
Счастье не такое как у всех.
Горькое оно.
Прячется под крышками кастрюль,
хочет угостить,
и порой бывает, тех пилюль
нечем подсластить.
Я варюсь, варюсь, варюсь, варюсь
в собственном соку,
я борюсь, борюсь, борюсь, борюсь
и гоню тоску.
Крошек поднасыплю воробью.
Подновлю наряд.
Вдребезги тарелку разобью.
К счастью, говорят.
Сыплет с неба снежною крупой,
но тепла постель,
где в своей тарелке мы с тобой,
под защитой стен.
Ты плюс я равняется семья.
Вопреки судьбе
затыкаю щель небытия
нежностью к тебе.
***
Поскрипывает мебель по ночам.
Судьбы постскриптум...
Как будто ангел где-то у плеча
настроит скрипку...
Как будто лодка с вёслами сквозь сон
по водной зыби...
Тьма горяча, смешай коктейль времён
и тихо выпей.
И выплыви к далёким берегам
из плена тлена...
Сам Сатана не брат нам будет там,
Стикс по колено.
Скрипач на крыше заставляет быть,
взяв нотой выше.
Ведь что такое в сущности любить?
Лишь способ выжить.
***
Голубь стучится клювом в окно.
Я насыпаю птице пшено.
Так вот и я, тетеря,
стучалась в закрытые двери.
Крыльями билась в чужое окно,
но тем, кто внутри, было всё равно.
Билась, теряла перья,
силы, года, доверье.
Но никто не открыл.
Иль не хватило крыл?
***
Гляжу в окна распахнутое око,
а между рам колотится оса.
И выход близок — форточка под боком,
но недоступны глупой небеса.
Вот так и я с безумием де Сада
бьюсь головой, не ведая пути,
а Бог со стороны глядит с досадой:
ну вот же выход, дурочка, лети!
Большое видится на расстояньи.
Вблизи ты неразумен, как дитя.
Мы тратим жизнь на противостоянье,
а ларчик открывается шутя.
***
Я лежу в кольце твоих рук.
Вот мой панцирь, броня, защита!
Обведён магический круг,
словно сеточка от москитов.
Здесь лишь двое, и все свои.
Тёплый домик мал и укромен.
Старый гномик моей семьи,
как ребёнка тебя укроем.
Семь напишем, а два в уме.
Лишь тебе одному чета я.
Ни по осени, ни по зиме
пусть никто нас не сосчитает.
***
Так многому сказала «не судьба»,
что та ушла, обиженно потупясь,
оставив только грабли мне для лба,
и вилы для письма, и воду в ступе.
Вначале Слово, а потом слова,
слова, слова, их мёртвые значенья...
А где же дело, чем душа жива,
и глаз твоих вечернее свеченье?
Мы словом обозначим лёгкий свет,
но это будет тяжестью корыта.
А чувство слепо, как движенье век,
когда они от нежности прикрыты.
Варюсь в словесном сладостном соку,
но как бы слово ни было медово -
мне не заменит складки твоих губ
и волоска единого седого.
Слова, а остальное трын-трава...
Но жизни суть простая как мычанье,
но подлиннее солнце и трава,
и до чего правдивее молчанье.
***
Пальцы дождя подбирают мелодию
к детству, к далёкой весне.
Где-то её уже слышала вроде я
в давнем растаявшем сне...
Капли как пальцы стучат осторожные:
«Можно ли в душу войти?»
Шепчут в слезах мне кусты придорожные:
«Мы умирать не хотим...».
Люди снуют между автомобилями,
светится в лужах вода
и озаряет всё то, что любили мы,
что унесём в навсегда.
Глупая девочка в стареньких ботиках,
руки навстречу вразлёт...
Дружество леса, дождинок и зонтиков,
музыка жизнь напролёт.
***
До рассвета порою не спим,
нашу жизнь доедаем на кухне,
вечерком на балконе стоим,
пока старый фонарь не потухнет.
Позабыты борьба и гульба,
бремя планов и страхов дурацких.
Столько лет не меняет судьба
ни сценария, ни декораций.
Но всё так же играем спектакль
для кого-то в себе дорогого.
Тихо ходики шепчут: тик-так...
Да, вот так, и не надо другого.
До конца свою роль доведя,
улыбаться, шутить, целоваться,
и уйти под раскаты дождя
как под гул благодарных оваций.
***
Чистая, наивная погода,
словно водит детский карандаш.
Это Бог душе послал в угоду
в мире пагуб, выгод и продаж.
Дружный дождик прыгает по лужам,
город светел, свежестью дыша.
Беззащитно, тщетно, неуклюже
к небу прорывается душа.
***
Как цветок, затоптанный в пыли,
каплей дёгтя, кляксой в оригами,
чистый снег, коснувшийся земли,
обернётся грязью под ногами.
Даль небес безжизненна чиста,
но и та запачкается тучей.
Начинать всё с чистого листа?
Стоит ли бумагу ручкой мучить?
Я устала от пустой борьбы
с тришкиной оборванной обновой.
Черновик исчерканный судьбы
утром переписывать по новой.
Ты не комкай сердце и не рви,
поучись терпению у Парки.
Оглянись не в гневе, а в любви,
и прости случайные помарки.
***
Закутать в строчки, обогреть,
прижаться тёплыми губами,
чтоб неповадно было впредь
костлявой щёлкать тут зубами.
Отныне тут не будет дам,
а если сунется — то бац ей!
Без боя я тебя не сдам,
с двоими ей не потягаться.
Я не отдам ей своего,
в себя упрячу без изъятья.
И не случится ничего,
пока не разомкнём объятья.
***
Снег идёт, такой же как всегда,
и опять до боли незнакомый.
Кружится ажурная звезда,
тайным притяжением влекома.
И её не жалко небесам
отдавать на волю, на удачу...
Узнаю снега по волосам,
по которым мы уже не плачем.
Не с чужого — с близкого плеча -
плечи свои кутаю одеждой,
теплотой домашнею леча
то, что ветхой не спасти надеждой.
Строю свой дворец-универсам,
как бы он ни выглядел убого,
и как в детстве верю чудесам,
что в мешке у ёлочного Бога.
***
Простое счастье — есть кому обнять,
кому сказать: болезный мой, коханий.
И это не убить и не отнять.
Вселенная тепла твоим дыханьем.
Знакомы от макушек и до пят,
не знавшие вторжения чужого...
Ворочаются в душах и не спят
дитёныши ушедшего большого.
Пусть жизнь уже изношена до дыр,
притихли звуки и поблёкли краски, -
мы высосем из пальца целый мир
и сочиним конец хороший сказке.
Прошу, судьба, подольше не ударь,
пусть поцелуем станет эта точка...
И облетает сердца календарь,
оставив два последние листочка.
Четверостишия
***
Всем, кто поэт и кто слегка с приветом -
я шлю приветы,
передавая их как эстафету
ещё от Фета.
***
Рассвет — мой верный друг и подданный,
дежурит с ночи у порога.
На блюде неба солнце подано,
бодрящее, как чашка грога.
***
В незнакомые лица пытаюсь вглядеться.
Куда же мне деться?
Прохожий, ты мог бы стать мне другом?
Глядит с испугом.
***
Отче мимо проносит чашу
вместе с жизнью как таковой.
И ему — мне казалось чаще -
обносить меня не впервой.
***
Вопрос не в том, нам плыть куда,
где выплыть — там иль тут,
а в том вопрос, а в том беда,
что нас нигде не ждут.
***
Живём как умеем, покуда доской
нас всех гробовой не прихлопнет.
В обнимку с обманом, вприкуску с тоской,
вприглядку с таким, чему слов нет.
***
Ведёт дорога в никуда,
и ты Никто и Никогда,
где Полифемы всех мастей
тебя обгложут до костей.
***
Сон — это опиум для народа,
наша подушка для кислорода,
заменитель сладкого, суррогат,
то, чем нищий всегда богат.
***
Любовь — это вечные страх и тревога
не встретить, утратить, не вырвать у Бога.
Размыты границы меж явью и сном,
поскольку все мысли всегда об одном.
***
И не вещи, а голос насущный и вещий,
где и руки и помыслы наши чисты,
где пространство расчищено в мире зловещем
измереньем четвёртым и чувством шестым.
***
Трясёт, как грушу, на ухабах.
Когда закончится комедь?
О, старость — это не для слабых.
И не для слабонервных смерть.
***
Тот наплывает на этот свет.
Но это не беда.
День истончается, сходит на нет.
Мы же сойдём на да!
***
Как бы вьюги ни мели,
занося следы к калитке -
мне зима не обнулит
то, что копится в избытке.
***
Как надоело быть огнём в сосуде,
мне эта форма больше не идёт.
Я не хочу идти до самой сути,
хочу идти, куда нога ведёт.
Лететь, как беззаконная комета,
бездумно, безмятежно, налегке,
и пестовать гармонию момента
в любой соринке, бяке, пустяке.
***
Как легко я летаю
в этом сне наяву.
Я уже отцветаю
я сейчас уплыву
я сегодня растаю
я уже не живу